Я - живой.

Снова ночь и в глаза вползает страх,

Сон и смерть так похожи – брат и сестра.

Страшно быть одному и ждать рассвет -

Как спасенье.

Из репертуара группы «Ария»

«Бой продолжается»

Признаюсь, я с трудом успокоился, прежде чем начал писать то, что вы сейчас читаете. Предупрежу сразу, возможно  буду непоследователен в своем рассказе. Все оттого, что я очень тороплюсь и сильно нервничаю.

Я уже почти сдался. На борьбу меня вдохновила игрушечная лопатка. Как бы банально не прозвучало, на борьбу за свою жизнь. И я начал копать. Но обо всем по порядку.

Все началось 4 августа 2010 года. Жара стоявшая около пяти недель доконала всех. Второй месяц столбик термометра держался у сорока градусов, и на небе не было ни облачка. В последние дни я помогал спасателям тушить лесной пожар, который раз за разом подбирался к западной части кладбища. Я работал на погосте сторожем уже четыре месяца. Иногда подрабатывал копкой могил. Весной выталкиванием машин из слякоти.

Если бы вы знали, насколько щедрыми становятся люди, когда их разум начинает подъедать стремление поскорее выбраться из этого места. Многие не раздумывая готовы заплатить за то, чтобы кто-нибудь другой сделал грязную работу.  Слава Богу, есть такие малые как я – умеющие и не гнушающиеся работать. Благодаря своему трудолюбию, мне удалось накопить сумму, которой хватило бы на покупку подержанной иномарки. Пару раз в неделю я выбирался в город, чтобы набрать продуктов, навестить маму или отдохнуть в ночном клубе.

Но это вряд ли имеет значение для нашего повествования.

Тот августовский вечер был приятно прохладным. От дневного зноя не осталось ровным счетом ничего, и поднялся порывистый ветер. Висевшая над горизонтом луна, со своими кратерами, походила на огромный, оранжевый шар для боулинга.

Я ждал появления россыпи звезд. В последний месяц лета – это потрясающее зрелище. По обыкновению пил пиво, сидя на низкой скамейке. Ледяной, бьющий холодом по зубам напиток был спасением в такую погоду.

Я размышлял над тем, что не плохо бы сдать документы для поступления на заочное отделение филологического факультета. Образование вполне пригодилось бы мне в моем стремлении стать писателем. К тому же, факт поступления успокоит мою мать, всегда желавшую видеть меня образованным и  востребованным.

Я же утвердился в своем желании, и все свободное время посвящал  творчеству. Казалось, мой ноутбук не выключался все то время, что я прожил в этом мрачном месте. Мой первый роман (качественно написанный первый роман)  занял первое место на конкурсе одного издательства и ожидал публикации. Это была научно-фантастическая белиберда, в которую я вложил несколько отличных идей из моих первых не особо удачных работ. Учитывая то, что я вылизывал  текст в течение долгих восьми месяцев, роман получился весьма читабельным. Теперь я работал над «вторым»  романом, который, по настоянию издательства должен был стать продолжением  первой книги. Работа в этом жанре не доставляла мне особого удовольствия. Иногда я сворачивал окно с заголовком «Долгий путь звездочета» и писал мистические истории, не вставая из-за стола порой до четырех часов кряду.

Все началось с подозрительных звуков. Словно завязка в малобюджетном американском триллере. Шорох донесся из-за куста акаций, густо росших вдоль тропы, уходящей от сторожки. Я положил пустую бутылку в ведро. Прислушался к звуку. Подобранный камень удобно лег в ладонь. Метнул его в заросли. Из-под листьев показался щенок.

— Если  ты еще и рычал, я бы точно испугался, — проговорил я тогда и вытянул руки. Щенок устремился ко мне и сразу же принялся облизывать мое лицо.

Альберт, начальник кладбища и владелец похоронного агентства, купил его за невообразимо большую сумму. Если мне не изменяет память что-то около двадцати тысяч рублей. Он хвастал его родословной. Какого же было его удивление, когда существо вместо того, чтобы расти красивой кавказкой овчаркой, стало походить на помесь дворняги и сенбернара.

Приятели Альберта регулярно подшучивали по поводу его оплошности, из-за чего он был постоянно раздраженным и злым. Лишь мое вмешательство спасло Мирту, когда начальник кладбища замахнулся лопатой. Я едва успел выхватить щенка.

Поднялся и направился к шкафу, в котором «опытным собаководом» Альбертом был уложен стратегический запас собачьего корма — «для лютого хранителя покоя мертвых». Шкаф оказался пуст. Это не удивило меня – щенок был на удивление прожорливым. Альберт говорил, что отнес не уместившийся в шкаф корм в подвале.

Речь идет о подвале, в котором я сейчас обитаю. Чтобы попасть в него из сторожки, нужно спуститься два метра по винтовой, а затем еще полтора по приставной лестнице. Я не вдавался в расспросы о предназначении подвала, но Альберт как-то сказал мне, что в советское время здесь было бомбоубежище для партийной верхушки. Он откармливал меня историями о секретных тоннелях, отходящих от подвала в разные стороны, о замурованном парторге, проигравшемся в карты. Однажды, особо захмелев после нескольких кружек пива, Альберт рассказал мне,   как однажды зимой провалился в яму, стены которой были выложены кирпичом. Сырость за многие годы превратило деревянную лестницу в кучу трухи.  За закрытой дверью ему послышались голоса. Он выбрался из ямы, завалил ее полевыми камнями и засыпал землей. Несколько месяцев Альберт обходил ту часть кладбища, пока детали происшествия окончательно не вылетели из головы.

