Кура с ненавистью глянул на бумажки, валявшиеся перед ним на столе и схватился заскорузлой ладонью за стакан. Поднеся к губам, махнул в два глотка обжигающий спирт и потом еще долго сидел, утирая единственный глаз. Ну кто бы мог подумать, что работа почтальона, на которую его определили за непригодностью к военной службе, окажется такой невыносимой?
Он ждал прибытия обоза из города раз в неделю с таким же страхом и надеждой, как и все жители поселка. Сегодня вот курьер привез два письма в обычных прямоугольных конвертах. Это означало, что ненасытная смерть забрала еще две души. А еще это означало, что он должен их вручить. В каком доме раскроют двери? Кура перевернул один из конвертов и сжал зубы.
Лич — сын Пака.
Единственный сын. Теперь у Пака не осталось никого. Трясущейся рукой почтальон перевернул второй конверт из плотной желтой бумаги. На похоронные конверты денег не жалеют. Лучше бы потратили их на оружие. Кура долго не решался взглянуть на второй адрес, написанный ровным аккуратным школьным почерком. Когда же наконец взглянул, то в глазах потемнело.
Чен — сын Лины.
Её последний ребенок. Она уже десять раз открывала свои ворота, провожая души мужа и старших сыновей.
— За что?! — простонал он, поднимаясь на ноги и сжимая в руке ненавистные похоронки. — Что я такого сделал? Почему я?
Взгляд скользнул по мутному стеклу окна. Уже давно рассвело. Уже даже пробил гонг. Его ждут. Сердито поджав губы, злясь на свою слабость, Кура схватил бутылку, плеснул в грязный стакан и проглотил спирт, не ощутив никакого вкуса. Сунув в карман письма, он вышел на улицу.
Его ждали.
Все жители поселка стояли, сгрудившись небольшими стайками у своих ворот и ждали вестей. Женщины, изнуренные тяжелыми полевыми работами. Старики, которым отказали в чести умереть за Родину по причине немощи. Дети, необычно тихие, разучившиеся смеяться и плакать. И тишина, как неделю назад.
Почему-то именно в воскресенье утром кирзачи становились неимоверно тяжелыми. Кура сделал первый шаг, впечатав тяжеленный сапог в землю. Шел, стараясь не замечать взглядов, направленных со всех сторон, словно его ничего не касалось. Но взгляды все равно настигали. Серые, зеленые, карие глаза — широко раскрытые, они казалось умоляли почтальона не приближаться к калиткам. И Кура невольно отрицательно качал головой, чуть заметно, но и этого было достаточно. Он шел, спиной чувствуя облегченные выдохи тех, мимо кого проходил. Замедлил шаг только у дома Пака. Сунув руку в карман, долго не решался взглянуть в глаза старого товарища. Наконец, одними губами неслышно прошептал:
— Тебе.
Он так и не смог поднять головы, увидел только, как жилистая мозолистая рука бережно приняла протянутый документ. Кура пошел дальше. Не посмел оглянуться, когда за спиной хлопнули двери, которые старик Пак раскрыл настежь ровно на три дня. Кура шел и думал о том, как сейчас будет протягивать такой же конверт Лине. Её дом последний. Самый большой в поселке, потому что такая семья не вмещалась в обычный стандартный корпусной блок и для них выстроили избу из стволов местных деревьев. Строили всем поселком. Все шутили, что один ее дом занимает почти половину улицы и что надо бы уже разделяться. Но Лина только отмахивалась и все грозилась пристроить еще столько же и привести в дом невесток.
А теперь...
Кура заставил себя поднять голову и посмотреть на Лину, которая за полгода из молодой, цветущей женщины превратилась в старуху. Худенькая, с потемневшим от горя лицом она смотрела на почтальона, закусив губу. И Кура смял в кармане ненавистный конверт, и отрицательно качнул головой, прошел мимо.
— Пусть ждет, — пробормотал он.
А потом, присев над обрывом, почтальон все курил и курил самопальные сигареты из местного табака. И долго смотрел на текущую реку, которая несла свои воды к Миду, туда, где шли бои.
