Это же деньги...

 

- Пачку Бонда, - я протянул деньги, положил на прилавок, стал ждать.

Там, где за прилавком обычно сидят миловидные девушки, был парень, угловатый, тощий, как нескладное дерево, выросшее в лесу и забитое другими деревьями. Парень пошарил под сеткой, покрывавшей прилавок, вытащил синюю пачку, потом еще раз посмотрел на пятьсот рублей, которые я ему дал. Проверил на свет, под углом, и под другим, и под третьим, сладко пошуршал ею, наконец, вздохнул:

- Извините… может, у вас другая есть?

- А эта вам чем не нравится?

- Да… какая-то сомнительная.

Я вздрогнул, едва удержался, чтобы не дать ему в морду. Если бы он ударил меня, я возмутился бы меньше.

- Ну, если вы мне не верите, я могу и в другой магазин пойти, их вон сколько по району. Думаете, вы один такой? – я бросил ему другую банкноту.

- Вы извините пожалуйста, - он побледнел, кажется, испугался, - это же серьезно, это же… деньги… - он снова посмотрел на пятисотку, - а… а еще другой у вас нет?

- Ты что, парень, денег никогда не видел, - вспыхнул я, - ну да, поди таких больших денег и не видел, сидишь тут на копейках своих… - я вынул из кармана измятую сотню, - на вот, держи…

- Это же деньги, это же серьезно, - продолжал бормотать парень, - тут по Челябинску, говорят, фальшивые деньги ходят…

- Ага, ходят, - фыркнул я, - скоро мимо твоего магазина пройдут… на ножках. Ну что, и эта фальшивая? Ты смотри, парень, я это долго терпеть не буду…

Парень повертел в руках сотню, - его лицо исказилось болезненной гримасой, как будто каждое прикосновение к деньгам причиняло ему невыносимую боль. Наконец, он измученно вздохнул, протянул мне сигареты и все три купюры.

- Берите. Так берите.

- А деньги?

- Да берите так, бог с ними, с деньгами…

- Тебе что, деньги не нужны?

- Да ладно, говорю же вам, бог с ними… И вообще, что не нравится? Я вам сигареты бесплатно, а вы еще руками машете…

- Да что-то не привык я, чтобы бесплатный сыр… В мышеловках, - я сгреб пачку и банкноты, и у меня появился соблазн быстро повернуться и уйти, вот так быстро, чтобы он не успел опомниться, этот сумасшедший, но что-то удерживало меня – может, как раз то, что он был сумасшедший. Я выгреб из кармана всю мелочь, наскреб двадцать рублей и бросил на прилавок разлетевшиеся монеты.

- На, клюй, воробей.

- Вот за это спасибо, - он улыбнулся совершенно искренне, без малейшей издевки, кинулся собирать монеты.

Я вышел из магазина, посмеиваясь, но с тяжелым, неприятным чувством, что я там чего-то недоделал, что надо бы вернуться и дать ему в морду или наговорить кучу колкостей, которые я считаю остроумными. Я повернулся и посмотрел в светлый проем магазина: парень тихонько стонал и бился головой о прилавок.

 

Я увидел его снова в троллейбусе.

Вернее, не увидел, а услышал, это было поздно вечером, когда троллейбус остается единственным светлым островком в зимней вьюжной ночи. Озябшие люди тянутся к нему, как мотыльки на свет огня, и жмутся к печке кондуктора, и кто-нибудь самый дерзкий уже сидит на самом троне. Кажется, что в мире не осталось ничего кроме этого троллейбуса. И кажется, что там, за окном – открытый космос и летим мы на какой-нибудь Гемма Беллатрикс в созвездии…

- А других банкнот на сдачу у вас нет? Вот эту и эту замените пожалуйста, что-то они у меня доверия не вызывают… А можно вот эту бумажку? И вот эту. Спасибо большое, извините, я сам виноват, что с соткой зашел…

Кажется, парень пятился, кажется, в мою сторону, мне оставалось только дождаться, пока он подойдет поближе, а потом хлопнуть его по спине.