Я не особо верил в эти истории, так как этот мужчина не внушал особого доверия. Начальник кладбища был тридцатисемилетний мужчина с круглым лицом, пухлыми губами и маленькими, хитрыми глазами. К тому же он был из числа тех малых, которые  любят рассуждать о вещах, в которых не особо разбираются. Я бы сказал больше. Альберт только и рассуждал о том, в чем ни черта не разбирался, будь-то нефтедобыча,  жанр мистики, кубинские сигары или собаководство.

Но вернемся к подвалу,  ибо у меня мало времени и каждая минута на вес… отнюдь не золота, на вес жизни. Подвал -  помещение из шести комнат, примерно в шестнадцать квадратных метров каждая,  соединенных между собой широким коридором. Стены, пол, потолок – железобетон толщиной в два десятка сантиметров.

Так как, в сторожке мы делали ремонт (чинили пол, покрывшийся трещинами) всю мебель мы спустили в подвал. За исключением разумеется, моего маленького стола и стула.

Помимо этого, в подвале лежала различная старинная рухлядь – мятый самовар, стопки стертых, проеденных молью валенок, сломанные стулья, журналы учета, самый старый из которых датировался  1837 годом и конечно, мраморные плиты, а также кованые кресты.

Проводка давно сгнила, и фонарь был обязателен при спуске в подвал.  Спустившись, набрал охапку собачьего корма, с расчетом, что спущусь только завтра днем. Щенок  с радостью принялся за еду, я же открыв очередную бутылку пива, вернулся на свою скамейку. Кислый подвальный запах еще держался в памяти. Это был коктейль из запахов гнилых овощей, плесени, отсыревшей бумаги и густой массы в двухлитровой банке, «аромат» которой походил на вонь разлагающейся кошки.

Я подумал, что неплохо бы захватить больше  корма, чтобы не скоро возвратиться в это место. Заодно прихватить банку со зловонием. Похороны вонючей банки со всеми полагающимися почестями стали бы знаменательным событием в размеренной и скучной жизни кладбища. Каждый раз, спускаясь вниз, я думал о том, что вот-вот кто-то схватит меня за ногу и унесет вглубь подвала, в эту всепожирающую темноту.

Вспомнил о коробке с крекерами и упаковке консерв, которые Альберт неизвестно зачем спустил в подвал. Я размышлял о том, что неплохо бы достать немного этого добра и вкусно отужинать, когда услышал смех.

Я вскочил с места и оглянулся. Расстилающиеся по земле сумерки не давали ничего разглядеть. Взял ружье и подался вперед. Дерево росло из каждого могильного холмика. Вероятно, люди сажали их, боясь, что могила затеряется, в те далекие времена, когда разговоры о мраморных памятниках считались ересью.

Шум, который я слышал не походил ни на один из тех, что были в моей «картотеке» — наборе звуков. Я думаю, не стоит вам рассказывать о том, что на старинном кладбище есть чему шуметь: от скрипа ржавой калитки, воды, капающей с пластмассовой вазы на мраморную плиту до необычных завываний ветра, метающегося между надгробными камнями.

Я натренировал слух до того, что уже, например,  мог определить, что грызет крыса – кость или дерево.

Но тот звук был похож на… смех. Сначала он был заливистым, затем становился звонким и раскатистым, затем вовсе превращался в едкое хихиканье. Но всегда он был утробным, исходящим из глубины. Иногда создавалось впечатление, что кто-то смеялся, приложив ко рту банку.

Смех неизменно прекращался, стоило мне дойти до  определенного места. Звук доносился от одной из могил. На ней стояла гранитная плита.

Жан Дормельман

1913-1977гг.

Надпись была выгравирована красивым готическим шрифтом с узорами.

У этого парня явно не было приятелей или их тоже не осталось в живых – могила была запущенной и забытой. За зарослями вьюнка едва угадывалась ограда. Крапива росла так буйно, что некоторые стебли были выше меня ростом.

Проделывал это вновь и вновь — отходил к дому и как только злосчастный смех возобновлялся, вставал со скамьи и приближался к могиле. Все стихало, когда до зарослей крапивы оставалось пять-шесть шагов.

Я осмотрел могилу со всех сторон. Затем истыкал землю железным прутом в поисках магнитофона. Заодно была обследована округа, на предмет обнаружения моего придурочного приятеля Димы, любившего идиотские розыгрыши.

К своему глубокому разочарованию я ничего не нашел.

— Кто здесь? Кто это делает?!!! – крикнул я в темноту. Кладбище ответило мне своей гнетущей тишиной. Эхо помножило мой крик.

Вернулся в сторожку и сел за ноутбук. До меня вновь доносился смех, но я не обращал на него внимания. Мой ритуал «изгнания злобных духов» начинался.  Я в немыслимом предвкушении вынес колонки на улицу. Мою голову посетила страшная мысль поставить их на могилу Жана Дормельмана. Но опасаясь небесной кары в виде штрафа от Альберта, я отказался от этой идеи. После такого кощунства мертвые наверняка восстали бы из могил и сожгли  меня на костре. Хорошего помаленьку.

Первые аккорды одной из песен группы «Ария» разнеслись по кладбищу. Потрясающие гитарные партии и пронзительный вокал Кипелова как нельзя лучше разгоняли нечисть. Я опробовал этот метод  раньше (когда в первый день работы увидел волка); надеялся на него и в этот раз.

Открыв очередную бутылку пива и взяв ружье, я отправился  на обход.

Я всегда обходил кладбище в девять вечера и в три ночи. Если бы кто-нибудь решил выпить, приютившись в одном из склепов или отколоть кусочек мрамора из памятника известному шансонье Александру Яскевичу, то был бы обязательно  пойман.

Начальник кладбища вручил мне ружье и коробку холостых патронов. Он врал мне, что оно осталось у него со времен работы реквизитором на киностудии. Альберт догадывался, что я раздобыл настоящие патроны и зарядил ружье. Об этом пришлось позаботиться, когда на третий день моей работы на кладбище сунулась свора собак. Я сидел на пороге с ноутбуком  на коленях и правил один из своих рассказов. Они бросились на меня.

