- Так вот, что мне поведал киданьский розмысл, - начал дядя. – Вот смотри, ежели взять ту же Рязань. В ней внутри и снаружи крепостных стен живет, вернее, жило, не менее десяти тысяч людей. Так?
- Вроде – так, - помрачнел Олег, услышав оговорку Глеба Владимировича.
- Да скотина, почитай почти в каждом дворе. Лошадка, коровенка, овцы, свиньи. Так?
Олег кивнул.
- После сбора урожая в городе еды и кормов на год. С того времени прошло три месяца. Так что, когда татары взяли и разграбили город, запасов осталось месяцев на девять. То бишь, войско в шестьдесят тысяч воинов сможет кормиться этими запасами больше месяца. Ну, пусть сколько-то еды и кормов сгинет в пожарах, но на месяц этого, все равно, хватит. И это я еще не счел беженцев, которые собрались в город с окрестных сел и весей. А их точно было не меньше, чем горожан. И все они кое-какой запас еды с собой притащили. А скотины сколько пригнали! Вся на мясо татарам пошла. Тоже, ешь – не хочу! А Пронск? Хоть и гораздо меньше он стольного града, но и в нем не менее четырех тысяч народу жило. Столько же в Переяславле. Другие города по тысяче по две народу. Сколько таких по Рязанскому княжеству татары на копье взяли? Да сколько сел по берегам рек и речек, в которых по нескольку сот жителей. Деревень с деревеньками и не счесть. По любому выходит, что еды и корма в Пронском да Рязанском княжествах татары собрали самое меньшее на два с половиною месяца. Дальше пойдут богатые да многолюдные владимирские города. Там татары тоже бедствовать не будут. А вот, ежели пойдут севернее на Новгород там им похужее будет, поскольку после Торжка городов почти что нет до самого Новгорода. Но у татар на Торжок надёжа большая, ибо там зерна для торга зимой скапливается немеряно. Может и хватит его до Нова Города и Пскова дойти. Города богатые, торговые – добыча для них лакомая.
Дядя примолк, поднял пиалу, осушил ее одним глотком, вытер усы и бороду, сказал:
- Ну, заболтался я с тобой, племяш, пойду. Поправляйся.
Глеб Владимирович поднялся на ноги и вышел из, продолжавшей не быстро катиться по льду Оки, кибитки. Олег же задумался. По всему выходило, что прав дядя. Вернее, правы киданьские розмыслы, продумавшие и обсчитавшие путь татар по русским землям. Мороз по коже продирал при мысли о том, какая сила вломилась на Русь. Умная сила, безжалостная, неодолимая. Олега зазнобило. Неужто опять лихорадка. Он отхлебнул полуостывшего чая из пиалы, подтянул к себе одеяло, наткинул его на плечи.
Монотонный скрип тележных колес по льду нарушил топот конских копыт, приблизившихся к кибитке. Распахнулся полог, впуская внутрь клубы морозного пара. На пороге возникла Джи. Девушка прошла к Олегу, нахохлившемуся у почти прогоревшего очага, присела возле него на корточки, взяла за руку, потрогала лоб, нахмурилась, спросила:
- На улицу выходил?
Олег кивнул.
- Долго был?
- Нет, не долго, - вяло отозвался он.
- Жара нет, но знобит. Верно? - озабоченно спросила богдийка. – Лихорадка может вернуться. С чего бы такое?
- С дядей поговорили, - горько усмехнулся Олег. – Расстроил он меня. Расстроил так, что жить расхотелось.
Джи сказала что-то злым голосом на своем языке. Похоже, выругалась. Потом приказала Абике подбросить в очаг дров и вскипятить воды, а Олегу велела улечься в постель и укрыться двумя одеялами. Когда вода закипела, Джи налила кипятка в глиняный кувшин и начала сыпать туда сушеную траву и какие-то порошки. Когда снадобье настоялось, она велела Олегу выпить две пиалы. Настой оказался горьким, но тот, морщась, влил в себя горячую жидкость. Потом опять лег, натянув на себя все те же два одеяла и отвернулся к стене. Ни видеть никого, ни говорить ни с кем не хотелось. Все же он услышал, как Джи шепчется о чем-то с Абикой. Прислушиваться не стал – его охватило мертвящее безразличие. Единственно, от снадобья стало, вроде, чуть теплее. Позади раздался шорох легких шагов, в кибитке на мгновение посветлело – распахнулся входной полог. Чуть погодя, раздался топот лошадиных копыт с улицы. Понятно – Джи уехала. На душе стало совсем тошно – и ей на него тоже наплевать, напоила лекарством и ладно.
Снова послышались шаги, затихшие рядом с его ложем. Шорох снимаемой одежды. А потом край одеяла откинулся и к его спине прижалось горячее женское тело. Что еще за?.. Баба Абика, конечно, еще не старая, но уж больно страшна на лицо. Во всяком случае, на его, Олега вкус. Лицо плосковато, скулы широкие, кожа землисто-серая. Нет, не хочет он ее. Да хоть бы и сама Джи к нему в постель залезла, и то вряд ли у Олега с его теперешним здоровьем что-то бы получилось.
Он негодующе вскрикнул, повернулся лицом к обнаглевшей половчанке и… Увидел прямо перед собой лицо Джи с порозовевшее от волнения. Негодование сразу иссякло, он смешался, будто зеленый юнец, впервые оказавшийся в постели с женщиной. Широко открытые карие глаза богдийки смотрели прямо в его глаза. Потом она как-то робко улыбнулась, выпростала из-под одеяла руку и погладила его по щеке, сказала что-то на своем языке, что-то ласковое, нежное. Олег протянулся к девушке и коснулся голого бедра, отдернул руку, словно обжегшись. Девушка перехватила его ладонь, потянула и положила ее опять на бедро. И тут Олег почувствовал, что не так уж он и болен…
