Самоубийство в кредит

— Сегодня люди приезжают, — говорит хозяин.

Минька кивает. Не каждый день люди приезжают, людей и встретить хорошо надо. То есть, конечно, в сезон люди только так сюда валом валят, а в несезон люди – это большая редкость, а потому и встретить их надо как следует. В сезон – это под новый год там, или в Рождество, или летом, или по осени в сентябре. А сейчас апрель, сейчас какие люди, сейчас вообще кажется, на всем белом свете никаких людей нет, и всего-то есть, что Парадиз на берегу моря, и море перед ним плещется.

А вот – люди.

— Люди приезжают, — говорит хозяин.

Минька бежит на кухню, готовить креветки гриль, мисо-супы, лапшу пшеничную, лапшу фундозу, удон, собу, вертит Филадельфию и Калифорнию с кунжутом, Хиноки и Аляску Шик в черной масаге.

А то ведь люди приезжают.

Не каждый день.

Хозяин идет встречать людей. Это уже десятый хозяин на веку Минькином. Восемь других по очереди заходили в номер Люкс и кололи себе золотую дозу. Чтобы уснуть и не проснуться. А у девятого золотой дозы не было, он просто повесился в туалете.

Минька гадает, а нынешний хозяин повесится или золотую дозу примет.

Ладно, не о том речь, надо вертеть Волну и Азуми, Тизу в красной масаге и Хаято с тунцом.

А то ведь люди приезжают, у них последние дни. А последние дни, это дело такое, тут гуляют, как в последний раз, все, что есть в печи, все на стол мечи.

Плещется море, поет свою вечную песню. Миньке иногда кажется, что он различает отдельные слова.

На волнах качается лодочка луны. Знать бы, кто в ней катается.

Утром люди приехали. На яхтах приплыли. На вертолетах прилетели. Один, говорят, хотел на личном самолете сюда опуститься, только аэродрома тут и в помине нет, так он пообещал Парадиз вдоль и поперек засудить.

Про таких хозяин говорит:

— Идиотище.

И Минька про себя думает:

— Идиотище.

Приехали люди, расселились по комнатам, ходят в холле, едят, кому тори унаги, кому хофу, кому сикоку, кому нагасиму, кому саппоро. Смотрят на Миньку, удивляются, спрашивают:

— Давно работаете?

— Да… лет двадцать.

— Это ж сколько вам лет получается?

— Тридцать девять.

Люди удивляются:

— Так не бывает.

Минька пожимает плечами. Мало ли, что не бывает…

Над входом в зал реклама во всю стену, отдыхайте в кредит. Кому она тут нужна, непонятно. Вот рядышком объявление висит, вот оно нужно – Не можете договориться с банком? Не беда, поможем…

Её зовут Алина. Она сама так сказала. Сидит у барной стойки, ест чуку, строит глазки Миньке.

— …я такая в Лондон прилетаю с утра, у этого, у портье спрашиваю, где у вас тут Эйфелеву башню посмотреть можно, а он мне такой, а у нас нет, а только в Париже… бли-ин, я за что деньги отдавала, не могли для меня башню поставить… а на этом, Глазу Лондона круто…

Минька спрашивает:

— Это что такое?

— Ты чё, отмороженный? Колесо обозрения такое, вообще крутя-ак…

Минька кивает. Может, и крутяк.

— А ты где был?

Минька пожимает плечами.

— Да… в Хабаровск как-то ездил… у меня там сестра…

— Тебе че, в лом мир посмотреть?

Минька снова пожимает плечами.

— Денег нет.

— А у кого они есть? – Алина смеется, — будто не знаешь, как сейчас живут…

Минька знает. Хорошо знает.

Море поет свою вечную песню.

Серпик месяца качается на волнах.

Тут же в холле стойка – для тех, кто не может договориться с банком.

— Да вы без ножа режете, повторяю вам, последний раз, чего непонятно-то?

Какой-то дядька с красным лицом вопит возле стойки, обещает, что в самый-самый-самый последний раз…

Девушка у стойки скалит зубы, сокрушенно качает головой, ничем-ничем не могу помочь…

Дядька вопит еще что-то, вытаскивает кольт, откуда только взял, русским по белому сказано, вход в оружием запрещен. К дядьке кидается Васек, это охранник у входа, блин, не успел, выпустил дядька себе в голову всю обойму.