Я опешил. Скинув ноутбук, я устремился в сторожку. Мысль об угрожающей смертельной опасности посетила меня, когда пес, бежавший первым, выскочил из зарослей акации на тропку, ведущую к дому. Лапы сенбернара взгромоздились на дверь, как только я захлопнул ее. Свора принялась раскапывать одну из свежих могил, и только звук подъезжающей машины спугнул их. Я сомневаюсь, что сумел бы разогнать псов, паля в воздух холостыми патронами.

Для того чтобы обойти кладбище требуется двадцать четыре минуты. Все это время я читаю вслух стихи. Я боюсь слушать музыку через наушники. Попадая на кладбище, многих из нас мучает ощущение, что кто-то подкрадывается сзади.

В тот вечер я читал что-то из Цветаевой. Со стороны это показалось бы дико – парень с винтовкой  идет по кладбищу, хлюпает сапогами по слякоти и  читает стихотворение о любви. Но мне было наплевать, на то, что  подумал бы  случайный прохожий. 

Я вышел на  широкую тропку, которая еще хранила следы сенбернара и его своры. Шел, озираясь и вглядываясь в темноту. Все как обычно. Так же, как и в последние шестьдесят три дня. Все на своих местах и воздух пропитан скорбью.

Я оцепенел, когда обратил внимание на то, что музыка смолкла. Замок висел на петлях, колонки стояли на месте.

Медленно и бесшумно подойдя к двери, я снял замок. Следов взлома не было. Ноутбук лежал на столе и встретил меня заставкой режима ожидания на мониторе. Выглянул в окно. Дима выскочил снизу с отчаянным воплем. От неожиданности я отпрянул и рухнул на пол.

***

Вчера отведенное мной время для письма закончилось. Я лег спать, а после пробуждения вновь принялся копать.

Помимо общепринятых способов и единиц, я измеряю время в растаявших свечах. Одна выгорает за два с половиной часа. Плюс-минус десять-пятнадцать минут. Это  время я и посвящаю умственному труду, благодаря которому  надеюсь сохранить рассудок. На копку же уходит времени в четыре свечи в день. Я работаю до судорог, стремясь приблизить миг освобождения. Свечек осталось восемьдесят две штуки плюс фонарик с новыми батарейками. Потом я останусь в кромешной темноте.

Итак, продолжим.

Дмитрий разругался с женой (в очередной, дежурный раз) и приехал ко мне, прихватив пару упаковок пива. Он обсмеял меня, после того, как  я рассказал ему о произошедшем.

— Так говоришь, сначала гламурно смеется, а потом ржет как молодая кобыла? – Дима едва сдерживался, чтобы не развалится на полу в своем приступе безудержного смеха. – Что ты курил? Дай и мне побаловаться!

-Нечего я не курил. Понимаю, звучит идиотски, но все-таки, я это слышал!

— А я где-то слышал, что в легких умершего остается воздух. И он выходит. Ну, это как-то связано с остаточными мышечными рефлексами. – Дима быстро успокоился. -  Зачастую это звучит как кашель. Гроб вскрывают, и обнаруживается, что это всего лишь остаток воздуха.

— Это был смех, а не кашель, — я настаивал на своем. – Из-под каменной плиты некоего Жана Дормельмана.

-Дормельман? Это преподаватель моего отца. Физик. По рассказам он был очень набожным человеком и врядли имел дружбу с потусторонним миром. Хотя кто-то и говорил, что он увлекся оккультизмом. Но думаю, это от зависти. В последние годы жизни ему удалось зажить на широкую ногу.

Приближающийся звук прервал его. Кто-то бежал к сторожке. А затем начал аккуратно подкрадываться к двери. Холодок пробежал по моей спине. Я схватил ружье и выставил его перед собой. Дима схватил черенок от лопаты. Он встал рядом со мной и приготовился отразить любое нападение.

— Тебе нужно менять работу. У нее много минусов и мало плюсов, — шепотом произнес он.

Я промолчал.

Дима посмотрел на меня. Он сделал условный жест головой, смысл которого я не понял. Затем он толчком черенка распахнул дверь. Шум резко смолк. Казалось, кто-то спрятался за углом сторожки и выжидал. Мы вновь переглянулись. С диким воплем выскочили наружу. Обошли дом,  вернулись к двери.

Никого не было.

Звук отдаляющихся шагов послышался справа. Я направил туда луч света. Ряд утопавших в темноте надгробий и ничего больше.

Негромкий щелчок раздался за одним из надгробных камней. Быстро прицелившись, я выстрелил. Осколки мрамора разлетелись в разные стороны. Дима что-то выкрикнул, словно боец ОМОНа, загнавший преступника в угол. Никто не вышел с поднятыми руками.

Я подошел к надгробию, по которому только что стрелял и осмотрел все в округе. Медленно развернувшись, направился к сторожке. Где-то в отдаленном уголке мозга пульсировала мысль о том, что нужно бежать отсюда. Но любопытство и первобытный страх притупили рассудительность. Дима, доселе стоявший неподвижно, вынес из сеней топор и в четыре удара сделал из черенка кол. Топор он оставил при себе.

— Это не осина, — попытался съязвить я.

— Правильно. Это острая палка, — ответил Дима, пытаясь двигаться спокойно и изображая хладнокровность. Но его волнение и страх, выдавались так сильно, что в какой-то момент мы одновременно усмехнулись над показной уверенностью.

Чей-то злорадствующий смех присоединился к нашему.

Я выскочил из сторожки и выстрелил по могильному камню Жана Дормельмана. Смех не унимался. Я перезарядил ружье  и выстрелил еще два раза. Моя истерика только раздразнила того, кто смеялся в темноте. Он заливался и не смолкал, даже когда я начал подходить.

Дима трясся всем телом. Собравшись, он двинулся за мной.

