Сопротивление, часть 1
на личной
...И причин для сожалений нет –
Выбрал он нелёгкую дорогу,
Но с лихвой оплачен был билет.
(А. А. Грибанов)
Часть I. Ensemble
Глава 1. Читатель знакомится с Джимом Корманом. Лётное поле. Ястребок и спектрограф
– Ну какой из тебя альб, – хмыкнул Тони, вольготно развалившийся на лежанке. Он явно предпочитал ничего не делать (и даже – не готовиться к выходу), поэтому просто свернул из газеты некое подобие голубя – большекрылого, с толстым носом – и запустил им в мишень для дротиков, что висела на двери.
В маленькой гримуборной было тихо. Запах крепкого табака въелся в стены. Тут и там валялись забытые кем-то прошлогодние zeitungen, дамская горжетка, насквозь провонявшая слащавым парфюмом, конфетные фантики да обрезки ненужного шитья. Старые шпалеры, много видавшие ещё со времён, когда Тони был юным и неопытным (и не язвил над беднягой Джимом из-за разницы в их возрасте), слегка шевелились под ветром, проникавшим сюда сквозь щель в углу. При взгляде на это первая мысль у любого местного актёра была бы – «так вот она, блестящая карьера, надежды на будущее, на славу и почёт? Э-эх... не лучше ли пойти в уличные разносчики?» Пожалуй, Джим и его друг во многом были правы; но, решив (вопреки ужасной нищете) ремесло своё не бросать, старались, чтобы горьких чувств заметно не было: коротая время перед репетицией, вовсю поддразнивали друг друга.
– Думаешь, не сильно похож? – наложив на лицо последние мазки грима, молодой Корман повернулся к другу. – Смотри: вокруг глаз круги, как надо... и вот этот серо-жёлтый оттенок кожи...
– «Не похож»? Друг мой, даже за сильфа ты при всём желании не сойдёшь. Самое большее – за кого-нибудь из Народца.
– Сказал тоже... В Гернии у нас Народец, сам знаешь, не особо-то любят. Стыдно мне на них быть похожим.
– Стыдно – не стыдно, а так и есть. Пока ты тратишь время в частных студиях Рокенбридджа – у тебя мало что будет получаться. Джейми, послушай человека, битого жизнью: хочешь получить признание на поприще артиста...
– Зодчего!! – прервал, (как всегда, экспансивно), пылкий и не-слишком-то-сдержанный Джейми.
– Да неважно, – ответил Антуан. – Если вправду ты этого хочешь, делай всё сам. Не стоит гнуть спину на чужого дядю. Я – скажем прямо – умом от Бога не обделён, профессиональными навыками – тоже; а потому всегда считал, что даже в такой захудалой студии, как эта, у меня есть шанс себя проявить. Но ты-то явно умней и способней. Ты подобных условий не заслужил... У тебя получится сольная работа; верь мне, брат! Это, конечно, тот ещё труд, я бы даже сказал – каторга; однако ж поверь мне – дело стоящее.
Спустя несколько лет, уже всерьёз распробовав пресловутую «каторгу» на своей шкуре, Джейми будет всеми правдами и неправдами пробиваться в «избранное меньшинство», делающее погоду среди местных, как он говорил, зодчих; наступит миг, и он вспомнит эти слова друга... и – ни на секунду не пожалеет, что ввязался в рисковое мероприятие.
***
Когда Джим нашёл их, это была ещё не группа. Тем более – не ансамбль. Несколько одиночек, обладавшие, конечно, исключительными способностями, но (как это обычно случается) неизвестные в кругу знатоков. Ни Невилль, ни Кристина, ни – тем более – старина Гэри ещё не умели себя «подать», как положено. «А я», – сказал Корман, – «выставлю вас перед господами эстетами как действительно лакомое блюдо. На золочёном подносе».
Они поверили; потом, как бы жизнь их ни колотила – не раскаивались ни разу. К тому же, надо сказать, сперва всё получалось более чем хорошо. Хоть Гэри временами и посмеивался: «Куда нам до настоящих зодчих, нас даже ваятелями с трудом назвать можно!», разумеется (по мнению Джима), он сильно преуменьшил. Уж что-то, а работать с сырым материалом, придавая ему форму, группа умела. Только в нынешние, и без того паскудные, времена знатоки всё больше охладевали к «искусству для искусства»; Джим бесился, исходя кровавыми слезами, но всё-таки был вынужден подрабатывать, украшая своим присутствием всяческие застолья, свадьбы и сходки местных тузов.
