Мистические тайны Гурджиева-3

Посвящается 100-летию Великой Октябрьской социалистической революции

Часть третья: Гурджиев и Бадмаев

Бадмаев Пётр Александрович (1849—192O)

   В середине ХIХ века, в Бурят-Монголии, в Агинской степи жил со своей семьей скотовод средней руки Засогол Батма. Шестистенная юрта перемещалась по бескрайним ковыльным просторам вместе с отарами овец, стадом быков и десятком верблюдов, и обитало в ней большое семейство: сам Засогол с женой и семеро их сыновей. Семья эта была известна в Aгe и во всём Забайкалье. Тому была особая причина.

   Среди монголов и бурят принято знать своих предков до одиннадцатого колена. Засогол Батма свой род вёл от Добо Мергэна, который был отцом Чингисхана. «Батма» в переводе с монгольского языка означает «Цветок лотоса». Именно так звали любимую дочь Чингисхана.

   Все сыновья Засогола с малолетства, естественно, были пастухами. Однако семья Батмы была в Aгe известна ещё и тем, что его старший сын Сультим прославился своим искусством врачевания по системе лекарской науки Тибета, его знали и за пределами Аги: больные стекались к нему из русских поселений в Бурят-Монголии.

   В 60-х годах XIX века в Забайкалье вспыхнула страшная эпидемия тифа. Губернатор Восточной Сибири граф Муравьёв-Амурский, прогрессивный деятель своего времени, обратился за помощью к тибетским лекарям. Борьбу с эпидемией начал Сультим со своими помощниками, и тиф достаточно быстро был побеждён.

   Граф Муравьёв-Амурский предложил Сультиму переехать в Петербург и продемонстрировать столичным эскулапам лечение больных по методу тибетской медицины и, если он пожелает, продолжить своё совершенствование на медицинском поприще в России. Тот согласился, но при одном условии: его младшего брата Жамсарана примут на учёбу в русскую классическую гимназию в Иркутске. «Он в понимании больных людей и в их лечении,— сказал Сультим губернатору Восточной Сибири,— уже сейчас может больше, чем я». Условие было принято: самый младший, седьмой сын Засогола Батмы отправился в Иркутск и без вступительного экзамена был принят в классическую гимназию, а Сультим оказался в Санкт-Петербурге, и в Никольском военном госпитале ему было устроено по настоянию питерских медицинских светил, скептически относившихся к «бурятскому знахарю», испытание: Сультиму предложили лечить самых безнадёжных больных, в том числе страдавших туберкулёзом и раком. Вот официальный документ об итогах лечения тибетского врача:

   «Блестящие результаты врачевания Сультима Батмы удостоверяются тем, что по высочайшему повелению (то есть за подписью Александра Второго) медицинский департамент Военного министерства 16 января 1862 года за № 496 уведомил тибетского лекаря, что он награждён чином с правом носить военный мундир и в служебном отношении пользоваться правами, присвоенными военным врачам».

   Сультим остался в России, принял православие, а с ним и новое имя — Александр; отчество, по заведённому обычаю, было присвоено по имени царствующего императора, фамилия Батма преобразовалась в Бадмаев, и получилось: Александр Александрович Бадмаев.

   Скоро он открыл в Петербурге аптеку тибетских лекарственных трав и занялся частной практикой. Его клиентами были люди из всех слоев петербургского общества, начиная с дворников, кухарок, мастеровых и кончая высокими особами из ближайшего окружения русского царя. Несколько раз Александра Александровича Бадмаева приглашали в императорский дворец для оказания медицинской помощи. Дело его процветало.

   Прошло несколько лет. В Иркутске младший брат Александра Александровича Жамсаран закончил русскую классическую гимназию с золотой медалью. Бадмаев упросил родителей отпустить Жамсарана в Петербург — ему нужен был помощник, а в дальнейшем и преемник.

   Последний сын пастуха Засогола Батмы из рода Чингисхана с радостью приехал в северную столицу. По примеру старшего брата он сразу крестился и взял имя Пётр — в честь своего кумира Петра Первого, а его крёстным отцом во время таинства был наследник престола цесаревич Александр, будущий русский царь Александр Третий, и уже тогда Пётр Бадмаев был приближен ко двору: цесаревич и недавний «язычник» Жамсаран оказались почти ровесниками, между ними возникли дружеские отношения. Само собой разумеется, что отчество у Петра Бадмаева стало Александрович.

   Молодой Пётр Бадмаев быстро и с удовольствием адаптировался в новой среде, поступил на восточный факультет Санкт-Петербургского университета, одновременно стал, посещать Медико-хирургическую академию в качестве вольнослушателя с правом сдачи экзаменов. Пётр Александрович был чрезвычайно общительным, энергичным молодым человеком, всюду успевал, всем интересовался, но прежде всего, конечно, медициной, и старался не пропустить ни одной лекции, ни одного практического занятия в анатомичке, а вечерами перенимал от старшего брата тайны врачебной науки Тибета. В нём счастливо сочетались врождённая одарённость, невероятная работоспособность и заряд неукротимой, могучей энергии, а если сказать точнее — Божий дар. И, забегая вперёд, следует отметить: таким Пётр Александрович Бадмаев оставался всегда, до последнего своего часа, долгие прожитые годы были не властны над ним. Всю свою жизнь он трудился по шестнадцать часов в день — и в шестьдесят лет, и в семьдесят. Может быть, помогала ему выработанная на собственном опыте «привычка»: через каждые три-четыре часа работы он уходил в маленькую комнату с жёстким диваном, чтобы мгновенно заснуть там на семь-десять минут; затем он возвращался к своим пациентам, или в лабораторию, в которой готовились лекарства, или к письменному столу, где его ждали недочитанная книга и неоконченная статья, свежим, бодрым, ум его был восприимчив и быстр, как будто рабочий день только начинался и ему двадцать лет...

   Пётр Александрович Бадмаев сдал экзамены в Медико-хирургической академии и получил право врачевания. Тем не менее, приобретя знания и опыт европейской медицины, он решил посвятить себя тибетской школе борьбы с людскими недугами — и физическими, и духовными.

   По окончании университета Петру Александровичу Бадмаеву была предложена должность чиновника восьмого класса в Азиатском департаменте Министерства иностранных дел России. Подумав, Бадмаев-младший принял должность: она была связана с поездками в Китай, Монголию, Тибет, и такая возможность как нельзя лучше отвечала его планам. Он поставил перед собой цель добыть подлинники рукописи книги «Чжуд-ши», о которой знал от старшего брата,— главного руководства по изучению врачебной науки Тибета. По словам брата, рукопись представляет собой манускрипты, читать которые следовало не слева направо, а сверху вниз.

   Занимаясь поисками заветной рукописи, П. А. Бадмаев во время своих продолжительных поездок в страны Востока, прежде всего в Китай, Монголию и Тибет, по поручению департамента МИДа использовал любую возможность для встреч с ламами, знатоками тибетской врачебной науки, стремился перенять как можно больше из их врачебной практики. Фамилия и принадлежность к одной из ветвей рода Чингисхана открывали ему все двери.

   В 1873 году умер Александр Александрович Бадмаев, его аптека и пациенты перешли к младшему брату. Новые обязанности и, главное, больные, которые приходили на приём каждый день, требовали времени и хлопот. Пётр Александрович стал подумывать о выходе в отставку. В 1877 году Бадмаев-младший женился на дворянке Надежде Васильевой, однако брак оказался неудачным и скоро распался.

   Частная практика, которую Пётр Александрович совмещал с работой в Министерстве иностранных дел (вот когда особенно пригодилась его невероятная работоспособность!), приносила значительный доход и позволила ему наконец построить в Петербурге дом, о котором он давно мечтал: в городе, стоящем на болоте, он нашёл едва ли не единственное сухое, высокое место — Поклонную гору. Он откупил там участок земли и по проекту архитектора Лебурдэ построил на нём двухэтажный каменный дом с восточной башней. В Петербурге Петра Александровича уже хорошо знали как врача, клиентура у него была огромная. Скоро его дом на Поклонной горе питерцы с почтением и любовью стали называть «дачей Бадмаева».

