Она родилась из яйца. Мать высидела ее, точно курица-несушка, черными, как мрак, посеребренными звездами перьями щекоча скорлупу, на краю бездны Тартара, водила чутко из стороны в сторону незрячими куриными глазами, пока яйцо леденело под ней, пропитываясь горько-черною желчью, пока, сделавшись хрупкой, как лед, не треснула под крылом скорлупа… пока сморщенное, хнычущее, не выбралось из-под скорлупы существо и не заплакало: «Есть хочу!»
И Нюкта-мать открыла клюв, и черное облачко пара вырвалось из него. И Тартар вздрогнул, осыпаясь в темноте невидимыми обрывками скал, и дитя протянуло в темноту руки – крошечные руки свежерожденного существа с острыми птичьими коготками. И отгрызала куски холодом стынущей на губах темноты, и бросала их в рот, тонкий, как трещина в ледяной коре, и ела, не переставая, и не могла насытиться.
И Нюкта-мать смотрела на нее, качая серебряной от звезд головой, по-птичьи склонившись к дочери, и пела ей, на щелкающем, как удары клюва, ночном языке – о белом дворце олимпийцев, там, за пределами вечно длящейся ночи, и золотом отливающих яблоках в садах Гесперид. О теплых ладонях богинь, принимающих яблоки, и шерстью заросших кентаврах, пахнущих виноградным вином и застоявшимся потом. О воинах, подсекающих им лошадиные ноги, и ткацких станках земных дочерей, плетущих бесконечную нить из туманов над морем и птичьих криков…
И голод в груди, острый, как крошево льда, сделался совершенно невыносим, зубами вгрызаясь во внутренности ее, и Тартар молчал, вязко-стылою тьмой истаивая под языком, и, нахохлившись черными перьями, замолчала мать. Только звезды над ее головой, прозрачно-белые, вьюжные звезды вдруг сложились в клинок, и острие его указывало вверх, наружу, к солнечно-красным яблокам и топоту лошадиных копыт, к пиршественным столам, уставленным никогда не кончающейся снедью, и лазоревым взглядам богинь, улыбающихся ей, точно сестры, принимающих ее в свой круг.
Иди к нам, и мы насытим тебя, Эрида.
Просто иди к нам.
***
Их звали Аэдон и Политехн, и они любили друг друга так, как могут любить смертные, чья короткая жизнь тонко-спряденной нитью бьется между пальцами мойр, их бестрепетно-твердыми пальцами. Он плотничал, она ткала, и голоса их, сливаясь в единую песнь за работой, славили Зевса и Геру, и боги даровали им сына, и полный достатка дом, но белая, как туман, встала за порогом Эрида, и зубы ее стучали от голода, и липко-белесая пелена легла на глаза ткачихи и плотника, застив им богов и друг друга.
«Мы любим друг друга более, чем Гера и Зевс!» – сказал Политехн, похваляясь, и плотницкий топорик дрогнул в руках его, срезав кожу с ладони, и красные капли падали, словно дождь, впитываясь в землю, и Эрида клевала с руки ярко-красные ягоды, насыщаясь запретного, и, взмыв к небесам, шептала Зевсу на ухо окровавленным клювом: «Отдай их мне, о, Всемогущий! Слышишь? Слышишь?» И Зевс нахмурил кустистые брови, вглядываясь в Аэдону и Политехна, суетливо-черными муравьями мельтешащих где-то там, в подоблачном мире, и затянутые тусклой пеленой муравьиные души их… и протянул было палец, чтобы раздавить дерзких, просто и без затей, но Эрида взвыла под ухом его, и он отмахнулся – тартар с тобою, отдаю.
…Аэдон взяла в руки зеркало. Холодное, точно воды Стикса, оно отражало ее чуть бледноватые щеки – работницы, дни и ночи проводящей за ткацким станком, и бледно-дымчатой тенью стояла за спиною Эрида, тонкими, обледенелыми пальцами проводя сквозь отражение – глаз Аэдон, цвета зрелых олив во дворе ее дома, губ ее, алых, словно солнце, встающее над оливами. И Аэдон разомкнула молчащие губы, и позвала: «Политехн!»
