Смотреть на тебя

Сегодня, как и всегда, Мари практически не притронулась к ужину. И я знал почему... Да, это моя вина, потому что в этом сомнительном удовольствии я не мог себе отказать, как ни старался. Только за ужином у нас есть исключительная возможность с жадностью насмотреться друг на друга на весь следующий день. 
Уже довольно долгое время я влачу свое бренное тело с учебы  на так называемую работу, что с нетерпением поджидала меня здесь еще до того как я родился. Не сказать, что я всем сердцем ненавижу фирму деда, но наблюдать за ее эволюцией развития с самого раннего детства, мне порядком поднадоело. Временами мне казалось, что я там жил. Главное, ему было спокойно, когда я находился в поле его зрения, но может быть он просто чувствовал себя одиноким после смерти моих родителей, или же считал, что я буду чувствовать себя брошенным. Кроме деда у меня не было никого, равно как и у него кроме меня. Он всегда засиживался до поздна, особенно в годы кризиса, пытаясь удержать бизнес на плаву. В итоге, то что он имеет сейчас - целиком и полностью результат его кропотливого упорного труда, а так же теперь еще и моя головная боль, так как я давно уже понял, что мне не отвертеться от  насильно закрепленной за мной обязанности вникать в особенности его управления. 
Раньше я, беззаботно устроившись возле большого окна, наблюдал медленно ползущие тени тополей, что росли в аллее через дорогу. Солнце в предзакатных лучах украшало этот и без того соблазнительный вид золотым свечением. В те минуты во мне возникало непреодолимое чувство бросить все, не сказав никому ни слова, спуститься к ним, и скинув обувь, прямо босиком окунуться в этот теплый, безмятежный мир, с запахом свободы. Да, я мечтал... И всего лишь рисовал его в конце тетради по литературе, за что  меня, естественно, всегда ругали. Пытаясь развлечь себя, я каждый день приносил что-нибудь из дома: игрушки, что быстро надоедали мне, книги с яркими картинками, и когда я наконец принес теплое мамино одеяло, дед заметил неладное. Но один поворотный момент коренным образом повлиял на мою дальнейшую судьбу, и ворвавшись словно ураган в мою жизнь, сметая все со своего пути, разнес в щепки все то, к чему я с таким трудом пытался привыкнуть.
Я ненавидел ее... Мари вошла в мою жизнь внезапно, а самое главное с необычайной наглостью, не утруждая себя чувствами других людей. Ей было шесть лет, когда дед решил ее удочерить. Он очень любил ее мать, можно сказать, что был без ума от нее, но та к сожалению, была замужем. Я до сих пор задаюсь вопросом, что же случилось с отцом Мари, который исчез по невероятной случайности именно в день убийства ее матери. 
Она безумно раздражала меня... Мари даровав мне столь желанную свободу, ее же и забрала... Она ходила за мной всюду, и спасения от нее не было нигде. 
Я думал, возможно она скучает по матери... Но нет, она не плакала... За исключением того случая, когда я закрывшись от нее в ванной, наконец-то вздохнул спокойно, но слушая около получаса ее отчаянные всхлипывания, сдался. Да, с того момента мы купались вместе... Так, достигнув двенадцати лет, я, против своей воли обзавелся шестилетним ребенком. Кажется, с этого момента мое какое-никакое детство безвозвратно распрощалось со мной. Я даже читал ей сказки на ночь... Думаю, это было ошибкой... Я хотел как лучше... Думал, что немного заботы и тепла перед сном пойдут ей на пользу, и она насытившись ими хоть на какое-то время оставит меня в покое. Но это возымело обратный эффект. Мари распахнув свои зеленые глаза, смотрела на меня взглядом полным обожания, и нежно прижимаясь ко мне теплой гладкой кожей, обжигала. Да, именно тогда я понял, что этот ребенок коварен и опасен, но было уже слишком поздно. Она безжалостно надкусив мое сердце, доела его в течении нескольких дней. Мари впервые познакомила меня с этим чувством, грубо макая в него лицом. Я даже не сопротивлялся, глотая их, так как уже был отравлен долгодействующим ядом, что въедаясь в меня все глубже день за днем, безжалостно стирал мой последний призрачный шанс на отступление. 