Последняя вечеринка (у Докинса) была – как считал солист их группы – воистину кошмарной. Слава Богу, после вчерашнего спектакля пейзаж не пришлось заново «рихтовать», хотя Невилль всерьёз опасался за цельность получившейся картины. «Наши ''ваятели'' такое могут начудить на пьяную голову... сама знаешь, Кристи, с этим шутки плохи!» Нет – обошлось. Утром в небесной прохладе появились не ящеры с рогами и не кляксы-исполины, подобные лохматым козам (чего певец всерьёз боялся, вспоминая, какую форму чаще прочего обретают хмельные кошмары его друзей и коллег) – всего лишь лёгкие зеленоватые облака, будто слой тонкой марли набросили поверх пастельного рисунка. И был слабый, но всё равно ощутимый ветер с запада («А вот это, похоже, действительно Гэри напророчил. Ну, да неважно; терпимо!»)
В то утро Джим Корман, молодой человек лет двадцати трёх, сероглазый, светловолосый и (как он сам про себя думал) не слишком-то хорошо сложенный, страдавший ещё ко всему дрянной привычкой (пусть простительной, но оттого не менее дурной: он был мягкосердечен, даже незнакомцам верил с первого слова), – этот-то самый Корман стоял на крохотной площадке в воздушном порту, сопровождаемый двумя миловидными инженю из своего так называемого «ансамбля», и смотрел, как садятся тут и там мощные летательные машины.
Крупный тёмно-серый карго опустился раньше, чем они думали; пришвартовавшись у длинной мачты, выпустил лестницы, по которым тут же поползли рабочие. То был корабль, принадлежавший компании «Джозеф Леннард и Тэйн»; уж кому-кому, а им наш герой доверял. С одного трапа – тонкого, колеблемого бризом, как пена на гребне волны – слетела девушка, по виду явно из эскорта, не из обслуги: в иссиня-лиловом суконном бушлате, за поясом – кинжал. Была она, как и сам Джейми, босонога (несмотря на раннюю свежесть и сырость); штаны из того же крепкого гернийского сукна – подвёрнуты чуть выше колен. На тёмных (темнее смолы) кудрях красовался бархатный берет, алый с лёгким золотистым отливом.
– Ну как вы тут? – она едва не накинулась на трёх артистов с поцелуями. – Я, пока через пустоту в межвременье шла, всё думала: ждут? Не ждут? Лететь самой искать?.. Теперь вижу – правильно надеялась. Не разочаровал ты меня, Джим!
– Ладно-ладно, – (на словах он мог быть сколь угодно суров, но сам расчувствованно улыбался, и это не укрылось от её взора). – Любезности – на потом; хорошо, Руна? Скажи лучше, ты привезла нам, что Невилль просил?
– Ещё бы, – отозвалась девушка, чьё настоящее имя было, кстати, Руфина (и она терпеть не могла, когда её называют иначе, но самым близким друзьям позволяла). Она похлопала загорелой рукой плотную обшивку грузолёта: – Всё тут... Разве ты думал, что я подведу? Это, знаешь ли, недостойно кадета из корпуса Серых ястребов.
Джейми опять улыбнулся (только теперь уж – про себя); прекрасная Руна между тем тараторила:
– Установка мощней-ша-я; не первый раз, конечно, возим, но такая – ещё не попадалась. Одного не пойму: зачем она тебе? Что, какое-то особенное ревю затевается?.. На обычный спектакль, – (она произнесла это слово с мягким лузиньенским акцентом, как если бы родом была из южных провинций. К счастью, Джейми знал, что это не так; вернее, не совсем так... и относился к ней иначе, чем ко многим эмигрантам оттуда), – на обычное представление, друг мой, у вас уйдёт разве что четверть её силы.
– Милая, – лидер группы покровительственно потрепал красавицу по плечу, – вот об этом я прошу тебя не беспокоиться. Что и зачем мне надо – это уж мои проблемы. Ладно?
– Как знаешь, – Руна передёрнула плечами. Джим понимал: она верна слову. Несмотря на природное любопытство (и на то, что она ещё не Седой ястреб – только «Серый»), по-настоящему интересоваться секретом его установки девушка не будет. А значит, хитрый лорд Роберт только что лишился одного из самых главных источников информации. Поймать артистов на откровенном жульничестве ему будет трудно.
