Ой, люсенька, чмоки-чмоки, сколько зим, сколько лет не виделись! Ты-то как, давай, рассказывай, ну что, замуж вышла? Вышла и развелась? Пра-авильно, так и надо, хочешь, пряники ешь, хочешь, халву. Ребенок есть? Во-от, это самое главное, ой, дочка, как хорошо, что дочка, дочка с тобой останется, никуда не уйдет! Ой, Люсик, знаешь, тут с нашими виделась, Оксанка замуж вышла за какого-то там, двое детей, Иришка с третьим уже разводится, Олька так, для себя просто ребенка родила… Слуу-ушай, мы тут встречу одноклассников закатить хотим, придешь? А то все придут, и Витюха, и Олежка, и Димка… а? А не-е, Игнат не придет, а он тебе что, нравится? ой, Люсь, у Игната крыша поехала… да, свихнулся… да все куда ехать ему надо, ехать… не-е, не по делам… все в этот рвется, в городок-то в Европе… как его бишь… а-а-а, Таймбург, городок такой в Европе, вот все говорит, туда надо… Да, Люсь, я тебе что сказать-то забыла, Катюшка-то в Египет ездила, какой-то там черномазый её охмурил…
Дом сапожника пропал вечером.
То есть, пропал он, может, и раньше, днем, но я только вечером заметил, что его нет. Только-только солнце село, только проснулся наш городок, вышли люди из домов, открыли торговцы свои лавочки, только мать меня растолкала, погнала в школу, сунула с собой краюху хлеба и яблоко, только…
Вот когда проходил через площадь, вот тут-то и увидел, что сапожникова домика на углу нет.
— Брешешь, — сказал Курт, Курт был самый большой в нашем классе, его все боялись.
— Да вот те крест! Не было там никакого дома!
— Ну айда, покажешь… обманешь если, так отделаю, своих не узнаешь, понял, да?
— Ну айда, — мы кинулись по улице с криками, кто последний, тот сосиска, кто со мной, тот герой, кто без меня, тот сопливая свинья. Урок давно уже начался, только какой тут урок, когда пропал дом сапожника!
— Ну вот! Чего я говорил! Нету!
— Во дела…
Курт протянул мне имбирный пряник. Я даже не возразил, что мы не спорили на пряник, мы вообще ни на что не спорили. Видно, что Курту было ни до кого и ни до чего.
Да нам всем было ни до кого и ни до чего. Вечером я хотел спросить у матери, что случилось с домом сапожника – но почему-то побоялся. Казалось, что о таких вещах спрашивать нельзя. И вообще нельзя знать.
Наш городок жил, как раньше, откуда-то в лавке у лавочника появлялись новые сапоги и башмаки, никто не спрашивал, откуда.
А через месяц пропал дом булочника.
То есть, мы еще не знали, что он пропал. В ту ночь мы удрали с уроков и ловили кракозябров в местном пруду. Зачинщиком, конечно, был Курт, он знал, что ему ничего не будет, отец Курта был бургомистром.
Тогда-то мы и увидели веснушчатую девчонку, которая наблюдала за нами. Курт сказал ей, чтобы она убиралась к черту, но девчонка и не думала убираться.
— А я чего знаю… — сказала она.
— Плевать мы хотели, чего ты там знаешь, глупости всякие девчоночьи.
— А вот и не глупости, не глупости! Сегоночь пропала мельница!
— Врешь!
— Правда-правда, ну вот на что хочешь, спорим! На имбирный пряник хочешь?
— Ну, смотри, малява… обманешь, косы повыдергаю, — и Курт побежал за девчонкой, а за ним мы все с криками – кто со мной, тот герой, кто без меня, тот сопливая свинья.
Мельницы на месте и правда не оказалось. Как будто кто-то пришел днем и унес её.
— Ну, ты даешь… на, держи… — Курт протянул девчонке пряник.
Мы стояли и смотрели. Я не понимал, откуда мой отец теперь будет брать муку, ведь я был сыном пекаря.
Но отец по-прежнему откуда-то брал муку, чтобы печь свежий хлеб. Про мельницу никто не вспоминал, будто её и не было.
— А что с мельницей? – спросил я однажды за ужином.
— С какой мельницей? – спросила мать, будто не понимала.
— Ну как же… была мельница, а потом её не стало.
— Не было никакой мельницы, — отозвалась мать.
— Неправда, была, была! – закричал я, дернул отца за рукав, — ну скажи же, была, была!
Я ждал, что отец устроит мне хорошую трепку, но он только мотнул головой.
— А то сам не знаешь, — фыркнул отец.
Я молчал. Я не знал чего-то, что в моем возрасте обязательно нужно было знать, чего не знал только я один.
Незаметно подобрался сочельник. Сочельника я всегда ждал с особенным нетерпением, уже предвидел веточки омелы у входа в дом, рождественский пудинг и пару коньков под елкой наутро. До самого позднего утра я стоял у витрины маленькой лавочки и смотрел на коньки. Люди вокруг спешили по домам, а я думал, хорошо ли я вел себя в этом году, и принесет ли мне Волшебный Дед пару коньков.
