Вокруг была все та же мертвая тишина. И это, честно признаться, уже изрядно доставало. В свое время он жаждал, чтобы этот ущербный, безответственный и неадекватный человеческий вид исчез с лица Земли. Люди вечно только все портили. Когда-то в нем была еще вера в то, что мы созидатели, мы можем сделать мир лучше и он в том числе. Он старался что-то создавать, производить. Ему нравилось придумывать новые вещи, смотреть, как они становятся полезными людям. Его бизнес всегда процветал и давал хороший доход. Но не в деньгах он видел смысл.
Из года в год он видел только ухудшение, самоуничтожение и деградацию. Все попытки делать мир лучше, красивей и качественней таких людей, как он, были тщетными. Кажется, люди становились статистически все умнее, развивались технологии, совершались новые открытия. Однако, статистика — та еще сука и, разумеется, была удобна в том свете, в котором ее хотели видеть. Телевидение и интернет все больше захватывали жизнь обычных людей.
Правда исчезала за занавесками той пропаганды, которая была удобно правящим персонам. И все этому радовались. Покупали больше, зарабатывали меньше. Брали кредиты и тратили еще больше денег, но уже не принадлежащих им. Люди сами себя опускали на дно, даже не задумываясь о последствиях. Человечность, достоинство, честь уже теряли истинные свои значения и подменялись низменными и животными инстинктами.
Но он тогда даже не мог представить, на сколько страшен другой враг, которого человек в прошлом всегда одолевал без малейших осложнений — тишина. Желания сбываются, в этом проблема. Вот и сейчас тишина достает его сознание похлеще жившей когда-то на этом свете толпы тупых людей. Как же давно это было…
Но уже не важно. Сейчас вокруг очень тихо. Ветра нету, полный штиль. Узкие, худощавые, высокие деревья, похожие на больных дистрофиков, даже не колыхались. Хотя, кажется, если их тронет хоть малейшее дуновение ветра, они не смогут удержать те никчемные остатки листьев цвета гнили, которые на них изображали крону. Как вообще эти деревья, отдаленно напоминающие то, что раньше было березами, умудряются выращивать на себе листья? Они же себя еле держат. Лиственный, разнообразный лес когда-то: березы, дубы, рябины, тополя. Были ими, наверное. Сейчас уже точно не скажешь. Да и тусклое все. Зелени в этом мире стало явно значительно меньше. Тем не менее, деревьев много и они создают вполне осязаемый лысенький лесной ковер, который, однако, выглядел вполне так мертвецки и не подавал никаких признаков жизни.
Сейчас почти все деревья стали выглядеть на одно лицо. Все их ветки тянулись как можно выше, чтобы добыть еще хоть чуточку солнечного света, которого больше не бывает так много, как раньше. Зиму выдержали далеко не все, и теперь мир выглядит менее разнообразным. Но все это был уже новый лес, новые деревья, которые выросли после оттепели. Им не больше двенадцати лет. А между ними еще можно было периодически встретить огромные остовы мертвых сосен или дубов. Словно мудрые старцы, эти стволы возвышались над молодым лесом, но уже не могли передать ни своих знаний, ни памяти, ни генов. Они медленно догнивали. Рано или поздно исчезнет последний такой памятник былой природе.
Он знает одно такое дерево — дуб. Стоит километрах в тридцати отсюда. Уж кто-кто, а именно дуб и сумел устоять перед всеми испытаниям, последовавшими из-за человеческой глупости. Он похож на вековую старушку, скрученную, покореженную временем и болезнями, обожженную жизнью. Большая часть его веток мертвы и торчат в листве голыми, сухими палками. Он большой. Стоит одиноко в голом поле. Потому, видимо, и не сгорел дотла, что не было рядом умирающих соседей, которые бы помогли ему превратиться в угли. Наверное, когда-то, под ним могла приютится влюбленная пара, наслаждающаяся мгновениями счастья в объятьях друг друга. Но сейчас там нет никого. Он иногда навещает это место в надежде увидеть, как из догнивающего ствола появляются новые ростки. Надежда — это все, что у него осталось.