«Хотя и нам не так легко старого чёрта провести. Но мы попытаемся». Лорд искренне считал, что у Джима не получится «показать класс» на будущем званом вечере, и весь ансамбль давно уже лелеял тайную надежду – ткнуть старика носом в собственную ограниченность.
Размышляя об этом трудном деле, юноша мимоходом взглянул на небо. То ли тень острокрылой серой птицы действительно промелькнула в недрах ближайшей тучки, то ли показалось – но он был уверен: это Ястребок с ним кокетничает, «украшая» пейзаж немного по-своему. Такое беспричинное озорство Джейми не любил, тем более, талант у его подруги был слабенький... можно сказать – не истинный талант.
«Она ведь всё понимает. Потому и дразнится».
Руфина заметила его взгляд. Хмыкнула; усмехнулась, опустила руку на эфес кинжала. Откинула голову, зная, насколько импозантно смотрится сейчас. В общем-то, девушка и не пыталась скрывать, что ей охота покрасоваться; Корман с лёгким сердцем простил её тщеславие – как всегда.
Грузчики тем временем сняли установку с воздушного корабля. Затянутая в ткань, эта машина казалась ещё громадней и внушительней, чем была. Джим примерно представлял себе, какой откат она даст при первом (стандартном) запуске, и как повлияет на внешний вид окружающей реальности, а потому мысленно поражался. Красота, да и только.
– Пошли, пройдёмся, – Ястребок лениво повела рукой в пространстве, словно показывая – есть куда. И (вновь улыбнувшись): – Чего на одном месте торчать; пока-то они её расчехлят, да всё проверят, да обратно запакуют – мы ещё сто раз успеем вернуться. А ты ведь, Лотта, наверно, хочешь посмотреть порт?
– Да, не отказалась бы, – задумчиво произнесла старшая актриса.
– Бьен, – подытожила лётчица, – альзо, коммен вир? – (Джим так и не понял, отчего она вдруг перешла с лузиньенского на старогернийский, но это его, прямо скажем, не очень-то интересовало. Потому что интересовала юношу – и сейчас, и всегда – в основном сама Руна).
Утренняя сырость постепенно уходила; солнце не появлялось, но стало заметно теплей. Парило. Четверо друзей, не спеша, побрели по аэровокзалу. У кромки лётного поля Руфина вдруг негромко ойкнула – она (как выяснилось) встала на порядком уже нагревшийся бордюр. Тут же, отдёрнув ногу и неловко скособочившись, прыгнула наземь; Джейми рассмеялся. Сдержанные артистки только усмехнулись краем губ.
– И ничего, – зашипела девушка, подскакивая на ходу и поджимая ступню, – ни-че-го, поверь мне, друг мой, тут смешного нет!..
– Не расстраивайся, милая, – он похлопал её по плечу. – Представь, была бы ты не в столице, в самих горах Гернии – кто б тебя пожалел? А тут есть мы. Твои вер...
– Верные-беспримерные, – уже не так сердито пробурчала она. – Утешил, Джим, спа-асибо. Ладно, – оперлась ему на плечо, пошарила ножкой по каменным плитам, ища, где удобнее. – Кажется, всё, теперь – как надо. Отпускай меня, парень.
Корман разжал руки, и девушка (с легкой неохотой, пусть даже чуток наигранной) освободилась из его обьятий. К этому времени небо понемногу окрасилось в тёплые, почти рдяные тона; как ни хотелось ещё побездельничать, а рабочий день наступал. Им оставалось только смириться...
– Ну что, – сказала младшая инженю, – кажется, наш аппарат уже на дрезину грузят. Скоро ехать в отель. Давайте, что ли, прощаться.
– Погоди, – глаза у второй хитро заблестели. – Может, прежде чем разойтись, снимемся на память? Вон и спектрограф стоит.
... «Мастер спектра» оказался приятным в обхождении. Усатый, светлоглазый и неожиданно крепко сложенный – по крайней мере, для уроженца Рокенбридджа – он всё время читал посетителям нотации:
– Сейчас сумрак сгустится. Вы не бойтесь, это на минутку-другую. Потом ещё – резкая вспышка, и всё. – Нет, он, конечно, знал, что большинство из них тут не в первый раз, спектрограммы не боятся... но это же был его долг: предупредить. Руна улыбнулась, видя такую любезность. Джейми – понимающе – кивнул, и они прошли в кабинку.