- Ну что, фальшивых денег наштамповал, теперь можно и в троллейбусе проехать, да? – крикнул я.

Он обернулся, растерянно посмотрел на меня, пытался вспомнить, кто я и что я.

- Да, у него все деньги фальшивые, - кивнул я кондукторше, - вы это учтите.

- Да будет вам, сейчас обоих выгоню, - кудахтнула тетка и удалилась на свой трон.

- Вы извините пожалуйста, что я тогда… - он сел в кресло, жестом предлагая мне присоединиться к нему, - у меня же и в мыслях не было, что ваши деньги фальшивые, настоящие они, кто бы сомневался…

- А что не понравилось тогда? – меня передернуло, - серийный номер некрасивый?

- Да нет, вы опять извините… Судьба у них нехорошая была.

- У кого?

- У денег у этих.

- Тяжелое детство, что ли? – попытался сострить я, - вы что, ясновидящий?

- Да нет, - он вытащил из кармана десять рублей, погладил и с той, и с другой стороны, присвистнул, - вот эта хорошая, ее один художник как гонорар получил, когда стены в какой-то школе разрисовывал… Потом с молодой женой в ресторане кутил, весело было…

- Десять рублей? Неслабый гонорар…

- Да нет, там побольше было, но эта десятка в том числе… я же их все чувствую, наперечет. Вот эту десятку дети во дворе нашли, видите, какая мятая? А сколько радости в ней, вам и не снилось, они же на нее шоколад купили, а это сами знаете, для ребенка ой-ей-ей… А вот на эту десятку один мужчина обручальные кольца покупал, ну, конечно, приплатил тыщ двадцать…

- А с моими деньгами что было? Которые я вам давал…

- А дрянь дело было с вашими деньгами. Ну все, моя остановка, - он встал, тощий, нескладный, казалось, вот-вот развалится на части, - всего хорошего. Еще раз извините.

- Я тоже выхожу, - я выскочил, хотя до моей остановки было еще полгорода, не меньше, - а вы давно это… деньги видите?

- Деньги вижу? Да всю жизнь вижу, вы же и сами видите, вот они, повсюду, деньги-то…

- Да нет, судьбу денег. Это…

- А это в институте, на физике. Там у амперметра контакт отошел, я полез голыми руками вправлять, тут меня и шибануло. Красиво так было, будто летишь через вселенную, и холодные звезды на тебя падают. Потом прихожу в себя, все охают, ахают, руками машут, крыльями хлопают… А я смотрю на бумажку, там сто рублей на столе лежало, и говорю: «Эти деньги студент Кьюсак принес, чтобы вы ему экзамен зачли. Только там еще двадцать тысяч было…» Все смотрят на меня, глаза вытаращили, физик ни жив, ни мертв, потом, конечно, заорал, хвост трубой, шерсть дыбом, да как вы смеете… А что делать, я же вижу…

- Отчислили? – ни с того ни с сего спросил я.

Он кивнул.

- Потом страшно так бывает, стоишь в очереди в магазине, и перед тобой кассир считает деньги, а там чего только нет… вся история человечества в картинках. Страшно так… Еще спасибо, прикасаться к ним не приходится.

Порыв ветра бросил нас в подворотню, в другую, прижал к стене, мы почти поползли вперед. Белые хлопья снежинок летели нам навстречу мокрыми звездами, бились в лицо.

- А я думал, вы скряга какой-нибудь, который кроме денег ничего не видит, - признался я, - есть сейчас такие… никаких интересов, ни друзей, ни семьи, а если семья, так и там каждую копейку считают, со взрослых детей деньги берут, что те у них в квартирах живут…

- Нет, я не такой… но что ничего кроме денег не вижу, это точно, - вздохнул он, - свихнуться можно. Как увидишь там что-нибудь, так страшно становится… вся история человечества, какая есть… Тут же сто детективов написать можно, всех Корецких переплюнуть… Бывает, конечно, что-то приятное, но чтобы у человека с деньгами что-то приятное было связано… то редкость… Ну все, мне в этот подъезд, спасибо, что проводили.

