- И что это? Это что, я вас спрашиваю? Вы хоть сами понимаете, что сделали?
С ними так надо. И только так. Иначе не поймут. Это еще шеф покойный говорил, когда на меня орал, с вами только так, иначе не понимаете ни хрена.
- А что?
Смотрит на меня. Стоит и смотрит на меня. Навытяжку стоит, еще шеф покойный меня вот так перед собой ставил, он сидит, я стою, смотрит на меня, взглядом расстреливает, эт-то шш-шш-то т-т-такое?
- Что? То есть вы даже не понимаете, что натворили?
Он опускает глаза.
- Да вы не на грудь мою смотрите, вы на текст смотрите!
Даже не покраснел. Обычно мужчины от таких слов или краснеют, или нагло ухмыляются, а этот ни то, ни другое, будто вообще не услышал, смотрит на бумагу, холодно, равнодушно, черт пойми, что у него на уме…
- И что вы пишете? Что пишете, я спрашиваю?
- За последние годы Десятигорск из маленького городка превратился в развитый индустриальный мегаполис…
- Очень рада я за ваш мегаполис… а вы сами-то в Десятигорске были?
- Не был.
- Ах, не были? Ничего, что там ни кола, ни двора, нищета-нищетой?
Молчит.
- Думали, проверять никто не будет, да?
Опускает голову.
- Виноват.
- Что виноваты, исправляйте теперь… горе мое, - говорю, как шеф говорил.
- Переписать?
- Ну, можете в Десятигорск поехать, город отстроить!
Смеюсь. Как шеф смеялся.
Максим выходит. Спокойно выходит, будто и не случилось ничего. Правда, что ли, ничего не чувствует, черт его пойми. Или сумасшедший какой-нибудь. Вот это плохо, совсем-то сумасшедших нам не надо, еще психов в редакции не хватало, хотя здесь и так одни психи…
Смотрю на стол.
Спохватываюсь.
Вот так, на хрена он мне статью свою оставил, делать мне больше нечего, статью читать…
Выхожу из кабинета, оглядываю офис, а Максим где, а Максима нет.
- А Максим где?
Люди вздрагивают, Ирина-Санна поднимает голову.
- А уехал.
- К-ку-да уехал?
- Так в командировку же.
- В какую на хрен командировку?
- Так вы же его в Десятигорск послали.
Вздрагиваю. Нехило. Точно сумасшедшего в контору взяла, правильно шеф покойный говорил, не разбираешься ты, Люська, в людях, не разбираешься, не твое это, не твое…
Возвращаюсь в кабинет, пол покачивается, подпрыгивает под ногами, роняет меня на ковер.
- Лёв-Лёв, вы что?
Это ко мне обращаются. Я вообще-то Любовь Львовна, они меня Лёв-Лёв называют.
Они.
Кто они.
Все.
Мир плывет перед глазами, хватаюсь за чью-то руку, рука отрывается, падает, а-а-а, это не рука, это папка с бумагами…
Неимоверным усилием воли прихожу в себя.
- Лёв-Лёв, вы…
Ирина-Санна помогает подняться. Доковыливаю до стола, придерживаю голову, чтобы не отвалилась.
- Ну что я могу сказать… - врач смотрит не на меня, а куда-то сквозь меня, - плохие новости…
Догадываюсь.
- Какая стадия?
- Третья.
Беру себя в руки. Покрепче.
- Значит, шансы есть?
- Какие шансы, барышня, это же трепанацию черепа делать надо.
Сжимаю зубы.
- Значит, сделаем.
- Вы так говорите спокойно… шансы пятьдесят процентов.
Сразу не понимаю, о чем он. тут же спохватываюсь.
- Ничего… всё… всё получится…
Выхожу в коридор на негнущихся ногах, чувствую, что не могу идти дальше, устраиваюсь на диване в холле. Над головой бубнит телевизор, показывает панорамы огромного мегаполиса, Москва, что ли, на Москву не похоже, м-мать моя женщина, Десятигорск…
- И что это?
Смотрю на него, расстреливаю взглядом в упор, как шеф покойный меня расстреливал.
Он опускает глаза. Стоит, покачивается, похоже, не прошла для него даром командировочка.
- А что?
- Нет, вы на него посмотрите, он еще спрашивает – а что! Вам какое задание дано было? А?
- Написать статью о редком животном…
- А вы про что написали?
- Про Тасманийского дьявола…
- Очень рада… написали… фотки даже из инета приложили… Молодец какой, инетом пользоваться умеем… - говорю, как шеф говорил. И делаю паузу. Многозначительную.
- Ну да.
Презрительно фыркаю:
- Да ну?
- А… что не так?
- Нет, вы на него посмотрите, он еще спрашивает, что не так! Ничего, что дьявол этот уже сто лет как вымер?
