Проснулся. Долго лежал, вглядываясь в туман, прислушиваясь к окружающим звукам.
Тишина.
Где то далеко, за гранью видимого, тихо-тихо потрескивала осенняя краснуха.
Поднялся, лодка даже не шелохнулась, словно вросшая в кочки; живец зеленой массой усиков и листиков навалился на нос, подбирался с боков, обрастая борта. Еще вчера лодка шла, несомая течением, ночью прибилась во взморье неведомой земли, встала, наверное, уже навсегда.
Вчера было тепло. Пар лих.
Сидя на руле, разделся, скидывая брони, кожухи. Ночью, во сне, притянул на себя всю рухлядь, но все равно замерз, свернулся на дне, уткнувшись в теплые от воды борта лодки.
Выбрался из вороха одежды. Осенний воздух обжег легкие. Холод пробежал по коже. Содрогаясь всем телом, натянул задубевший от холода кожух и нижнюю броню.
Огляделся.
Туман плотной стеной обступал, так что и носовая рея виделась смутной тенью.
Утро.
На востоке белым пятном низко-низко висело солнце.
Опустился собрать нехитрый скарб. Разложил по мешкам из кишок морского зверя инструмент, рыбацкий, плотницкий, бечевки, верви, сушеное мясо, хлеб. Пожалуй, больше ничего и нет. Собрал парус, туго смотав, связал кольцом. Срезал канаты, уключины, железо. Самострел носовой не унести – крючки с лука снял, механизм разобрал, рассовал по сумкам. Вынул со дна ревунец, в чехол упрятанный, проверил механизм, заряд.
Всё.
Корабль стал похож на погибшего морского зверя, выброшенного морем на берег. Пожрут его лихие твари, один костяк останется, так и лежит, ни живец его не порастает, ни море назад не берет.
Спрыгнул в воду. Черная, маслянисто разошлась, приняла без всплеска.
Корабль жалобно скрипнул, прощаясь. Человек, перевалившись, поднял со дна вещи, взвалил на спину. Достал гарпуны, ревунец. Пристроил на спину справа и слева, чтобы в любой момент выхватить можно было. Надел шлем, притянул ремни и пошел. Вода сонно расходилась перед грудью, чуть колыхалась. Пришедший с земли утренний ветерок начал разгонять туман.
Человек обернулся, бросив последний взгляд на корабль, тяжело вздохнул.
Двинулся в путь.
* * *
Затаившись за корягой засохшей трепетицы, девочка со страхом смотрела, как в тумане, у заводи, поросшей по берегу кустом краснухи, танцевали водяницы. Они то появлялись, то исчезали среди плотных вихрей тумана, поднимающихся от воды. Играли с ними. Прозрачные. Без теней. Поводили рукавами, словно летели. Взбегали по ветвям деревьев и, кружась, медленно парили над ними.
Девочка все плотнее вжималась в мертвеющий, местами уже почерневший живец. Усики его щекотали лицо. Страшно было ужасно. Холод затаился в груди, разбегался по рукам и ногам, лишая воли. Только б не увидели. Увлекут за собой на дно моря, защекотят до смерти, и будет так же, бестелесно, в одной рубахе танцевать с ними, по осени, в тумане оплакивая лето и потерянную жизнь.
Исчезли. Словно и не было их.
Только туман стал гуще.
Девочка какое-то время всматривалась в белую мглу – не появятся ли снова где мавки. Но нет. Не видно. И пение, едва слышимое человеческим ухом, тоже затихло, затерялось в белом густом тумане. Она осторожно поднялась и медленно пошла к морю, всматриваясь в живец, – не проступит ли где шипастый бочок крина. Иной раз коряжка напомнит знакомые очертания. Нагнешься, разворошишь живец, ан нет – деревяшка.
Знаешь ведь, что живой крин поблескивает тускло, да и цвета резкого – синеватого, рудого или смурого, а все одно нагибаешься, проверяешь.
Сегодня ей везло, уже три собачьих крина лежало в туеске, сплетенного из жил трепетиц. Не часто столько находить приходилось, тем более на сухом. Обычно собаки откладывают крины на взморье по кочкам под корягами. А тут прямо в живце, на полянке лежали, не иначе дедушка леший подбросил, помог сиротинушке.