- Можно я в конец обнаглею? – не выдержал я.

- А что такое? – он настороженно повернулся ко мне.

- А то… Замерз я совсем. Чашку кофе можно у вас попросить?

- Ах вот оно что, - он странно посмотрел на меня, кивнул, как будто даже не мне, а кому-то или чему-то еще, - ну-ну.

Квартира оказалась под самой крышей, как будто специально, чтобы видеть сверху огромный город и людей в нем, и деньги, деньги, много денег, у каждой бумажки была своя история, своя память, своя безмолвная боль. Продавленный диван и стеллажи, стеллажи, как в библиотеке, только здесь были не книги, а фотоальбомы, кипы, талмуды, полчища.

Мой новый знакомый рухнул на диван и раскрыл первый попавшийся альбом, я скрипнул зубами, думая, что он начнет показывать мне семейные фотографии, но на страницах альбома под пленкой оказались деньги. Рядом с каждой банкнотой чернел знак, плюс или минус, и еще какая-нибудь краткая, лаконичная запись. Старая, дореформенная сотня с жирным минусом, под ней было рамашисто написано: «Москва, 1981. Ссора двух…» Левее лежал новенький доллар, на нем, что странно, вместо плюса или минуса чернел знак вопроса, и было подписано: «Курск. Коллекция»  Ниже лежала пятисотка, вернее, то, что было когда-то пятисоткой, картинка из нее была бережно вырезана, а внизу стояла подпись: 2008 г. Что такое деньги.

- Вот видите… У каждой денежки своя судьба, своя история… Вот из-за этой сотни две подруги в Москве поссорились, когда одна другой долг отдавала, тысячу, обсчиталась с деньгами… Естественно, скандал, ты меня обмануть хотела, ты меня ограбить хотела, знать тебя не хочу больше… Это же деньги… А были лучшими подругами, между прочим. Вот вам и деньги.

- А кто это в Курске доллары печатал?

- А, это… это не печатал, это один человек собирал. Коллекция у него была, старые, новые рубли, марки, франки, доллары… рейхсмарки даже были… А потом завод закрыли, где он работал, так он… знаете, мне к этой бумажке даже прикасаться тяжело. Я прикасаюсь и вижу, как он считает мятые десятирублевки, покупает какую-то там крупу… А перед ним в папочке сто рублей, тысяча, доллар вот этот, там еще сто долларов было… А он их не трогает, боится отдать, это же коллекция, это история…

- Дурень. Работу бы нашел, восстановил бы эту историю…

- Ну, это мы с вами так думаем, а он… если доллар взять, увидишь мир его глазами…  И все убедительно так получается, что деньги в коллекции – это история, и разбрасываться ими нельзя. Он же потом сто рублей из коллекции потратил, взял, на рынок пошел, как нормальные люди…

Хозяин сделал многозначительную паузу.

- И что?

- И то. И пошел в ряды нумизматов, и купил на эту сотню две какие-то дореволюционные купюры, и еще банкноту… Она уже вся измятая была, но то интересно, что она лежала в кармане у Дантеса, когда он в Пушкина… Ну, нумизмат этого не знал, конечно, что он за бумажку купил, это мне уже доллар рассказал… Они же все друг про друга знают, деньги-то…

- А это? «Что такое деньги?»

- А, это… Это один маленький мальчик год назад узнал, что такое деньги. Когда вырезал из пятисотки красивую картинку и приклеил на коробку с игрушками. Тогда ему было весело. Потом отец увидел эту бумажку, и мальчику было уже не весело. Все та же проклятая фраза: «Это же деньги! Это же деньги!»

Я смущенно кашлянул.