Природа. Она восстает из пепла всегда, что бы не происходило. Но сейчас слишком мало шансов, что после огненных штормов и последовавшей за ними ядерной зимы она выжила в том виде, в котором он ее помнил. А новые условия накладывают свой собственный отпечаток на внешний вид. Для тех, кто видел прошлое, настоящее покажется пустым, тусклым и бедным.
Теперь тишине этого мира противостоял только он. Один. По крайней мере на обозримом расстоянии. Конечно, порой звякнет какая побрякушка, треснет ветка или вякнет очередная птица, сбрасывающая последние перья. Но когда такие звуки появлялись, становилось еще хуже от их внезапности. И не покидает ощущение, что звуки стали другими: глухими, глубокими, не такими ясными. Или может это его восприятие в конец окосело? Хотя нет: воздух явно изменился с былых времен. Сейчас даже невооруженным взглядом понятно, что атмосфера стала как-то гуще что ли или плотнее, менее прозрачной. Иногда кажется, что можно руками обнять воздух и почувствовать в нем незримую опору. Как-то раз у него была мысль провести анализ внешнего воздуха, но ни одной идеи, как приспособить газоанализаторы убежища к этой задаче, не повредив их, так и не появилась. Очевидно, что стало меньше кислорода. Вопрос был только, на сколько? Каждый вздох теперь значительно тяжелее, а шаг отнимает столько сил, будто ты уже близок к финишу десяти километрового марафона. Подниматься наружу тяжело. Очень тяжело.
Вот и сейчас каждая мышца его тела напряженно до кислотной боли дрожала. Хотя он всего-навсего три часа находится в одном положении, лежа на мокром мху, больше походящем на слизкую блевотину, вглядываясь в кромешную пустоту до изнеможения. Глаза пересохли, но моргать нельзя: вдруг что-то пропустит. Можно периодически закрывать один глаз: попеременно левый или правый. Так выходит эффективней, хотя выглядит явно уморительно. Черт возьми, можно поклясться всеми оставшимися людьми на планете, что с того края луга он слышал звуки явно человеческого происхождения. Это был металлический звон цепей, кажется. Это был точно он. Но уже 3 часа не было не единого шевеления, что так же подозрительно, как и его наличие. Когда ты один противостоишь тишине, ты учишься ловить каждый звук, распознавать его, анализировать. Потому что каждый звук, контролируемый тобой, это как редкое напоминание о том, чего ты лишился в прошлом.
Едрену мать, ублюдки, кто же там? Больше всего он ненавидел ожидание. В последнее время это основное его занятие. Хочешь жить, научись ждать. Вы думаете, что это шутки? Как бы не так. Нет на этой планете никого опасней человека. Никого. Хотя опаснее человека можешь быть только ты сам. А вернее твое сознание. В данный момент для него значительно опасней его внутреннее «Я», которое эта тишина выводит из себя очень и очень сильно.
Хочется подняться, выйти на середину поля и заорать что есть мочи, чтобы эти говнюки вышли и показали себя. Но он ни разу так не делал. Потому что шанс подохнуть от своей же нетерпеливости стал бы самой отвязанной для него шуткой за последние девять лет, которые он выбирается в окружающий мир. Нельзя себя выдавать, даже если там просто птица. Как назло, до убежища добрых пятнадцать километров, а до мотоцикла идти в осторожном темпе два часа. Есть лишь два варианта: спровоцировать их на действие или ждать до последнего. Как правило он действует по второму сценарию и именно поэтому до сих пор жив. В прошлый раз, когда он нарушил свое же правило, это обошлось ему в три глубоких шрама от когтей на спине и почти перегрызенную шею. Но, самое главное, это стоило ему друга. Пес отдал за него свою жизнь. И это событие лишает рассудка значительно больше, чем тишина или редкие звуки.