Живец начал наполняться водой, чавкал под ногами, изошел болотцами, озерцами, а вскоре и вовсе в одних кочках остался. Начиналось взморье.
Девочка брела по пояс в воде, обходя кочки, покрытые рыжими пятнами злого зароса. В иных местах щетина зароса еще не свернулась, готовясь к зиме, и на тоненьких вервях трепетали мелкие осенние хлипунцы. Хорошо отец перед осенью новый кожух справил, в нем по болотам вон как ладно бегать и не промокает совсем, хоть по грудь в воду забирайся, и хлипунец или какой другой гнус не пристанет.
Осматривая кочки в поисках крин, не заметила, как миновала взморье. Проступили из тумана сваи отцовской пристани.
Забравшись по сходням, побежала по убегающим в туман мосткам. Внизу – редкие кочки, но уже не так, как на взморье, здесь властвовала другая правда, здесь было море. Изредка внизу с шумом проходили черные волны.
Девочка добежала до площадки пристани. Огромные сваи серого, а когда-то золотистого доброго дерева уходили в воду. Они были так велики, что девонка едва ли могла охватить их. Да и, наверно, и брат не смог бы. Поднимались над водой на три – четыре сажени и на этой высоте врезаны в них были такие же огромные слеги. Когда-то давно, когда отец еще строил пристань, он не стал обрезать лишнего, надеясь расширить ее, но доля повернула по-иному. И теперь они голыми ребрами торчали из-под достчатого настила.
В тумане, за горами сетей канатов, костей морского зверя мерно покачивалась тяжелая тень корабля.
- Черныш! – голос прозвучал глухо и неестественно, так что у девочки по спине побежали мурашки. – Черныш!
За бочками с жиром кто-то завозился, метнулся неясным темным призраком прямо на девочку.
- Черныш! – пес узнал хозяйку, иссиня-черные шипы в локоть длиной опустились. Выгнул спину, и из-под брюха показалась голова с огромными матово-серыми глазами. Пес зарычал тихонько – потянулся к раскрытым ладошкам.
Улыбнувшись, погладила по головным пластинам, потрепала за шейные шипы. С корабля из тумана выскочили еще две собаки и уселись на краю помоста, предано глядя на девочку.
- Не страшно тебе здесь? Водяницы-то не балуют? – в присутствии собак она не боялась поминать морских дев. – А я вот за кринами собралась вам братиков искать.
Черныш внимательно смотрел на хозяйку, словно все понимая.
Поговорив с собакой немного, встала и пошла по мосткам, ведущим в сторону берега. Пес, какое то время бежал за ней, затем чувство долга пересилило в нем, и он припустил назад, гремя когтистыми лапами по доскам.
* * *
Туман никак не хотел расходиться, и утренний ветер, затихающий с восходом солнца, уже не мог справиться, разогнать плотные клубы. Человеку было тяжело. Лямки мешков постоянно сползали с плеч, натирая шею. Он то и дело останавливался поправляя их.
Поднимающееся солнце пробудило жизнь. Чуткий слух человека улавливал, как в тумане пробегают стайки косуль, поднявшихся с лежки в поисках оставленных осенью побегов и листьев трепетиц, или завозиться над добычей дикая собака, щелкая спинными шипами.
Человеку захотелось есть.
Вынул кусок черствого хлеба и, немного размочив его из фляги, принялся жевать, заедая тоненькими полосками сушеного мяса.
Словно всего обожгло.
Замер.
Нутром почувствовал опасность… Зверь!
Он был еще далеко, но уже опасен.
Затаился. Медленно спрятал хлеб. Прислушался.
Зверь боялся. Крупный. Злой. Страх рождал ненависть. Он был здесь чужой, среди этих болотин, непонятных запахов и звуков. Голод согнал его с любимых покрытых мхом камней, с вершин, поросших высоким добрым лесом.
Человек осторожно вынул ревунец. Тихо, стараясь избежать обычного щелчка, взвел курок…
* * *
Девочка решила возвращаться. Она устала бродить по кочкам, разыскивая крины, и туман все не хотел уходить. В ее туеске уже лежало с десяток собачьих крин и даже один черного скобыря – страшная редкость. Отец будет рад.
Немного постояла на кочке, вглядываясь в белую пелену тумана, в маленький светлый кружок солнца, и пошла в сторону дома, пытаясь угадать, в каком месте выйдет на берег.