   В 1891 году вышел IV том энциклопедии Брокгауза и Ефрона, в котором о братьях-врачах говорится (статья о них писалась ещё в восьмидесятые годы):

   «Бадмаевы — два брата, буряты, Александр Александрович Бадмаев был лектором калмыцкого языка С.-Петербургского университета в 60-х годах; Пётр Александрович Бадмаев — младший брат и воспитанник предыдущего, родился в 1849 г. Учился в Медико-хирургической академии и получил право врачебной практики. Лечит все болезни какими-то особыми, им самим изготовленными порошками, а также травами; несмотря на насмешки врачей, к Бадмаеву стекается огромное количество больных».

   «Несмотря на насмешки врачей...» Ox уж эти насмешки! Они — неистребимы. С древнейших времён и до наших дней. Есть, увы, закономерность: чем необычнее, экзотичнее метод врачевания, тем большую настороженность он вызывает у приверженцев ортодоксальной медицины. Плюс, конечно, зависть к успеху, ненависть к конкуренту, оградительный инстинкт в сохранении своего престижа (то бишь авторитета, службы, доходов, славы) — и, чаше всего, вопреки здравому смыслу и истине.

   Впрочем, к чести русской науки, и в академических кругах европейской медицины нашлись у Петра Александровича Бадмаева союзники и сторонники. В частности, декан медицинского факультета Юрьевского университета, профессор, а впоследствии академик С. М. Васильев в первом номере газеты «Медицина» за 1899 год писал в статье «О системе врачебной науки Тибета П. А. Бадмаева»:

   «Каждый образованный европейский врач с несомненностью убедится, познакомившись с практикой Бадмаева, что тибетская медицина достигла поразительного развития и, несомненно, в некотором отношении значительно опередила европейскую».

   Пётр же Александрович Бадмаев, помимо многих своих достоинств, обладал ещё мудростью и восточным спокойствием — он продолжал изо дня в день упорно, постоянно, хладнокровно делать свое дело. Он всё ещё не мог покинуть свой пост в Министерстве иностранных дел: ему были необходимы поездки в восточные страны, чтобы попасть в книгохранилища самых дальних буддистских монастырей — ещё не найдена рукопись, которую он ищет многие годы, вернее, полный список манускриптов этой рукописи; варианты, фрагменты книги «Чжуд-ши» ему попадались неоднократно.

   И вот — наконец-то! В 1893 году (или в начале 1894-го) в дальнем монастыре в горах Монголии он находит то, что так долго искал: полный текст практического и философского руководства по тибетской медицине — рукопись книги «Чжуд-ши». В это же время за безупречную плодотворную работу «во благо любезного отечества» (так говорится в официальном документе) Петру Александровичу Бадмаеву присваивается чин действительного статского советника. Под документом подпись: Александр Третий.

   Через несколько месяцев, в октябре 1894 года, русский самодержец умер. До самой его кончины у доктора Бадмаева с царём сохранились самые тёплые, дружеские отношения. В конце того же года Пётр Александрович Бадмаев ушёл в отставку, намереваясь посвятить себя тибетской медицине. Но были у него и другие грандиозные планы...

   Прежде всего, он, распоряжаясь своим временем, мог приступить, без суеты и спешки, к переводу «Чжуд-ши». Фундаментальный труд был завершён к концу 1897 года и в 1898-м опубликован на русском языке под названием «О системе врачебной науки Тибета». Перевод и издание этого уникального медицинского пособия, открывавшего врачам России новые, апробированные многовековой практикой Востока возможности в борьбе с многими болезнями,— безусловно, профессиональный и нравственный подвиг Петра Александровича Бадмаева.

   И теперь необходимо сказать ещё об одной стороне работы «во благо любезного отечества», которой был поглощён Пётр Александрович, когда служил верой и правдой в Министерстве иностранных дел России. Выйдя в отставку, он приступил к осуществлению своей заветной идеи, которая касалась политико – экономической сферы.

   Во время своих поездок — по заданиям МИДа в Китай, Монголию и Тибет Бадмаев знакомится, притом заинтересованно и скрупулёзно, с событиями, которые происходят в этих странах. Неоднократно побывав в Китае, он приходит к выводу, что правящая там маньчжурская династия скоро и неотвратимо должна пасть (в 1911 году, после Ихэтуаньского восстания, так и происходит). У Петра Александровича появляется твёрдое убеждение, что Тибет — ключ к Азии со стороны Индии, и если англичане завладеют этой высокогорной страной, на что направлена вся их восточная внешняя политика, то они будут иметь влияние с одной стороны на Туркестан, входящий в Российскую империю, а с другой — на Маньчжурию, и возникшая политическая ситуация позволит «туманному Альбиону» настроить против России весь буддистский мир. И у Петра Александровича Бадмаева, истинного российского державника, возникает грандиозный план.

   Свои соображения и предложения по этому поводу он излагает в пространной «Записке Александру Третьему о задачах русской политики на азиатском Востоке». Этот многостраничный труд датирован 13 февраля 1893 года. Надо заметить: документ сей с грифом «совершенно секретно» находился в личном архиве Романовых и был предан гласности только в тридцатые годы. И его, разумеется, не было среди тех материалов, которые были переданы Иосифом Джугашвили Гурджиеву — «для изучения».

   Вот лишь несколько извлечений из «Записки»:

   «Мы обязаны серьёзно взглянуть на Восток и явиться туда в активной роли, искать случая воспользоваться результатами нашей почти трёхвековой политики, позаботиться оградить Восток от влияния враждебных нам элементов и охранять свято наши интересы, так как культурно-творческое и нравственное наше влияние принесёт нам гораздо больше пользы, если мы воспользуемся нашими законными правами в более широких размерах с твёрдой уверенностью, что мы ничего не желаем, кроме спокойного и мирного развития описываемого района.

Для этого необходимо соорудить железнодорожную линию от Байкала к городу Ланьчжоу, в провинции Таньсу, которая лежит на реке Хуанхэ, на линии Китайской стены,— к городу, находящемуся на расстоянии 1500 верст от нашей границы. Постройка этой линии соединит Россию, можно сказать, с единственным пунктом, имеющим серьёзное торговое, политическое и стратегическое значение во всём мире. Ланьчжоу находится бок о бок с провинциями, производящими шёлк и чай, и является пунктом для торговли чаем с Монголией, Тибетом и со всеми среднеазиатскими государствами. Население города доходит до 1 ООО ООО человек. Отсюда будут течь вековые миллиардные запасы золота и серебра, лежащие под спудом двадцать с лишком веков.

При такой обстановке Сибирская железная дорога ( КВЖД. B это время уже было подготовлено всё для сооружения Транссибирской железнодорожной магистрали, которая была проложена в царствование Николая Второго ) сделается источником нашего обогащения и культурных успехов. Благодаря ей мы сможем избавиться от внешних долгов и, несомненно, образуется внутри государства крупный металлический фонд, так как Китай, с лишком двадцать веков проглатывающий серебро и золото всего мира ради самого золота и серебра, при новых условиях не в силах будет сохранить эти груды в примитивном состоянии. Европейцы хотя чуют богатства Китая, но в действительности не знают истинных размеров его в этой стране.

Вся торговля Китая попадет в наши руки, европейцы не в состоянии будут с нами конкурировать, несмотря на то что в их распоряжении водные пути, хотя и отличающиеся дешевизной, но громадное расстояние, тяжёлые условия морского перехода, трудность погрузки — всё это даёт возможность предсказать, что чай, шёлк и другие товары, отпускаемые Китаем с лишком на 300 миллионов, благодаря постройке новой линии, появятся во всех пунктах Европейского материка и Англии на пятнадцать дней ранее, чем если везти их прежним путём.

С проведением этой линии, очевидно, начнётся финансово-экономическое могущество России. Город Ланьчжоу — ключ к Тибету, Китаю и Монголии. Около этого города всегда разыгрывались политические вопросы. Отсюда тибетцы держали в страхе Китай. Чингисхан начал завоевание Китая с этого населённого пункта. Последнее восстание дунган (Дунгане — народ в Китае; восстание дунган против маньчжурской династии Цин произошло в 1862—1877 гг.. ) сосредоточилось в окрестностях этого города. Маньчжурская, ныне царствующая, династия серьёзно занимается укреплением этого города против монголов и тибетцев, угнетаемых ею до такой степени, что Монголия и Тибет или обратятся в пустыню, или все восстанут и попадут в руки европейцев. Следовательно, нет никакого сомнения, что беспорядки, которые ожидаются со дня на день, будут иметь место в окрестностях Ланьчжоу. Эти беспорядки, по всей вероятности, захватят всю Монголию и весь Тибет. В настоящее время с трудом можно проехать из Монголии в Тибет, не встретив разбойников. Послы Богдыхана часто подвергаются грабежам, и богдыханское правительство не имеет возможности защищать своих сановников и преследовать виновных. Понятно, если восстание начнётся при правильной организации, под влиянием и при помощи европейцев, то можно с уверенностью сказать: наш престиж на китайско-монголо-тибетском Востоке окончательно потеряется и мы навсегда лишимся тех нравственных, политических и материальных выгод, которые должны были принадлежать нам по праву.

