Шлюха (Внеконкурс)

Прошлое цеплялось за настоящее, как назойливая нищенка за богатого господина, в надежде урвать для себя хотя бы ещё парочку мгновений.
Лето провела на даче – в одиночестве. Днём либо возилась в огороде, искренне сожалея, что из всего дачного пространства ему досталось так мало места, либо наводила порядок в доме. Ночью было сложнее.
Спала она теперь на чердаке бани, потому что никак не могла себя заставить себя лечь в постель, где когда-то подружка занималась сексом с её парнем. Родители об этом не знали – заезжали, время от времени, привозили продукты, но надолго не оставались. Первое время пытались с ней поговорить, но она упорно не отвечала на вопросы о том, что произошло той ночью. Боль сминала нутро так же легко, как здоровенный мужик сминает ставшую ненужной жестяную банку – не было сил не дышать, не говорить, ни тем более отвечать на вопросы, да и вопросы эти были не о том.
Что она должна была ответить на вопрос: как же так могло получиться, что она переспала с двумя мальчиками, если никакого секса не было? Иногда ей хотелось спросить: почему родители так уверены, что «это» всё-таки было, не смотря на то, что кроме них в доме находилось три десятка человек. Ну и что, что она была почти голая, мальчишки-то спали в одежде. Но понимала – бесполезно. Бесполезно спрашивать, а объяснять и доказывать – унизительно, поэтому и молчала. Молчала ещё и потому что, так было проще сдерживать себя. Как будто невидимая печать замкнула ей губы, не позволяя сказать хотя бы слово, но при этом, не давая и плакать.
Слёзы прорывались ночью.
Старый шезлонг стал ей кроватью, а парочка старых одеял постелью. Каждый вечер она забиралась по приставной лестнице на банный чердак и сворачивалась улиткой, наблюдая, как в черноте небес появляются серебряные капли звёзд, словно слёзы вселенной, невидимые под лучами солнца.
– Почему? – спрашивала тысячу раз у небес, но ответа не было. Были только слёзы – по утрам постель приходилось просушивать – боль, которая снова и снова запускала внутрь стальные когти, перемалывая то, что осталось, и одиночество.
Каждую ночь не засыпала, а наревевшись до полного бессилия, проваливалась в беспамятство. Приходило утро – она спускалась вниз и начинала наводить порядок.
А потом пришли дожди, и в ещё тёплом воздухе появилась пряная горечь. Пришла пора, идти в школу. Просьбу перевести её в другую школу родители отклонили, возможно, в отместку за её молчание.
И впервые не пошли с ней на линейку. Она понимала почему, понимала, что им будет неудобно смотреть в глаза людям, которые знают, что произошло на выпускном. Понимала, но всё равно среди холодных дождинок по лицу проскользнуло несколько обжигающе-горячих капель.
В тесном ряду одноклассниц – в десятом классе их стало значительно меньше – постаралась встать, так чтобы оказаться подальше от бывшей подруги, и неожиданно для себя оказалась притиснутой к бывшему парню. Он стоял за её спиной так близко, что аромат его одеколона заглушил все другие запахи, а его дыхание обжигало ей шею.
Полностью поглощённая его присутствием она не видела и не слышала ничего из происходящего во время линейки. Чтобы прийти в себя, пришлось выбраться на улицу, и, прячась за подсобкой, заставлять себя дышать глубоко-глубоко, до тех пор, пока не убедилась, что спокойствие точно не подведёт.
В коридоре пахло цветами – большей частью гладиолусами и георгинами, но с небольшой примесью ароматов роз и ромашек – пылью и мелом. Классы гудели, гудели и ступеньки под её ногами, слышался смех.
Но стоило ей войти в класс, сделалось удушающе тихо – так что собственное дыхание показалось до неприличия шумным.
Стол, за которым она раньше сидела, пустовал, но на него она даже не посмотрела, не желая иметь хоть что-то общее с бывшей подругой. Села за первую парту среднего ряда – за неё, лицом к лицу с учителем, усаживали провинившихся, приготовила тетрадь и ручку, делая вид, что не замечает два десятка обжигающих взглядов.
Откуда столько внимания поняла только, когда подняла глаза и на доске увидела надпись, процарапанную так глубоко, что сквозь слои краски проступило дерево: «Шлюха».