Табу

  Жду его.

Закрываю на тридцать три раза, на тридцать три замка все окна и двери, опускаю жалюзи, кладу у изголовья кольт, точно знаю, что он меня не спасет.

Смотрю в темноту ночи.

Жду его.

Может, он не придет. Еще не сегодня. Еще не сейчас. Может, я проживу еще день. Еще ночь. Еще сутки. Может, еще успею дописать статью, если повезет.

Если не повезет, не успею.

Заряжаю кольт серебряной пулей, как будто это может помочь. Цепляю на шею крестик, как будто это тоже может помочь. Припоминаю какие-то молитвы, которых никогда не знал. Вешаю у изголовья чеснок, что я жду от этого чеснока, вампира я боюсь, что ли…

Он не вампир.

Мне так кажется.

Я не знаю, кто он.

Мне кажется, он сам не знает, кто он.

Но он придет.

Однажды он придет за мной.

 

Выбираюсь из самолета, придерживаю желудок, чтобы не вывалился, чувствую, как все внутри кипит и клокочет. Стюардесса бормочет какие-то сверхлюбезности, вежливо улыбаюсь, киваю, чувствую, если скажу что-нибудь, меня вывернет наизнанку прямо на трапе.

Еще не верю, что приземлились, быть не может такого счастья. А еще ехать в такси за тридевять земель в тридесятое царство. И обратно, как ни крути, тоже придется ехать. И лететь.

Потихоньку молюсь местным богам, чтобы меня слопал какой-нибудь аллигатор или чупакабра. Чтобы не лететь назад. И не писать статью. И вообще…

Нет, у других это как-то проще получается, какую статью ни глянь, все так легко, прилетел, увидел, написал. Ни тебе болтанки в самолете, ни тебе душных ночей, когда кажется, сам воздух горит, ни тебе гнуса, от которого хочется спрятаться в самого себя, ни тебе…

Много у них всяких ни тебе. Так и кажется, что я один такой, что все-то мне не так, каждый раз в командировку, как на третью мировую войну…

Забираюсь в таксюшку, от волнения не могу вспомнить слово…

- Джугнли! Джунгли! – кричу во все горло, будто от этого таксист меня поймет.

- А-а, джангл… - смуглый водила скалит зубы, - о,кей, джангл…

- Хью матч?

- Ту долларс.

Тоже скалю зубы. Болтанка, почти было приутихшая, снова закипает внутри. Только бы не стошниться где-нибудь здесь, только бы…

Статья, статья… ты не про стошниться, ты про статью думай. Местные верования местных народов… обряды и обычаи… Духи и призраки острова Корто-Мата… Голова взрывается новым приступом боли, тэ-экс, похоже, к призракам и духам добавится еще один…

- Джанг, сир.

Киваю. Сам вижу, что джангл. Такой джангл, что джанглее некуда. Лес будто вскарабкался на себя самого и запутался сам в себе, над лесом густым роем рассыпалась мошкара, на горизонте тают какие-то хижинки, так и кажется, живут в них не люди, а те самые духи и призраки.

- С-сэнк,ю вери матч, - давлюсь собственным английским, ну ничего, ничего, кому надо, поймет.

Буквально напарываюсь на коротенькое дульце, уткнувшееся мне в голову.

- Велл?

Как дурак держу на ладони ту долларс.

- Ту долларс… сир?

- Твенти долларс, - цедит сквозь зубы водила.

Интересно, что в таких случаях надо делать. Герой боевика на моем месте врезал бы этому водиле, выхватил бы оружие, и… Я не герой боевика, я покорно открываю бумажник, твенти так твенти. Шофер вырывает бумажник, размахивается, небо, залитое кровью, рушится на меня.

 

- Девушка… девушка?

Не слышит. Не отвечает. Я сам минуту назад вот так же лежал на траве, облепленный всякой тропической мелюзгой. Подхожу поближе, смотрю на нее, крепкую, плотно сбитую, округлую, где надо, правильно говорят, женского тела много не бывает. Понять бы еще, что с ней… пьяная… очень может быть. Припоминаю что-то из какой-то туманной юности, отец ведет меня куда-то, миловидная барышня бездыханная лежит перед ночным клубом, окликаю ее девушка, девушка, отец дергает за руку, не трогай, она пьяная… Как будто пьяный уже не человек…

- Девушка!