Небо было совершенно чистым и гладким. Ни единого облачка, словно стекло протерли как следует. Сейчас небо самое яркое и цветное, что он видел перед собой за последнее время. Но все равно далеко не такое, каким он его помнит в молодости. Сейчас оно много светлее и бесцветней. Теперь оно всегда такое. Когда он первый раз выбрался из убежища, на небо было отвратительно смотреть: грязное, серое, безжизненное, даже когда там не было облачных кудрей. Но за годы все изменилось. Кажется, что мир постепенно восстанавливается. Хотя, скорее всего, так только кажется. Но небо однозначно стало чище. Он стал это замечать последние пару лет. Изменения начали происходить как-то довольно резко и быстро по меркам природы.
Он все так же продолжал всматриваться в темную пустоту опушки на той стороне, пока размышлял о Псе. Да, именно так звали собаку. Он мог придумать любую электронную схему, разработать новое устройство, филигранно и изобретательно выйти из трудной ситуации. Но придумать толковую кличку для собаки так и не получилось. Поэтому просто Пес. Все равно ведь других собак рядом уже не было.
Пес был крайне умным. Он старался держаться всегда рядом, никогда не лаял без необходимости и не раз выручал. Это была помесь хаски с какой-то дворнягой, имевшей, видимо, когда-то в предках овчарку. На груди у него была охристо-бурая манишка, а лапы с хвостом отдавали бежевым. Спина переливалась иссиня-черным перламутром. Породу хаски в ней выдавало общее телосложение и черная подводка под голубыми глазами. Даже стойка была другой, более свободной. И овчарочий опущенный хвост. Он нашел Пса в первый день по пути в убежище, когда все начало рушиться. Этот щенок бегал вокруг совершенно потерянный, не понимающий, что происходит и почему мир, который он только начал узнавать, полетел ко всем чертям. В глубоких одушевленных глазах были слезы и детское недоумение, страх, отчаяние. Он прошел мимо всех страдающих и молящих о помощи людей, но не удержался и взял его с собой. Возможно это был последний пес на Земле, кто его знает? Ведь кто в такой суматохе будет заботиться о каких-то там домашних животных? По крайней мере он пока что ни одной собаки еще не встретил на своем пути, если не считать периодически встречающиеся шайки облезлых одичалых полуволков-полугиен в третьем поколении. Но сейчас это уже совершенно не важно, так как теперь Пес погиб.
Пот заливал глаза. Ни периферийным зрением, ни в прицеле не было никаких признаков жизни, тем более человеческих. Но нутро подсказывало, что там, в трехстах метрах от него, кто-то есть. Ощущение, что за ним следят точно так же, как и он за ними, никак не могло пройти. Поэтому он боялся сделать даже малейшее лишнее движение. Все больше беспокоила и подступающая ночь из-за которой он может начать светиться в инфракрасном диапазоне. Чем больше будет остывать окружающая среда, тем быстрей он станет фонариком для противника.
Но осязательная форма преследующего его ощущения в виде чьей-то наглой морды никак не находилась. Ложку дегтя добавлял и постепенно накатывающий голод, а также сильная отечность ног. Париться о том, что в таких ситуациях приходиться мочиться под себя, он перестал еще три года назад. Хотя это изрядно выдавало его позицию для животных. Но животные сейчас волнуют меньше всего, тем более для крупных уже пора года не та. Сейчас было бы не плохо хотя бы просто лечь на бок, или, может, согнуть другое колено. Это уже в значительной степени помогло бы избавиться от нытья в теле.
Так, в размышлениях над своей обездвиженностью, у него появилась идея о том, что можно делать нечто вроде питательного пюре и заливать во вторую баклажку на спину, чтобы в позе звездочки без шевеления всегда можно было незаметно подкрепиться посасывая трубочку. Да, это отличная идея.
«Где же ты, сволочь? Под каким кустом ты прячешься?» — мысленно проклиная противника, он продолжал медленно обшаривать опушку на предмет инородных масс в этих зарослях кустарника. Он низкий и по какой-то неведомой причине значительно гуще листвы деревьев. Да если там есть противник, то он явно знает свое дело: очень подходящий кустарник на опушке для скрытности. Тут даже черт вход в ад свой не найдет, не то что он какого-то человека.