— …блин, я чуть не опысалась, когда он пушку свою достал, думала, в меня сейчас пальнет, — девушка из кредита сидит у стойки, пьет кофеек, — нельзя же так…

Другие парни и девушки кивают, нельзя так. Неприлично это, вот так, у всех на виду. У людей праздник, последние дни, танцы до утра, шведский стол, олл инклюзив. А тут человек стреляется. Это же делают потихонечку, чтобы не видел никто, в номере или ночью на пляже, так, чтобы уборщики до утра тело унесли и кровь песочком присыпали…

Миньке некогда, Минька сочувственно кивает, нельзя так, сам вертит дабл роллы, Филадельфию Москов, краб-авокадо-икра-масаго-огурец, завернул, порезал, хорошо, машинку сейчас сделали, в нее все закладываешь, она са ма свернет и порежет, только успевай подавать… горничные уселись рядышком, смотрят, не останется ли кусочка креветки или огурчика какого, или рис со дна кастрюли соскрести…

— …ну вот ты скажи, чё она телится, чё телится, чего ждет…

Альбина сидит у стойки, потягивает текилу. Минька слушает, кивает, Миньке некогда, мешает фунчозу-куриное-филе-паприку-лук-грибы-шитаке-зелень…

— …я в ее годы уже дом в кредит взяла, гарнитур мебельный, плазму во всю стену, холодильник, ноут… они еще такие кредит на ноут давать не хотели, говорят, на вас и так кредитов до фига… да на ком их сейчас не до фига…

Минька кивает. Заболтала его Альбина, вот уже и забыл, чего-то недоположил в эту Фунчозу ютай, вспомнить бы еще, что…

— …я такая говорю, я на вас жаловаться буду… потом забила на них, там банк новый открылся, там без первоначального взноса…

Минька кивает. Мысленно хлопает себя по лбу, сливочный соус забыл…

— …ну тут я вообще развернулась, они карточку дают, там на карточке овердрафт до одного миллиарда… ты прикинь, мы с Ленкой в Лондон махнули, и по бутикам, там этот, Марк энд Спэнсер, там еще такая люстра здоровая висит, не дай бог кому на бошку свалится… Я еще прикинь, на цены посмотрела, офигела прямо, два рубля, три… только потом просекла, что это в этих… юанях, или чего у них там…

Минька кивает. Собирает Калифорнию, в масаге, в черной масаге, в красной масаге, в зеленой масаге…

— Там еще огурец этот…

Минька вздрагивает, он огурец-то положить не забыл, нет, не забыл, вот он, зелененький…

— …ну небоскреб такой, его огурец называют… мы на последний этаж поднялись, прикольно так…

Сегодня ночью еще пятеро повесились в номерах. За завтраком про них говорили, качали головами, обсуждали. Свинство какое, повесились. Нет, чтобы золотую дозу себе впрыснуть или ампулу раскусить. Нет, повесились, как дикари.

Минька кивает, слушает, тоже качает головой, да-да, свинство. Миньке некогда, Миньке крабов понавезли, всех разделать надо, клешни отдельно, тушки отдельно, панцири снять, отварить, уксус не забыть добавить для вкуса… крабы отвариваться не хотят, расползаются, живые еще, щелкают клешнями, вон, у Миньки все пальцы покусанные…

— Минь, почем краб?

Это дядька какой-то вопрошает. Нет, не тот, который застрелился, а другой.

— Краб с чем? Вот, Калифорния есть с крабом, потом…

— Да не-е. Живой.

Минька прикидывает. Называет цену.

— Давай всех.

Минька дает всех.

— Порезать? Отварить?

— Не-е, живых давай.

Дядька с девчонками идет к берегу моря. Выпускает крабов в волны. Девчонки визжат.

Тем же вечером человек двадцать уплыли в океан на яхте, яхту продырявили, вместе с ней утопились.

Море лижет серпик месяца, совсем тоненький.

— …а я такая кредитку даю, а они такие – а недостаточно средств. Я чуть не долбанулась, мне так эти сережечки хотелось… хорошо там кредит давали прямо в магазине… до триллиона долларов без первоначального… Ну меня там из этого бутика за уши оттащить не могли…

Минька кивает. Алина говорит и говорит. Минька понимает, ей страшно, надо выговориться.

— …а мы с Лёликом потом такие в самолет сели и на Манхэттен махнули… я там еще себе квартирку присмотрела, там такие окна во всю стену, и город ночной…

Минька кивает. Крутит терияки в масаго. Сегодня минькин хозяин застрелился в номере. Уже объявился новый хозяин, одиннадцатый, матерый такой толстяра, похоже, добрый мужик…

— …а ты прикинь, там на первом этаже кондитерская, там конфеточки такие…

Гостей осталось мало. Кто застрелился, кто отравился, кто вколол себе золотую дозу. И жить стало поспокойнее, уже не надо с утра до ночи крутить хиноки и бансай.