Само собой разумеется, что прежде всего необходимо иметь ясное представление о политическом значении маньчжурского дома для китайцев, монголов и тибетцев и о престиже белого царя на всём Востоке.

...Теперь я постараюсь представить, насколько возможно наглядно, значение белого царя для всего Востока на основании легендарных и исторических данных, и, надеюсь, будет понятно для всякого русского человека, почему белый царь так популярен на Востоке и как ему легко будет пользоваться результатами вековой политики своих предков. Один бурятский родоначальник, по имени Шельдэ Занги, бежал из пределов Китая с 20 ООО семейств, но был пойман и казнён маньчжурскими властями в 1730 году на границе. Перед казнью он держал речь, в которой сказал, что если его отрубленная голова отлетит в сторону России (что и случилось), то вся Монголия перейдёт во владение белого царя. Монголы твердят, что при восьмом ургинском хутукте (Хутукта — вождь (др. монг.)) они сделаются подданными белого царя. Нынешний хутукта считается восьмым. Ургинский хутукта почитается монголами святым, как и далай-лама, и имеет громадное влияние на всю Монголию.

Ждут также появления из России белого знамени в Монголии в седьмом столетии после смерти Чингисхана, умершего в 1227 году. Буддисты считают белого царя перерожденцем одной из своих богинь — Дара Эхэ — покровительницы буддийской веры. Она перерождается в белого царя для того, чтобы смягчить нравы жителей северных стран. Легендарные сказания имеют гораздо большее значение в этих странах, чем действительные явления. Угнетаемые чиновным миром маньчжурской династии, монголы, естественно, крепко держатся преданий, обещающих им лучшее будущее, и с нетерпением ждут наступления его.

...Итак, народы Азии искали покровительства, защиты, дружбы и подданства России. Они относились и ныне относятся с энтузиазмом к царствующему в России дому и беспредельно преданы ему. Весь Восток симпатизирует России, и русского царя называют на Востоке как русские подданные — инородцы, так и чужеземцы белым царём-богатырём.

Лучшие русские люди, конечно, вполне понимали, что величие России зависит от следования взглядам и подвигам русских великих христианских мужей. Действительно, грамоты великих князей, царей московских и императора Петра на Восток писались в духе евангельского учения. С этими грамотами можно познакомиться в «Исторических актах» и дополнениях к ним, в «Собраниях государственных грамот и договоров», в истории Миллера, Фишера, Карамзина, Соловьёва, в житиях святых, в частности архиепископа Филарета Черниговского, в трудах Бантыш-Каменского, Словцова, архимандрита Милетия, Щеглова и в не изданных ещё рукописях, находящихся в Московском архиве, в портфеле Миллера «О бурятских делах».

Грамоты писались в Сибирь, на Восток Иоанном Грозным, Борисом Годуновым, патриархом Филаретом — сибирскому митрополиту Киприяну, царём Михаилом Фёдоровичем — служилым людям, находящимся в бурятских степях, и Петром Великим. ...К сожалению, в последнее время псевдопатриоты, не понимающие великого ассимилирующего назначения коренного русского народа, подняли под влиянием Европы вопрос о национальностях и стали распространять книги и брошюры о сепаратизме различных народностей, составляющих Россию. Эти псевдопатриоты сумели внушить легкомысленным людям идею об отсутствии национальной русской политики. Конечно, серьёзные представители власти, науки, печати и интеллигенции хорошо сознают, что подобные взгляды псевдопатриотов не только исторически неосновательны, но даже унизительны для самих русских.

Вот почему необходимо заботливо охранять историческое направление России на Востоке, подготавливать почву для успешного распространения православия и для усвоения русской культуры там инородцами, так как история указывает, что русская нация сумела ассимилировать окружающие инородческие племена без всякого насилия, благодаря установившимся разумным взглядам, которыми руководствовались великие князья, цари и императоры России.

На такой-то плодотворной почве, я уверен, будет легко окончательно привлечь на сторону России монголо-тибето-китайский Восток; тем более что для меня доступны все местности и масса лиц, которые могут сочувствовать предприятию. Я имею по всей Монголии, в Тибете, в Северо-Западном и Юго-Западном Китае своих проводников. Как только начнется правильная организация, я тотчас же найду возможность иметь сношения с важными пунктами и лицами, так как хоринские буряты и вообще пограничное население, в числе нескольких тысяч, разъезжают по различным местностям Монголии, Тибета и Западного Китая для разных целей: для торговли, для выпаса скота в Монголии, для получения образования в буддийских монастырях. ...Взятие Ланьчжоу так важно для изъяснённой цели, что к этому будет приступлено лишь тогда, когда достоверно станет известно, что подготовительная работа достаточна для полного успеха.

После взятия Ланьчжоу вся Монголия, Тибет, Западный и Юго-Западный Китай тотчас же примкнут к движению в качестве сторонников и пособников предприятия, которое для своего успеха может располагать военной силой около 400 ООО человек конницы. По заранее подготовленному плану Монголия, Тибет, Западный и Юго-Западный Китай будут разделены на округа; все чины маньчжурского дома будут заменены монголами, тибетцами и китайцами, назначенными туда для принятия, управления вооруженной силой, при поддержке местного, подготовленного заранее и сочувствующего делу населения. Затем, по подготовительному же плану, избранная монгольская, тибетская и китайская знать и знатные буддийские жрецы отправятся в Петербург просить белого царя принять их в подданство. Смотря по обстоятельствам, если принятое положение будет прилично и достойно имени белого царя, казаки, вообще наши забайкальские и амурские войска будут подготовлены официально принять участие по указанию. Военная сила, действовавшая в Ланьчжоу, в Монголии и Тибете, увеличенная, как уже сказано выше, до 400000, разделённая на две части, подвинется с юга и с севера к берегам Тихого океана, чтобы овладеть главными прибрежными пунктами, не допуская никаких грабежей и резни, сопровождающих вообще восстания в Китае, так что жители пройденного района будут спокойно продолжать свои занятия, поэтому сочувственно отнесутся к войскам и оценят их. Маньчжурские власти заменят благонадёжные местные уроженцы, во главе которых будет стоять образованный по-китайски, знающий местное наречие монгол, который употребит все усилия, чтобы удержаться на своём посту и сделаться популярным в глазах местного населения, испытывающего только гнёт и насилие чиновников маньчжурской династии. Все маньчжурские гарнизоны, встреченные на пути этого движения, будут рассортированы, рассеяны и отправлены в отдалённые местности. При удаче, ранней весной того же года, ещё до появления европейцев, уже установится новый порядок вещей, желательный для самих подданных Победоносной империи и для дела, то есть возможность присоединения к России монголо-тибето-китайского Востока.

После взятия Ланьчжоу на местные средства, при помощи многочисленного, трудолюбивого и способного на земляные работы населения, будет начата, одновременно в различных местах, земляная работа для железной дороги от Ланьчжоу до Байкала. Помещение и продовольствие для этого огромного количества неприхотливых рабочих будут обеспечены монголами, которые перекочуют со своим скотом и юртами к линии строительства и, таким образом, совершенно обеспечат рабочих. Десять человек будут помещены в одной юрте; молочные продукты, кирпичный чай, баранина будут в изобилии, продукты из растительного царства станут доставляться на верблюдах из Западного Китая и России.

Подготовительная работа возьмёт больше всего времени — от 3 до 5 лет, ибо необходимо для успеха, чтобы все детали были выяснены. В этом периоде времени должны быть сделаны изыскания тех местностей и пунктов Забайкальской области, из которых будет удобнее провести железнодорожную линию к Ланьчжоу. Затем самое действие должно быть совершено быстро, решительно и смело, так что, будучи начато приблизительно в октябре месяце, должно быть окончено в мае.

По взятии Ланьчжоу из этого укреплённого пункта, который легко сделать неприступным, можно иметь безусловное влияние на все дела Востока, особенно на провинцию Сычуань. Европейский дипломатический корпус и представители современной стратегии, к счастью, не усвоили ещё всемирного значения города Ланьчжоу как политического, стратегического и торгового центра Азии и ещё незнакомы с обаятельной силой имени белого царя на монголо-тибето-китайском Востоке, против которой, по неизбежным обстоятельствам, европейцы и маньчжурская династия должны будут принять серьёзные и активные меры, как только фактически убедятся в этом.