Смех смолк. Мы встали у могилы. Увиденное, шокировало и обескуражило меня. Я отшатнулся и едва не упал назад.

— Что там?! Почему он заткнулся?! – выкрикнул Дима из-за спины.

Только встав рядом и увидев своими глазами, мой приятель понял, в чем причина моего оцепенения. Могила Дормельмана была очищена от сорняков. Мрамор сверкал белизной. От грязи и птичьего помета не осталось и следа. От ограды пахло свежей краской.

— Кто это делает?!!! КТО ЭТО ДЕЛАЕТ?!!! – я крикнул, испугав не только Диму, но и заночевавших на деревьях птиц. – Сегодня здесь никого не было.  На этой могиле джунглями росла крапива. Мрамор был в птичьих какашках… А сейчас он блестит! Мрамор! Блестит!!!

— Поехали отсюда…

— Погоди.

Я вернулся в сторожку. Установил два прожектора на чердаке, разогнав кладбищенскую темноту. Свет падал и на могилу физика.

— Странное имя… И фамилия, — сказал я.

— Говорили, что он был не плохим мужиком. Работяга. Обычный еврей. Давал деньги в долг всем, под залог и под маленький процент. Добрый малый с толстыми линзами на носу. Был ужасно худым. Он одолжил много денег и такому кругу, что им  проще было его убить. Его повесили в сарае. Попросили выйти на улицу, когда он с семьей отмечал день рождения правнучки.

— Повесили?

— Да. На турнике. Я в детстве еще много раз слышал историю о повешенном преподавателе. Потом услышал от однокурсников всю историю. Ходили слухи, что к этому был причастен мой отец. Всю жизнь не любил евреев. А когда узнал, что мать польская еврейка, слег с сердцем.

Мы заперлись в сторожке и изредка выглядывали в окно. Нервозность и напряжение отступали. Я безудержно пил пиво,  бутылку за бутылкой, и копался в интернете, пытаясь что-нибудь найти о Жане Дормельмане.

Дима, измученный изжогой, пил кефир из алюминиевой кружки. Его руки дрожали, но он не обращал на это внимания.

Думаю, нужно немного рассказать о моем друге. Мы знакомы с ним с тринадцати лет. Я помню тот день, когда он впервые вошел в наш класс следом за учительницей, склонив голову и шмыгая носом.  Его посадили рядом со мной. На его запястьях были модные в ту пору часы с будильником-петухом. Тогда это был худой, прыщавый мальчик с вечно потными ладонями и безупречно причесанными набок длинными волосами. От него пахло одеколоном его отца, («СosaNostra», если мне не изменяет память). Мы сидели за первой партой, так как оба были близорукими. Позади нас сидели Игорь Новиков, погибший в прошлом году в автокатастрофе (он был похоронен неподалеку от Жана Дормельмана) и будущая жена Димы – Алена Коваленко. Я всегда полагал, что она очаровала его невероятно пышной грудью. Так как она начала появляться только к выпускному вечеру,  Дима не обращал на курносую брюнетку внимания до самого окончания школы. Все эти годы мы не выходили из актового зала, где проходили репетиции нашей рок-группы.

Дима переехал с родителями из Ростовской области и обладал задорным акцентом, походившим на украинский. Особенно сильно он чувствовался, когда мой друг нервничал. Вот и сейчас, «г»  в  «могиле» и «изжоге» звучало как «гъ».  Положив кружку на стол, он принялся расхаживать по комнате.

— Поехали отсюда. Поедем ко мне. Я в штатном порядке помирюсь с  женой. Посидим до ночи, попьем водочки. Как тебе идея? – Дима взглянул в окно и тут же вздрогнул, — твою мать!..

— Что там? – спросил я и едва не вскрикнул. На могиле Дормельмана вновь хозяйствовали сорняки. Ветер  раскачивал стебельки крапивы. Мраморная плита была облеплена птичьим пометом так, что в другое время рука автоматически потянулась бы за мастерком, дабы соскоблить это дерьмо.

— Сейчас открою дверь, и мы услышим смех из-под земли.

Диму трясло. Схватив мое ружье, он приготовился стрелять, во все, что появилось бы перед нами. Шумно сглотнул и кивнул, чтобы я прошел к дому.

Я открыл дверь. В моих руках была  «острая палка» Димы. Я ошибся. Это был не смех. Из-под земли доносилась музыка.

Пел Муслим Магомаев. Бархатный, мелодичный голос растекался по округе, нарушая тишину. Не выходя из дома, Дима выстрелил. Надгробный камень принял удар. Прежде чем я выхватил у Димы винтовку, он успел выстрелить еще раз. Памятник упал на ограду.

— Какого хрена ты делаешь? – крикнул я.

— Оно заткнулось! Я заткнул ее! Если там кто-нибудь еще начнет петь или ржать, взорву могилу ко всем чертям!

Я решил ничего не говорить – Дима кипел от злости. И трясся от страха, как собственно и я.  Над дрожащей верхней губой, а также  на лбу моего друга появились крупные капельки пота.

— Я знаю, что нужно сделать. Завтра, как только рассветет, я выкопаю этого урода и воткну кол ему в череп, а затем пропущу через молотилку, — сказал Дима.

— Богохульник. Они поднимутся из могил и распнут тебя на капоте машины.

— Не смешно, — процедил сквозь зубы Дима. Открыв бутылку пива, мой друг залпом осушил ее. — Мне кажется, кто-то разыгрывает нас, — Дима бросил пустую бутылку в ведро. Он посмотрел в окно так, как это делают люди ожидающие окончание дождя. – Подойди сюда… Быстрее.

Я ожидал увидеть отсутствие сорняков или то, что один из прожекторов погас. Но я вновь не угадал. Дело в том, что надгробный камень стоял на своем месте, словно никто не стрелял в него. Сколов от попадания пуль не было.