И он пришел, в ладонях сжимая остроточеный резец, и слушал, мрачнея, как туча, набирающаяся грозовой темноты, и Эрида хихикала, молниево-белыми вспышками отражаясь в зеркальном окне, и Аэдон говорила – о том, что из двух искуснейших мастеров один все же искуснее, и что боги рассудят их в этом соревновании. Будет ли первым соткано ее полотно, или сидение для возницы, над коим трудится он, с последним взмахом резца обретет совершенный вид – решать Гере и Зевсу. И пусть проигравший не держит обиды, и дарит выигравшему рабыню… и черная, словно гроза, обида вспыхивала в груди Политехна, и тонким, как жало, змеиным языком Эрида облизывала пересохшие от голода губы, шептала под ухо: «Давай же! Давай!»
И не было смысла в этом споре, и не было достоинства в этой борьбе, двух одинаково лучших в своей работе, но острые зубы Эриды впились под сердце Аэдон, но жадные когти Эриды сжали грудь Политехна, и он ответил: «Согласен!», и Аэдон кивнула ему в ответ.
И, заливаясь птичье щебечущим смехом, Эрида покинула их, кружилась над головами, точно облако сизого дыма. Дым ел глаза Аэдон и Политехну, за дымно-раскидистою пеленой они потеряли друг друга, остался только челнок с натянутой нитью, паучье снующий меж пальцами Аэдон, остался серебряный блеск резца под пальцами Политехна.
Быстрее, быстрее, быстрее!
Резец высекал раскалено-красные икры, красным искрилась челночная нить, сквозь красно-сизое пламя Эрида смотрела в лицо Аэдон, в глаза ее, мутнеющие от усталости, в ее напряженно кривившийся рот. И голод жег, точно раскаленные на огне уголья, и, не в силах терпеть далее, Эрида схватила ее под локоть, мучнисто-бледной рукой, и нить полетела проворнее птицы, и работа была закончена первой, и Аэдон победила… и оставалось только ждать – черной, как подземный огонь, вспышки гнева в душе Политехна, раскалено-пламенного костра, выжигающего и благоговение перед богами, и тонко-хрупкую любовь его к Аэдон, и уважение к дому ее.
И, свесив по бокам крылья, тронутые черной, подземною тьмой, Эрида ждала, затаившись под крышею дома, и мутно-красные отблески пламени плескались в ее бездонных зрачках. И красным, кровавым потоком хлынули в уши ее – крик сестры Аэдон, обесчещенной Политехном, крик сына Политехна, разрезаемого на куски Аэдон. Запах детской плоти, жарящейся на угольях очага, крики Политехна, связанного посреди стада, полного мух, до неистовства изъязвляемого их игольно-злыми жалами. Крик отца Аэдон, поднявшей руку против собственной дочери, голос Зевса, раскатами грома с мутнеюще-черных небес...
«Есть хочу!»
И Эрида окунала ладони в красную, чавкающую под пальцами жижу, и, задыхаясь от жадности, ела, не в силах остановиться – теплое, пахнущее пламенем и медом, черпала полною горстью в свой вечно ненасытный рот, притупляя голод. И крики стихали в ушах ее, обращаясь в птичий, жалостный щебет, и мягкое крыло касалось ее вьюжно-белой щеки, будто прощаясь, они улетали прочь – невесомо-легкие тени, души выпитых ею до дна, а на смену им – шел новый голод и новые души.
…Иди к нам, Эрида, и мы насытим тебя.
Только иди к нам.
***
Это было царство лапифов, солнечным, жгуче-соленым ветром пропитанное царство на берегу моря, у подножия гор, вершинами своими вклевывающихся в облака. Легкой, как облако, с облачно-белоснежною кожей, с вершины горы спустилась прекрасная Гипподамия, верхом на косматой спине кентавра, и солнце застило глаза царя Пирифея, в золоте ее волос заплутавшее солнце.
– Уж не с Олимпа ли ты?
И Гипподамия смеялась в ответ, хрустальным, колькольчиково-звонким смехом, и хрустальноликие боги улыбались ей с олимпийских вершин, благословляя грядущий союз – Пирифея и Гипподамии. И пиршественные столы накрывали лапифы во дворце Пирифея, и жарили дичь, и густое, как застоявшаяся кровь, медно-кислое вино разливали по кубкам…
– Есть хочу!