- Ах да, вы же замерзли, чаю просили… Теперь я вижу, что замерзли, вы простите, бога ради, я думал, вы деньги посмотреть пришли… Сюда же больше за этим приходят. Ко мне тут один любопытный приходил, все деньги смотрел, потом пятитысячную купюру унес. А через неделю вернул, не могу, говорит, руки обжигает. Еще бы, говорю, не обжигала, из-за нее человека убили… Зарплату получил, домой шел… Десять ножевых ударов за цветную бумажку…

Я хотел спросить, что такого нехорошего случилось с моими деньгами, что он не хотел их брать, но тут мое внимание привлек портрет женщины, нет, скорее, девушки, хрупкой, тонкой, в черном костюме, и подпись под фотографией, что Наталья Сорокина – лучший менеджер ГорСвязи в этом месяце. В каком, написано не было, да это и не имело значения. Жена? Сестра? Скорее, подруга, потому что эта квартира явно не знает женских рук… Я пригляделся, увидел в уголке черную ленточку, понял все.

- Таша. Подруга, - кивнул хозяин, чувствуя мой взгляд, - она здесь, неподалеку работала, мы с ней все тоже из-за денег ругались… Какую бумажку она мне не даст, мне все не нравится… Потом к матери уехала во Владивосток, поезд с моста рухнул… Знаете, что самое гадкое? Я когда за Интернет ей платил, все сдачу брать не хотел. Она, конечно, думала, я за ней ухаживаю, а я просто как на эти деньги посмотрю, все в крови, в страданиях, так и брать не захочется. А ведь к этим деньгам и ее руки прикасались, я и не подумал… Теперь вот, только фотография, ничего больше… - он выскочил из кухни с двумя дымящимися чашками, - ну что, давайте еще посмотрим? У меня тут такие экземпляры есть, пальчики оближешь…

- Ну хорошо, - я хотел пригубить чай, почувствовал близость крутого кипятка и только сделал вид, что пью, - а чем вы докажете, что все это правда? Насобирали денег, насочиняли про них историй…

- …и радуетесь, - в тон мне продолжил он, - ну хорошо, может, вы мне какую-нибудь бумажку дадите? Да, да, из тех, что у вас в кошельке.

Я молча вытянул тысячу рублей. Кажется, многовато дал, сейчас подменит на фальшивую или вообще заговорит мне зубы и не вернет деньги – как цыгане на вокзале. Ой, касатик, ждет тебя дальняя дорога и казенный дом…

- Эта тысяча из вашей зарплаты, - хозяин погладил бумажку.

- Справедливо замечено.

- Вы получили ее как бонус.

Я кивнул. Великое открытие, что люди получают зарплату и получают бонусы.

- Как бонус… который самовольно приписали себе, семьдесят процентов премии. Тогда как ваши подчиненные получили всего пять процентов, а деньги, выделенные на установку новых операционных систем…

- Да будет вам, - меня передернуло, - что-то слишком хорошо вы все знаете…

- Да, слишком хорошо. За это меня и не любят, ведь когда знаешь такие вещи, надо молчать. А как молчать… Я уже восьмой год в журналистике, меня из трех газет выгнали. Слишком много правды на одну голову, а правда – штука тяжелая…

- А с моими деньгами что?

- Так я же показал вам, - он хитро посмотрел на тысячу и вложил мне ее в руки.

- Да нет. С теми, которые вы у меня брать не хотели.

- А, это… Да какая вам разница, вы же не чувствуете… Вы счастливый человек, вы деньги держите, а вам не больно.

- А все-таки?

- А вам зачем?

- Так… Знать.

- Знать… Эти бумажки иностранные гости подарили одному высокопоставленному депутату. Москва, сентябрь прошлого года, квартирка неприметненькая… Они часть денег на банковские счета перевели, а часть вот так, в руки…

- За что?

- Десятилетний план развала России.

- Советского Союза?

- России. Именно что России.