Дима побледнел, словно увидел Смерть с косой наперевес, отплясывающую «канкан» с девушками из кабаре.

— Поехали отсюда! К черту все это! – Выпалил Дима и бросился к двери. Накинув куртку, я бросился следом. Я вернулся, захватил ноутбук, судорожно высыпал дрожащими руками в миску щенка несколько пакетов корма. Как вы поняли, я  твердо решил не возвращаться сюда. Достал из тайника пачку купюр и засунул во внутренний карман. Деньги и документы из другого тайника на западной стороне кладбище можно будет забрать при свете дня завтра.

Дима уже сидел за рулем своей «девятки». Пока я трясущимися руками пытался зарядить ружье, он развернул машину и остановился рядом со мной, едва не проехавшись по моим стопам.

— Садись уже! – Дима кричал в открытое окно. Двигатель прерывисто рычал, повинуясь нервному нажатию на педаль.

Я «нырнул» в открытое окно на сидение рядом с Димой.

Чтобы выбраться на шоссе, нужно было проехать по кольцу около шестисот метров и пересечь широкую лесополосу. Дорога была ухабистая (результат долгих дождей и постоянных разъездов тракторов во время посевной) и обычно требовалось три-четыре минуты, чтобы добраться до асфальтового покрытия. Дима покрыл это расстояние за тридцать секунд. Это стоило ему сорванного бампера, мне огромной шишки на лбу и разбитого в кровь носа.

— И-и-и-ха!!! Чертов еврей хотел напугать нас, но мы дали деру! – Прокричал Дима. Машина преодолела последнюю череду кочек, и мой друг добавил газу. Краем глаза я взглянул на рычаг переключения скоростей. Третья передача. Безумная езда. Дрожащий свет фар выхватывал из темноты силуэты деревьев, пугающе искажая очертания. Мы выезжали на шоссе.

Уже виднелся дорожный указатель, стоявший на перекрестке. «Елабуга — 7 км, Казань – 214 км». Машину подбросило на ухабе. Дима инертно надавил на педаль газа.

Узкий и крутой поворот, походивший на лебединую шею, вынес нам свой строгий приговор.

Машину занесло. Крутой склон хладнокровно привел приговор в исполнение. «Девятка» легла на бок, затем скрипнув, словно издав предсмертный вопль, опрокинулась на крышу. К моим несчастьям добавились сломанные мизинец и безымянный палец левой руки. Острая боль поползла по руке к плечу. Выбравшись из машины, я помог выползти изрезавшемуся осколками стекла Диме. Его лицо и грудь представляло собой кровавое месиво с ошметками кожи.

— Ну и какого хрена нужно было так ехать?!!! – завопил я, когда мы уселись на землю бок о бок и прислонились к стволу многовекового дуба.

— Заткнись, Марченков, ради Господа. Не беси меня, не доводи до греха… — ответил Дима. Слова вылетали из его рта вместе со слюнями и кровью. Три выбитых передних зуба  белыми горошинами выкатились на его ладонь. Он снял изодранную рубашку и принялся вытаскивать из себя осколки стекла.

Прохладный августовский ветер обдал холодком и по спине пробежали мурашки, оставляя после себя «гусиную кожу».

Я достал из кармана мятую пачку. Вытащил одну из обломанных сигарет. Закурив, я принялся оглядывать два пальца, выгнутых до упора в противоположную сторону.

— И мне закури, — прошепелявил Дима и открыл рот, словно младенец, которого кормят с ложки. С кончиков его пальцев текла кровь. – Пойдем пешком. Если ты скажешь, что твой «Москвич» на ходу и можно ехать на нем, буду вынужден тебя поколотить. Я не вернусь туда.

Он гневно выговорил все, что думал о моей работе, смачно вставляя бранные слова. В тот вечер, казалось, он использовал весь тот арсенал матерных слов, которым с детства может владеть любой парень, отец которого делает грязную работу с утра до вечера и получает за это гроши.

В какой-то момент мне показалось, что от его груди исходил пар, но то был дым, валивший от двигателя. Только сейчас я заметил, что выронил очки. Они лежали в трех метрах от машины. Трещины затейливой паутиной застыли на линзах. Только когда я водрузил очки на переносицу, все вокруг приняло четкие очертания. 

Мы встали на ноги. Тело ныло, словно измученное бесконечными пытками и побоями.

Далеко в стороне раздался треск хвороста. Дима подскочил так, словно его ужалила змея, коварно подкравшись сзади.

— Да, с тобой в разведку не сходишь. Кролик ошпаренный, — съязвил я.

Я достал из машины фонарь.

У деревьев стоял мужчина. Поняв, что мы его заметили, он скрылся в зарослях акаций. Я нашел винтовку и поднялся на дорогу. Следом, кряхтя, поднялся Дима. Он успел перемотать себя бинтом, но кровь все же сочилась через плотную повязку.

— Это еще кто? Леших нам только не хватало. – Дима вооружился своим знаменитым, огромным гаечным ключом, всегда вселявшим в недоброжелателей вселенский трепет.

— Это может быть кто угодно. От камикадзе, который имел неосторожность нас разыграть, до учителя физики, восставшего из могилы. Иногда они возвращаются оттуда — собрать должки, — ответил я, с хладнокровием, присущим исключительно кладбищенским сторожам и патологоанатомам.

Мой друг посмотрел на меня так, как мы обычно смотрим на людей, нечаянно рыгнувших за соседним столом в ресторане.

— Пошути у меня еще, хоронильщик, — сердито буркнул он. – Я тут вспомнил кое – что. Мой отец как-то занял денег на покупку машины у Дормельмана. И вроде как отец должок не вернул.

Мы стояли  на асфальте при выезде из кладбища. Страх густой, омерзительной составляющей наполнил меня и тряс все мое существо. Боялся и Дима. Я помню, как он тяжело дышал. Помню, как вздрагивая, лихорадочно  озирался на каждый шорох. Чувствовал его желание держать в руках такое же ружье, как  у меня. Но то, что у меня было оружие, придавало смелости нам обоим.

