Светлячки

Что есть человеческая жизнь? Это рождение, взросление, смерть - в данных трёх словах, думаю, и заключён весь круговорот. Рождение да смерть материи столь загадочные, что рассуждения о них и выеденного яйца не стоят, всё одно - попадёшь пальцем в небо, а вот взросление - это уже нечто другое…

Человек поначалу столь беспомощен, что прямо диву даёшься - ни у одного создания на планете Земля не рождаются до такой степени слабые дети. Звери и птицы, как правило, уже через несколько дней способны заботиться о себе сами. Впрочем, самое занятное не это, самое занятное - это этапы становления личности. Нет, немного не так, я вот считаю - личность рождается полностью сформированной, а в нашем мире она лишь развивается. Да, именно стадии развития - это и есть забавно… 

Младенчество - как период, ввиду отсутствия о нём памяти, смело можно отмести, начав рассмотрение затронутого вопроса с садика. У всех отпечатались в разуме те времена, у кого-то смутно, у кого-то чётче, таким образом, получается что они - первые осознанные в жизни. Дальше идёт школа, институт, потом существование либо неспешно струится как ручеёк, либо бурлит, словно горный поток, с разными вариациями продолжается такая петрушка вплоть до гробовой доски. 

Глядя на мир с высоты прожитых лет, я всё чаще ловлю себя на мысли, что все-все люди по сути своей, в общем-то, дети. Наивность, доверчивость, жажда чуда, вера в собственную гениальность и исключительность - тому доказательство. 

Наивность? - возможно, кто-нибудь саркастически хмыкнет. Да, наивность - это, пожалуй, основная частичка детства, пребывающая с нами всегда. Даже с виду прожжённые циники ей всецело подвластны, она лишь может быть столь сильно завуалирована, что при поверхностном взгляде не различима, однако наивность есть в каждом. Возьмём для примера - не так давно умершего Рокфеллера. Представляете, данный чудак, бесстыдно нагнувший половину мира и своими поступками оставивший кровавый след из разбитых вдребезги, не побоюсь этого слова, миллионов душ, до последнего тешил себя детской надеждой - достигнуть бессмертия. Несколько институтов да тысячи учёных десятилетиями бились над этим, не мудрено догадаться, что вдохновителем и финансистом сего мероприятия был наш малыш Дэвид. В итоге бесславная смерть и грызня за наследство, а результат изысканий, ну, известный общественности - трансплантированные тому семь сердец. Хочу заметить - сердце вырезают у живого ещё человека, и отторгается оно с завидной регулярностью. Что это, если не наивность, пусть дерзкая, злая - дети порой бывают очень жестоки, но, тем не менее. Примеров таких достаточно много, и по всему выходит, что люди, невзирая на возраст, на разных этапах развития неизменно остаются детьми. Вглядитесь в окружающих, и вы сами в том убедитесь.

К чему столь пространное повествование? А к тому, что хочу я рассказать об одном очень интересном старичке, на закате жизни очутившемся в детстве. Знакомый всем маразм и медицинский термин - инфантилизм - по сути своей есть одно, дословно - дитя с добавлением ничего не значащего окончания, различие между ними лишь в лингвистических истоках, первое - слово греческое, второе - латинское.

«Впасть в детство» - эта фраза вызывает эмоции. Для всех она звучит одинаково, но каждый понимает её по-своему. Чаще всего подразумевается, что «заболевший» человек становится глупым, беспомощным, теряет рассудок... Помимо ничем не обоснованной жалости к пребывающим в таком состоянии людям, у «здорового» большинства примешивается ещё и чувство зависти, хотя в нём-то они никогда не признаются. 

В общем, в глазах общества маразм имеет негативную окраску, и никто за такого вот человека не порадуется. Обычно награждённые детством старики коротают оставшиеся дни в учреждениях психиатрической направленности, и Светлячок, как называют его тут, не является исключением. 

Знаю, что мыслю я, мягко сказать, нестандартно, видимо, поэтому термин «впасть в детство» понимаю, как обретение способности вновь эмоционально вернуться к ребячеству, радостно смотреть на жизнь и непосредственно да искренне на всё реагировать. Виталий Викторович - он же Светлячок, ещё раз подтвердил, что «нестандартно» - не значит «неправильно».
Старик роста был среднего, такой поджарый совершенно седой живчик с жилистыми крепкими руками. Всю жизнь проработав костоправом, он достиг на сем поприще определённых высот, и бывшие пациенты - его чуть ли не боготворили. 