Окликаю, спохватываюсь, она меня не поймет, она и по-английски-то не поймет в своих джангл, а по-русски и подавно. Почему смуглые люди стоят вокруг нее, смотрят так тревожно, почему никто не подойдет, не поможет, почему…

Раскупориваю бутылку минералки, орошаю лицо барышни водой, ага, глаза открыла, живая… и на том спасибо. Чувствую, как все переворачивается внутри от этого взгляда, вот что значит женщина, не чета нашим бледным спирохетам…

Кладет руку мне на плечо, пытается встать, подхватываю на руки, ч-черт, кажется, переоценил я свои силы… Смуглые люди тут же начинают хлопотать вокруг меня, лопочут по-своему, тычут пальцами на горизонт, где в тумане светлеют хижины, туда, туда ее неси.

Туда так туда… если донесу. Чувствую, как все сжимается внутри, вспоминаю уроки физры в каких-то там школах, поднимаю штангу, заваливаюсь вместе с ней, смешок физрука, скромненько и со вкусом, Горенко, три. Какая-то мелюзга бьется в лицо, лезет в глаза, вон, вон пшли, помогли бы лучше, рекордный груз волоку, не видишь, что ли? Кто-то услужливо отгоняет от меня мошкару, о-ох, помощнички, самим-то дамочку дотащить не судьба было?

Укладываю барышню в гамаки в какой-то хижине, ну слава местным богам, пришла в себя, смотрит на меня еще мутными глазами, улыбается. Лопочет что-то, еле разбираю сэнк ю, вери матч. Да не за что. Рад стараться. Вы уж впредь поаккуратнее, в такую жару солнечный удар заработать как два пальца… ох, простите.

А? а-а, спасибо. То бишь, сэнк ю вери матч. То бишь не знаю, как по-вашему. Кто-то подносит мне плетеную корзину с чем-то фруктовым, тропическим, низко кланяется. Вот теперь самое время расспросить, каким богам молятся, кому приносят жертвы, кто выходит из гнилых болот в полнолуние, пьет человечью кровь.

Тогда мне еще было смешно.

 

Он рядом.

Еще не здесь – но рядом.

Я чувствую это. Наскоро одеваюсь, наскоро собираю свой нехитрый скарб, могу и не проверять, один хрен, что-нибудь забуду. Распахиваю окно, прыгаю на газон, иду прочь – быстрым шагом. Даже не думаю, что буду делать дальше, что и всегда, в аэропорт, на первый попавшийся рейс, уже представляю себе изумленную рожу кассира, когда спрошу билет на ближайший рейс неважно докуда…

Он идет за мной.

Медленно, неуловимо, неотвратимо – он идет за мной.

Не знаю, кто он.

Кажется, он сам не знает, кто он.

 

Они обступили меня в переулке, их было много, слишком много, чтобы что-то предпринять. Смуглые, ясноглазые, белозубые. Вежливо улыбались, знаем мы эти штучки, все они сначала вежливо улыбаются, а потом дуло к виску, хенде хох.

Кланяются. И вам тоже всем низкий поклон. Желают доброго вечера. И вам того же. Один из них, кажется, главный в этой шайке, лопочет что-то, вроде как по-английски, с таким акцентом с тем же успехом он мог говорить по-китайски, я бы его не понял. Кое-как выцарапываю смысл, ты, добрый чужеземец, помог нашей принцессе, когда лежала она без сознания. Ну что вы, ерунда какая. Вы-то сами куда смотрели, умники.  Мы тебе благодарны. Не стоит, не стоит, неудобно прямо. Вот этого со школы не терплю, когда вытащат тебя к доске перед всем классом и давай нахваливать, ах, у него все пятерки за год, ах, какой хороший мальчик, ах, круглый отличник, да не круглый я, вон Туев, он круглый, поперек себя шире за партой не помещается…

А потом мне скрутили руки за спиной.

Только и успел подумать, свершилось, вот оно как теперь делается, обступят, захвалят, в краску загонят, а там и руки за спиной скрутят.