Дорога, рядом с которой лежало кладбище, шла к северо-востоку Елабуги, маленькому городку на берегу Камы. За день по этой дороге проезжало всего лишь около двух десятков машин. Ночью же здесь заправляла балом тишина.

— Что будем делать? – спросил я.

— За «Москвичом» не пойдем. Даже и не думай об этом. Я больше не пойду туда. – Дима вглядывался в силуэты деревьев.

— Я думаю, придется это сделать. И только шепотом. И умоляю тебя, медленно и не шаркая обувью. – Взяв  своего друга за рукав, я потащил его к тому склону, где начинались владения деревьев.

«Ну, что опять?!».

Готов биться об заклад, Дима хотел сказать именно это. Но когда он увидел свору собак, возглавляемую сенбернаром, в роли ведомого оказался я. Мы спустились вниз по склону и притаились за камнем. Через несколько секунд послышался хруст пересыпающегося битого стекла. Псы, пришедшие на запах крови, ходили вокруг машины.

— Думаешь, они нас не заметили? – шепотом спросил Дима.

Я прикрыл его рот ладонью. Господи, даже в такой момент он хочет потрепаться.

Дима славился тем, что не мог остановить свой словесный понос, даже когда это было очень необходимо. Иногда мне казалось, что этот фонтан можно заткнуть, лишь затолкав простыню ему в глотку.

Я снова потянул Диму за рукав. Гуськом,  мы прошли по зарослям крапивы, и спрятались за кустами. Свора продолжала возиться у машины. Нас разделяли всего три десятка шагов. Мы слышали их рычание. Я вытер вспотевшие ладони, и приготовился стрелять. Затем бросил короткий взгляд на Диму. Его глаза были широко раскрыты, губы плотно сжаты.

Одна из собак поднялась на дорогу. Навострив уши, она озиралась по сторонам. Внезапно раздался отчаянный лай. Он отдалялся, через секунду собака, стоявшая на дороге, устремилась вниз. Я попытался представить себе кролика, не вовремя вышедшего из норки и уже сломя голову удирающего по лугу.

Воспользовавшись возможностью, мы двинулись к сторожке. Трава была мокрой. Мы перемещались, низко нагнувшись, одежда стала мокрой и омерзительно прилипла к телу.

Мы оказались в ловушке. Позади – свора диких собак, впереди – голос Муслима Магомаева. Но звучал он не из могилы. Музыка разносилась из моих колонок, оставленных на улице. В доме горел свет, в окне мелькала чья-то тень.

Мы спрятались за мусорными контейнерами. Я осторожно выглянул краем глаза. В доме был не Альберт. Человек был очень высоким. Учитывая то, что он наклонял голову, когда выходил через дверь, то примерно был ростом около ста девяносто сантиметров. На необычайно худом теле сидел облегающий френч (или приталенное пальто). Воротники были подняты, скрывая тонкую, словно трость шею. Из-за высокого роста легкая хромота бросалась в глаза.

Человек не был похож  ни на бродягу, ни на грабителя. Он чувствовал себя весьма комфортно в моей сторожке. Мужчина устроился в гамаке и пил из моей кружки.

Бурлившая в жилах кровь требовала действий.

Мы проползли под оградой и устремились к «Москвичу», последние два месяца неподвижно стоявшему у ворот.

— Есть вероятность, что эта кастрюля заведется? – спросил Дима, когда нам удалось бесшумно открыть дверь и забраться в машину.

— Пятьдесят на пятьдесят. Аккумулятор – дерьмо, — ответил я, и достал из кармана ключ. Я возблагодарил небеса за то, что они надоумили меня поставить машину под дерево, где она  была недосягаема для лунного света.

— Не торопись, — Дима схватил мою руку. – В любом случае, он услышит звук стартера. Если это ведро заведется, то мы рванем… аккуратно помчим отсюда, и этому уроду придется поцеловать нас в зад. А если не заведется, то он прибежит сюда и случится грандиозная драка с неизвестным результатом.

— И  что – ты предлагаешь?

— У тебя есть деньги?

Я кивнул. Дима взглянул на сторожку.

– Ладно, поступим так: сейчас я вызову такси. Мой отец работает в ночную смену. У него на проходной есть телефон, аптечка и бутылка водки. Подлечимся. Вызовем милицию. Скажем, кто-то вломился в сторожку. И что этот мудак закопал магнитофон под землей. Как тебе?

— Здравый смысл присутствует.

Я достал телефон и тут же Дима накрыл его своей широкой ладонью.

— Ну, ты еще фонарь включи и азбукой Морзе привет ему передай!.. С ума сошел?

Яркий дисплей на секунду осветил салон. Моя опрометчивость едва не сгубила нас.

Набрав «112» я сначала вызвал милицию, затем через пару минут такси.

Мы сидели в тишине, и смотрели, как в тесном пространстве танцует незнакомец. Он курил сигарету на длинном мундштуке и утопал в клубах дыма. Иногда мужчина подпевал мелодичным фальцетом ничуть не фальшивя.

От мрачного зрелища нас отвлек шум подъезжавшей машины. Желтая «Волга» с шашечками на борту  остановилась в сорока метрах от сторожки. Мы двинулись к спасительному такси. Крапива обжигала ноги Димы, необдуманно одевшего шорты.

Я опасливо поглядывал на окна дома. Музыка смолкла.  Мужчина вышел из сторожки. Он шел, опираясь на «острую палку» Димы и продолжал курить, элегантными движениями поднося мундштук к губам. Мы вновь затаились за контейнерами. Таксист спустил стекло и что-то спросил у мужчины. Когда Худой вплотную подошел к машине, мужчина судорожно принялся заводить двигатель. «Волга» начала сдавать назад, но таксист не успел вырулить. Худой замахнулся и всадил заточенный черенок в грудь водителя, пробив лобовое стекло. Голова таксиста упала на руль; пронзительный звук клаксона накрыл кладбище.