Мертвыми, ледяными ветрами Тартара повеяло в пиршественной зале – она стояла, укутанная в темноту, птичьи крылья свои сложив за спиною, словно чудовищный горб – Эрида, вечно ненасытная утроба, черная царица теней, и пепельно-серым подернулись щеки царя Пирифея, и грусть паутиной легла на смеющийся рот Гипподамии.
– Прочь, подлая! Тебе здесь не достанется и крошки! Обиду – вон!
Царь Пирифей топнул ногою, а Эрида открыла рот, полный острых, белоснежных зубов. И открывала все шире и шире, грозя поглотить собою пиршественный зал, и гостей, собравшихся в нем, и дворец, золотыми взглядами олимпийцев обласканный дворец царя Пирифея, а потом засмеялась – точно глыбы льда, скрежеща, бились о заснеженный берег. Точно пеплом усыпанные, дотлевали поленья в кострище. Точно камни падали в мертвую бездну Тартара, с шумом лопались в воздухе, не достигая дна.
И, стремительно уменьшаясь в размерах, исчезла – черной, сгорбленной тенью закатилась под ножки стола, и царь Пирифей продолжил веселье, и лапифы поднимали кубки за здоровье царской четы, и кентавры, близкие по крови невесте, поднимали кубки за здоровье ее.
…У Эвритиона, кентаврьего вожака, зачесалось копыто. Словно птица точила свой клюв, игольно-острый клюв о его заднюю ногу, возилась в темноте стола, распушив щекочуще-тонкие перья, и, зацепившись ногой за скамью, Эвритион чесал, раздирая болячку до крови, а зуд все не унимался, рос, багрово-красными токами поднимаясь по ноге его к крепкому лошадиному крупу, к мужскому жезлу его, свисающему под ним.
Она показалась ему необыкновенно красивой – Гипподамия, невеста царя Пирифея, в цветочном венке восседающая во главе стола, рука об руку с мужем. Острыми горными пиками вздымались груди ее под белоснежным хитоном, солнцем, прорвавшимся сквозь облака, сияли улыбки ее пирующим вместе с ней. Кровь молотом билась в заросших коричневой шерстью ушах Эвритиона, и он вскочил, копытами опрокидывая скамью, и, подхватив Гипподамию себе на спину, ринулся прочь из зала, сжираемый нестерпимым огнем, льдом обжигающим пламенем тартаровой бездны.
И, послушные ему, кентавры хватали себе на спины пирующих женщин, и мчались к выходу, унося на себе прекрасные и кричащие ноши, и воины с остроточеными мечами мчались за ними по пятам, и до крови рубили их быстрокрылые ноги, и копьями протыкали бока их, заходящиеся в лихорадке от быстрого бега… и в залитой кровью одежде Эрида летела меж них, черная, как смерть, Эрида, и сглатывала кровь людей и кентавров, не различая на вкус, и кровью притушала голода жгучие уголья.
– За щедрость твою благодарна, о, царь Пирифей! А теперь…
Он настиг Эвритиона у выхода, и, сдернув супругу с кентаврьей спины, как бритвой, рубанул мечом – вверх-вниз и наискось, в обе стороны, срезая обидчику уши и нос. И теплые, парные ошметки – швырнул в темноту между опрокинутыми столами, черно-багровым грохотом рокочущую темноту. И, распахнув необъятные крылья, тьма открыла свой клюв, птичье-загнутый клюв, проглатывая подачку. И урчала сыто, нахохлившись иглами перьев, и остывающими искрами костра кровь вязла на кончиках их, и искры гасли во тьме, и вновь разгорался голод.
…Иди к нам, Эрида, и мы накормим тебя.
Лишь иди к нам.
***
Она называлась Фессалией, страна между Олимпом и морем, бескрайне-цветочный ковер под ногами, пропитанное птичьими криками небо – над головой. И не было под небом Фессалии, не было на ее бескрайней земле счастливее смертного, чем Пелей, царь этой земли, играющий свадьбу с богиней Фетидой.