Но больше всего все равно настораживает полная тишина. Именно потому, что она сплошная и непроницаемая. В нынешние времена нет-нет, а какая дохлая птица заорет и заставит вздрогнуть в очередной раз. А сейчас уже часа два как кромешная глушь, ни единого звука. Напряжение электризует воздух все больше.
Птицы не глупые, они чувствуют присутствие чужого. Над ним самим сейчас как минимум четыре исхудавшие вороны возятся, но ни одна из них не издает ни звука, что для опытного человека такой же сигнал, как и для него самого. Тоже самое и на той стороне леса. Это то и настораживает больше всего. Много легче было бы, если бы он ошибался и последние несколько часов просидел тут в луже своей мочи зазря. Но все указывало на обратное и это вызывало приливы страха, так как выход из этой ситуации разделен на две дороги: либо умрет он, либо сегодня он снова кого-то убьет.
В таком положении всегда страшно. Не смотря на то, что на его счету уже сотни и сотни людей, все равно каждый раз обуревает дикий страх. Особенно когда понимаешь, что это должно обязательно произойти и тут никак не отвертеться. Прямо как сейчас. Те, кто думал иначе, погибли уже давно. Последнего торговца он встречал несколько лет назад. Тогда еще можно было познакомиться, подружиться и разойтись каждый своей дорогой. Сейчас таких наивных уже не осталось. Сейчас люди живут как горцы: при встрече выживает лишь один. Ха, вот дерьмо. Он все еще помнит этот фильм. Это было десятки лет назад в детстве, а в памяти так хорошо засела эта концепция. Надо пересмотреть дома.
В убежище есть много фильмов, конечно же. И даже те же истории про горцев. Правда он их не смотрел уже давно. Сейчас все как-то не до этого. Да и вопрос энергии в убежище постепенно все больше занимает его размышления. Совсем недавно он чуть было не потерял всю культуру водорослей из-за сломавшегося водного фильтра. И теперь биореактор работал лишь на четверть от нормы.
Бензина, конечно, везде навалом осталось. Каждое хранилище под землей осталось целым, нетронутым огнем и холодами. Тут еще на несколько поколений хватит с таким расходом. Но запасы в округе начинают заметно иссякать. На бензоколонке, к которой он обычно наведывался раз в неделю, было ровно на 200 литров меньше, чем он оставил в прошлый раз. Это может указывать лишь на одно: кто-то пришел и залил стандартную бочку его бензина, а потом свалил. Так нельзя. В добавок, эта бензоколонка состыкована с автомастерской и там есть так необходимые ему новые детали от карбюратора для одного из сломанных мотоциклов. Это, кстати, именно та причина, по которой он сейчас лежит уже четвертый час в напряжении.
Конечно, проще и безопасней было расточить на станке эти долбаные топливные жиклеры — там нет ничего сложного. Но зачем тратить ресурсы убежища, если можно взять готовое? Сейчас уже нету смысла корить себя за то, что не взял эти детали раньше на склад. Его больше волновало то, что он не мог вспомнить, как вообще оказался лежа на животе с прикладом под щекой. Ах да, ужасающе неожиданные звуки…
Во всей этой ситуации больше пугало не само присутствие людей или их наглость, сколько непосредственная близость этой точки от его дома. В свое время он построил это убежище специально на отшибе, чтобы никто и никогда не подбирался так близко. Но сейчас эти люди оказались слишком близко. Так что надо понять, что происходит. Плюс ко всему, если они выжрут весь бензин с этой бензоколонки, то до следующей ему придется ездить уже в два раза дольше и дальше. А это означает на одну ночевку в неприветливом мире больше.