Было бы непростительно со стороны России ждать пробуждения своих естественных соперников. Вот почему я уверен, что, при быстроте предполагаемых действий, именно в настоящее время, пока ещё не готова Сибирская железная дорога, маньчжурская династия и европейцы не успеют принять надлежащих мер, противодействующих моим планам...»

На этом впечатляющем документе стоит вполне благожелательная резолюция Александра Третьего:

   «Всё это так ново, оригинально, что с трудом верится в возможность осуществления. Однако дух захватывает».

   Действительно захватывает. Да ещё как!..

   В начале 1900 года секретарём Петра Александровича Бадмаева на поприще тибетской медицины стала Елизавета Фёдоровна Юзбашева, старшая дочь штабс-капитана Кавказского корпуса русской армии. С 1903 года Елизавета Фёдоровна уже заведовала аптекой тибетских лекарственных трав в имении Бадмаева на Поклонной горе. В 1905 году стала женой Петра Александровича Бадмаева и была ему не только преданным другом, матерью его детей, но и незаменимой помощницей — до последнего мгновения жизни Бадмаева на этой земле.

   Далее в дневнике Георгия Ивановича Гурджиева записано:

   «На следующее утро, 12 марта 1901 года, в десять часов я был у «Того, который...» в его новом убогом жилище. Он ждал меня и встретил вопросом:

   — Прочитал?

   — Прочитал.

   — Изучил? — Иосиф Джугашвили напряжённо смотрел на меня.

   — Изучил,— начиная злиться, ответил я, понимая, что злость сейчас — самый худший советчик.

   — Не нервничай, Георгий. Мы с тобой обсуждаем очень важный вопрос. Очень! Скажи, какие у тебя впечатления?

   — О чём?

   — Не о чём, а о ком.— Иосиф бесшумно прошёлся по комнате, и только тут я обратил внимание на большой дорожный сундук, который стоял у двери.— Да, да! Я тоже уезжаю из Тифлиса. Обстоятельства изменились.

   «Тоже,— с раздражением подумал я,— значит, вопрос о том, что я еду в Петербург, не подлежит обсуждению. Ну, это мы ещё посмотрим!..»

   — Я спрашиваю: какое у тебя сложилось впечатление о господине Бадмаеве?

   — Это потрясающий человек! — искренне воскликнул я.

   — И что тебя в нём потрясло,— Иосиф усмехнулся,— больше всего?

   «Родство с Чингисханом!» — молнией сверкнуло в моём сознании.

   — Можешь не отвечать. Я знаю.— Коба стоял у окна, ко мне спиной, разглядывая то ли фотографию своей матери, то ли двор.— Тебя потряс... один примечательный факт в биографии тибетского врача. А именно: то обстоятельство, что он из рода Чингисхана!

   «Он знает о троне...» — испытав внезапный страх, подумал я. «Тот, который...» резко повернулся и теперь смотрел на меня. Его глаза пылали зеленоватым огнём, и в них не было видно зрачков, будто они расплавились в этом неестественном пламени. Мне стало жутко.

   — Да,— тихо и буднично, как бы успокаивая меня, сказал Иосиф Джугашвили.— Я знаю о троне Чингисхана, о той космической силе, которая заключена в нём. И о том, что именно от тебя я должен получить его. Молчи! Не задавай никаких вопросов!

   Действительно, вопрос: «Ты тоже встречался с Великим Посвящённым?» — уже готов был сорваться у меня с языка.

   — Мне был вещий сон.— Коба усмехнулся, пытаясь скрыть иронию.— Жаль, Георгий, очень жаль, что мы вместе не можем отправиться в этот поход... В участии в нём мне отказано.

   Я молчал, не зная, что сказать.

   — А теперь слушай меня внимательно. Этот тибетский знахарь может субсидировать военную экспедицию в Тибет.

   — Почему военную? — вырвалось у меня.

   — Вот! — Коба возбуждённо засмеялся.— Ты попал в точку! В бумажках, которые я дал тебе, нет этих сведений о генерале Бадмаеве.

   — Он генерал? — удивился я.

   — Да, он действительный статский советник и генерал. Вот что нам известно,— на слове «нам» было сделано ударение,— об этом человеке. Во-первых, он страшно, баснословно богат. Со знатных вельмож, которые у него лечатся, он дерёт порядочные денежки. Плюс всяческие тибетские лекарства в его аптеке. А во-вторых... он вместе с правительством затевает какую-то военную аферу в Китае или в Монголии...

   Вместе с правительством? – не удержался я от вопроса.

   Ну… если исходить из того, что нам известно, не целиком всё правительство в курсе дела.— Иосиф опять быстро и бесшумно прохаживался по комнате из угла в угол.— Но отдельные министры и уж во всяком случае господин министр финансов Сергей Юльевич Витте — в курсе. И то, что намеревается предпринять доктор Бадмаев на восточных границах России, финансируется из государственной казны.

   — Хорошо! — воскликнул я.— Но при чём тут наша экспедиция? С какой стати...

   — А вот с какой стати,— яростно, нетерпимо перебил меня «Тот, который...», подойдя вплотную,— нам предстоит придумать. Где-то под Читой у Бадмаева лагерь, оттуда ведётся вся подготовка к задуманному Петром Александровичем: в Китай, в Монголию, в Тибет отправляются всяческие экспедиции, торговые и культурные миссии, военные отряды... Не перебивай! Отвечаю на твой вопрос: в Министерстве финансов, в ближайшем окружении Витте, работает наш человек. Нам для Бадмаева надо придумать некую легенду, миф — назови как хочешь. Экспедиция в Тибет... Да, да! За троном Чингисхана, его далёкого великого предка. Главное, добраться до трона, а там...— Иосиф Джугашвили хищно улыбнулся и облизал губы.— Вот для этого ты и едешь в Петербург!

   — Но почему в Петербург, а не в Читу?

   — Бадмаев, скорее всего, сейчас в Питере. А если в Чите, из Петербурга отправишься туда. В Питере тебя встретит Глеб Бокий. Это наш человек — кстати, тифлисец. От него всё узнаешь, он тебя сведёт с кем надо...— Джугашвили задумался, снова отвернувшись к окну.— И вот что... Только Бокий в курсе: он знает про трон. Для остальных товарищей деньги, которые мы получим от Бадмаева,— партийные. Они — на революцию. А трон — это только наше с тобой и Глеба Бокия дело. Ты понял?

   — Разумеется...

   — Как и что, сориентируемся на месте. Лишь бы получилось.— Коба подошёл к кровати, вынул из-под подушки свёрток, упакованный в газету, протянул его мне: — Деньги на дорогу и жизнь примерно в течение года.— Он засмеялся.— Из партийной кассы. Хотя ты мог бы обойтись и своими. Документы, адреса, инструкции, как и что. И билет на завтрашний поезд в Москву. Там пересядешь в питерский поезд. Всё понятно?

   — Да, всё понятно...

Весна 1901 года.

   Я впервые ехал в Центральную Россию. И не куда-нибудь, а в обе столицы, сначала в Москву, потом — в Санкт-Петербург. Я был переполнен любопытством: оправдаются ли те мысленные образы этих двух великих городов Российской империи, что сложились в моём воображении? А его питали русская литература, русское образование, которое я получил, общение с моими учителями и наставниками, друзьями-одногодками в Александрополе и Карсе — все они в основном были русскими.

   И теперь, на склоне лет ( я пишу эти строки весной 1949 года ) я могу сказать, что мои детство и юность (особенно юность) неразрывно связаны с Россией, русской культурой и историей, я — по духу, первоначальной вере, воспитанию — гражданин Российской империи, вернее, у меня тройное гражданство – российское, кавказское и восточное.

   Москвы я не увидел. Среди документов вместе со значительной суммой «партийных денег, полученных от Иосифа Джугашвили, оказалась подробная инструкция; в ней, в частности, говорилось, что, прибыв в Москву на Курский вокзал, я должен тут же взять извозчика и мчаться на Николаевский вокзал — в моём распоряжении два с половиной часа; в Питер поезд-экспресс «Пётр Первый» отправляется в 23.45, и билет мне надлежит купить в мягкий вагон первого класса, под номером шесть. В инструкции говорилось: «Именно у этого вагона в С.-П. тебя встретят».