Главный опять что-то лопочет, давится английскими словами, ты извини, мил человек, не велено смертному прикасаться к коронованной особе. Ах вот оно что, вот вы все что вокруг нее навытяжку стояли, подойти не смели. Хитры. А я-то тут при чем… А? Куд-да ведете? Нехило. Еще в жертву меня не приносили. Хорошенькая получится статейка, как русского журналиста принесли в жертву островным богам. Репортаж с того света.

Вспоминаю какие-то полузабытые приемы, полузабытые драки во дворе, вырываюсь, резко, отчаянно, дикая боль разрывает голову, падаю куда-то в бездну.

 

Он придет.

Мне так сказали – он придет за мной.

Кто он, не сказали. Да это и неважно. Я лично никого не жду, кто тут придет по мою душу пить мою кровь.

Индийский йог на моем месте давно бы уже выбрался из пут. Супергерой из какого-нибудь блокбастера давно бы уже разорвал эти веревки, пошел бы в селение, поотрывал бы всем головы. В каком-нибудь приключенческом фильме за мной бы уже спустился вертолет, девушка с третьим размером груди разрезала бы мои путы, спросила ар ю о,кей, я бы сказал йес, ай эм, поцелуй, финальные титры…

Все еще жду чего-то. Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера.

Черта с два.

Ночь опускается на остров, мягко ступает в лесную чащу. Ищет добычу, чует свежую кровь. Из пещеры за моей спиной тянет холодком. Почему-то кажется, что пещера тянется к центру земли, и глубже, и по ночам оттуда выходят…

Не думать.

А то и правда вылезет что-нибудь… что-нибудь…

Чувствую спиной могильный холод оттуда, из-под земли. Так и кажется, что кто-то поднимается из мертвых глубин подземелья, крадется ко мне, дышит в затылок мертвенным холодом. И чувствую себя не на тридцать лет, а на пять, когда останешься один ночью в комнате, большие люди бросят тебя и уйду, у-у-у, как не стыдно, такой мальчик большой, и маму зовет, и вот как погасят свет, так и полезут из всех щелей темные мороки, наваждения, нет у них лица, нет тела, нет имени, а они – есть…

Вот теперь знаю, они есть, не зря первый человек сидел перед первым костром, смотрел в первозданный хаос дикой чащи, молитвами и оберегами отгонял темные силы. И не диких зверей боялся он, а того, темного, оттуда, с темной стороны мира.

Шуршит чаща.

Захлебываюсь собственным криком.

Вижу что-то чернее самой ночи, не сразу понимаю, что вижу человека. Узнаю ее – когда она подходит почти вплотную, крепкая, округлая, плотно сбитая, пахнущая мускусом.

Вздрагиваю еще раз – когда вижу в ее руке нож. Бережно разрезает путы, киваю, бормочу что-то сверхблагодарное, сенк ю, сенк ю, вери-вери матч. Почему она всхлипывает, почему плачет, обидел, что ли, кто, ты только скажи, я его порву. Она… кто она… даже не знаю ее имени. Вешает мне на грудь какое-то хитросплетение из акульих зубов, черепов колибри и опавших звезд.

Впивается губами мне в губы. Рушится мир, вселенная переживает второй большой взрыв. Мне можно целовать коронованную особу, я уже проштрафился один раз. Почему она плачет, провожает меня по узким дорожкам к городу, всхлипывает, блестят звездочки в глазах. Хочется наболтать чего-нибудь утешительного, вернусь, заберу тебя отсюда, будешь жить в многоярусном дворце, кататься в повозке, которая едет сама по себе, без лошадей.

Черта с два я сюда вернусь.

И я, и она это знаем. Черта с два.

Ухожу из джангл в огни мегаполиса, от темных богов к суматохе дней, мне еще отсюда выбираться, мне еще болтаться между небом и землей, мне еще статью писать, мне еще…

Много что мне еще.

Смотрит в спину черная ночь и что-то чернее самой ночи, выглянувшее с той стороны мира.

 

Спускаюсь по трапу, вежливо киваю стюардессе. Спасибо, спасибо, и вам того же. Давно уже перестало мутить в самолетах, давно уже привык мотаться между небом и землей, только мне от этого не легче.

Выхожу на землю, оглядываюсь. Припоминаю, что это за страна, что это вообще за континент, куда я брал билет в один конец. Прислушиваюсь.