В двадцати метрах правее от наблюдаемой точки беззвучно взлетели две вороны. Вот оно. Вот тот самый сигнал. Страх ушел. Теперь он знал, что победил. Потому что противник не выдержал и начал движение, спровоцировав птиц в страхе лететь отсюда подальше. Он все так же очень медленно начал поворачивать ствол в нужном направлении. Нельзя ни в коем случае на радостях выдать свою позицию, тем более над ним сидят такие же соглядатаи, готовые в любую секунду показать его местоположение. В воздухе повисло напряжение и, кажется, сейчас начнут появляться разряды в ионизированном воздухе. Стало еще тише, хотя куда больше то? Но, как оказалось, и такое может быть. Ему даже на миг подумалось, что стук собственного сердца выдает его с потрохами противнику.
Как назло начали подкатывать сумерки. Солнце садится. Значит сейчас где-то в районе без четверти семи. Окончательно стемнеет через час. Где же ты? Давай же, оба знают, что второй облажался. Противник может просто выйти на опушку не прячась и подставиться под пулю — равнозначно. Хотя, возможно, ему просто не хватило терпения или он решил, что никого тут нету. Но он каким-то образом все равно избегает своей кары. Опытный, не иначе. Знает свое дело. Значит, скорее всего, такой же одиночка. Чем больше людей, тем быстрее они расслабляются. Этот очень осторожен, значит он один. Хотя, конечно, не факт. Ведь в этой борьбе терпения выиграл все же он.
Вот оно, шевеление. Он видит, как дрогнула ветка кустарника. Она дрогнула лишь слегка и всего раз. Но дрогнула. Отклонилась в правый бок, значит он слева. Но там ничего не видно. Хорошая маскировка. Давай, сделай еще одну ошибку. Ты должен. Если ты совершил столько ошибок подряд, значит сделаешь еще одну. И он дождется, когда ты ее сделаешь. Обязательно дождется, будь уверен.
Полный штиль, ветер все еще в отпуске. Надо лишь учесть, что ствол совершенно холодный и скорее всего накопился конденсат. Сейчас влажный воздух. Процентов восемьдесят пять, наверное. Надо уже попробовать достать где-то живой баллистический компьютер, надоело в уме считать. Сейчас еще было бы неплохо накинуть прибор ночного видения, но это движение выдаст его, так что разобраться с этим парнем надо обязательно до наступления темноты. Корректировку прицела тоже придется делать виртуально на глаз. Бинго! Что-то дало очень слабый отблеск, едва заметный. Судя по форме, должно быть часы. Ну или противник на столько туп, что не закрыл окуляр прицела сеткой.
Медленный выдох. Момент между ударами сердца. Выстрел. Кажется, на столько оглушительный, что сейчас сюда сбежится все оставшееся в живых человечество. Порыв паники: он точно себя выдал. Не смотря на то, что в его руках самая тихая из возможных винтовок, он точно выдал свое местоположение. Черт побери. Оставаться здесь или менять позицию? Но эти моментные мысли прервал ярый крик боли именно в том месте, куда он стрелял. Вокруг взметнули в небо десятки птиц, с каких-то веток наконец посыпались листья. Но его взор приковала фигура, которая каталась по земле в агонии. Этот крик вдруг промчался электрическим разрядом по всему телу, будто удар молнии. В такой тишине, в звуковом вакууме, самый громкий звук — это твой собственный возглас мата шепотом. А тут вдруг раздается крик боли, ярости и безумия. Как скрежет металла по стеклу, как ногтями по школьной доске или как рвущаяся вата: по телу пробежала неприятная волна мурашек. Захотелось свернуться в калачик и заткнуть как можно крепче уши, чтобы не слышать этот звуковой ад. Он всегда стреляет наверняка и никогда не промахивается. Поэтому он никогда не слышит этот предсмертный душераздирающий возглас. Он не привык его слышать. Он не хочет его слышать никогда. Ни сейчас, ни потом. Это надо немедленно остановить, сейчас же. Этот крик так врезается в его слух, что он даже не замечает мягкий звук скольжения затвора, который передергивает не задумываясь. Он даже забывает про вылетевшую гильзу, которые всегда старается собирать и как-нибудь в будущем научиться делать патроны самостоятельно.
