Юность героя

          Пограничная застава «Заячья губа» располагалась у черта на куличках. До ближайшего городишки, из которого сюда раз в месяц прибывала подвода с продовольствием, было не менее двух недель пути.

          Застава своим укладом больше походила на монастырь, или на трудовую общину. Вторжения с этой стороны границы никто не ожидал, поэтому военного устава все придерживались скорее по привычке. Да и мало кто здесь кому мог быть указом – потому как контингент тут подобрался совершенно особый. Если вдруг кто-то задавался вопросом, куда деваются богатыри преклонных годов, ветераны легендарных сражений, инвалиды летописных битв — оказывается на эту заставу. Они собрались сюда со всей Руси, доживать свой век. Если бы рядом с заставой было кладбище, то много славных имен можно было прочесть на крестах. Но по местной традиции умерших кремировали, выстреливая из пушки на солнце.

          За все время настоящей семьей никто из них не обзавелся, делать миром они ничего не умели, а былая слава плохо поила и совсем не хотела кормить. Нести боевое дежурство многие уже не могли – старые кости просились на печку, а здесь службой сильно не обременяли. Старых вояк не баловали, но провиантом снабжали исправно. Кормили тут по аппетиту, обеспечивали табачным довольствием, а по праздникам и вина можно было добыть. Это называлась плата за то, что они поутру солнышко подымали из-за дальней сопки. Так что никто не их упрекнуть в том, что они даром доедают свой кусок хлеба.

          Обычно о прибытии новичков знали заранее — а слава и без того всегда их опережала. Велико же было удивление старшины, разбуженного посеред ночи, увидеть перед собой безусого юнца. Подвода из города была всего лишь неделю назад, а пехом, в одиночку, в такую погоду, сюда, кажется, еще никто не добирался.

          — Кто таков? – грозно спросил старшина, стараясь поглубже запахнуться в овчинный тулуп.

          — Аникей Силантьевич Твердохлеб. Прибыл для прохождения службы, — молодец положил перед старшиной на стол бумагу с сургучной печатью и вытянулся во фронт.

          Старшина, отвыкший от проявлений подобного молодчества, чтобы скрыть смущение, сказал с издевкой:

          — Рассказывай, по какой такой протекции сюда попал. Небось сынок генеральский.

          — Я, это… — парнишка засмущался. – Царя спас.

          — Царя-я-я?.. – удивленно протянул старшина. Осмотрев простоватого на вид парня в зипунишке с чужого плеча и латаных сапогах с ног до головы, он выдал заключение: — Ну и здоров же ты врать.

           — Вот чистая божеская правда, — с пылом заступился за себя Аника. – Убег я однажды от тятеньки с маменькой на ярманку, бубликов маковых вволю поесть. Пошел через лесок, чтобы значит путь скоротать. Глядь-поглядь, а там в овражке двое третьего мудохают. Кинулся я к ним на помощь, да о корень зацепился и кувырком прямо же им на головы. Они в рассыпную. Убегли значит. А приятель ихний лежит без всяких признаков, в одном исподнем, шелковом. Я его понятное дело обыскал его на предмет пачпорта, или каких других документов. А на нем даже креста нет. Понятное дело полиция, протокол. У меня спрашивают – кто таков? А я сам его в первый раз вижу. Слава богу, мужичек скоро очухался. Оказалось – царь. Собственной персоной. Он ночью в слободу без спросу ездил. Тут и царица прибыли, с дочкой ейной — жив благодетель. Слезы, радость. Семейная идиллия. Ну меня знамо дело под белы рученьки и во дворец. Ихнее величество меня сразу взлюбил. Медаль дал, кафтан со своего плеча дал, дочку хотел за меня отдать, да царица всех взбаламутила. Ты, говорит, нам теперь как сын родной — нехорошо получиться. Но я-то вижу что царевна на меня глазами зыркает. Ну тут пир в мою честь, гости давай меня поздравлять, да расспрашивать – как дескать дело было. Я им конечно все обстоятельно рассказал, во все подробности вошел, ни одной детали не пропустил. Царь же, благодетель спешно озаботившись моим будущим, решил пристроить меня к делу. Послом в Новую Гвинею или еще куда. Так ведь я языками то не владею. Спасибо царской дочке, еле-еле уговорила свово папашу меня вместо этого в солдаты определить.

          — Понятное дело, влюбилась девка, — поддакнул старшина.

          — А я не против. Она красавица писаная, да и я жених завидный. Вот теперь только героем стану – и назад. Жениться. Я царю слово дал.

           Старшина с сочувствием посмотрел на Аникея:

          — Да, парень, попал ты как кур во щи. Здесь героем не станешь. Здесь и так все уже герои.

          — Так еще один вам сгодится. Я отчаянный. Мне только службу дай…

          — Служба то она служба, да совсем иного свойства. С такой службой только былиннейшие богатыри и справятся, — старшина достал откуда-то из-под лавки потрепанную тетрадку, сплошь исписанную стихами, и принялся, водя пальцем по строчкам, читать на память: — А нужно лишь встречать закаты и провожать рассветы. Давать первому лучику солнца коснуться просторов наших. Заполнить день светом, и что бы кто ни посмотрел — обязательно умилился и прослезился. Чтобы было утро и на следующий день — и так кажный божий день. Это от начала времен так заведено. Одним небо держать, другим солнце вращать, третьим, океаны-моря берендить. Здесь геройством и не пахнет. Рутина.

          — Э-э, так я, похоже, не туда попал. Тогда мне вобратно надо, на Русь. Там всегда есть место подвигу.

          — Если ты здесь оказался, значит сюда тебе и дорога была. Вот и в бумагах про то прописано, — старшина ткнул в привезенный Аникеем документ, на котором он еще даже не была сломана печать.

          — Я сбегу.

          — То есть дезертируешь.

          — Так я же на фронт. В горячую точку.

          — Здесь тебе жарче будет, чем на Мамаевом побоище. А без бумаг тебя быстро березовой кашей накормят, а то и просто к мамке отправят, сиську досасывать.

          — Все равно сбегу.

           — Некуда тебе бежать. Позади тьма, а впереди свет нового дня. Здесь на заставе знаешь люди какие? Что не человек – то легенда. У них ты такому можешь научиться, что на большой Руси и за сто лет не узнать. Поживешь пока, послужишь, опыта наберешься, а там я бумагу воеводе напишу. Глядишь и отправят он тебя куда подальше. А пока иди на кухню, да скажи — я велел.

          Парень понурился и уже без прежней молодцеватости повернулся, чтобы идти. Старшине стало жаль парня.

           — Постой, — окликнул он его. — А где ж кафтан-то царский.

           — Стащили, еще во дворце стащили, когда я после пира прилег отдохнуть. А медаль – вот, утаил в сапоге.

          — Ладно, иди. Эх ты, Аника-воин.

Похожие статьи:

Рассказы → Должники