   Поезд в Москву прибыл вечером 14 марта 1901 года. В древней российской столице была ещё зима, густо валил снег, в метели расплывались круги фонарей на дощатом перроне, меня подхватила и понесла толпа прибывших и встречающих — толкотня, гвалт, суматоха. Резко, угарно пахло паровозной топкой. Никогда прежде мне не приходилось оказываться в таком плотном людском скопище — я растерялся, почувствовал себя беспомощным, никому не нужным... Влекомый московской вокзальной толпой, я нёсся куда-то, пока не уткнулся в кожаный фартук с медной бляхой, и кто-то бородатый и пригожий сказал:

   — Не подсобить ли, господин хороший?

   Передо мной стоял огромный, богатырского сложения детина — московский носильщик.

   — Мне бы извозчика. Надо на Николаевский...

   — Мигом исполним! Всё будет в лучшем виде.

   И через несколько минут я уже сидел в извозчичьей пролётке, ноги укутаны тёплым пледом, дорожный чемодан рядом, за подкладкой пальто — заветная карта Тибета с римской цифрой V. Я окончательно успокоился.

   — Пошёл, пошёл, соколик! — Извозчиком оказался молодой парень, несколько разбойного, залихватского вида.— Не сомневайтесь, барин! — Он, натянув вожжи, похлопал ими по бокам крупного, сильного мерина серой масти в яблоках.— Доставим как надо! Не опоздаете!

   И вечерняя Москва, утонувшая в густом мокром снегопаде, завращалась вокруг меня, промелькнула, как в пёстром праздничном сне: огни, встречные извозчики и редкие легковые машины, яркие витрины магазинов, толпы на тротуарах, силуэты церквей, колокольный звон, и вдруг, неожиданно, тёмные пустынные переулки, подслеповато-розово светятся оконца маленьких домиков, утонувших в сугробах. Поворот — и опять нарядная просторная улица, вся в огнях и движении. Моя первая мимолётная встреча с Москвой оставила в душе — на всю жизнь — ощущение лёгкости и праздника. И сейчас я утверждаю: такова была аура этого самобытного, ни на одну столицу мира не похожего города в начале двадцатого века.

   Да, мы успели вовремя: до поезда «Пётр Первый», когда я оказался на Николаевском вокзале, оставалось чуть меньше часа. Билет в нужный мне шестой вагон был приобретён немедленно, и за полчаса до отбытия я вошёл в своё купе на одну персону, которое просто ошеломило меня своей роскошью: широкий мягкий диван, покрытый тёмно-коричневым плюшевым одеялом, огромное зеркало в двери (отразившись в нём, я, не скрою, себе понравился: загорелый, крепкий молодой человек в модном чёрном пальто, с белым кашне, в широкополой шляпе); ярко блестели медные ручки двери, на столике, покрытом хрустящей скатертью, красовалась под бледно-голубым абажуром электрическая лампа.

   «Ничего себе! — думал я, озирая всё это великолепие.— Вот, оказывается, в каких условиях совершают свои путешествия господа... нет, товарищи революционеры...»

   И тут в дверь постучали.

   — Да, пожалуйста! — несколько удивлённо сказал я. Кто бы это мог быть? Ведь в Москве я никого не знаю.

   Дверь отодвинулась в сторону, и в возникшем проёме передо мной предстал генерал в белых перчатках, который оказался проводником; но уж больно красив был его служебный мундир с жёлтыми лампасами на брюках.

   — Добрый вечер, сударь! — сказал он приветливо.— Через десять минут отправимся. Ужинать изволите в вагоне-ресторане или закажете сюда, в своё купе-с?

   От неожиданности и с перепугу я заказал ужин «сюда». Никогда не забуду тот свой ужин в вагоне первого класса поезда «Пётр Первый», который уже мчался через зимнюю вьюжную ночь в северную столицу государства Российского. Этот великолепный ужин мне принёс официант в белом кителе, и моя трапеза состояла из салата «оливье» с хреном, горячего судака с польским яичным соусом, бутылки французского рислинга и чёрного кофе с пирожными наполеон. За этот роскошный ужин я с особым удовольствием заплатил изрядную сумму из «партийных денег». Сейчас я смутно вспоминаю, что этим безумным расточительством я мстил Иосифу Джугашвили. За что? Есть ли тут логика?.. Как я сладко спал в ту ночь под монотонный стук вагонных колёс в тёплом, уютном купе! Неплохо, господа, совсем неплохо быть революционером-подпольщиком и совершать конспиративные вояжи на «партийные деньги»!

   Поезд прибыл в Санкт-Петербург рано утром, и, как только я вышел из вагона в серую, промозглую неопределённость, в которой расплывчатыми бледными лунами плавали фонари, возле меня тут же появился высокий, смуглый молодой человек в длинном чёрном кожаном пальто на лисьем меху и в кожаной шляпе.

   — Товарищ Гурджиев? — тихо спросил он.

   — Да, это я.

   — Глеб Бокий.— Рукопожатие было коротким и сильным.— Пошли!

   Привокзальная площадь была забита извозчиками. Глеб подвёл меня, как я понял, к кому-то из своих.

   — Поехали, Аркадий.

   В голосе его звучал приказ. Я ехал как зачарованный и очнулся, только когда увидел, что мы медленно въезжаем под тёмную арку большого многоэтажного дома. Мы оказались во дворе-колодце, замкнутом такими же серыми домами-громадинами, как тот, сквозь который проехали только что; мы остановились у одного из парадных.

   — Приехали, Георгий,— сказал Глеб и первый спрыгнул на землю.

   Подхватив свой чемодан, я последовал за ним. Тёмное парадное. Воняет кошками. Лестничные марши не убраны, затоптаны, такое впечатление, что их никогда не убирают. Мы поднимаемся вдвоем, Глеб Бокий и я. Извозчик остался на улице.

   — Нам на какой этаж? — спросил я.

   Глеб не ответил, и только когда мы остановились перед обшарпанной дверью без номера на площадке шестого этажа, он, придвинувшись ко мне вплотную, сказал тихо:

   — Вот что, Георгий. Не задавай лишних, необязательных вопросов — ни мне, ни другим. Вообще лучше всего меньше говорить.— Он скупо улыбнулся. (У Глеба Бокия были ослепительно белые ровные зубы, которые впоследствии выбьют опричники товарища Сталина перед тем, как по приказу Кобы его «лучший тифлисский друг» будет поставлен к стенке.) — Молчание, как известно, золото. Пока сообщаю тебе главное: доктора Петра Александровича Бадмаева нет в Петербурге. Он в своём базовом лагере, где-то под Читой, или на Байкале. Сейчас место его пребывания уточняется. И когда нам станет известно, где Бадмаев, и будет разработан план операции,— ты отправишься туда. А пока,— Бокий четырежды стукнул в дверь, три раза быстро, без пауз, четвёртый после промежутка в несколько секунд,— осмотришься, отдохнёшь. Собрав всю возможную дополнительную информацию, вместе что-нибудь придумаем — надеюсь, дельное.— Он опять улыбнулся.

   Дверь открыла молодая заспанная женщина, неопрятная, непричёсанная, с поблёкшим бледным лицом, в длинном, явно давно не стиранном халате, в стоптанных меховых тапках на голых полных ногах; во рту её исходила струйкой дыма папироса. Без всякого интереса взглянув на меня карими, с поволокой глазами, она сказала:

   — Здравствуйте. Проходите.— И пошла по коридору в глубь квартиры. В её походке было что-то утиное.— Глебушка! — Она повысила голос.— Комната Зайца. Его три дня не будет. Я там чистое постелила. Завтрак на кухне.

   Глеб распахнул передо мной вторую дверь по правой стороне коридора (их было по три с каждой):

   — Проходи.

   Мы оказались в небольшой комнате, убранство которой состояло из голого стола без скатерти или клеёнки, с чёрными кругами от сковородок и кастрюль, продавленного старого кресла в углу и широкого, с валиками дивана, на котором действительно было постелено: чистая простыня, а поверх небрежно брошены большая подушка в ослепительно белой наволочке и грубое, серое солдатское одеяло, сложенное вчетверо.

   — Сейчас на кухне позавтракаем,— сказал Бокий,— и отдыхай с дороги. Товарищи соберутся в десять часов.

   Несколько вопросов у меня к Глебу было, но я сказал:

   — Я в поезде позавтракал, так что ешь без меня.