— Заткнись! Сдохни уже! Прекрати орать, сука! — ему показалось, что сам он кричит, но на самом деле он еле слышно шептал это через зубы. На лице отразилась гримаса ужаса и брезгливости к происходящему. Губы скривились в оскале, глаза широко раскрыты, ноздри вздуты. Он оцепенел на долю секунды. Но лишь на долю.
Еще один выстрел. В голову. Все стихло. Судя по тому, что он увидел до этого, парень был без какой либо техники на голове. Это важно, потому что такие залетные птицы всегда полезный источник всяческих редких вещей, до которых, порой, надо пилить и пилить сотни километров. Многие носят приборы ночного видения, и тогда выстрел в голову уничтожает эту полезную вещь. Особенно с его пятидесятым калибром. В этом случае от головы вообще мало что остается. Тем более сейчас он использует бронебойные, с двойным стальным сердечником. Это как танком проехаться, зато эффективно. Скорее всего первым выстрелом ему оторвало руку. По его телу вновь пробежала волна холода, когда он попытался лишь представить, какую боль причинил противнику. Он, конечно, убийца, но не живодер. Уважать можно даже тех, кого ты лишаешь жизни, если ты делаешь это ради собственной. Второй выстрел все исправил. Безумный крик прекратился также быстро, как начался. И это в значительно степени расслабило его. Будто что-то очень тяжелое сняли с его сознания.
Из дула мягко вилась тонкая струйка дыма. Сколько раз он стрелял из этой винтовки, никак не мог нарадоваться. Чтобы добыть ее, ему пришлось пару лет назад сильно рискнуть жизнью и съездить в Новосибирск, получив при этом немалую дозу радиации. Это была вылазка длинной в месяц. Новосибирск был напичкан стратегическими объектами, не удивительно, что его так нашпиговали атомом. Без защиты появляться там было бы совершенным безумием. Однако, даже не смотря на счастливую случайность, по которой Управление ФСБ, где и стояла на вооружении эта винтовка, находилось вне радиуса серьезного заражения, а так же два костюма радиационной защиты один поверх другого не помогли полностью уберечься. Правда легче от этого не было, счетчик Гейгера все равно мерзко и слишком часто стрекотал. После этого он три месяца отлеживался у себя в убежище нещадно выблевывая из себя все, что поступало внутрь. Дикая головная боль, жар и еще парочка неприятных осложнений. Когда он подходил к зеркалу, если на это еще оставались силы, он видел страшное тело, больше напоминающее скелет под кожей. В какой-то момент он даже не мог подняться с кровати, чтобы сходить в туалет, поэтому просто мочился кровью под себя. Смерть была очень близко и казалась таким логичным выходом из этой беспросветной ситуации.
Это были крайне тяжелые времена. Наверное, один из худших этапов всего его выживания, если не считать два первых года депрессии. Но винтовку и неизмеримый боезапас к ней ему раздобыть удалось. Это ВКС «Выхлоп» — самое превосходное и убойное, а главное бесшумное оружие российского производства, которое можно не напрягаясь таскать с собой. И, главное, простое как молоток. Есть, конечно, и у этого зверя свои недостатки, в основном в сфере эргономики, но он их исправил собственными модернизациями. В тот день он раздобыл много полезного добра.
Но расслабляться еще не время. Совсем не время. Скорее всего он был один, но это совершенно не доказуемо. Если их было двое, то есть вероятность, что его напарник сейчас в панике думает, как помочь своему другу, либо уже бежит к нему. Именно поэтому сейчас самый удачный момент для смены позиции. Если же второй был достаточно умен, то остался на своем месте хладнокровно ожидая, когда он поднимется. Свою позицию двумя выстрелами он уже скорее всего выдал. Благо еще не совсем наступили сумерки и вспышка выстрела не оказалась предательски яркой, пусть и очень хорошо скрываемая огромным глушителем. Но то, что менять позицию сейчас обязательно, это любому понятно.
