Сом

Я  смотрёл в её зелёные, как этот пруд глаза и рассказывал давнюю историю. Она внимательно слушала.

На окраине Проскурова за зеленой стеной камыша разлился огромный зацветший пруд. Каждое утро звон колокольчиков заставлял всю живность пруда замирать. Прятались в зарослях нырки, с шумом поднималась утка, таилась на дне хищная рыба. Лишь только малёк, тыкаясь в ноги бурёнок вёл себя безрассудно. Подняв полы рваного серого кафтана, пастух Андрейка вошёл в воду вслед за стадом коров. Илистое дно щекотало сбитые в кровь босые ноги...

– Я слышала эту историю,– Поля улыбалась. Всё её тело дышало красотой и свободой,– у одной из коров сом сцеживал молоко.

Полина вытянула губы, изображая рыбу, и под мой хохот принялась причмокивать, словно высасывая из вымени молоко.

 Сквозь светлое ситцевое платье я видел очертание пышных форм. Толстая коса игриво болталась вдоль спины. Горели румянцем щеки. Мы целый месяц встречались с ней на заброшенных мостках, спрятанных в камыше от посторонних глаз. Нас могли увидеть только рыбаки. На сгнившие доски и жерди я настелил потрёпанную половицу, тайком выпрошенную у кухарки Зинаиды.

Взгляд Полины делал меня податливым словно воск. Чтобы увидеться в очередной раз с близким сердцу человеком, мне приходилось отлынивать от уроков музыки. Я отпрашивался у преподавателя и бежал на наше место, не зная, куда деть скрипку. Потрёпанный временем футляр наслаждался девушкой вместе со мной.

Эту историю я подслушал у сыновей кучера Василия и Романа. Когда дело в рассказе доходило до засасывания сомом вымени, с криком «Я и есть тот сом» один из братьев хватал кухаркину дочь за сосок. Та визжала на весь двор и полдня гонялась с веником за обидчиком ругая того на чём свет стоит.

Я не мог позволить себе проделать подобное, перед глазами сразу возникали лицо маменьки с глазами полными ужаса и презрительный взгляд сестры Изольды, которая сама была мною замечена за поеданием козюлек.

– Прости, что я перебила тебя,– она говорила тихо с придыханием. Всё её состояние было переполнено чувством бессилия, слова давались с трудом.– Маминька с папинькой уехали к родне, будут только завтра.

Увидев, что я нынче без скрипки, она протянула ко мне руки, будто что-то предлагая. Я догадался, это была обычная детская игра. Движения её тела были настолько непринуждённы, что я, не задумываясь, подхватил затею. Я взял из её рук невидимый инструмент зафиксировал подбородком и заиграл, вложив в движения смычка всю страсть к Поле.

Мы играли дуэтом.

Поля смеялась, когда наши руки соприкасались. В какой-то момент её губы были так близко, что я решился поцеловать их. Мягкая чувственная плоть, таяла на моих губах словно шоколад. Вкусив горячие уста, грудь моя пылала жаром.  Мне казалось, что сердце от прилива крови принялось разрастаться и заполонило собой грудную клетку. Дышать было невозможно. Я боялся открыть глаза: в моих объятиях дрожало желанное тело. Запах духов на долю секунды смутил терпкостью. Наверное, матушкины, подумал я. Голова отключилась, руки коснулись изгибов спины и опустились ниже. Она что-то шептала, дотрагиваясь язычком до мой шеи. Я не мог себя остановить. Пальцы провалились в мягкие ягодицы.

– Скажи,– грудь её вздымалась,– а сом мог незаметно припасть к моим…,– она запрокинула голову, показывая своим видом страсть ко мне. Я ощущал твёрдые комочки под тонкой материей, неуклюжими движениями наслюнявил их через платье.

– Не надо, домашние заметят,– вытерев ладонью слюни, она ловким движением сняла платье. Я зажмурился…

***

В прошлом году, на моё пятнадцатилетие отец возил меня в Киев. Блеск Киево-Печорской лавры затмил маленький магазинчик на Крещатике. В красивых витринах, отделанных золотом висели фотографии голых женщин. На меня шикнула старушка, когда увидела моё вытянутое лицо. Сплюнув рядом, старуха возмутилась: «Срамота какая! А ещё гимназист!».

Форму нашей городской гимназии заставила надеть мать, мне же было жарко и неудобно ходить по настоящему городу, где по улицам не бегали куры и свиньи. Между аккуратно уложенными булыжниками мостовой зеленела трава. Белые женские шляпки, ажурные зонты, опрятные извозчики в синих жилетках: отец пробыл в магазине несколько минут, вышел довольный, держа в руке небольшой пакет с нарисованным женским профилем – визитной карточкой заведения.