Пробежала взглядом по ковру живца на очередной кочке…
Крин!
Серый шипастый бок выпирал из листочков, чуть поблескивая. Рассмотрев, вздрогнула – злого зверя крин. Забрался лихой в здешние места и отложил. Да, как рано, ведь осень еще на дворе. Подошла подобрать. Отец потом сожжет, прервав лихой род, не даст прорасти из него прокудливой трепетице, не даст созреть на ней мелким зверенышам. А то ведь осядут по болотам, станут нападать на людей да доброго зверя. Наклонилась и ахнула – крин был теплый и еще мягкий. Лихой зверь только что отложил его и, наверно, и отойти-то не успел далеко. Крин на воздухе твердеет мгновенно. Наступила ногой, давя, и он не выдержал, лопнул, изошел мутной жидкостью.
Огляделась.
Было тихо. Странная тишина.
Может, пронесет и не заметит.
Спустилась с кочки. Стараясь идти как можно тише, побрела по воде, оглядываясь, не мелькнет ли где шипастая тень. Каждая коряга казалась притаившимся чудовищем.
Может и действительно обойдется.
Рев разметал утреннюю тишину.
Обернулась. Расширенные от ужаса глаза.
Ничего.
Бросилась вперед – брызги во все стороны. Шелестящий свист над головой. Тень метнулась с неба, впереди взорвалась стена воды. Водяная морось ударила в лицо.
Перед ней в десяти шагах замер, чуть раскачиваясь, зверь – мощные задние ноги изогнуты дугой – Изок-зверь. Огромные в рост девочки шипы топорщатся во все стороны. Голова под брюхом, спереди спинная пластина, поросшая страшными рогами.
Мгновенье он стоял.
Вода вновь взметнулась вверх – зверь бросился с ревом на девчушку.
* * *
Огонь золотым лучом вырвался, и померклый дым разошелся клубами, поглощая Изок-зверя, опрокинутого выстрелом, на хребет.
Ревунец гудел, затихая.
Тишина опустилась на кочки, покрытые злым заросом, коряги загнивших прокудливых деревьев, черную гладь воды. Словно и не было мгновенье назад истошного рева обезумевшего зверя, словно и не взрывалась вода под его лапами, когда, набирая скорость, несся он на маленькую девчушку, забредшую сюда в поисках крин.
Дым медленно понесло в сторону моря, и из него проступила могучая фигура – шипастая, широкая двинулась к девчушке, и она, ничего не понимая от страха, хлопая глазами цвета весеннего неба, шагнула к нему. Запуталась в кожухе, было упала, но сильные руки осторожно подхватили, поставили на ноги. Девочка улыбнулась, глядя в прорезь костяного, окованного железом, рогатого шлема и протянула крин скобыря, который с таким трудом сегодня отыскала.
- Пойдем домой?
Рогатая голова чуть качнулась.
Шагнул сначала к зверю – он был мертв. Пуля прошила грудную пластину и почти оторвала голову. Огромный серый глаз смотрел из-под брони с укором. Затем к вещам, оставленным на кочке. Поднял, взвалил мешки на спину и вернулся к девчушке. Схватив большой палец в свою ладошку, девочка спрыгнула с кочки и зашагала, потянув за собой руку чужака. Он поддался и пошел, заправляя ревунец в чехол за спиной.
Шли долго.
Черная вода, изрезанная кочками и островками, изошла, осталась в болотцах и глубоких лужах. Тут и там показались изогнутые стволы трепетиц, краснушных кустов. Побитые морозами листья уже пожелтели, покраснели и не волновались больше, замерли, готовые сорваться и покрыть собой еще не почерневший живец. Зароса здесь почти не росло. Пошел мелкий дождик. С моря потянуло хмарью. Девочка накинула клапан и пошла быстрее, все так же держась за руку человека.
- Что же ты так далеко от дома-то забралась? - голос из-под шлема низкий хриплый.
Девочка вздрогнула, сверкнула глазами из-под клапана.
- Где же ещё добрых крин найти, как не здесь? Чем ближе к морю, тем крины целее и крупнее, да и лихих зверей меньше.
- Один-таки тебя нашел.
Девочка обожгла взглядом и замолчала – обиделась.