Знакомясь с людьми я, как правило, прежде смотрю тем в глаза, при толике внимания рассказать они могут немало. Так вот, у Виталия Викторовича взгляд был ребёнка. Отдавая окружающим частичку детской радости, глаза его светились неподдельным восторгом - просто лучились. Узнав, что тому девяносто два, признаюсь, был несколько обескуражен - некоторые в шестьдесят выглядят хуже, а впервые увидев, как этот дедушка самозабвенно играет с красной пластмассовой тачанкой (у многих в детстве была такая), я моментально поставил диагноз - маразм, причём, в запущенной его стадии. 

Виталика сестрички любили - баловали конфетами да разными вкусностями, несмотря на преклонный возраст, зубы у того были крепкие. Больные при таком необычном его поведении относились к Светлячку с почтением, и данное обстоятельство - интриговало. Однако когда я узнал историю старика, отношение окружающих получило своё объяснение.
Виталий Викторович был одинок, супруга его умерла, спустя год - сын с женой и двумя внуками разбились в автокатастрофе, собственно, после этого он и попал в наши пенаты. С тачанкой своей Светлячок не расставался, и вообще, если не обращать внимания на внешность, то по больничным коридорам бегал радостный, чуть шебутной, любознательный пятилетний малыш. Увы, в счастливом маразме Виталик пребывал не постоянно, имели место и периоды так называемого отката, тогда старик находился в глубокой задумчивости, и временами можно было заметить влажный блеск слёз в уголках его глаз. Продолжалось это по-разному, но обыкновенно уже на следующее утро с кровати вскакивал счастливый ребёнок. 

Как-то раз скрутил меня радикулит. Видимо просквозило, резко сел - бабах, и на крик. Слёзы брызнули, перед глазами поплыли круги - грохнулся я на четвереньки. Моментально подоспевшие соседи помогли подняться да крикнули сестричку. Та поставила укол - чуть отпустило.
После завтрака все принялись уламывать Виталика, дабы тот облегчил муки страждущего, но несносный малыш, засевший в мозгу старика - капризничал. Даже Мариночка, а к ней он питал пиетет, потерпела фиаско. Лишь после того как тот обозвал меня светлячком, сочувствующие, дружно прекратив уговоры, успокоились.

- Виталий Викторович, - кряхтя и превозмогая боль, обратился я к нему, - почему светлячок?

- Так кто же ты?.. - играя с тачанкой, задал он встречный вопрос, и взглядом потребовал ответа.

- Это… - озадачился я, - Роман...

- Ну да, Роман - светлячок, - хихикнул тот, вскочил и, что-то напевая, ускакал в коридор.

- Воистину дурдом!.. - сердито буркнув, я закрыл глаза.

Когда их открыл, то увидел улыбающееся лицо наркомана Толика, этот крендель был словоохотлив, и я смекнул - ситуация может проясниться.

- Братан, не обижайся - старый светлячков не лечит. Был бы ты, как я, - сереньким, или как вон, толстый, - чёрненьким, - Толик обгрызенным ногтем указал на Валентина Фёдоровича - учителя математики, тот, передёрнувшись, углубился в чтение, - тогда бы он тебя махом на ноги поставил.

Повариху нашу этот чёрт десять минут потискал, правда, она поросёнком визжала, - ухмыльнулся рассказчик, - тем не менее, после массажа порхала Глафира как мотылёк… полуторацентнерный. Не будет он тебе помогать - само пройдёт, - закончил торчок, дружески похлопав меня по плечу. 

- Чёрненькие, беленькие, светлячки… вообще, ничего не пойму. У тебя что - совсем кукушка поехала?.. - в сердцах ляпнул я и, осознав, где, собственно, нахожусь, растерянно добавил:

- Ах, ну да, из головы просто вылетело…

- Ты, брат, даёшь! - щерясь беззубым ртом, выдал молодой ещё, но сильно потрёпанный экспериментами над сознанием парень. - Светлячкам старик не помогает, так как считает - что им здесь делать нечего… - задумался оратор и, сотворив неопределённый жест, огорошил: - Помереть им надо скорей - вот!

Тот разговор наш прервала Мариночка, пациенты разбрелись по процедурам, и всё как-то забылось. 

Спустя недолгое время по летней погоде, под присмотром санитара Борьки, прогуливались мы во дворе. Я, расположившись на скамейке, подставил лицо солнышку и, закрыв веки, наслаждался чириканьем пташек. Почувствовав, что кто-то сел рядом - обнаружил Виталика, а приглядевшись, понял - болезнь его временно оставила. Сим фактом я и воспользовался:

- Виталий Викторович, а всё же, почему светлячок?