После поездки во мне что-то изменилось. Теперь при виде потных разводов на платьях прислуг меня бросало в жар, женские телеса сводили с ума. Я часто бродил среди постиранного белья, подставляя лицо нежной хрустящей от чистоты ткани, вдыхая взрослый запретный аромат. Домашние надо мной подсмеивались, лишь только родственница соседа помещика Измайлова, Настя – девушка лет двадцати смотрела с интересом. Всякий раз, видя меня, поправляла платок и дёргала плечами.

Васька подмигивал мне, советуя:

– Надо девку оприходовать,– ухмыляясь в чуть проступившие усы, говорил он,– сам не сможешь, Ромку попроси.

С Полиной я познакомился в парикмахерской на Ямской. Худой высокий еврей стриг её младшего братика. На кресло для взрослых примостили скамеечку. Малыш улыбался и показывал мне язык. До сих пор с замиранием сердца вспоминается хруст волос под острыми лезвиями ножниц.

Я представился. Полина мать почтительно повела головой. В изящных руках она держала дорогой ридикюль. Полы белой шляпы закрывали лицо, нарядное зеленое платье было украшено ярко красными бантами. Шпиц, привязанный у дверей, увидев меня, тявкал без умолку.

– Успокойся Молли,– мать произнесла это так, будто разговаривала с ребёнком,– Сергей Иванович сосед моей крестницы.

Мы жили в помещичьей усадьбе на краю города, они - в большой розовой квартире в центре.

Я воспринимал её очарование не задумываясь, как нечто божественное, наслаждаясь им душевно и физически, воспринимая каждую частицу тела, как дар, свалившийся мне случайно на голову.

***

– Володенька,– она сильно вцепилась в моё плечо, кожа горела от острых ногтей,– возьми меня.

Я облизывал её белое парное тело, не понимая что происходит. Руки сжимали большие мягкие груди. Розовые пятаки сосков плыли в глазах воздушными шарами. Моё лицо опускалось всё ниже, пока аромат возбуждённой женской плоти не выдавил из меня стон наслаждения.

Где-то на задворках мозга крутилось имя Володя, но я никак не мог присоединить его к происходящему. Всё блаженство, распирающее моё тело, не умещалось в набухающем каждую секунду штыре. Брюки еле сдерживали порыв страсти. Как поступить далее, не могли подсказать даже отцовские фотокарточки, с нагими женщинами. Я закрыл глаза и понадеялся на опыт Поли и мужской инстинкт. Галопом пробежали советы Васьки, но конскую половую жизнь я пока ещё отличал от человеческой.

С хрустом оторванных пуговиц с плеч сползла моя новая рубашка. Поленька с силой прижалась ко мне и от избытка чувств закатила глаза. Пальчики Полины так бойко играли у себя между ног, что мне право стало как-то не по себе. И вдруг я отчётливо осознал, что нахожусь у воды. Влажный запах цветущего пруда, кваканье лягушек, шум камыша: мозг пронзила странная мысль «Я ведь не Володя».

Рушился построенный мной карточный домик. Девичья любовь предназначалась кому-то другому. Вонь протухшей заводи вызвала тошноту, скрип трухлявых досок напомнил уроки музыки. Я попытался встать и оступился, забыв, что кругом вода. В туже секунду на меня упала Полина, больно ударив лбом по затылку. Казалось, что при этом я слышал не её страстный стон, а утробный голос зверя.

Всё поплыло, в прямом и переносном смысле слова. Водоросли – жёлтыми кругами, в блеске открытой консервной банки – тельца испуганных мальков. После мягких ягодиц подруги ил на дне показался невесомым. Донная муть застилала глаза, руки судорожно шарили вокруг, натыкаясь на ростки камыша.

Меня всё сильнее прижимало ко дну, казалось на спине не Полина а отцовский битюг Атаман. Перед глазами стояла свежевырытая бабушкина могила, в ушах – звон гвоздей в крышке гроба: меня стошнило. Желчь полезла через нос. Ещё пара секунд и захлебнусь не водой так своей же блевотиной.

Внезапно руки нащупали толстые скользкие верёвки. Я не ожидал от себя такой прыти. Из последних сил я потянул верёвки на себя…

 – Слава тебе Господи, мальчишка жив,– старик в мокрой рубахе смотрел на полицейского урядника чуть не плача,– помещика Ильи Алексаныча сынок – гимназист.

– А девка? – страж порядка высматривал что-то на платье.

– Не нашёл, можа, течением утащило?

– Какие течения в нашем пруду, дурень? – пропитое лицо урядника скривилось в злой усмешке.– Только революционные.

– Отойдите, граждане,– расталкивая на берегу толпу зевак, к мосткам пробирались два городовых.

– А что это у него в руках, верёвки? – урядник понюхал платье, крякнул и щелчком сбил с кителя прилипший листик.

– Сомьи усы,– ответил рыбак.