Она появилась из пены морской, белыми, как соль, пальцами прижимая раковину к губам. Трубила, в окружении наяд и тритонов, собирая на свадебный пир, рыбохвостая, сереброглазая Фетида, и беломраморные носилки опускались к воде, и слуги несли будущую царицу на свадебный пир, и радужно били плавниками тритоны, и радуга семицветьем вставала над морем, плыла над вершиной Олимпа, дождями рожденная радуга.
И по цветущими под ногами ступеням они нисходили вниз, один за другим, приглашенные боги, спускались к горе Пелион, к беломраморным тронам своим. И Гера несла свадебный факел, огненно-рыжим пламенем рвущийся в облака, и Зевс, посаженный отец, брал под руку невесту, и пели вкруг них музы и мойры, и горное эхо пело в ответ… и, раскаленная пением, гора треснула, выпуская наружу черно-дымное облако, отдающее тьмой и подземною гнилью.
– Есть хочу!
Черно-серая мгла разлилась по лицам богов, черно-серая туча запрятала солнце, золотою короной светившее над головами их – она стояла среди олимпийцев, зябко кутаясь в тени, Эрида, не приглашенная на свадебный пир.
Острые, как поколотый лед, снежно-белые зубы ее впились в красно-рыжее яблоко, лежащее на столе, сладким соком пропитанный плод земли Фессалийской, впрыскивая кисло-горькую желчь. И, вмиг покрывшись ледяной чешуей, яблоко потеряло первозданную краску, сделавшись ядовито-желтым, точно змеиный глаз. Твердело, обрастая золотою броней, до самой сердцевины отравленное горько-змеиною желчью – яблоко раздора, прекрасное, точно яблоки земли Гесперид, с проступающей вязью «Прекраснейшей» сквозь золотом леденевшую кожуру.
Дзиннь!
Вырвавшись из-под крыльев Эриды, покатилось к ногам – Афродиты, Афины и Геры, божественно-белым, облачноподобным ступням их, одно на троих, прекраснейшей…
– Мое!
– Нет, мое!
– Нас рассудит Парис!
…Тенью в тени олив, Эрида таилась на ветке, поглядывая сквозь листву – как златокудрый пастух в пыльно-сером хитоне, смущаясь, смотрит в лица богинь, выслушивая обещания. Как белой молнией Зевса решительность вспыхивает в глазах его, как тянет он яблоко Афродите, как радость золотыми искринками пляшет под ресницами прекраснейшей из богинь.
И, разрастаясь, головой в облака, ногами – к праху земному, она видела, глазами, подернутыми тьмой – Париса и Елену, рука об руку убегающих из дома Менелая, в яблонево-розовых лепестках, нежных, как касания богини любви. Менелая, скликающего корабли для похода на Трою, черным, тартаровым гневом пышущую душу его. Воинов на стенах Трои, отражающих атаки ахейцев, красные, как огонь, раны на телах их, теплой кровью парящие раны. Лошадь, собранную из корабельных досок, дымом покинутых костров пахнущего зверя пред воротами Трои, полую плоть его, отворившуюся в черную, воровскую ночь, ночь падения Трои, до краев залитую кровью, ночь, сгорающую в тартаровом огне… насыщающем вечно жадное чрево Эриды, сердце ее, черной трещиной во льду пробитое сердце.
Иди к нам, Эрида, и мы насытим его сполна.
Все будет по велению твоему – только иди к нам.
______________________________________________________________________
Эрида – богиня раздора в греческой мифологии, дочь Нюкты, ночи, родившаяся в Тартаре. Изображается с крыльями, похожая на гарпию. Наиболее известные конфликты на ее совести:
– ссора супругов Аэдон и Политехна и их семей, все участники которой в итоге были превращены Зевсом в птиц;
– драка на свадьбе Пирифея и Гипподамии, положившая начало войне между лапифами и кентаврами;
– Троянская война, которая возникла из-за подброшенного ею богиням золотого яблока Гесперид.
Похожие статьи:
Рассказы → Холодные объятия Борея
Рассказы → Семь гранатовых зерен
Рассказы → Сны о Колхиде (Миниатюрка)
Рассказы → Песнь о взятии Сиракуз, или Когда богам прискучат эти игры
