Эдриан любил Лизу, потому он никогда бы не сумел отказаться от старины джина или рюмки рома. В какой-то период своей жизни он и сам потерял эту нить между любовью и опьянением, а пил скорее от страха ─ страха и вовсе отпустить нить из рук. Жизнь Эдриана была достаточна темна, чтобы он боялся не отыскать её вновь.
Он никогда не мог измерить свою любовь к Лизе; изо дня в день, из года в год он принимал это за чудо, как век назад люди считали чудом электричество. Те высоковольтные разряды что сновали от неё к нему, и обратно, Эдриан не старался объяснить. Он знал: пойми чудо, и оно утратит всю свою магию, а с магией уйдет и любовь.
Эдриан мирился с тем незнанием, почему она любит его; он с трудом наскребал теплые слова ─те крохи, ─ которые были разбросаны в его душе. Все эти слова могли бы сложиться в роман, посвященный одной лишь Лизе, но каждый день он выдавал ей урывки этого произведения, разорванные на банальности слова, лишенные того сакрального смысла, какой бы послужил опорой её существу. Эдриан боялся: боялся важных, честных слов, какие только и способны удержать счастье; боялся Лизы, как и всех, кого подпускал ближе чем на удар штыка.
Бар спасал Эдриана от самого себя. Жизнь так часто била его по лицу ─ как и многих в его поколении, ─ что её удары только закалили его снаружи... Внутри Эдриан остался таким же мягким, как яичный желток. А может, подобно куриному яйцу, он так и не сварился до конца там, где следовало; не обрел той твердости характера с людьми любимыми, близкими ─ сложнейшими врагами, на его взгляд. Так или иначе, главенствующим врагом, вредителем в жизни Эдриана был он сам. Насколько целое не способно уничтожить свою часть, не потеряв при этом единства существования, настолько Эдриан не мог избавиться от себя. Лиза принимала его, он себя ─ нет.
Она всегда понимала его; когда он молчал, когда был мрачен, когда тонул в себе. Ей никогда не давалась легко жизнь с ним. Каждый день Лиза немного сражалась за них, как и Эдриан сражался за неё. Но что удивительнее, её битва всегда была диверсией, в то время как Эдриан сражался на фронте. Лиза часто молчала, когда могла бы спасти положение своими словами, мыслями, чувствами; часто она протягивала руку в самый последний момент, располагая едва ли не вечностью. Она существовала серым кардиналом ─ всегда позади, но всегда несоизмеримо усталая от того, что её битву никто, никогда не увидит, не оценит, не оправдает или хотя бы осудит. Творчество Лизы в отношениях, как и всякой женщины, хранилось под печатью.
Пока Эдриан выпивал, чтобы собрать воедино разбитый хрусталь слов и подарить ей, она роняла на подушку свой хрусталь, какой держала в себе многие годы. Трудно сказать, что удерживало их вместе: наверное, счастье. Несмотря ни на что, они были счастливы. Сколько бы слез не уронили её усталые ресницы, сколько бы не выпил Эдриан, они непременно находили тот миг счастье, который являлся передышкой на долгом жизненном пути.
В какой-то момент они находили себя друг в друге; находили слова, поэзию в телах и жестах, музыку в блестящих глазах. Город играл в унисон: любимые по отдельности, в одиночестве места завертелись вальсом, сплелись воспоминаниями. Так, родной им поразень город, стал родным вместе. Они узнавали друг друга в местах, в окружении; в парках видели минувшее, в ресторанах и на тихих набережных ─ будущее.
Так что же объединило оторванные, разбросанные среди бетона души? Понимание. То, как в один момент Лиза смогла принять Эдриана, и то, как Эдриан сумел понять Лизу. Тяжело сказать наверняка, будут ли и дальше жить Эдриан и Лиза. Будут ли они также, как и теперь танцевать, то надевая, то сбрасывая маски. Важнее другое: в один момент они уже узнали друг друга и улыбнулись тому, что увидели, взглянули в лицо всему тому, что ожидало их под папье-маше шуток, ролей и пьес. Так она уже никогда не могла принять Эдриана в маске, какую бы он не надевал ─ шута, арлекина или же холодную, безликую. Эдриан видел не столь многое, что видела Лиза в нем; как и все мужчины, он был немного узколоб и слеп, но Лиза принимала это в нем, как относятся с пониманием к детям, не способным углядеть в простоте величайшую истину. Так и она ─ скрывалась порой под куда более изысканной маской, но всегда неизменно Эдриан помнил её лицо.
Красивое, живое, отливающее бронзой закатного солнца; глаза ─ те последние капли рома, которые он видел на дне рюмки.
Похожие статьи:
Рассказы → Под шелест волн прибрежных
Рассказы → Разговор на вокзале
Рассказы → пОлая луна
Рассказы → Последний кооператив
Рассказы → Это Лондон, детка?