   — Как знаешь. В твоём распоряжении,— он вынул из кармана брюк часы-луковицу на серебряной цепочке, щёлкнул крышкой,— два часа пятнадцать минут. Клозет — в конце коридора, первая дверь направо.— И он исчез.

   Я прошёлся по комнате, остановился у окна. Оно было без штор или занавесок. Напротив, почти совсем рядом,— серая унылая стена с чёрными квадратами окон; над крышами — серое, медленно клубившееся тучами небо, в котором ощущалась мокрая тяжесть. Я заглянул вниз: там ли ещё извозчик, доставивший нас сюда? Нет, двор был пуст. Не раздеваясь, только сняв ботинки, я лёг на диван поверх одеяла. Диван был мягким, податливым, легко пружинил – вверх – вниз, вверх –вниз…

   Разбудил меня Глеб, энергично встряхнув за плечо:

   — Просыпайся! Все собрались!

   -Который час?

   -Пять минут одиннадцатого.

   Ничего себе! Я проспал больше двух часов! Пролетели как один миг. Куда девается для спящего человека время?

   Мы вошли в большую квадратную комнату, в центре которой стоял круглый стол, на котором помещался огромный медный самовар; вокруг него стояли стаканы в подстаканниках, разномастные чашки на блюдцах, пузатый заварной чайник, накрытый грязной, захватанной «матрёшкой», сахарница, и прямо на скатерти коричневой горкой были насыпаны пряники. Над столом висела большая люстра, вся из прозрачных подвесок, наверное, хрустальная, и была зажжена: за двумя окнами, которые были задёрнуты полупрозрачными занавесками, совсем нахмурилось, и было похоже на вечер.

   В комнате оказалось человек десять — двенадцать, все молодые, моего возраста или чуть постарше; среди них три девушки, и одна из них, светловолосая, в очках, с очень строгим, сосредоточенным лицом, сидела за отдельным маленьким столиком у окна, обложенная листами бумаги, и что-то увлечённо писала. Разместились кто где: вокруг стола на венских стульях, на двух диванах, кто-то на подоконнике; двое, судя по смуглым лицам, кавказцы, сидели прямо на полу у стены. Было накурено. Стоял негромкий гул голосов.

   Когда мы с Глебом Бокием вошли, мгновенно стало тихо, все повернули головы в нашу сторону, я встретил внимательные взгляды, которые объединяло нечто общее. Сейчас я определяю это «нечто» одним словом: настороженность.

   — Ну вот,— сказал Бокий,— все в сборе. Начнём, товарищи.

   И я понял, что он тут главный, «вождь», как Иосиф Джугашвили в Тифлисе.

   — Татьяна, вы ведёте протокол. Вы готовы?

   — Да, да, Глеб Иванович! — несколько суетливо сказала блондинка за своим столиком.— Я готова.

   — Представляю вам нашего нового товарища из Тифлиса. Рекомендация Кобы, что, надеюсь, в комментариях не нуждается. Итак, Георгий Гурджиев. Прошу любить и жаловать!

   Мне ничего не оставалось, как изобразить нечто вроде общего поклона. Глеб Бокий подошёл к единственному пустому стулу, который, очевидно, предназначался для него, взялся за спинку и обвёл комнату требовательным взглядом. Мгновенно все стихли.

   — Итак, товарищи,— мой новый руководитель заговорил спокойно, твёрдо, ровно, без всяких интонаций,— на повестке дня у нас единственный вопрос: партийная касса. Она фактически пуста. Нами разработана и готова к запуску программа эксов. Но вы всё понимаете: это крайняя, экстраординарная мера. Экспроприация денежных средств, прежде всего в банках, операция, сопряжённая с риском и возможными жертвами.

   — Плюс уголовно наказуемая,— сказал кто-то.— Или петля, или каторга.

   В комнате задвигались, зашумели.

   — Мы что, товарищи,— с дивана поднялась смуглая девушка в длинном чёрном платье (в её облике было что-то монашеское),— мы что — бандиты с большой дороги?

   Глеб Бокий нахмурился; было видно, с какой силой он сжал спинку стула.

   — Мы революционеры! — резко, даже грубо сказал он.— А бандиты заседают в Государственном Совете и прохлаждаются в Царском Селе! — Он поднял руку, повелительным жестом останавливая начавшийся было шум.— Всё! Никаких дебатов на эту тему! Повторяю: программа эксов в стадии разработки. Коли им настанет срок, обсудим, проголосуем, примем решение. А сейчас вроде бы мы нащупали ещё один источник пополнения партийной кассы. Вы о нём знаете пока что из частных, приватных разговоров. Теперь конкретно. Товарищ Крот! Прошу!

   «Да они здесь под конспиративными кличками! — подумал я.— А Крот, наверное, тот самый «свой человек» в ближайшем окружении министра финансов Витте...» Кротом оказался полный невысокий человек с розовым интеллигентным лицом, и всё в его облике было в меру и опрятно. Встав рядом со стулом, на котором прочно устроился Глеб Бокий, Крот (потом я узнал настоящее имя этого человека: Викентий Павлович Захаревский) заговорил высоким, контрастирующим с его полнотой голосом:

   — Первое, что я имею донести собранию,— это следующее. Установлено место в Забайкальской губернии, где находится база доктора Бадмаева: Чита. Впрочем, это даже не база, а отделение фирмы «Торговый дом П. А. Бадмаева и К°», который существует здесь, в Петербурге, притом вполне официально. История этого дома, уважаемые гос... простите, уважаемые товарищи, началась относительно давно. А именно в 1894 году...

   — Нельзя ли покороче? — перебил Бокий, недовольно поморщившись.— Без дальних исторических исследований?

   — Нельзя,— невозмутимо возразил Крот.— Если вас интересуют финансы доктора Бадмаева, нельзя.

   — Хорошо, хорошо, продолжайте! — быстро согласился Глеб.

   Однако Крот молчал, о чём-то сосредоточенно размышляя. Было слышно, как по бумаге скрипит перо белокурой Татьяны, которая корпела над протоколом подпольного собрания.

   — Итак,— наконец заговорил Викентий Павлович,— в 1894 году был создан «Торговый дом П. А. Бадмаева и К°». Обратите внимание — торговый! То есть финансовый. Для чего он создан? И на какие средства? Вот что мне удалось узнать из самых разрозненных источников и бесед с крупными чинами Министерства финансов, включая господина Витте. Ещё в 1893 году Пётр Александрович Бадмаев подал тогдашнему императору Александру Третьему, с которым у доктора были почти дружеские отношения, «Записку» о положении дел на восточных границах России, то есть с Монголией и Китаем; в «Записке» упоминался и Тибет. Содержание её неизвестно, с грифом «совершенно секретно» она хранится в архиве. Но дело в том, что «Записку» передал императору министр финансов, то есть Сергей Юльевич. Тогда — как и сейчас — он курировал и курирует внешнюю политику Российской империи на Востоке. В «Записке» наверняка содержались некие экономические предложения. Дело в том, что как раз в ту пору разрабатывался грандиозный проект Великой восточной железной дороги, и один из вариантов заключал в себе предложение провести её через территорию Китая, подписав соответствующий договор с маньчжурским правительством. Нет никаких сомнений в том, что будущая железная дорога сулила огромные экономические выгоды, прежде всего торговые. И, очевидно, в «Записке» доктор Бадмаев изложил предложения в этом аспекте. Но, думаю, там присутствовало и нечто другое, политическое, или, если угодно, территориальное. Впрочем,— остановил себя Крот,— я забегаю вперёд. Да, господин Бадмаев ( это надо подчеркнуть ) наверняка лучший знаток восточных государств-соседей России, предлагал некий экономический прожект и вознамерился, коли получит поддержку, сам возглавить его осуществление. Для этого, естественно, требовались средства, капиталы. Тибетский доктор запросил у императора два миллиона русских золотых рублей — для начала.— Кто-то присвистнул; по комнате прокатился изумлённый шорох.— И, представьте себе, он получил от Александра Третьего, правильнее сказать, из государственной казны запрашиваемые два миллиона, причём этот шаг горячо поддержал министр финансов. Видите ли, Сергей Юльевич в своей восточной политике, как он её понимает,— державник, экспансист. Крот умолк, досадливо всплеснув руками. – Опять! Опять я тороплю события…Словом, в девяносто третьем российскому императору подаётся «Записка» Бадмаева, в конце этого же года Пётр Александрович получает два миллиона золотых рублей. В 1894 году возникает «Торговый дом П. А. Бадмаева и К°» и его отделение в Чите, куда наш доктор отбывает, и почти год длится там его бурная деятельность, о которой у меня самые разрозненные сведения, и потому...