- Вымер?
- Ну а то! А вы не знали? Журналист, называется… все бы такие журналистиы были… исправляйте, горе вы мое…
- Переписать?
- Ну, я не знаю, можете дьявола тасманийского воскресить… - говорю, как шеф говорил, - идите уже, горе вы мое…
- Даже не просите, не возьмусь даже, - врач отмахивается.
Хватаюсь за соломинку.
- Да я вам сколько угодно заплачу.
- Хоть миллион платите. Хоть сто миллионов. Хоть двести. Не возьмусь.
Хватаюсь за еще одну соломинку.
- А… кто возьмется?
- Барышня, да никто за такую операцию не возьмётся, не просите даже!
Выхожу. По привычке на негнущихся ногах. Добираюсь до холла, устраиваюсь на диванчике под бормотание телевизора.
- …обнаружена популяция тасманийского дьявола, который ранее считался вымершим…
Что-то переворачивается внутри.
- А Максим где?
Ирина-Санна хмурится, думает, вспоминает.
- А… в командировке еще, вроде… хотя нет, постойте-постойте, вернулся уже…
Киваю. Уже и сама вижу, что вернулся. Вон он сидит у окна, тощий, всклокоченный, здорово его командировочка потрепала…
Смотрю на него.
Решение приходит само собой.
А что, если…
Набираю номер.
- Ну что, Максим, зайдите ко мне.
Хватаюсь за край стола, чтобы не свалиться со стула, голова опять предательски кружится.
Заходит. Как всегда на лице ноль эмоций, черт его пойми, о чем он думает.
Швыряю на стол статью.
- Это вы что написали? Что написали, я вас спрашиваю?
Ага, вот мы и удивились.
- Я написал?
- Вы, а кто, не я же! Что вы здесь пишете?
Опускает глаза.
- Вы на лицо мое смотрите, а не на грудь!
Равнодушно смотрит на меня. Снова никаких эмоций.
- Ну и что это, главный редактор «Мира между завтра и вчера» рассказала, какой она будет через десять лет!
- Но я…
- Что «Но», вы, вы писали? Вы. Откуда вы знаете, какая я через десять лет буду?
- Ну…
- Что ну? Что вы мне нукаете, не запрягли! Ничего, что у меня опухоль мозга? Ничего, что я от рака загибаюсь?
Молчит.
- Исправляйте… горе вы мое.
- Переписать?
- Ну а вы что хотите сделать? Можете меня от рака исцелить, может, получится…
Кивает. Молча выходит. Я так и не понимаю, да или нет. Смотрю ему вслед, - бледный, поджарый, на левой руке вырезан кусок мяса, что за черт, вырезан кусок мяса в виде тасманийского дьявола, из себя он его вырезал, что ли… Из кармана пиджака торчат схемы, чертежи, похоже, сам город отстраивал. Очень похоже.
Уходит. Хочется броситься за ним следом. Почему-то. Сама не знаю, почему.
Головокружение поутихает, набираюсь смелости, встаю. Делаю несколько шагов, надо же, получается. Растираю виски. Выглядываю в офис, люди вздрагивают, ага, испугались, бойтесь, бойтесь, правильно шеф покойный говорил, надо, чтобы боялись…
- А Максим где?
- Домой ушел.
Киваю.
- Ну-ну, самое время в разгар рабочего дня домой уйти.
Иду. Не домой. Не знаю, куда, ноги сами несут прочь из офиса, оказывается, весна на улице, в жизни бы не подумала, что весна.
- …а она мне такая говорит, видите ли, ваша дочь должна меня исцелить. Я говорю, с какой радости она должна тебя лечить, силы последние отдавать, моя дочь тоже жить хочет… Она и так все силы из себя выжимает, взялась тоже людей исцелять…
Вздрагиваю.
Холодеет сердце.
Бегу по улице, на бегу вспоминаю, где живет этот Максим, живет же он где-то, быть не может, чтобы нигде, хотя кто его знает, все может быть. Нет, говорил что-то, где живет, анкеты какие-то заполнял, а да, Горнозаводская, двенадцать…
Взбегаю по лестнице двухэтажного домика, голова не кружится, черт её дери, не кружится, чер-р-р-рт…
Толкаю дверь, дверь открывается удивительно легко, почему он её не запер, почему…
- Максим?
Оборачивается, бледный, позеленевший какой-то, хочет что-то ответить, не может, хватается за столешницу.
- Максим… вы…
Ничего не отвечает.
Хватаю его за руку, руки у него неожиданно теплые, почему-то раньше думала, руки у него холоднее льда…
- Максим… не надо… ну пожалуйста… ну очень вас прошу… ну разберусь я как-нибудь… В Израиле где-нибудь сделают... ну честное слово… ну я же…