Кажется, его здесь еще нет.

Он доберется сюда позже. Много позже. Он придет за мной.

Он не спешит, не торопится, он идет за мной медленно и плавно. Да и то сказать, у меня впереди осталось лет тридцать.

У него вся вечность.

У кого у него…

Не знаю, кто он.

Он сам не знает, кто он.

 

Возвращаюсь в гостиничный номер, перевожу дух. В нашей профессии нельзя бояться, в нашей профессии вообще некогда бояться, даже если тебя в один и тот же день сначала ограбили, а потом чуть не убили в пещере. Заставляю себя расслабиться. Заставляю. Заставляю. Черта с два.

Нет, у матерых журналюг как-то же получается выходить сухими из воды. Ловко как-то. И бивали их, и убить обещали, и только что на кострах не жгли, а они возрождались как фениксы из пепла.

Мне не дано.

Ну да ладно, работаю без году неделю, это потом, может, иммунитет приходит, когда хоть у самого дьявола берешь интервью, и ничего. А мне далеко еще.

Открываю ноутбук, нужно что-то писать, лепить статью, не лепится, это как всегда, пока за стол не сел, мыслей как звезд на небе, а как задницу свою в кресло запихнешь, все, хоть бы одна мыслишка осталась…

В островной республике Корто-Мата удивительным образом сочетается прошлое и будущее, языческие верования и…

Как-то так…

…и передовые технологии, хижина шамана на опушке леса и исполинские мегаполисы…

Поднимаю голову. Еще ничего не замечаю, будто бы ничего и не изменилось. На первый взгляд. Но чувствую, что-то произошло, нехорошее что-то, что-то приближается сюда по коридору, что-то…

Что-то…

Хочется открыть дверь, выглянуть, и не открывается, не выглядывается, страх приковал меня к месту. Всякое, конечно, в жизни бывало, и от собак убегал, и от людей, и отчим меня поколачивал, и с пацанами на спор опускался в катакомбы времен какой-то там войны, вот где жуть была…

Но это что-то новенькое.

Вот это…

Приближается.

Нет, не идет ко мне, идти оно не может, что оно, не знаю, что-то нехорошее, нездешнее, неместное, откуда-то с той стороны, не спрашивайте меня, с какой с той… с той – и все.

Захлопываю ноутбук. Зря я это сделал. теперь он точно просечет, что я здесь. Он… кто он… не знаю… как будто он до этого не знал, что я здесь.

Открывается дверь. А ведь я закрывал ее на два оборота. Впрочем, для него это не имеет значения.

Для него…

Смотрю на дверь…

…очнулся уже на улице, с ноутбуком под мышкой, почему так трясутся руки, почему тротуар ходит подо мной ходуном, почему, почему…

Я видел его.

Нет, не так… его невозможно увидеть.

Он просто был там. Рядом.

Кто он… не знаю.

Мне кажется, он сам толком не знает, кто он.

 

- Ну… темное ваше будущее, темное… - вздыхает шаман.

Кусаю губы, а у кого оно светлое.

- Много у вас в жизни трудностей, очень много.

Киваю. Куда без них.

Лес шепчется с тропическим ветерком. Луна прыгает на волнах мячиком. Какой черт занес меня сюда. Тот же черт, что и не сюда, что носит меня по всем городам и континентам, республикам и монархиям, гонит меня из никуда в ниоткуда, прочь от самого себя.

- Вижу на вашем пути внезапные повороты судьбы, о которых вы и сами не подозреваете.

Снова киваю. Сказал бы еще, что это за повороты, к чему готовиться, чего ждать. Тереблю в руках заколотого черного петуха, птичку жалко.

- Вам придется собрать в кулак все свое мужество, чтобы выстоять, иногда вам будет казаться, что все пропало.

Мне уже так кажется. Сижу, скрестив ноги, тереблю перья убитого петуха. Луна качается на волнах, как мячик. Прислушиваюсь, нет ли где его. Если и есть, то далековато. Я его чувствую, когда он близко. Очень хорошо чувствую.

- …но если вы не упадете духом, вас ждет большая удача.

- Спасибо вам огромное, - говорит шаману турист, как мне кажется, англичанин, - а то, знаете, я последнее время в каком-то тупике, не знаю, как жить дальше. Но вы меня здорово поддержали.