   — Нельзя ли всё-таки,— не выдержал Глеб Бокий,— ближе к нашему времени? К текущему моменту?

   — Ещё минутку терпения. Да, осуществление некоего экономического проекта на восточных рубежах империи, с расчётом на прокладку дороги из центра России к Тихому океану, продолжалось год, доктор Бадмаев жил и работал в Чите, посещал Монголию и Тибет. Он также совершил поездку в Пекин и пробыл там довольно долго. Но... начавшаяся в 1895 году японско-китайская война если не приостановила бадмаевское восточное дело, то уж наверняка законсервировала его. Пётр Александрович объявляется в Петербурге. Однако после окончания военных действий и подписания мирного договора между Китаем и Японией вояжи в Читу доктора Бадмаева возобновляются. И вот, Глеб Иванович,— докладчик сделал легкий поклон в сторону Бокия,— мы подошли к сегодняшнему дню, или, как вы изволили выразиться, к текущему моменту. Примерно полгода назад Бадмаев подал ещё одну «Записку» царю, то есть уже Николаю Второму, всё по той же восточной проблематике, в развитие идей, изложенных отцу царствующего императора. И что там содержится, я могу вам доложить конкретно, потому что, во-первых, «Записка» опять подавалась через Витте, он снова во всём поддержал Бадмаева, и, во-вторых, она была сопровождена кратким комментарием министра финансов. Этот документ проходил через меня. Я познакомлю вас лишь с небольшим отрывком из него — Крот извлек из кармана сюртука лист бумаги, развернул его.— Вот что пишет Витте Николаю Второму: «Ваше величество! Прошу обратить особое внимание на сведения из Лхасы, полученные Бадмаевым от своих агентов, находящихся в Тибете. Он, в частности, пишет: «...очевидно, Англия желает взять Тибет». И предлагает: «Следует теперь же послать туда (в Тибет) две тысячи человек, хорошо вооружённых, и помочь тибетцам противостоять англичанам». И добавляет: «...B Тибете на каждом шагу золотые россыпи...»

   -Кто добавляет? – раздался чей-то голос. – Пётр Александрович Бадмаев добавляет в своём письме к царю?

   - Какие, госпо… фу ты! – какие вы, товарищи, однако, несообразительные! Далее Сергей Юльевич пишет: «Приемлю долг всеподданнейше доложить Вашему императорскому величеству, что установлению через посредство «Торгового дома П. А. Бадмаева и К°» сношений со столицей Тибета Лхасой я, со своей стороны, придаю огромное политическое значение. До сих пор в Лхасу, насколько мне известно, ещё не проникали европейцы. Смелый и мужественный Пржевальский, пересекший Китай по всевозможным направлениям и не знавший никаких преград, должен был отказаться от давно лелеемой им мысли проникнуть в Лхасу, так как встретил настойчивое противодействие со стороны местных властей. Ныне же посланные Бадмаевым буряты, хотя открыто именовали себя российскими подданными, проникли в Лхасу и были там очень ласково приняты. По своему географическому положению Тибет представляет, с точки зрения интересов России, весьма важное политическое значение. Значение это особенно усилилось в последнее время — ввиду настойчивых стремлений англичан проникнуть в эту страну и подчинить её своему политическому и экономическому влиянию: Россия, по моему убеждению, должна сделать всё от неё зависящее, чтобы противодействовать установлению в Тибете английского влияния, а если удастся — и при Божеском благословении,— присоединить к себе эту горную страну, расположенную в сердце Азии. И в этой связи я горячо поддерживаю все предложения и прожекты П. А. Бадмаева».— Викентий Павлович Захаревский, свернув лист бумаги, сунул его в карман сюртука.— Вот таким образом, господа! А, дьявол! Напасть какая-то! Привычка: в министерстве все господа да господа! Приношу извинения. Вот таким образом, товарищи.

   — Всё? — спросил Глеб Бокий осторожно, даже деликатно.

   — По фактам экономического и политического характера — всё. Только позвольте в заключение несколько собственных соображений. Да! Чуть не забыл! После «Записки» Бадмаева, о которой только что шла речь, Николай Второй, естественно, из казны государства Российского отвалил тибетскому доктору на его «прожекты» изрядную сумму. В «Записке» наверняка Пётр Александрович о сём ходатайствовал. Думаю, сумма не меньшая, чем та, которую получил Бадмаев от Александра Третьего.— По комнате опять прошелестел нервно-возбужденный шумок.— Резюме — прошу прощения, моё личное. Первое: в обеих «Записках» Бадмаева присутствует некий военный план...

   — Какой? Объявление войны Китаю?

   — И откуда это видно? — посыпались вопросы со всех сторон.

   — Думаю,— невозмутимо, спокойно сказал Крот в быстро наступившей тишине,— план более грандиозен. Не просто объявление войны. То, что Бадмаев предлагает присоединить к России Тибет, видно из комментария министра финансов. А присоединение одного государства к другому возможно только военным путём. Убеждён, что в обеих «Записках» содержится предложение точно таким же образом поступить с Монголией и Китаем, во всяком случае, со значительной его частью, примыкающей к границам Российской империи...

   В комнате поднялся шум.

   — Да откуда вы это взяли?

   — Доказательства! Где доказательства?

   По круглому лицу Викентия Павловича блуждала страдальческая улыбка, которую можно было прочитать так: «Какие же вы все олухи и беспросветные идиоты!»

   — Документальных доказательств у меня нет. Повторяю! — Крот слегка повысил голос. Было видно, что терпению его приходит конец.— Я изложил вам свои личные соображения. Они — результат анализа косвенных документов, касающихся затеи Бадмаева... Кстати! Обращаю ваше внимание на примечательный факт: в газетах о деятельности фирмы «Торговый дом П. А. Бадмаева и К» вы не найдёте ни слова — всё держится в строжайшем секрете. Но, как говорится, шила в мешке не утаишь: сплетни, кулуарные разговоры, в том числе и на самом высоком уровне... И можно в этом потоке сомнительной информации услышать слова «афёра Бадмаева». Но я о другом... Так вот, из косвенных документов, которые проходят через Министерство финансов и в том числе через мои руки, можно установить, что на границе с Китаем и Монголией активизировалась деятельность наших высоких военных чинов. А к нам, и, насколько мне известно, в другие министерства тоже, достаточно часто наезжают представители доктора Бадмаева, которых интересуют вещи весьма характерные: партии оружия, специфическое обмундирование для преодоления неприступных скал, желание получить инструкторов из-за границы, специалистов по ведению войны в горных условиях и прочее в том же роде. Согласитесь: вывод о том, к чему готовится энергичный Пётр Александрович, напрашивается сам собой.

   Примолкшее конспиративное собрание взорвалось одобрительными репликами:

   — Действительно!

   — Похоже на правду!

   — Ну и пройдоха этот Бадмаев!

   — А теперь второе, что я хочу сказать.— Викентий Павлович покашлял в кулак, и тут же стало тихо, а я подумал: «Какой же умница этот Крот!» — Перехожу к тому, ради чего, если я правильно понимаю ситуацию, и затеяно сегодняшнее наше собрание.

   Господин Захаревский пристально, изучающе посмотрел на меня.

   — Мы вас внимательно слушаем! — сказал Глеб Бокий, голос его был полон нетерпения.

   — От доктора Бадмаева к нам, то есть в Министерство финансов, и, полагаю, в другие высокие государственные ведомства постоянно приходят или его личные письменные запросы, или их высказывают бадмаевские гонцы: посоветуйте, порекомендуйте знающих надёжных специалистов по таким-то вопросам, отраслям, готовы заключить контракты на самых выгодных условиях. И я обратил внимание, что помимо специалистов в военной, строительной, торговой областях постоянно идут запросы: нужны историки-востоковеды, археологи, журналисты и так далее. То есть люди, связанные с культурой, историей, в целом с гуманитарной сферой.— Викентий Павлович повернулся к Бокию: — Из нашей предварительной беседы, Глеб Иванович, я понял, что именно в этой увлекательной сфере мы попытаемся предложить господину Бадмаеву нечто, дабы под это «нечто» получить кредит, который целиком или частично будет превращён в партийные деньги.