Трепетиц стало еще больше, их корявые стволы то и дело выплывали из тумана – выходили на сухие места. Живец стал гуще и уже не чавкал под ногами, напитанный водой. Хотя девчонка проваливалась в него почти по щиколотки – хода не сбавляла. Внезапно потеряла опору под ногами, вскрикнула, а когда пришла в себя, сидела в полутора саженях над землей, меж торчащих над плечами человека поручнем ревунца и связкой гарпунов.
- Ты путь указывай, так у нас быстрее пойдет.
Девочка забыла все обиды и вновь заговорила.
- Раньше отец меня одну не пускал. Первый год одна хожу. Взрослая совсем стала, уже шестой годок идет. А сейчас времена злые. Как мать от черного огня померла, одна я хозяйкой в семье осталась.
Человек молчал.
- А как живете? Семьей? Родом?
- Родом? Каким родом? А семьей… разве ж здесь семьей проживешь? Нет, община у нас. Поселение свободное. Над этими местами князь руки не держит.
Человек ничего не ответил.
- Ой, смотри, ятрышник! Спусти!
Снял с плеч, поставил девчушку на землю. Она побежала к цветку, ярко горевшему красным и желтым, словно язычок пламени в корнях дерева. Осторожно выдернула из живца, обернулась, показывая человеку.
Он стоял, не двигаясь.
Внезапно страшная мысль обожгла – а что, если не человек вовсе! Улыбка сошла с лица девочки, ведь он даже и шлема не снял ни разу.
- Ты что? – голос грубый, хриплый, словно и не людской.
Цветок выпал из ослабевшей от страха руки. Что, если шатун забрел, или злой дух, человечье обличье приняв, добычи ищет? С криком бросилась прочь, не разбирая пути, растеряв крины и туесок, – только б не догнал.
* * *
Человек подобрал цветок ятрышника, собрал крины и двинулся вслед за убегающей девочкой, не понимая причин ее бегства. Двигаться становилось всё тяжелее. Горло горело нестерпимым огнем. Иногда он чувствовал, что земля уходит из-под ног. Выхватив гарпун, пошел, опираясь на него. Жар приливал к голове.
Слабеющим зрением различил вал, частокол из мощных стволов доброго дерева.
Что-то мелькнуло в воздухе. Мир перевернулся, он попробовал подняться, но руки и ноги, словно что-то держало. Он напрягся пытаясь разорвать спутавшие его мрежи, потянулся к ножу, но последние силы оставили и тьма накрыла черным саваном.
* * *
Человек лежал на небольшом холмике, неестественно выгнувшись на попавшем под спину мешке. Сеть оплела его с ног до головы, плотно повязав, что и не шелохнешься. Гарпуны торчали во все стороны, словно сломанные крылья.
Дед, вооружившись коротким копьем, не спеша, подошел и тихонько ткнул тупым концом. Незнакомец даже не шевельнулся, только еле слышно застонал. Костяной рогатый шлем медленно сполз с запрокинутой головы, явя короткие густые темно-русые волосы, светлую бороду. Глаза закрыты, лицо бледное, словно молоко.
- Ну, вот – человек, а ты, дочка, перепугалась, - лицо старика, изрезанное страшными шрамами, лучилось улыбкой.
Девчушка выглянула из-за ног огромного воя, облеченного в боевую броню.
- А что с ним, батюшка?
Старик присел, поднял веки – глаза человека были налиты кровью, живчик на шее бился со страшной частотой.
- Ведать, болотную лихорадку прихватил, – старик нахмурился.
Он поднялся.
- Чуть человека не загубили.
- Смотри, Дед, а ведь какого рода он и не определишь,- вой наклонился, указывая на кисть. – Пальцев пять, а рост полторы косых саженей, а то и боле. Чуть даже повыше меня будет. Разве такое бывает?
- И верно,- старик прищурился. – Чужой он нам. Ну да ладно, берите его. Выздоровеет - расскажет, нет - так и думать нечего.
Вой, кряхтя, поднял спутанного сетью человека на плечо и пошел в сторону частокола. Девочка побежала рядом. Старик постоял, раздумывая, подобрал оброненный гарпун и пошел следом.
Похожие статьи:
Рассказы → Наваждение
Рассказы → Потухший костер
Рассказы → Тетрадь в левой руке
Рассказы → Магазин Склизнера
Рассказы → Укротители драконов