Он начал медленно отползать назад. Надо скрыться за небольшим валом земли, на котором он лежал до этого, и тогда можно перебраться на пару десятков метров правее совершенно незаметно. С собой у него минимум вещей, все остальное очень тщательно спрятано вместе с мотоциклом в кустах рядом с дорогой. Будь ты даже рядом, не заметил бы схрона. Единственное, что могло выдать — это запах бензина. Но он предусмотрительно разлил бензин еще в паре мест по пути от дороги и после схрона, чтобы сбить с толку любопытных. Как правило, это срабатывает. По крайней мере мотоцикл у него угнали всего раз.
Высматривая подходящее место для очередного места ожидания, он полз по мху вперед. Это было двоякое ощущение: с одной стороны за девять лет это уже изрядно достало; с другой стороны этот адреналин, эта охота — это по-прежнему захватывает, увлекает. Казалось бы, за такое время уже можно было привыкнуть. Но к адреналину нельзя привыкнуть. Можно лишь повышать дозу. И сейчас риск умереть значительно выше, чем в былые времена. Он чувствовал, что завершение этой истории еще далеко. Борода начала чесаться от влаги, а одежда давно промокла. Но сейчас совсем не до этого. Преодолев очередной метр махровой подушки, он наконец примечает неплохое углубление в земляном валу, где можно незаметно устроиться. Хотя, если подумать, это место слишком хорошо для снайпера и возможный второй противник подумает точно так же. Так что лучше проползти еще метров десять, для верности.
Перед тем, как занять позицию, он предусмотрительно достает прицел ночного видения и крепит сбоку от оптического. Сумерки уже достаточно близко, лучше подготовиться заранее. Очень медленно он подползает к кромке импровизированного бруствера. За, кажется, бесконечное время его отсутствия все осталось точно также, как он наблюдал после выстрелов. Взгляд через ПНВ не добавил ровным счетом хоть сколько-нибудь полезной информации. Еще слишком светло. Может парень все таки был один? Выходить сейчас все равно опасно. Придется подождать, но максимум минут двадцать: еще нужно успеть домой.
Двадцать минут тянулись значительно дольше, чем предыдущие три часа. Чем больше он считал время, тем медленней он ощущал его течение. Сумерки уже стали совсем сумерками и заметить хоть какое-то движение можно было только периферийным зрением. Однако, замечать было все равно нечего — это подтверждала и картинка с ПНВ. То ли прибор сломался, то ли эта китайская дешевка просто не работает нормально, то ли там действительно было пусто. Ждать больше уже бессмысленно. Тут явно больше никого нету, пора выходить. Все еще параноидально осторожничая, он аккуратно приподнялся на одно колено, держа винтовку на изготовке и мониторя опушку, пытаясь выявить реакцию на его наглость. Но все было тихо. Он подождал еще пару минут и приподнялся уже на ноги. Отсоединив прибор ночного видения, он просто стоял и разглядывал через него окружение. И снова никакого движения или теплового следа. Все тихо.
Он медленно спустился с холма и пошел в сторону разорванного в клочья тела. Беспокойство постепенно пропадало, а доза адреналина сходила на нет. Все хорошо. Сегодня он вновь остался живым — это главное. Каждая вылазка на поверхность всегда сопровождается риском: начиная от банальной радиации и заканчивая даже простой аварией на дороге. Что уже говорить о столкновениях с людьми, которые в последнее время становятся все более раздражительными. Три сотни метров по высокой мокрой траве преодолевать было совсем не сахар. Теперь в добавок к мокрому пузу и бороде он промочил и ботинки — час от часу не легче.
Он прошел уже половину поляны, когда вдруг увидел краем глаза яркую вспышку в кроне дерева в сотне метров левее от убитого паренька. В этот же миг до него дошел громогласный звук выстрела — этот ни с чем не спутаешь, старая добрая Мосинка. Он незамедлительно осел на землю, вот только больше не из-за своей «великолепной» реакции, а от дикой боли, незамедлительно пронзившей левое плечо.