Сегодня привезли осьминога, МИнька из него роллов понаделает.

— А сколько осьминог стоит? – спрашивает девушка с кредитов.

Минька называет цену. Девушка кусает губы. Кажется, ей тоже хочется купить осьминога и выпустить. Только дорогой, зараза, у девушки столько нету…

— …я такая ему говорю, и не звони мне больше, козел безрогий, знать тебя не хочу…

Алина говорит. Минька слушает. Минька не хочет слушать, Миньке надоело все, сейчас бы затаился в подсобке с книжкой, Васёк книжонку какую-то раздобыл, Краткая история времени, так там такие вещи, что и не снились…

Ладно, успеется.

Сегодня можно и Алину послушать. Все-таки пройдет пара дней, и кончится заезд, и больше Минька Алину никогда не увидит.

— А тебе правда сколько лет?

— Тридцать девять.

— Не-е, а правда?

— Правда тридцать девять. Хочешь, паспорт покажу.

— Да ну тебя, столько не живут.

— А кто мне запретит?

Алина смеется. Нехороший смех, так над шутками не смеются. Это называется – истерика. Минька все понимает, Алине страшно.

— А у тебя девушка есть?

— Нет.

— А то такой парень видный… и один…

Серпик месяца еле-еле виден, совсем его изглодало море. Алина уводит Миньку в темноту пляжа, Минька дает себя увести. По пути переступают через два трупа, парень и девушка отравились вместе. Минька настораживается, как бы Алина его не прирезала…

Море лижет серпик месяца.

Плоть Алины упругая, податливая, бьется пойманной рыбешкой…

— Минь, а ты когда повесишься?

— Никогда.

— Ну, это все так говорят. А когда-нибудь придется…

— Мне не придется.

— Да не, я серьезно.

— И я серьезно.

— А то давай вместе.

— Да говорю тебе, не буду я вешаться…

Алина смотрит на Миньку огромными глазами:

— А… ты как отдавать будешь?

— А я и не брал.

— Да ну тебя, так не бывает.

Минька води пальцем по песку, гоняет мелкого крабика.

— Бывает.

Сегодня пришли они.

Так всегда бывает, если кто не может сам, на седьмой день приходят они.

Миньке некогда, надо краба нарезать, и огурцы, и лосося, опять огурцы перезрелые привезли, как из таких готовить прикажете,  и рис сварить, не дай бог к кастрюле пристанет, начальник потом самого Миньку в роллы закатает… Начальник ничего вроде, добрый, только всякой доброте предел есть…

А эти ничего оказались. Которые пришли. Нормальные. У Миньки мисо-суп заказали и курицу в терияки. Поели. Минька их по-другому представлял, в кожаных куртках, в темных очках. А тут люди как люди. Тихие. Вежливые. Всем своим видом как будто извиняются, что пришли.

А после полудня за работу принялись. Минька думал, в зале пострелушку устроят, горничные тоже так думали, у Миньке в кухне все попрятались. А они все цивильно сделали, постояльцев на пляж уводили…

Выстрелы. По две штуки на брата, такой и контрольный.

Какая-то девчонка от них вырывается, отбивается руками и ногами, не хочу, не-хочу-нехочу, не надо, не-надо-ненадо, ну пожа-алуйста…

Минька смотрит в зареванное лицо, с трудом узнает… что-то прорывает в груди, Минька выходит к ним…

— А сколько на ней?

— Что, простите?

— Сколько… на ней?

Один из них смотрит в свой планшетник. Называет сумму.

Минька идет обратно на кухню.

— Смеешься, там триллионы, — шепчет девушка с кредитов.

— Убийцы вы.

— А что мы, мы силком не тянем…

Два выстрела.

Первый раз над морем не видно серпик месяца.

— Готовить надо, — говорит хозяин.

Это уже двенадцатый хозяин. Предыдущий в море утопился.

Минька кивает, и сам знает, что работать надо. Резать, шинковать, стряпать. Головы отдельно, руки отдельно, сердца отдельно. Через машинку пропускать. Хорошую сейчас машинку сделали, в нее загружаешь, ручку крутишь, из нее уже готовые пачки банкнот выходят, йены, доллары, евро…

…без первоначального взноса.

…без переплаты…

…до трех лет…