Гриб посреди пустыни

Стояла невыносимая жара; казалось, хуже и быть не может. Солнце нещадно, точно под увеличительным стеклом, выжигало полигон Аламогордо, и без того сухой, и без того пустынный. Генри Эклз зажал нос платком, забыв что к лицу его присосался респиратор. Краска испарялась с домов, белых, похожих на морские раковины. Они блестели, расплывались в облаке марева и токсичных испарений.

Генри макнул кисточку в банку, и сухой ворс снова сделался лазурным, таким живым, податливым. Кисть легла на самый глаз пластмассового мальчугана; Генри аккуратно обвел радужку, а та подмигнула ему солнечным бликом. Генри улыбался, оглядев мальчика со стороны: красные шорты, полосатая рубашка, улыбка на лице, глуповатая кепка и зашнурованные ботинки. На секунду он удивился, как мог этот мальчик стоять в ботинках в такую-то жару, но после уже смекнул, что пластмассовые люди не страдают, не жарятся и не причитают на жару, холод, инфляцию, войну и прочее. Что бы ни случилось, этот мальчик ─ Джозеф, так назвал его Генри Эклз, ─ будет улыбаться; и даже в зиму, какая никогда не наступит в штате Нью-Мексико, он стоял бы в своих шортах, рубашке, напоминающую незаконченную шахматную доску.

Генри обошел со стороны его родителей, сделанных из той же пластмассы, но уже высохших. Отец стоял в деловом костюме, держа за руку Джозефа; в другой руке у него был намертво приклеен дипломат с важными бумагами. Генри не сомневался в их важности хотя бы потому, что дипломат этот было не открыть. Справа от мистера О'Райли стояла его супруга. Стыдно было признаться, но Генри нравилось красить эту женщину. Ему нравилось как кисть повторяет форму её груди; нравилось брать её за талию, неживую, но такую стройную и крепкую. Он даже залез под юбку, уверяя себя в том, что и там необходимо покрасить, иначе испытание будет уже не тем.

Подул несильный ветер, принося с собой песок. Генри загородил мальчика, спрятал от колких песчинок, подставил себя под удар окружающего мира. Больше всего он опасался за судьбу своего поселения. До сих пор Генри не знал, что именно от него требуется: все это время он воссоздавал город, красил дома, обставлял их быт. Для него все происходящее напоминало разбухшую любовь к моделированию; точно ребенок, какой любит играть в солдатиков, завладел финансами, властью, и увеличил размах такой игры. И он, Генри Эклз, работал на большого ребенка, тешил его капризы.

Не раз он спрашивал какова цель такого сходства с реальностью? Почему эти дома должны выглядеть так, будто в них живут люди? Неоднократно Генри помогали солдаты. Этим утром они снова были здесь: приехали на своих грузовиках, привезли ящики, вскрыли их и начали заносить в готовые кукольные домики диваны, кресла, телевизоры, журнальные столики, газеты; на пороге постелили коврики, а в почтовые ящики закинули пару писем. Потом они встали в ряд, с промежутком в метр, напоминая зеленоватую змейку, или если быть точнее, сороконожку. В их руках мелькали лопаты, синхронно, точно и в самом деле перед Генри ожила жуткая доисторическая тварь. Они рыли ямы вокруг идеального города Генри Эклза. В одну из вырытых траншей они проложили кабель, провели его к столбам. Стоит отдать им должное, работали они как муравьи ─ быстро, слажено, как единый организм. Закончили солдаты ближе к обеду, когда солнце закатилось на самую вершину неба, и улыбалось оттуда через чур старательно, усердно. Так, спустя несколько часов, Генри снова остался один.

Сейчас он докрасил Джозефа О'Райли и думал, что же делать дальше. Кажется, город ожил. Ему нужно название, решил Генри. Всякому городу, пускай и игрушечному, нужно название. В конце концов, думал он, здесь стоят и улыбаются люди, есть проводка, появилась с этого утра, и даже почта!

Название все не приходило в голову. Генри гулял по маленьким уютным улочкам; где-то, из гаражей выезжали машины, с мужьями за рулем; возле одного из пожарных гидрантов стояла собака, застыв с поднятой ногой. Генри не знал зачем её доставили в этот город, и почему в такой странной позе, но она приходилась к месту на единственной улице города людей. Город людей! ─ осенило его вдруг. Так ведь это самый настоящий Город людей!

Генри заглянул в один из домов. Ему вдруг стало нестерпимо любопытно, что понавезли туда солдаты. Ещё совсем недавно он красил внутри пустые стены. Он зашел внутрь, чуть было не забыл вытереть ноги, живо сиганул обратно на коврик и смахнул с туфлей этот наглый песок. И даже так он занес в дом целую кучку, какая осела за целый день на одежде, шнурках, волосах. В гостиной стояла тишина, иначе и быть не могло. Генри прошел внутрь. Уселся на диван, пододвинув хозяина семейства; в руках его застыла газета на третьей странице, с новостями о победах на фронте. Генри счел улыбку мистера... мистера Блэквуда слишком счастливой для таких новостей. Он осторожно вытащил газету из пластиковых рук, пролистал до новостей спорта, пускай там и говорилось о поражении одной из любимых команд Генри, и вручил её обратно. Какой счастливый... ─ подумалось Генри. ─ Наверное фанат другой команды.

─ Мы с вами не поладим, мистер Блэквуд, ─ сказал Генри и встал с дивана.