Тихонько фыркаю. Еще бы не здорово. А у кого в жизни что-то другое кроме судьбы с неожиданными поворотами, когда нужно собрать все свое мужество, чтобы выстоять. Интересно, шаман всем это говорит, как заводная шкатулка, или переставляет слагаемые?

Не вхожу, вползаю в хижину на коленях, нарочно так сделано, чтобы заходили на полусогнутых. Кланяюсь. Кладу перед шаманом черного петуха.

- Мир тебе, - говорит шаман, сморщенный патлатый старик, - вижу, привела тебя сюда большая беда… но все серьезнее, чем ты думаешь. Много серьезнее.

Киваю. Куда уж серьезнее, здесь вы в точку попали.

 

Он берет мою руку, готовится говорить что-то про неожиданные повороты судьбы и испытания.

Вскрикивает, выпускает мою руку. У меня даже нет сил спросить, что-то не так?

- Иди… иди отсюда..

- А… что так?

- Ты зачем пришел? Ты из мира мертвых пришел… из мира мертвых… - машет рукой, - иди, иди…

Иду, иду. Думаю, почему меня записали в мир мертвых, за какие такие боевые заслуги.

- Этого еще привел! – кричит вдогонку шаман, - иди, иди отсюда, иди!

Иду, иду отсюда, иду. Уже и сам чувствую, что привел его. Что он где-то рядом. Еще не здесь, еще не со мной. Но рядом.

Кто он.

Не знаю.

Он сам не знает, кто он.

 

СОХРАНИТЬ ФАЙЛ

ОТПРАВИТЬ

Сохраняю, отправляю статью. Сейчас редактор перешлет коротенькое «Спасибо». И я снова останусь один. Наедине со своими мыслями. Наедине со своими страхами. Наедине с ним.

Его еще здесь нет, он еще далеко.

Но он придет.

 Я знаю.

Кидаю вещи в чемодан, немного у меня осталось вещей после моих скитаний, скоро вообще ничего не будет, останется только расправить крылья и взлететь.

Расправляю крылья, взлетаю. То есть, не я, конечно. А самолет. Перебираюсь из Бангладеша в Никарагуа, из Буэнос-Айреса в Антверпен, из Катманду в Канберру. Где он меня еще не ищет. Где он меня еще не ждет.

Он видит меня, идет по моему следу. Ему некуда спешить. У меня впереди несколько десятков лет. У него – вечность.

 

СКОПИРОВАТЬ

ВСТАВИТЬ

Собираю все, что нашел за день. Ищу, чтобы успокоиться. Чем больше нахожу, тем дряннее становится на душе.

Такого-то числа такого-то года такой-то милорд продал душу дьяволу. В обмен на бесконечные удачи сроком на тринадцать лет. Тринадцать лет спустя на одной из пирушек из бокала милорда вылез дьявол и потребовал душу милорда.

СОХРАНИТЬ

…это было в Кыштыме, мы с подругой пошли в лес, где, по слухам, была проклятая поляна. Скоро мы нашли и саму поляну, она оказалась на редкость приятной, цветочки, ягодки, грибы… Я почему-то побоялась идти на поляну, вспомнила страшные слухи, а Ирка пошла. Как только она ступила на поляну, грянул гром, и небо потемнело…

УДАЛИТЬ

Не то…

Один человек продал душу дьяволу, а когда настал срок прийти дьяволу за душой, человек пошел в церковь и попросил спасти его. На него наложили епитимью (это что?), покаяние и строгий пост. Священнику удалось договориться с дьяволом (это как?) и выпросить у него договор о купле-продаже души. В назначенный час у дверей церкви появились два черных козла, они стояли на задних ногах, а в передних держали договор (и каждый вечер в час назначенный…). Но договор оказался подделкой. Священникам пришлось приложить немало усилий, чтобы наконец-то выторговать у демонов настоящий договор и спасти душу молодого человека.

СОХРАНИТЬ

Только мне это не поможет, я с ним никакого договора не подписывал. С кем, с ним… не знаю.

…рота солдат получила приказ подниматься на высокий холм. Но в это время на холм опустилось синее облако, закрыло вершину холма туманом. Солдаты все-таки поднялись на холм, началась битва, но о роте солдат не было ни слуху, ни духу. Битва кончилась. Синее облако поднялось с вершины холма и улетело, на холме никого не было.