***

Полагаю каждого, кто будет читать мою рукопись, заинтересует  ряд вопросов.  Чем я дышу, будучи замурованным в подвале, куда справляю нужду, на чем сплю и тому подобное. Как вы уже поняли, я влип в очень жуткую историю. И прежде чем  расскажу  до конца, как это произошло, считаю нужным ответить на упомянутые вопросы. За восемнадцать дней я проделал большую работу.  Прорыл туннель вверх и продвинулся на три метра. Наткнулся на бетонную стену.  Пришлось два дня потратить на то, чтобы выкопать лаз в обход нее. Все осложняется тем, что приходится таскать вырытую землю.

Как я уже говорил, подвал представляет собой коридор с тремя комнатами по каждую сторону. В конце коридора, в потолке было вентиляционное отверстие диаметров в пятнадцать сантиметров. Через узкую трубу, приваренную  прутьями к стальному каркасу стен, в подвал проникал воздух. Первые дни я часами орал, стоя под ней. Мне казалось, что мои крики обязательно должен кто-то услышать. Но отчаявшись, решил -  нужно придумать дельный план.

На второй день я вырыл прямоугольную яму глубиной с метр, куда справлял нужду. Постепенно  засыпал яму землей, освобождающуюся от рытья спасительного тоннеля.

Из  покромсанных молью валенок сделал себе неплохую лежанку в деревянном гробу. Я не мылся около недели, и пожалуй, от меня пахло как от Михаила Горелова, местного пьяницы и бродяги. На восьмой день начался дождь, продолжавшийся несколько дней. Я набрал воды во все имеющиеся емкости. Боясь, что небесные краны откроются вновь не скоро, экономил воду и просто обтирался влажным полотенцем. На мое счастье, дождь шел на десятый и тринадцатый день.

Я работал, рвался к свободе и хотел выжить. Это упорное стремление пробуждало меня после короткого сна и подвигало на адский труд. Пот стекал с меня бурными потоками. Как и тогда, когда мы наблюдали за Худым из-за мусорных контейнеров.

Он убил таксиста, всадив кол в грудь. Худой открыл дверь, и вытащил мужчину. Трель клаксона смолкла и уши моментально привыкли к долгожданной тишине. Легким движением одной руки, Худой взвалил  таксиста на плечо и понес к сторожке.

— Беги за мной!.. – скомандовал я и устремился к «Волге». Сел за руль. Дима все еще трусил к машине, нервно озираясь и особо внимательно глядя на сторожку.

Я хотел тронуться; перед капотом возник Худой.

Подавшись вперед, я взглянул на его лицо. Лицо человека с выцветшей фотографии на могильном камне. Мужчины умершего тридцать с лишним лет назад. Он улыбался, оскалив надгробия черных зубов. Перекошенное лицо имело светло-коричневый цвет. Почти выцветшие глаза имели едва уловимый карий оттенок.

Худой нагнулся и схватился за дно машины. Мы закричали. Резкий рывок Худого и машина подлетела в воздух. Я выронил ружье, и оно маячило передо мной. Описав в воздухе множество пируэтов, автомобиль повис на ветках деревьев.  Только тогда я заметил, что Диму выбросило из лобового стекла.

Где-то там неподалеку, на земле, его короткий стон был прерван глухим ударом. Я потянулся за ружьем. И машина пришла в движение. Проскользнув по веткам, «Волга» слетела вниз. От удара я потерял сознание.

Настало время рассказать вам о том, почему я оказался именно в подвале, ведь есть множество мест, где можно укрыться от нежити.

Когда я очнулся, было уже светло. Дима неистово кричал. Казалось, его пытали, иногда останавливаясь на короткие перерывы. Собрав остатки сил, я выполз из машины. Роса приятно охладила изрезанное, ноющее тело. Высокая трава скрыла меня.

Дима был в сторожке. Когда Худой выбросил его из окна,  я прижался к земле, словно кролик, выскочивший на оживленную автостраду. Я медленно откатился за дерево и выглянул из-за него. Худой схватил Диму за штанину и поволок к могиле, черной пастью раскрывшейся неподалеку от сторожки. Мой друг плакал и молил отпустить его. В жалких попытках спастись, он цеплялся за прутья оград и корни деревьев. Худой швырнул Диму, словно котенка,  в освободившуюся могилу. Мой друг метался в ловушке. Показалась его голова; Худой, пинком отбросил Диму вниз, затем взял лопату и принялся закапывать могилу.

Медлить было нельзя.

Рядом с оградой лежала кирка. Я забыл  о ней пару недель назад, когда укреплял столбы.

Встав на ноги, я побежал вперед.

Я приблизился к Худому со спины. Черенок подобранной кирки удобно лег на руку. Худой обернулся; его лицо исказилось в ужасной гримасе ярости и гнева, прежде чем сталь с треском вгрызлась в его грудную клетку, словно нож в зрелый арбуз. Мертвец рухнул,  схватившись за черенок.

Дима лежал в могиле, дно которой уже было покрыто почерневшей кровью. Увидев меня, он вымученно улыбнулся, обнажив красные от крови зубы. Его кисти были раздроблены, как и коленные суставы и ступни. Я поднял его наверх, обхватив со спины.

— Что он сделал с тобой? Боже… — я осматривал вцепившегося в меня ногтями друга.

— Он живой!.. То есть ожил. Как на фотографиях… Говорит кровь за кровь. Хотел меня повесить… В сторожке потолки низкие… Беги отсюда!.. Я уже…  Нежилец.

— Я вытащу тебя отсюда. Так, подожди меня здесь. – Я устремился в сторожку.