- Так это же сообщить надо…

- А доказательства? Что я скажу? Мне, знаете, видение было, что такой-то депутат… Нет, не выйдет. Доказательства-то я собираю, но, знаете… Страшное это дело. Конечно, если я хорошо рассмотрю те купюры, которые вы мне в магазине совали…

- Так посмотрите.

- Так не надо. Под страхом смерти эти пятисотки не возьму. Меньше знаешь, крепче спишь. Если сильно глубоко начну копать, то какие-нибудь деньги сохранят следы еще и моей крови. Я, знаете, жить хочу… Если сильно глубоко зайдет…

Он замолчал. Маленький и щуплый, он сидел и смотрел в темноту ночи, и мне казалось, что он видит в огромном городе купюры, банкноты, десять, пятьдесят, сто, пятьсот, тысячи, пять тысяч, - история, боль, смерть, чьи-то надежды, чаяния, чьи-то страдания, вся наша жизнь, какая она есть, о какой мы даже не догадываемся…

 

- Вы двор перейдете и сразу к остановке выйдете, там пятьдесят вторая хорошо сейчас ходит…

Мы стояли на лестнице, я никак не мог с ним проститься, мне все казалось, что я что-то не доузнал, что-то не доспросил, чего-то, от чего может зависеть моя собственная жизнь. Хотя… Кажется, не человеческое это дело, знать, что знают про нас деньги и какими они нас видят. Это еще не каждый сможет, смотреть на мир глазами измятой банкноты, видеть всю боль…

Хозяин квартиры пожимал мне руку, - он казался почти нормальным, лихорадочный блеск в глубине зрачков исчез, растаял, уступил место тусклому безразличию. Я уже почти не верил тому, что он нарассказывал мне, я уже видел таких выдумщиков – одно время у нас в конторе мыла полы женщина, которая рассказывала, как была на том свете и видела бога… Легкая тень метнулась мимо нас, кто-то торопливо пробежал по лестнице, кажется, девушка, зябко кутаясь в черное пальтишко. Интересно, как она пойдет по снегу на вот такенных каблуках…

А я ведь так и не узнал его имени… Имени того, кто сейчас рассеянно посмотрел девушке вслед, метнулся к лестнице, перепрыгивая четыре ступеньки, быстрее, быстрее, какой-то бешеный вихрь, клубок рук и ног, и я как во сне услышал его отчаянный вопль: «Стойте! Стойте!»

И не менее отчаянный женский визг.

Что-то случилось там внизу, я бросился по лестнице, чувствуя, что могу не успеть, не нагнать, не изменить то, что и так, казалось, уже невозможно изменить. А ведь он сумасшедший, это с самого начала я должен был догадаться, что он сумасшедший, и его разговоры о деньгах – еще самое невинное, что он может натворить…

- Ты что, а? – я ворвался в крохотный закуток перед домофоном, стараясь разобраться, что же случилось.

- Нет, нет, все деньги мне отдавать не надо, да спрячьте вы свой кошелек, зачем он мне? Нет, нет, только вот эту десяточку. Да, вот эту. Давайте я вам сейчас другую десятку дам, чтобы вы не говорили, что я вас обчистил. Вот так… могу двадцать дать за моральный ущерб, - он суетился вокруг дамочки, считая банкноты и улыбаясь.

- Да не нужны мне ваши деньги, вы…

- Берите, берите, - я осторожно приблизился к странной паре, - он сумасшедший… Отдайте ему эту десятку, берите две и… и извините за беспокойство.

- Сумасшедший, так должен в психушке сидеть, - всхлипнула дамочка, убирая кошелек.

- Там уже занято все, мест нет, - фыркнул я. Дамочка сверкнула глазками и исчезла. Я сам виноват, что вздумал острить, не любят женщины, когда наш брат острит, ну не любят…

- Ты что, а? – повторил я. Он меня не слышал, он теребил и поглаживал банкноту, измятую, потертую, из ряда тех, которые вот-вот отправят на замену, и, по слухам, прежде чем ее сжечь, из нее вынимают какие-то драгметаллы, которые есть в водяных знаках… Не знаю.