Нет, что-то не то…

Задергиваю шторы, как будто это поможет. Знаю, он все равно смотрит на меня и видит меня. Оттуда. Из ниоткуда. Кто, он. не знаю…

С той стороны ночи…

 

Уважаемые пассажиры, наш самолет прибывает…

Мне кажется, он будет ждать меня у трапа…

 

- Билетов нет.

Выключаю телефон, так и хочется грохнуть его об стену. Черт бы драл все эти авиалинии, и пароходы, и все, все. Вот ты, невидимый, непонятный сам себе, вот ты мне скажи, вот какого черта ты гоняешься за мной, ты вон за ними за всеми гоняйся, у которых самолеты не летают, пароходы не ходят, погода, видите ли, не летная и не плавательная. Тайфун у них видите ли, Мариэтта, или как его там. А я страдать должен.

Одно понятно, черта с два я с этого острова выберусь. Не раньше, чем через неделю. А за неделю он придет сюда.

Придет… Это я так говорю, придет, ничего он не приходит, он перемещается как-то по-другому, мне кажется, даже не в нашем мире. По-другому.

У него вообще все по-другому.

У кого, у него.

Не знаю, кто он.

Он сам не знает, кто он.

Наскоро одеваюсь, надо идти куда-то, неважно, куда. К людям, к людям, в ночные клубы, в пивные бары, потерять в толпе самого себя, раствориться в бешеном танце, слиться с какой-нибудь ночной бабочкой, только чтобы не быть одному. Почему-то кажется, он не осмелится взять меня вот так… при всем честном народе…

Почему-то…

Что я про него знаю…

Кто-то стучит в дверь номера. Сразу как-то теплеет на душе, ага, люди, люди, миленькие мои, и неважно, кто и откуда, ночная бабочка прилетела, тен долларс, май сир, или какой-нибудь чумазый оборвыш вытянет тощую ручонку, гив, сир, или хозяйка крохотного отеля, не желаете ли чего, или еще какой-нибудь бродяга из соседнего номера, слышь, соседушка, у тебя сигаретки не найдется? Ты откуда такой будешь? Фром Рашн? О-о, земляк, да что как неродные-то…

Распахиваю дверь.

Распахиваю…

Распа…

Долго смотрю на него. Долго не могу понять, что вижу. И вижу ли. Еще соображаю, что ему предложить, чашку кофе, или винишка, или ту же сигаретку. Или кровь черного кота, заколотого на жертвенном камне в седьмое полнолуние.

- Здрассте, - зачем-то говорю я.

Говорю по-русски. Почему-то знаю, что он меня поймет. Потому что он понимает не слова. Не язык. Как-то иначе. Не знаю.

Он заходит. Впрочем, заходит, это я зря сказал. Он перемещается как-то иначе. Если вообще перемещается. Почему-то кажется, что он стоит на месте, а весь мир вертится вокруг него.

Почему у меня так трясутся руки, так бывало, когда слышишь свою фамилию, Горенко, к доске, и выходишь ме-е-дленно-ме-е-е-едленно, еще надеешься, что как-нибудь пролетят тридцать минут до конца урока пока иду через весь класс. И тянешь-потянешь время до страшной минуты, когда надо будет сказать – не учил.

Или нет, вру, так бывает под дверями у стоматолога.

Или нет, вру, так бывает перед редактором, когда этот толстяра посмотрит на тебя светлыми своими очами и скажет, да-а, батенька, наворотили вы в своей статье…

Или нет, вру.

Так нигде не бывает.

Так бывает, когда проникает в твою комнату нечто с той стороны пространства и времени. Интересно, сколько ему лет. Кажется, он древнее самой вселенной, и еще помнит беззвучный грохот Большого Взрыва.

Он говорит со мной.

Без слов, без голоса он говорит со мной. Он говорит пойдем со мной, и я даже не спрашиваю, куда. И так понятно. Туда. По ту сторону вселенной. Куда не заглядывают смертные. Куда уходят те, кому нет места на земле.