- Хек… - не ожидая такого вопроса, крякнул он и после недолгой паузы, собравшись с мыслями, поведал историю: 

- В сорок втором я работал на заводе. С другом и по совместительству одноклассником Мишкой мы точили снаряды. Постигали, так сказать, азы профессии токарь - грызли гранит данной науки почти так же, как в школе, с той лишь разницей, что в классе сидели за одной партой, ну а тут, получается, вроде как за соседними. Однажды под конец смены к Мишке подошёл мастер и, хмуро буркнув, что ему пришло какое-то извещение, велел идти к начальнику цеха. Остановив станок, улыбающийся в тридцать два зуба, счастливый парень пулей бросился, как он надеялся, за заветной путёвкой на фронт. Через минуту по проходу пробежала встревоженная его мать - трудилась она на сборке. По возвращению Мишка о стальной монолит станины сходу разбил в кровь кулак, облокотился спиной о колонну, опустился на корточки, закрыл руками глаза и беззвучно заплакал. Я сразу всё понял: дядя Витя - Мишкин отец, хороший мужик… теперь, видимо, уже был.

Отработав ночную смену, с застывшей на лицах решимостью мы направились в военкомат. В предыдущие его посещения с формулировкой - сначала подрастите, нас дважды уже отшивали. 
На сей раз повезло, вероятно, сказался настрой и проникновенная напитанная злобой к захватчикам Мишкина речь. Однорукий капитан с седыми усами под Будённого, молча выслушав патриотично-гневную тираду да поиграв желваками, выдал обоим нам по повестке. 
Слёзы матерей, расставание с родными, ускоренный курс молодого бойца, прокуренный вагон, и мы маршируем к канонаде фронта.

«Ну, Мишка, ты чего приуныл? - пытаясь растормошить, толкнул я тогда друга. - Командир говорил - в наступление наши пошли, скоро погоним фашистскую мразь поганой метлой аж до Берлина». 

В предвкушении боя и мести находился я в возбуждённом состоянии. Хоть на тот момент лично меня война не коснулась, но ужасы оккупации, описываемые в советских газетах, за живое задели, причём, так… конкретно. 

«Мстя наша - будет страшна…» - я вновь пихнул Мишку. Он утвердительно кивнул и, вынырнув из дум, хищно оскалился.

«Рота! Стой! Смирно!» - от головы колонны раздалась команда, взводные выстроили личный состав в подобие строя. Пополнение, сплошь состоявшее из желторотиков, вытянулось как на параде. Хоть я да Мишка и были самыми мелкими, однако в шеренге вряд ли кому стукнуло двадцать. Сквозь редколесье берёзовой рощицы, возле которой остановились, смутно просматривались позиции Красной Армии, и новоприбывшие, словно любопытные воробышки, не скрывая обуявших чувств, разглядывали воинский лагерь. Артиллерия, укрытая сетками с навязанными кусками белой материи, располагалась чуть в стороне, а средь деревьев близ наскоро сколоченных обеденных столов коптили пасмурное небо три полевых кухни. Они-то, в связи с долгим маршем, и вызвали наибольший интерес. 

К нам вышел комбат, как положено, прозвучало напутствие, личный состав покормили, а на завтра - атака. Может, слышал песенку - одна винтовка на троих… там-пара-бам, там, там… - сфальшивил рассказчик. 

На что, после секундного замешательства, я возразил:

- Она, вроде, из первой мировой к нам пришла…

- Да? Не знал… впрочем, не суть, я не о том. Повторюсь - планировалось наступление, и надо же так случиться - эшелон, в том числе и с винтовками, разбомбили, погибло, конечно, не всё, кое-что на подводах доставили, однако вооружения был некомплект. 
Подняли нас затемно, по сто грамм наркомовских да в бой - на пулемёты. Нет, артподготовка и все дела, даже танки наличествовали - целых две штуки… в том сожжённом люфтваффе составе много чего мы потеряли. Новоприбывшие - из тех, кому оружие не досталось, с громким криком - ура!.. замыкали людскую лавину. Я оказался средь них, а вот Мишке свезло - винтовку он получил, к ней три обоймы патронов и сколько-то россыпью. 