- Ты что на людей кидаешься, как зверь дикий? Что случилось-то?

- Таша, - наконец, ответил он, - следы такие свежие… это, кажется, последнее, к чему она прикасалась. Может, деньги за билет отдала на этот поезд проклятый…

- И из-за этого нужно было людей пугать?

- Вам не понять… Вы денег не чувствуете, а это память… Она же как живая на этой банкноте, я даже вижу, где и за что она ее отдавала…

Он сел на пол, не переставая поглаживать купюру. Я хотел сказать ему, чтобы он встал и пошел к себе домой, что он простудится здесь, в коротенькой рубашонке, в подъезде, куда с улицы заметает колючий снег. Я хотел сказать – но не сказал, слова здесь уже не имели никакого смысла, я просто стоял и смотрел на него, сидевшего в каком-то необъяснимом трансе, как будто – по ту сторону сознания.

- Таша эту бумажку отдала, когда на пароходе каталась, - пояснил он наконец, - там во Владивостоке, то ли аттракцион, то ли вправду пароход какой-то… Или этот… ну, на которых рыбу ловят… Трейлер, Траулер… Вот, на таком. Она на него все никак забраться не могла, там между берегом и палубой доски какие-то, ходуном ходят… И боялась и радовалась, столько эмоций сразу…

- Во Владивостоке? – не понял я, - она же вроде как до него не доехала. Вы… извините, не то сказал…

- Не доехала? Так говорите, будто она один раз в жизни во Владивостоке была, когда не доехала. Она же до этого… она же… А верно ведь не была она раньше во Владивостоке…

- Так вы думаете…

- Молчи уже, - он замахал руками, тут же защелкал пальцами, будто прислушивался к какому-то дьявольскому ритму, - теплоход или что у них там… Трейлер… Траулер… каютка, календарь… седьмое ноября две тыщи… Две тыщи…

- Девятого? – добавил я.

- Девятого. Это что, получается, она живая? Это что, получается, она мне весточку послала…?

- Выходит, так.

- Слушайте, не в службу а в дружбу, - он подскочил ко мне, как бешеный, глаза снова блестели, - можете одолжить на билет до Владика? Прямо сейчас.

- Да что сейчас, до утра бы подождали. Хоть бы вещи собрали, уж никуда она от вас не денется.

- Не денется… там же с ней этот… По барам водит, на пароходах катает… Он хоть и тугой кошелек, только деньги у него все такой кровью залиты… Вот такие же, как у вас в кошельке…

- Так это и есть тот самый человек…

- Ну да. Что он во Владивостоке-то делает, у него же все дела в Москве… Так не одолжите?

- А что я вам дам? У меня только вот эти, от которых вы шарахаетесь, как черт от ладана…

- Ну, давайте хоть эти… Я над ними в дороге поразмыслю, что и как… Может, решу, какие тут доказательства можно собрать, улики…

Он выскочил на улицу, как был, в легкой рубашке, я бросился за ним, сам не знаю почему на ходу срывая с себя пальто и пытаясь набросить ему на плечи. Громадина вокзала слабо светилась в снежной темноте, раздетый человек метнулся к кассам, разгоряченный, взмыленный, от него шел пар.

- Оставьте, оставьте себе свою куртку, поезд через четверть часа уже появится, а вагоне жара, как в аду, они же как топят… два билета до Владивостока, то есть, что говорю, один билет… Только купе? Давайте, давайте, страховку, все при всем…

Это был последний раз, когда я его видел – когда он схватил что-то из окошечка кассы и кинулся по лабиринтам вокзала к выходу на перрон…

- Мужчина, сдачу-то возьмите, куда несетесь, как на пожар! – кассирша высунулась из окошечка, как будто хотела выпасть, - успеете еще, сдачу возьмите! Это же деньги…