Я простоял до позднего утра, до того времени, когда нужно идти домой, а то уже вот-вот взойдет солнце. Что-то заставило меня замешкаться, я провозился до восхода, до первых лучей. Мне стало не по себе, не было ничего страшнее, чем проторчать в сочельник на улице до рассвета. Я уже готов был кинуться домой со всех ног, чтобы не получить нагоняй от отца – тут-то я и увидел.
Его.
Человека перед площадью. Он стоял и кричал что-то, как показалось мне – расхваливал наши дома, подзывал кого-то невидимого. Я не сразу заметил, как подошел второй человек, долго приценивался, прицеливался, наконец, показал на рождественскую лавочку.
— Это.
— О-о-о, отличный выбор, отличная память о нашем Таймбурге.
Я все еще не понимал, что же именно в лавочке выбрал незнакомец. И вообще чего ради чужой человек продает что-то в рождественской лавочке, ведь торговец здесь не он. Я всё ещё ничего не понимал, когда магазинчик, украшенный рождественскими огнями… исчез. Покупатель положил его в карман, расплатился с продавцом и ушел.
Дальше ничего не помню. Я опрометью кинулся домой, не разбирая дороги, совсем забыл, что хотел пробраться через черный ход, ворвался в столовую, где мать уже резала рождественского гуся, кинулся к отцу, размазывая по щекам слезы…
— Долго же ты… Чего случилось? – спохватился отец.
— Они… они…
— Да чего такое?
— Я видел… как забрали… ла… ла… ла-воч-ку…
Отец обнял меня и потрепал по макушке.
— Что делать… бывает… они всех забирают…
Я не спросил, кто они. Это было положено знать.
— А… а… а конь… конь…
Даже не было сил говорить.
— Коньки? Будут, будут тебе коньки, ты волшебного деда попроси хорошенько, он принесет…
А потом пропал наш дом.
То есть уже совсем потом, когда от всего городка осталось три дома – дом булочника, дом престарелых и городская ратуша, в которой теперь некому было служить.
Я уже не удивился, когда нас забрали, когда ночью послышался шум, и я выбежал на крыльцо, и моя молодая жена тянула меня за руку, умоляла, чтобы я не ходил туда. Я видел торговца, я видел покупателя, который ткнул пальцем в наш дом:
— Мне вон тот домик, пожалуйста.
— А-а, отличный сувенир на память о славном нашем Таймбурге, — заулыбался торговец, — все-то эти домики раскупают, славные домишки…
Мои старенькие родители стояли на коленях у икон и молились.
А потом наступила темнота.
— А-а, это-то… да из городка привез, как его бишь… Тамберг… не, во-во, Таймбург, вот, Таймбург. Славный городишечко такой в Европе… да нигде. И везде. Он же на месте не стоит, туда-сюда бегает, такой городок. Ну вот, привез булочную, прикольно так… Да бери, не жалко, сам уже не знаю, чего эту фигню взял…
Я вышел на улицу днем.
Да-да, вы не ослышались, я вышел на улицу днем. Когда жена спала, и дети спали, и даже кошка свернулась калачиком у остывающего очага.
Я знал, что увижу его. Того, кто забрал нас. Может, не в этот день, может, в другой – но я увижу…
Я не ошибся. Он сидел напротив нашего дома, человек, который нас забрал. Сначала он не заметил меня, не обратил внимания, может, решил, что ему показалось. Но чем больше он смотрел на меня, тем больше понимал – ему не кажется…
— День добрый… не бойтесь… пожалуйста…
Я сказал так, только тогда спохватился, что он не знает моего языка…
— Ну что… — Игнат смотрит на экран, все еще не могу привыкнуть к этим новомодным штучкам, — два домика в Сан-Франциско, это дом сапожника и городской театр. Причем дом сапожника владелец уже выкинул, он лежит на пустыре. Дальше в Париже на чердаке одного дома лежит мельница. В Глазго в одной из квартир на пианино стоит церквушка ваша. В Буэнос-Айресе дом портного. В Неаполе дом бургомистра…
— И все? – спрашиваю.
— Ну… не все. Еще кузница, но она разбилась уже, её выкинули, во Владивостоке была.
Вспоминаю:
— А тюрьма?
— Какая тюрьма?
— В нашем городе ещё тюрьма была.
Игнат смеется.
— А она вам нужна?
— Все, все нужно.
— Ладно… счас глянем тюрьму… пошукаем в сетях…
Знакомые ощущения. Темнота, потом закладывает уши, и чувствуешь, как поднимаешься в небо. Дети жмутся ко мне, младшенькая хнычет, жена обнимает младшенькую. Игнат приоткрывает сумку, в которую спрятал наш дом — чтобы нам была видна земля далеко внизу.
Буэнос-Айрес, Сан-Франциско, Париж…
2014 г.