Мои серые будни заиграли новыми красками - кроваво-красными красками, что сгущались из года в год. Чувства, незаметно перетекающие от обычного обожания в нечто странное и непонятное мне, эволюционировали по мере того, как эволюционировало мое тело.  Это был сюрприз для меня... И весьма неприятный... Вскочив, и прикрываясь на ходу полотенцем, я уже отчетливо понимал, что о совместных купаниях нам стоит забыть. Я даже немного завидовал ее беззаботности. Этот ребенок - демон, нанесший мне тяжелую психологическу травму, каждодневно заставлял меня умирать со стыда и ненависти к себе постоянно чувствуя нестерпимую жажду, выгорать снова и снова под ее обжигающими лучами. Я не мог бороться с желанием лишний раз прикоснуться к ней не важно по какому поводу, будь то выбившаяся из прически прядь волос или ее расшибленное колено, порезанный палец, игры с котом, и как следствие, царапины. Она не упускала любой возможности как-то нанести себе травму, после чего мы играли в доктора. Ах, она даже и не скрывала, тот факт, что мои прикосновения доставляют ей ни с чем не сравнимое удовольствие - это так красноречиво отражалось на ее лице, в ее глазах. "Что она делает со мной?" - думал я, и мне хотелось замотать не только ее порезанный палец, но и всю ее, каждую часть ее тела, лишь бы прикоснуться. Меня трясло, от нее, порой мне казалось, что я читаю ее мысли о том, что это взаимно. Я словно ходил по острию ножа... 
Все же мы по- прежнему засыпали вместе. Я предусмотрительно укутываясь в толстое одеяло, слегка приоткрывал балконную дверь, так как было очень жарко во всех смыслах этого слова. Я не высыпался... Зато она, обняв меня спала сном младенца. Как она жестока... Порой мне казалось, что она все прекрасно понимает, но по какой-то причине не желает выдавать себя, словно дожидаясь той точки кипения, когда мой мозг начнет медленно плавиться.
Ах, сколько в себе таит человеческий взгляд. Мне не перечислить и не описать словами в полной мере все то, что он может так наивно и бездумно выдать, все тайны, что хранятся в глубине души, мысли и желания, в общем все то, что нормальный человек не хотел бы выносить на поверхность. Возможно я обманываюсь, думая что этот талант присущ многим. Даже не понимая, для чего мне вся эта информация, знания, что я черпаю смотря в глаза людей читаются мной с такой легкостью. Он бывает бесчувственный и отрешенный, порой усталый, задумчивый, раздавленный под тяжестью непреодолимых проблем, а интерес абсолютно разным: страстным и бездумно всепоглощающим, взращивающий в себе отчаянное самоотречение, или же просто не имеющий в себе ничего, кроме корысти. Люди, что встречались мне когда я был еще ребенком были весьма неосмотрительны. Я знал о них все... Они были как на ладони. Я наблюдал... Это была такая особая игра, правила которой знал только я. Их манера разговора, поведения, сам взгляд, выражение лица, неосознанно метающееся от одного полюса к другому, являлись мне даже через их маски вынужденного этикета и просачивались сквозь лживые натянутые улыбки. Так, в возрасте десяти лет, я понял, что секретарша, провожающая с жадностью мистера Мориса из главного конструкторского отдела влюблена в него. Где-то через месяц, я знал, зачем она приходила на работу на час раньше, и также, на час позже, уходила с нее. Мне было жаль ее, но во взгляде мистера Мориса не было взаимности, точнее она была, но эта уже была другая форма любви. Если похоть можно скрипя зубами назвать ею, то пусть так и будет, но за ней не было ничего, только пустота, всем своим безразличием лавинообразно обрушивающаяся на его смазливое лицо сразу, как только он закрывая за собой дверь удалялся по коридору. 
Лили была весьма хороша собой. Как только затихали их прирывистые глухие стоны, и мистер Морис уходил, она словно расцветала, на весь оставшийся день радуя всех своим искренним и по-человечески теплым отношением ко всем, кому посчастливилось пересекаться с ней в этот день не важно по какому вопросу. Тогда даже возникающие конфликты, имеющие неосторожность коим образом как-то касаться ее, разбивались о ее самообладание исчезая в неизвестном направлении. Печально, что это "солнце" закатилось слишком быстро, а ее рассвет больше никто никогда не увидел. Их роман был быстротечным. Уволилась Лили сразу как только узнала, что объект ее страсти не считал зазорным встречаться сразу с несколькими сотрудницами. Он безнаказанно гулял по этому саду, надкусывая каждую новую пассию, словно яблоко бросая в траву, целиком и полностью предоставляя их времени, что само беспощадно расправлялось с жертвой, разрешая гнили и прочим насекомым доедать их. Искренние улыбки навсегда исчезали с их лиц, уступая место отчаянию и сожалению. Мечты, что разбивались в пыль, уже никто и никогда не мог собрать снова. Нет, не все так сильно убивались: многие, погрустив, вновь беспечно отдавали свой сок и мягкость тому, кто шел следом, снова надкусывая и передавая их дальше как эстафету. Таких мне не было жаль, более того, я был к ним безразличен, но взгляд Лили не смог забыть никогда. Сейчас я смотрюсь в нее как в зеркало, к великому сожалению осознавая тот факт, что я угодил в те же сети, что и она, из которых мне не выбраться никогда.