— Черт бы тебя побрал, подонок! Тварь! А-а-а-р-р-р! Как же больно! — вести себя тихо уже не было никакого смысла. Он в сердцах достал ненавистный ПНВ и выкинул куда подальше, — Твою мать, гребаные китайцы!
Все, что он сейчас мог, это скрываясь в траве молча перекатиться дальше от места, где его только что подстрелили. Как же он не догадался проверить и деревья? Это же так очевидно. Вместо этого он все свое внимание сконцентрировал на кустах у земли — глупо! Тем более глупо было винить в этом несчастный прибор. У него остается не более нескольких минут, чтобы подготовиться ко встрече с более умным противником, чем тот, которого уделал он сам. Дрожащей правой окровавленной рукой, которой только что зажимал рану, он расстегнул поясную аптечку и попытался достать оттуда шприц с обезболивающим. Но пальцы упорно не слушались: все посыпалось в траву. Наконец, найдя нужны тюбик, он зубами снимает колпачок и втыкает в ногу иглу, выдавливая все содержимое в себя. Иголки он никогда не любил, но сейчас шок от боли глушил любые другие чувства. К горлу непредвиденно подкатила тошнота, но он успел повернуться на правое плечо и стошнить мимо себя на траву. От запаха рвоты снова подкатила тошнота, но на этот раз он предусмотрительно сдержал ее. Хотя возможно все это была реакция на наркотик, который явно уже начинал действовать: боль постепенно утихала.
Собравшись с духом, он достал револьвер. Обычно он использовал простой пистолет, но сейчас была экстремальная ситуация. Он ранен и проблему надо решить одним выстрелом. А этот револьвер заряжался тем же калибром, что и его снайперская винтовка. Да-да, двенадцати-миллиметровый калибр — револьвер РШ-12. Он прихватил его на той же вылазке. Пробивает любой бронежилет. Если сейчас придется стрелять, то это будет первый выстрел из данного ствола. Он всегда опасался этой базуки. Не понятно, можно ли вообще его удержать в руках. Но сейчас накатывающее чувство злости и застилающая глаза ярость укрепила хватку. Он не промажет. Как, елки палки, он вообще мог допустить эту ситуацию? Его вдруг посетила странная мысль: как вообще этот идиот умудрился так промахнуться с такого расстояния? Он явно был менее опытный стрелок, хотя терпения и выдержки ему не занимать, тут надо отдать должное.
Он продолжал лежать на спине с револьвером на изготовку в ожидании подходящего противника. Но никто, судя по всему, не собирался исполнять его ожиданий. В чем дело? Куда он делся? Мысли прервал хруст веток вдалеке со стороны выстрела, несколько этажей отборного мата, а затем жесткий удар о землю чего-то очень тяжелого. И снова тишина.
Он пролежал в недоумении еще минут пять, пытаясь понять, что же все таки произошло и куда делся стрелявший в него, а так же что за падение с ветки там было? До него вдруг стало доходить, что могло случиться, но верить в это как-то не хотелось.
— Серьезно? — задавая самому себе этот вопрос он никак не мог определиться: ему смеяться от нелепости ситуации, плакать из-за глупости людей, или продолжать насторожено ожидать подвоха. Последнее взяло верх. Однако легкая улыбка все равно не сходила с лица.
Но он так и не дождался своего обидчика и через некоторое время просто отключился, так и оставшись лежать в высокой траве. Веки безоговорочно смыкались, хотя сознание в наркотическом опьянении все еще пыталось как-то этому воспротивиться. Но это было заведомо безуспешной попыткой.
Похожие статьи:
Видео → Пушной зверёк подкрался незаметно.
Рассказы → Дорогa домой
Рассказы → Колыбельная
Рассказы → Убежище. Пролог [Черновик]
Рассказы → Вызываю огонь на тебя
Это еще не завязка. 