Значит, бегу я в толпе, и дабы как-то приглушить страх, ору что есть мочи, размахиваю сапёрной лопаткой, да думаю - оружие пока ни к чему, передо мной только спины товарищей, не буду же палить по своим. Из размышлений выдернул меня начавшийся ад: заунывный свист, прорвавшись сквозь крики, расцвёл громом разрывов, земля выплюнула тьму снежной грязи, народ, словно подкошенный, падать стал штабелями, а я ушёл в полный ступор. С поднятой над головой лопатой, открытым в беззвучном крике ртом, с вытаращенными от страха бельмами - стою меж взрывами и не могу пошевелиться. Верх с низом смешались, в лицо больно бьют комья, залетают в рот, забивают глаза. Гром миномётов сменил стук пулемётов, и наконец я упал, нет, меня не задело - контузило. Пришёл в сознание, звуки отсутствуют, картинка размыта, выползаю из воронки, оглядываюсь и замираю. Сместившиеся к немецким позициям поредевшие взрывы застыли гигантскими, уродливыми букетами. Время остановилось, я даже увидел замершие в воздухе пули, а с перепаханного снарядами поля, от тел разбросанных сломанными куклами товарищей, в небо устремились сотни напитанных ласковым сиянием светлячков. Я, ничего не соображая, встал в полный рост и потянулся к ближайшему. Вызвав жуткое желание стать одним из них, меня окутало тепло да спокойствие, мгновение, и светлячок, воспарив - пологой спиралью устремляется ввысь... В тот раз в рукопашной я убил первого фрица - раскроил тому череп лопаткой… 

Старик тяжело вздохнул, закрыл глаза. Пребывая под впечатлением, я не знал, что и сказать. Немного помолчав, он, мотнув головой, вернулся к беседе: 

- Взяли мы ту высотку, народу полегло очень много… позже комбата нашего расстреляли, впрочем, у того по сути выбора не было, пулю бы он всё одно получил - либо за срыв наступления, либо как в итоге и вышло - за практически полную потерю вверенного ему батальона…
Мишка погиб, а выжившим дали по кругляшу - за отвагу. Дошёл я до Кёнигсберга, во многих боях поучаствовал - светлячков больше не видел. 

Рассказчик вновь вздохнул, и я, воспользовавшись паузой, поинтересовался:

- Так, значит, поэтому тебя зовут Светлячком.

- А?.. - вынырнул собеседник из дум, - да нет, я, как сына с семьёй схоронил, так прямо на кладбище, у двоих из пришедших проститься, и заметил такие вот, - обозначив размер, старик сжал кулак, - Светлячки. С тех пор я их вижу... 

- Выходит - у меня такой тоже имеется? 

- Да, блёклый, однако не обольщайся - светлячок в любой момент может стать серым, но это лишь полбеды, запомни, если он почернеет, то сиять больше не будет. 

- А у того мужика?.. - не удержав в узде любопытство, указал я пальцем на незнакомого пациента.

- Не ведаю, лишь только Виталик их различает. Люблю, когда он приходит - детский взгляд на мир, поверь - это здорово. 
Немного помолчав, старик сменил вектор беседы:

- Днём я душой отдыхаю, играюсь да радуюсь, а каждую ночь война - тысячелетия войн, на сон мало похоже - будто бы явь. Я, - то римский легионер, то сарацин, то белогвардеец, и светлячки - море светлячков. Знаешь, - рассказчик задумался, передёрнул плечами, и на выдохе, словно боясь передумать, выпалил: - Война человеку - великое благо. 

Я недоумённо поднял брови, дед вымученно улыбнулся:

- В мирное время светлячки попадаются редко, а средь битв они в большинстве, и неважно - на стороне добра или зла в момент смерти был воин. Я много раз лицезрел, как, получив последний удар, боец на глазах из тёмно-серого сгустка превращался в сияющий шарик… 
«Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя…» - процитировав Евангелие, Виталий Викторович подвёл в разговоре черту. Тут и я вспомнил из той же книги, но другую цитату: «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдёте в Царство Небесное...» 

- Домой! - больничный дворик наполнил густой Борькин бас, и мы поспешили на ужин. 
Наутро следующего дня «Канатчикова дача» продолжила жить привычной своей - размеренной жизнью. Виталик вновь самозабвенно игрался с красной тачанкой. Глядя на это, я испытывал глубокое почтение к странному старику, который семнадцатилетним мальчишкой, презрев страх, с сапёрной лопаткой пойдя на пулемёты, отстоял для нас Родину, и видя, каким непосредственным детским счастьем сияют его глаза - искренне за того радовался...