   — Да, это так,— сказал маленький революционный вождь, хмурый и явно чем-то озабоченный.

   — В таком случае — моё предложение,— закончил Викентий Павлович Захаревский своё выступление,— к доктору Бадмаеву надо явиться в Читу с неким гуманитарным проектом, связанным с Востоком и осуществление этого проекта должно потребовать больших средств...

   — Огромных средств! — воскликнул Глеб Бокий.

   — Пусть так,— снисходительно улыбнулся Крот,— огромных средств. Вот теперь окончательно всё. Благодарю вас за внимание, господа! Фу ты, дьявол! Прямо наваждение... Благодарю за внимание, товарищи!

   Господин Захаревский сел на свой стул у окна и сразу погрузился в некую меланхолию. Весь его вид говорил: «Господа! Как мне с вами скучно и неинтересно!» Глядя на него, я подумал о двух вещах. Первое: «Почему он с ними? Вернее, с нами?» — поправил я себя. Ответа на этот вопрос не было. Второе (и сердце моё заколотилось учащённо и жарко): «Пётр Александрович Бадмаев обязательно заинтересуется троном Чингисхана, своего дальнего прапрапра... Не может не заинтересоваться! И прав Крот: нужен впечатляющий и замаскированный проект о троне. То есть в нём должны быть замаскированы наши интересы. Нет, не так! Есть интересы партии: пополнить деньгами свою кассу. И наши с Иосифом Джугашвили интересы — завладеть троном Чингисхана. Завладеть во что бы то ни стало!.. Знает ли о троне Крот? Ведь перед этим собранием он приватно беседовал с Глебом Бокием...» Я не узнавал себя: во мне разбушевалась могучая яростная энергия — действовать! Немедленно действовать! И поднималась густая злоба, от неё даже потемнело в глазах. Злоба? Я не мог понять…

   Между тем загудели голоса, задымили папиросы, слышался звон посуды — пили чай. Оказывается, был объявлен десятиминутный перерыв. Передо мной кто-то поставил стакан с крепким чаем.

   — Спасибо,— рассеянно поблагодарил я.

   Во время перерыва, машинально отпивая из стакана чай, я предался непонятно откуда и каким образом возникшим рассуждениям.

   «Как же так? — недоумевал я.— Партийная касса пуста, средств нет. А я путешествовал из Тифлиса в Санкт-Петербург в вагоне первого класса. Мне «Тем, который...» была вручена более чем щедрая сумма для проживания — на целый год. Значит... для кого-то в партийной кассе денег нет, а для кого-то есть. И потом,— этот вопрос в тот момент особенно мучил меня,— о троне Чингисхана теперь знают трое: я, Коба и Глеб Бокий. Но, может быть, кто-то ещё? И прежде всего Крот? Знает или не знает?» Странно! Именно тогда, на конспиративном совещании в петербургской квартире революционеров-подпольщиков, у меня возникло стойкое ощущение: знает ещё кто-то. Кто? И почему? «Если знает»,— успокаивал я себя.

   После перерыва, когда все успокоились, Глеб Бокий сказал:

   — Теперь вот что, товарищи. Предстоящей операцией в стане Бадмаева, как вы понимаете, должен кто-то руководить.— Он выразительно, требовательно посмотрел на меня.— Есть предложение: поручить это ответственное дело нашему новому соратнику Георгию Гурджиеву. Он житель Кавказа, хорошо знаком с историей, культурой, религией Востока, наверняка во всех сложных восточных проблемах разбирается лучше каждого из нас. Словом, я рекомендую... И к моей рекомендации горячо присоединяется Коба... Мы оба рекомендуем поручить «Бадмаевское дело», назовем это так, товарищу Гурджиеву. Есть другие предложения?

   Других предложений не было.

   — Тогда прошу утвердить кандидатуру Георгия Гурджиева. Кто за? Поднимите руки! Прекрасно! Кто против? Никого. Проголосовано! — Глеб, повернувшись ко мне и зорко, настороженно смотря мне в глаза, спросил: — Георгий, может быть, ты хочешь что-нибудь сказать?

   Стало абсолютно тихо, только слышно было, как кто-то позванивает ложкой в стакане с чаем. Я поднялся со стула.

   — Пока мне нечего сказать.— «Только никакого волнения! Спокойно!» — приказал я себе.— Есть единственный вопрос: с чем ехать к Бадмаеву? Ведь конкретный проект-предложение отсутствует. О чём с ним говорить? — И я сел на своё место. Я их провоцировал, я хотел знать: кто ещё знает о троне?

   Все зашумели.

   — Верно, верно! — послышались голоса.

   — Давайте обменяемся мнениями! .

   — Что, если этому монголу предложить открытие в той же Чите этнографического музея?

   - Хорошая идея! Но лучше – археология!

   - Чушь! Это не просто деньги, это бешеные деньги!

   — Товарищи, а что, если...

   И внезапно возникшая дискуссия, которой с трудом управлял Бокий, недовольно поглядывая на меня, продлилась около двух часов. Она была бесплодной, дилетантской, бестолковой. И я, слушая всяческие разглагольствования, убеждался: мои новые питерские «соратники» не только молоды, но многие из них глупы, самонадеянны, плохо образованны или совсем необразованны. И они ничего не знают о троне Чингисхана. В бестолковой полемике не принимал никакого участия только Крот. Но я заметил: попивая чай и меланхолически жуя пряники, он внимательно слушает ораторов.

   Наконец все разошлись. Оказывается, был уже пятый час пополудни. В комнате, в которой мы остались с Глебом вдвоём, потемнело. Появилась молодая женщина, как я понял, хозяйка квартиры, всё в том же халате и домашних стоптанных меховых тапках, выключила люстру над столом, начала открывать форточки на окнах.

   — Ну и надымили! — ворчала она.— Никакого уважения.— Хотя сама она и тут не рассталась с папиросой.— Идите на кухню, обедайте. Всё на плите.

   Обед был скромным ( тарелки наполнял Бокий ) постные щи, котлеты, довольно безвкусные, с гречневой кашей, компот из сушёных груш, чёрствый хлеб. Судя по большим размерам кастрюли и сковороды, в которых находились «блюда», обед этот был общепартийным, так сказать, для рядовых членов подпольной организации. Я испытывал смущение и неловкость, вспомнив свой ночной эпикурейский ужин в поезде «Пётр Первый».

   — И что же дальше? — поинтересовался я, приканчивая довольно скверный компот.

   — У тебя есть предложения? — спросил Глеб Бокий. Он с явным неудовольствием ковырялся в котлетах.

   — Скорее просьба.

   — Я весь внимание. – Партийный вожак отодвинул от себя тарелку, так и не справившись со вторым.

   — Я бы хотел увидеть Петербург, побывать в музеях, если возможно, в театрах, обязательно попасть в лучшие книжные магазины.

   — А вот это — категорически! — встрепенулся Глеб.

   — Что — категорически?

   — Категорически нельзя! Георгий, не забывай: мы в подполье. За нами охотится полиция.

   — Разве социал-демократическая партия запрещена? — удивился я.

   — Пойми! — Глеб понизил голос.— Мы все тут нелегалы. Как и ты. А для питерской полиции это уже... «хватай и ташши». Кроме того — и это главное,— он усмехнулся,— с сегодняшнего дня ты — собственность организации и принадлежишь не только себе. Ты это понимаешь?

   — Очень хорошо понимаю!

   Раздражение и злость поднимались во мне. «Я принадлежу Иосифу Джугашвили,— подумал я.— И в какой-то степени тебе». Очевидно, глядя на меня, Бокий о чём-то догадался и сказал мягко и дружелюбно:

   — Пожалуйста, не огорчайся! У тебя ещё будет время во всех подробностях познакомиться с Петербургом. Обещаю: я буду твоим сопровождающим — этот город я знаю как свои пять пальцев. А в ближайшее время... Поступим таким образом: переночуем здесь, а утром я отвезу тебя в Куоккала. Там у нас вполне приличная конспиративная дача.— Глеб крепко обнял меня за плечи.— Для избранных. И никаких возражений»!

Продолжение следует…

Дневник листал член русского географического общества ( РГО ) города Армавира Фролов Сергей

Похожие статьи:

Статьи → Мистические тайны Гурджиева-4

Статьи → Мистические тайны Гурджиева Часть 2.

Статьи → Мистические тайны Гурджиева Часть 1.

Статьи → Мистические тайны Гурджиева-5

Статьи → Мистические тайны Гурджиева-6