Там было тесно. Застыв рядом с подругой и чувствуя, как холодный радужный свет пронизывает всё его тело до костей, юноша в очередной раз подумал: зачем, собственно, он посещает эти аттракционы, надоевшие ещё со школьных лет? Но заставил улыбку (правда, немного натянутую) не сходить с лица. «Грех не порадовать девчонок, раз уж они того хотят».
Потом увидел себя – и их – на экране, вмонтированном в бревенчатую стену кабинки: все четверо были веселы, Энни строила глазки, Джим и Лотта тоже бодрились; никак нельзя было угадать, что сегодня же вечером их ждёт труднейшая, неизвестно ещё с каким риском связанная работа... Внезапно одна из фигур на эмалированной пластине ожила. Двинулась в сторону, шагнула за край блестяще-белого квадрата и пропала.
– Поздравляю, – хохотнул Корман, – милочка, ты привела в этот мир «бегучего» спектра! Теперь тебе лишняя головная боль – по всему континенту за ним гоняться, чтоб назад на эмаль вернуть.
– Ладно, ладно, – Ястребок неспешно отмахнулась, при том даже не заметила, что повторяет слова самого Джима, сказанные сегодня при встрече, – как-нибудь займусь и этим. Бьен. Вы уже уходите? А то мне сейчас к Сэму надо.
– Да, и мне тоже, – задумчиво протянул её друг. – Гэри, кажется, говорил, там кое-кто ждёт. Спасибо, подруга, напомнила; а то бы эта встреча совсем вылетела у меня из головы. Только смотри – без сапог в бар всё-таки...
– Можно подумать, – хмыкнула девушка, – меня там не знают. Как и тебя, кстати; ведь ты всегда в таком виде... или я ошибаюсь? – она подмигнула несколько стушевавшемуся приятелю. – Значит, решено? Мы идём к Сэму. А Лотта и Энн...
– В гостиницу, к нашим, – даром что в ансамбле её полагали глуповатой, старшая актриса с ходу всё поняла. – Пойдём, Энни. Друзьям надо чуток побыть вместе.
Глава 2. Корман продолжает рассказ. У Сэма: чикль, хурма и прекрасная Джулия. Алан-Тор – наш прародитель
Утро было хорошее. Альбы-дворники как раз в это время заканчивали работу; тротуары после уборки хоть и не сияли идеальной чистотой, но выглядели красивее (и аккуратнее), чем накануне вечером, когда пол-города отмечало сорокалетие Боба Докинса. Впрочем, мне всегда по душе мой город, и если даже он бывает грязноват, это его не портит ни капли.
Настраиваясь на лёгкую, приятную прогулку, я хотел слегка подправить ландшафт – скажем, окрасить небо светло-голубым... или подмешать к облакам немного рыжего солнечного пламени. Но Руна запротестовала: ей не нравилось ни то, ни то. «Строгость, мой милый Джейми. Строгость и неброские тона – вот что главное». Поэтому я не стал ничего рихтовать, а тем более – раскрашивать; просто выцветил небосвод, сделав его серым, как если бы собирался дождь. Многие прохожие, как я заметил, были этим обмануты – спешно покидали улицу, собираясь под красно-белыми полосатыми навесами на её обочине. Руфина только смеялась. Ни меня, ни девушку сизое небо не смущало; кроме того, было по-прежнему влажно, зато уже не так зябко.
Впрочем, какая бы там погода ни стояла, идти ранним утром по городу с такой очаровательной южанкой – истинное счастье... особенно если, не отвлекаясь на мелочи вроде городского пейзажа, заняться делом: дать волю жадным до поцелуев губам.
...Среди всех, кого я знал, Ястребок отличалась почти прирождённой грацией: она двигалась столь же стремительно, как юные раконды в небе Намера. Только Петер умел так подчиняться движению, становясь единым целым со стихией и позволяя себя нести без смысла (но в итоге -- куда ему самому надо! Потому он и слыл лучшим из всех наемников, каких вербовал под свои знамёна Саймонсон).
Петера я, кстати, уж давно не видел. И сестру его тоже. Как они там, живы ли ещё?