Я был удручен тем, что стало с моим другом. Он рыдал и не мог ничего внятно объяснить. Любое движение причиняло ему мучительную боль. Деревянная резная шкатулка, служившая нам аптечкой, лежала в подвале. Забежав в дом, я сходу отшвырнул коврик, открыл люк и скатился вниз по перилам, не церемонясь со ступенями. Обожженные руки откликнулись острой болью, которая вряд ли могла меня остановить. Вывалил содержимое шкатулки. Среди вороха лекарств, микстур и инструкций собрать все бинты не составило особого труда. Я подобрал гладкие дощечки, которыми можно было зафиксировать переломанные руки и ноги Димы.

С грохотом захлопнулся люк. Одновременно задвинулись две тяжелые, стальные щеколды. Выронив дощечки и бинты, я бросился к люку. Стальной лист не уступил ни единого миллиметра. Словно приваренный он плотно сидел на своем месте.

Я тщетно пытался выбить его плечом, желая добыть свободу. Послышался  шум отдаляющихся шагов, затем крик Димы. Когда они стихли, запылала в огне сторожка. Немного дыма проникало и в подвал, но он едва ли мог нанести мне какой-то вред. Я не обращал на него внимания. Приступ отчаяния и истерики вынуждали к действию. Около четырех часов кряду я молотил по люку.

В какой-то момент в моих глазах потемнело, и я рухнул на глиняной пол. Последнее, что я помнил – то, как вывихнул плечо и острую боль, успевшую разнестись по телу.

Раньше я разделял людей на  тех, кто неистово верит, что все предначертано и все грядущее неизбежно, и на тех, кто уверен, в том, что человек сам управляет своей судьбой. Но теперь я знаю, что можно еще верить в то, что судьбами людей управляет кто-то третий. К последней категории я и начал относит себя, как только оказался запертым в  зловонном подвале под старинным кладбищем.

Когда-то я был законченным скептиком; в НЛО  мог поверить, только если «тарелка» приземлилась бы у моего дома, и зеленый человек занес мне пятничный выпуск «Спорт-экспресса».  В реинкарнацию, если бы мой прадед заглянул  ко мне на чашку чая. В существование «зомби», если «живой мертвец» извиваясь, на моих глазах выбрался бы из могилы, словно червяк.

Когда все убеждения превращаются в пепел, и всё то, что казалось лишь плодом воображения фантастов, становится реальностью, можно сойти с ума. Это напоминает хождение по канату над бездонной пропастью. Можно благополучно дойти до края пропасти, но всегда легче сорваться в бесконечный, свободный полет. Мне не удалось выжить из ума. Я дошел до края пропасти, хотя и со значительными потерями.

По моим расчетам завтра выберусь наружу, одержав победу над последним метром (или что-то вроде того) земляной толщи.

Вы можете подумать, «как это можно сидеть и спокойно писать, когда до свободы осталось расстояние с вытянутую руку?».  Ответ прост. Можно устать так, что не будет сил подняться на ноги. Да и переломанные пальцы дают о себе знать. На них тугая повязка, немного приглушающая адскую боль.

Восемнадцать дней взаперти под земляной толщей. На собачьем корме, печенье, консервах и дождевой воде. А ведь были еще дни и ночи, проведенные в мучительной лихорадке. Очевидно, подхватил  вирус от сновавших повсюду грызунов. Меня тошнило, мучили жуткая головная боль и жар. Но самым ужасным было вытерпеть острую боль в печени. Едва ли я мог самостоятельно вылечить геморрагическую лихорадку, но к моему счастью болезнь отступила. То ли помогли лекарства, которые я поедал без разбору, то ли вмешалась какая-то небесная сила, но я выздоровел. И как только это произошло, я начал убивать мерзких грызунов десятками, сотнями в день. Закапывал их тут и там, боясь зловония и опасности вновь заразиться. Из глиняного пола торчали рыжие хвосты.

Из футболки я сделал маску, которую не снимал, даже когда спал.

Я не знал, что меня ждет наверху. Возможно, восставший мертвец, принявший мой облик. Возможно, толпы вырвавшихся в наш мир призраков. А может, все мои беспокойства напрасны.

 Свою рукопись я переписал. Один экземпляр – два десятка исписанных листов, закапанных парафином, сложил в пакет. Его я оставлю в подвале, на тот случай, если со мной что-нибудь произойдет. Второй возьму с собой.

Сантиметры до свободы. Счастье наполняло меня от скорой встречи с теплым солнцем и небом, которое мне часто снилось. Небо, замершее на закате, в темно-красном молчании, с жидкими облаками, медленно уползающими за горизонт.

Я беспокоился о своем внешнем виде. Волосы сальными космами падали на глаза. Отросшие ногти походили на звериные когти. Редкая борода, с тонким и ломким волосом из-за истощения, невыносимо чесалась. Но больше всего меня удручало другое. Белоснежная седина покрыла мою голову. Я походил на глубокого старца.

Мои деньги и документы были в сохранности. Они были сложены в металлическую банку из-под английского чая. Мой тайник был под каменной стеной одного из склепов на южной стороне кладбища.

Естественно, перед человеком, попавшим в мою ситуацию, встают вопросы: «Что делать дальше?», «Как с этим жить?». Я планирую  уехать на юг. В подвале нашел открытку с видом Черного моря. Я смотрел на нее перед сном и засыпал, прокручивая свою цель со всех сторон.

Можно будет устроиться на работу в сфере туризма и отвлечься от пережитого кошмара. В железной банке двести шестьдесят четыре тысячи рублей. Можно заплатить за квартиру на полгода вперед и спокойно искать работу. Я надеюсь, мои злоключения на этом закончатся.

Надеюсь, что в ближайшее время услышу шум прибоя. Надеюсь, море, словно добрый старший брат, поможет мне забыть пережитый кошмар.