Теперь я так искусно пытаюсь изобразить свою отчужденность от ребенка, что совсем не является тем, за кого себя выдает. Ах, Мари далеко не невинна. Кажется я упустил тот момент, когда она стала так смотреть на меня, но то, как она это делает, ввергает меня в шок. Я называю это  странное происшествие с моим телом  - "джек-пот"... Словно на секунду мое сердце останавливается, и я отчетливо чувствую боль, что сладко растекается в солнечном сплетении, утекая ниже в ту зону, которая долго не возвращается в первоначальное состояние. Скрыть это становится весьма проблематично, поэтому я всегда ухожу из-за стола последним. 
"Глупая Мари... Совсем не стыдно? Я знаю, что ты делала вчера после ужина! Более того, я видел..." - думал я, незаметно для себя расправляясь с содержимым тарелки, не чувствуя вкуса того, что было машинально отправлено в рот. У меня до сих пор стоят в глазах ее плавные линии освещенные тусклым лунным светом, который пробиваясь сквозь кружево слегка встевоженных штор, дрожжа срывался с места, беспокоя упавший на ее кожу контурный рисунок свето-тени, и плавно покачивался на волнах еще одного любопытного, проникающего сквозь тончайшие щели оконной рамы: ветер умел так же, как и я без спроса проникать куда угодно. Ее легкое дыхание и еле уловимый стон... Говорить, что лучше бы я этого не делал - не стану: ведь это не так. Теперь я убит этим далеко не невинным ребенком, совершенно не понимая, как долго будет длиться моя предсмертная агония.
Есть нечто, что бездумно попало не в те руки. Не сказать, что я использую это как-то неправильно, просто преследую свои интересы. Дар, что оказался у меня, не имел никаких инструкций. Когда же это началось? Если я не ошибаюсь, то первый мой внетелесный опыт произошел спонтанно, в возрасте шести лет. Тогда я забившись в дальний угол кабинета, рассматривал картинки в книгах, читать которые мне в тот момент совсем не хотелось. За окном было пасмурно: тяжелые облака, что проплывали второпях, временами вгоняли в сумерки весь город в разгар рабочего дня. Я хотел спать, но дождь, внезапно застучав в окно тяжелыми каплями, вместе с порывами ветра набрасывался на стекло, давя понять, что следующий бросок последний. Стекло дрожжало, и казалось, что вот-вот разлетится на куски. Закрыв глаза, я в полудреме слушал этот хаос; не хотелось ничего, даже шевелится. Моя рука затекла. Это был словно какой-то протест. Я чувствовал себя покинутым, так как меня снова оставили здесь, под присмотром деда. Мне хотелось увидеть маму, что так торопливо собиралась с утра, поцелуй на удачу которой я  в тот день так и не получил. Обнаружив себя стоящим возле искареженной груды металла, я чувствовал под ногами осколки стекла, разлетевшиеся во все стороны, ощущая даже насколько были холодными капли дождя, пролетающие сквозь меня, заявляя о себе сквозными размажистыми ранениями. Я смотрел на все это без содрогания, понимая то, что лежало на дороге отдельными частями, уже не являлось моими родителями. Я осознал, что остался один. Страх, что взбудоражил мой призрак, быстро отбросил меня назад в тело. Придя в себя, даже не одеваясь, я выскочил на улицу, и стоя под проливным дождем задавался вопросом: "А куда, собственно, я собираюсбь бежать? Мне не найти их в этом городе..." Я помнил лишь то место, но не дорогу к нему. Жалобный писк промокшего насквозь котенка быстро отрезвил меня, и прижав его к себе, я зарыдал так, как давно уже не плакал.

***

- Я видела тебя! - сказала Мари, подняв на меня взор полный бесокойства и сожаления.
Не передать словами, что я почувствовал. Она словно окатила меня с ног до головы.  Сердце забилось так сильно, что его глухие удары эхом отдавались в ней. В ушах стоял звон.
- Невозможно!
-  Я отчетливо это помню... Когда еще не родилась... Я видела тебя под дождем. Ты держал в руках котенка и плакал. И никто, кроме меня не знает почему...
Хорошо, что это было совсем не то, о чем я подумал, но весьма впечатляющим. Немного успокоившись, я вопросительно посмотрел на нее.
- Твои слезы - по родителям, а не потому, что тебе стало жаль котенка, как все и подумали. Скажи, тебе ведь разрешили его взять домой?