Потихоньку спрашиваю его, как оно там, на той стороне. Он отвечает что-то невнятное, мол, будешь там, узнаешь. Спрашиваю, можно ли мне собраться. Все тот же неопределенный ответ.

Собираюсь. Складываю зубные щетки, бритвы, гель до бритья, гель после бритья, гель во время бритья, гель вместо бритья… как в тюрьму, ей-богу. Спохватываюсь, какого черта мне нужно все это на том свете.

Он ведет себя как человек. Ну, почти. Разглядывает комнату, мой нехитрый багаж, все, что осталось от моих бесконечных скитаний. Фотографии, статьи, вот это я в Бирме, а это в Женеве, а это в Лондоне, а это вот я в Никарагуа… Ворошит содержимое моего ноутбука, что бы ему показать, дорогому гостю, хочешь, фотки мои путевые посмотри, или музычку послушай, а я вот тут клевый фильмец скачал…

Какой там фильмец…

Мерзехонько так на душе, и надо сказать ему – я готов, веди, и не говорится…

Что это?

Это он у меня спросил. Вот так, в лоб. Что это. На негнущихся ногах иду к ноутбуку, что он там углядел, горячее видео два или игрушку про злых птиц.

Вижу книгу, какую-то из тысячи своих книг, которые не хочется открывать. Это уже традицией стало, перед печатью проверишь все на тридцать три раза, все при всем, комар носа не подточит, получишь из печати свеженький экземпляр, откроешь, и на тебе, на самом видном месте вместо Бирма написано Бирка а вместо иностранные и вовсе такое напечатано, что и сказать неловко.

Он показывает мне в предисловие. Нет, не тычет пальцем, пальца у него нет, а как-то телепатически направляет меня, смотри сюда.

…бессмертное имя величайшего исследователя культур разных народов Ильи Горенко навсегда войдет в фонд мировой культуры…

Фыркаю. Ну-ну. Это называется, заказал хвалебную рецензию. С хвалебной как-то переборщили.

Он спрашивает, точно ли здесь написано – бессмертное имя.

Киваю. Ну.

Он прощается. Нет, не говорит до свидания, и не жмет мне руку. Просто прощается со мной.

Я ничего не понимаю, будь у него одежда, я бы схватил его за полу. Только у него нет одежды. У него ничего нет. Ты чего, ты куда, а как же я, а ты меня на тот свет забрать хотел, а…

Он смеется. То есть, это мне кажется, что он смеется. Отзывается, что он забирает смертных, а я…

Еще ничего не понимаю.

Он уходит. Не уходит, а исчезает. Не исчезает, а… Не знаю. Он. кто он… Не знаю, кто он. он сам не знает, кто он.

Бегу в коридор, по лестницам, в холл, тормошу оторопелую тетеньку на входе, а где этот, ну который сюда приходил, а он куда пошел, как никого не было, а был же, а почему… бегу на улицу, вы вернетесь, да вернусь, куда я денусь, там дождь, да что вы говорите, а вы даже голову не прикрыли, ну и ладно, голова расти будет…

Хочу позвать его – сквозь рев бури. Вспоминаю, что даже не знаю его имени.

Может, и нет у него имени…

Может…

 

…падаю в жухлую траву, в колючие заросли, слышу свист пуль. Это хорошо, что слышу, значит, мимо. Хотя ничего это не значит, может, одна пуля мимо, а две в меня. Или три. Или десять.

Бегу. Уже не на полусогнутых, во весь рост. Мне кажется, они не будут догонять меня, их дело охранять храм, а не бегать за всякими проходимцами.

Тем лучше.

Мне еще добраться до гостиницы, кропать статью про запретный храм на запретной земле.

Я хожу по запретным землям уже который год. Захожу в храмы, в которые нельзя входить, поднимаюсь на священные земли, куда не ступала нога человека.

Жду кары богов.

Жду его.

Хочу позвать его по имени, но не помню, как его зовут.

Это я все к чему… если ты слышишь меня сейчас… Ты мне нужен. Я у тебя слишком много не успел спросить. Кто ты, откуда, зачем, почему, как и где. Как оно там, по ту сторону пространства и времени. Каким богам молятся, кому ставят памятники, кого жгут на кострах, что намазывают на хлеб…

Ищу его.

Кого…

Не знаю, кого.

Он сам не знает, кто он…