Но я отвлёкся... В этом смысле Руна очень напоминала мою старую подругу – Энджи. Ту самую, с которой мы были друзьями, когда служили у намерийцев. Должно быть, Энджи была лучшей из всех фройляйн, мисс и мадмуазелей, с кем я знаком.
…Правда, всё хорошее (в том числе -- воспоминания!) когда-нибудь кончается. Через пару кварталов – то заведение, куда мы шли.
В ресторанчике Сэма было, как всегда, людно; под сводами – тёмными, прокопченными дымом от жаровен – витал аппетитный запах готовящейся баранины; сверх того, кофе, жжёный сахар, шалфей и шафран царили тут безраздельно. Кроме обычных посетителей и посетительниц присутствовало несколько дам, чью особую природу выдавали радужные просветы в спине и плечах – будто смотришь сквозь стенку мыльного пузыря. Кое у кого были видны кости тазобедренного сустава, тоже отливавшие этим радужным сияньем.
Руна (вот ведь лакомка!) почти сразу бросилась к автомату для продажи чикля, и было похоже, что она там проторчит ещё немало времени... поэтому я остался в гордом одиночестве. Но это, пожалуй, и неплохо: мне тут нравилось. Кое-кто из местных укоризненно качал головой, бросая неодобрительный взгляд на мои подвёрнутые шаровары и торчавшие из-под стола чуть запылённые ноги, но, как правильно говорила Ястребок, большинство людей знали, кто я и почему так хожу. Раз ты не такой, как другие – в этом есть и положительные стороны; приятно быть «особенным», что ни говори...
– Боткинофф, – представилась очередная женщина-спектр, вылезая, как это у них водится, совершенно «из ниоткуда», – Джулия Боткинофф.
– Корман, – в тон ей отозвался я. – Джим Корман. Так ты, значит, мой новый партнёр по джеттингу? Гэри меня предупредил, что ты здесь.
Она подсела к моему столу.
– Я, в принципе, не люблю джеттинг, – равнодушно пожала плечами. – Но иногда, просто чтоб размяться...
«Не любишь», – удивлённо подумал я, – «а почему-то всё-таки подрядилась». (Вслух, конечно, ничего не сказал).
– А ты, стало быть, – продолжала она, – и есть тот дурачок, что на «слёзных» финалах деньги делает? Я никогда... ни-ког-да... не одобряла напряжённый драматический конфликт. Ну его. Насколько легче на сердце, когда вообще нет ни тревоги, ни страха! В-с-е истории должны кончаться хорошо, – (она сделала ударение на слово «все», хоть я и без того её прекрасно понял. Да и как тут было не понять: это очень, очень распространённое мнение).
«Скорее всего», – решил я, потягивая вино из бокала и разглядывая между делом свою собеседницу, – «старина Гэри, рассказывая обо мне, малость сгустил краски». Пристрастия к плохим финалам у меня нет; но и к сусально-карамельным, само собой, тоже. Обычно я стараюсь завершать свои перфомансы, как этого требует сюжет – ни более ни менее. И грустная развязка, и весёлая хороши только тогда, когда они к месту; я, художественный директор труппы, не должен – по идее – брезговать ни тем, ни другим.
Но такие, как моя собеседница-спектр, этого не понимают. Для них всё просто: не признаёшь бескровных коллизий? не любишь спектакли, в которых за героев попросту нельзя волноваться?.. значит, редкостный глупец. Видимо, поклонник «чернухи и порнухи», или просто злой человек. (Самое главное – с ними не поспоришь. Хоть и знаешь, где, в чём неправы: как сказал один поэт с далёкого севера, лишь пустое сердце бьётся ровно...)
Правда, мне встречались иногда, кроме подобных ей, и другие спектры: страдавшие примерно той же хворью, только... навыворот. Эти, ничтоже сумняшеся, утверждали, что жизнь полна дерьма; кто считает иначе, тот смотрит «через розовые очки». (Не знаю, как другие – а я вообще никаких очков не ношу, ни розовых, ни прозрачных, ни солнцезащитных). И, когда передо мной один из таких горе-«знатоков» жизни, поневоле хочется спросить: «Ну если всё так хреново – что тебя удерживает на этом свете?
Похожие статьи:
Нет комментариев. Ваш будет первым!
 |
Добавить комментарий |