Он прошел дальше, на кухню, открыл холодильник и едва не вскрикнул. На всех полках стояла еда, совершенно разная. Закрытые бутылки с газировкой, сэндвичи, фрукты, салаты, немного мяса. Всего было немного, но разнообразие повергало в ступор, голодную и тихую истерию. Генри взял сэндвич, решив не наглеть в чужом доме, и вернулся обратно на диван.

─ С тунцом, не хотите?

Мистер Блэквуд молчал. Новости слишком сильно увлекли его.

─ Ну как хотите, а я вот не откажусь. Целый день не ел.

Собственный голос казался ему странным, искаженным. Только уткнувшись сэндвичем во что-то на пути к своему рту, Генри вспомнил о респираторе. Удивительно, как вообще он мог позабыть о наморднике на своем лице. С улицы, через открытые окна тянуло краской и жарой. В доме же стоял терпкий запах пота.

Генри ел сэндвич, немного подмятый ударом, но все такой же вкусный, свежий. Забавно, что для пластмассовых людей завезли такие отменные сэндвичи. Он жевал, глядя в пустой кинескоп, на сероватое, изогнутое отражение всего дома. Вдруг ему стало любопытно: а что если проводка..? И телевизор, к тому же. Еда ведь свежая, а не пластиковая! Может и телевизор рабочий.

Прожевав как следует, он подошел к телевизору и включил его. Тот отозвался, как и во всяком доме, черно-белой картинкой, щелчком, резким пробуждением. Тут-то Генри впервые ощутил что-то горячее, почти обжигающее в груди. Он завидовал мистеру Блэквуду. Его команда выиграла на днях, в его холодильнике полно свежей еды, а телевизор совсем новенький, не рябит и не шипит, как в квартирке Генри. И семья у него есть... Пускай и пластиковая, пускай и неживая, но такая же как и он, а значит ─ понимающая.

Он бросил сэндвич на ковер, посредине гостиной.

─ Сэндвичи у вас невкусные.

Дверь громко хлопнула. Мистер Блэквуд не двигался, по-прежнему улыбаясь победам Красных носков.

Снаружи Генри совершенно не знал чем себя занять. Он знал, что военные заберут его отсюда вечером; также он был уверен в абсолютной проработанности Города людей. Все было выкрашено и теперь отравляло пустыню жуткой вонью краски; все, чему следовало находиться на своих местах, давно уже располагалось там. Город замер в совершенстве, но Генри это не могло скрасить нескольких часов ожидания.

Он взял у одного человека велосипед. Старик... Насколько странно это употреблять к пластмассе, манекену. Старик вел велосипед рядом с собой, и как дурак улыбался, глядя в пустоту. Генри даже подумал: быть может старый совсем выжил из ума? Он осторожно выкатил велосипед из-под рук старика ─ мистера Одли, ─ и выехал на улицу. Тут, точно черви, его фантазию начали подтачивать детали: а что, если все в этом городе не так милы и дружелюбны? А может, миссис О'Райли запирается с мистером Блэквудом в гараже? И вот, точно изъеденное термитами дерево, идеал Генри рухнул. С грохотом, подняв перед глазами целые тайфуны пыли. Хотя, может то был просто ветер, а фантазия приписывала это к каким-то внутренним изменениям.

Генри Эклз задумался над происходящими здесь событиями. Он прокатился взад вперед по единственной улице, глядя на счастливые пластиковые лица. Нет, ─ решил он, ─ не может такого быть, чтобы все здесь стояло по-христиански. Невозможно. Наверняка, есть какая-то жуткая подноготная. Он знал, что ничего здесь нет, и что город такой только лишь потому, что он пожелал так, но от скуки Генри захотелось населить город пороками, грехами, тайнами.

В доказательство своим теориям он разъезжал по городу. Заехал на велосипеде в гараж мистера Блэквуда и нашел там помаду, которая никак не могла бы принадлежать миссис Блэквуд, только миссис О'Райли! Он ведь знал, умный Генри Эклз. Так он сводил семьи, разводил; делал сыновей и дочерей подкидышами и внебрачными детьми. Приписал счастливому мальчугану Джозефу скрытую форму гомосексуализма, а другой девочке ─ Тиффани, ─ приписал потаенную жестокость. В подтверждение этого он положил в её постель, под подушку, рогатку и отвертку отца. Да, Тиффани была садисткой. Неизвестно, кем она вырастет. Бедная девочка.

Так проходили часы, в поисках улик, а вернее их создании. Генри ощущал себя мэром, хотя бы оттого что боялся счесть себя богом. Он понимал, что первое слово не так страшно, а второе поравняет его с тем, чьего гнева он боялся. Кое-что по-прежнему смущало Генри, и даже тогда, когда Город людей уже наполнился глубиной, и как следствие ─ темнотой, точно океан людей, уходящий на сотни метров к центру земли. Генри смущало то, что в этом городе не проходило выборов, а он, так уж вышло, стал мэром Города людей. Странное дело.

Ближе к вечеру он все-таки осознал, как сложно было бы организовать выборы здесь. Нулевая явка избирателей, да и по большей части, таким людям нельзя верить. К тому же на его пост никто не посягал, а потому все это было бы лишь тратой времени.

Когда Генри уже решил что остался здесь один, вдалеке, точно застыли в янтаре, появились черные фигурки. Они и в самом деле напомнили каких-то комаров или мушек, застывших в теплом свете солнца. За ними, этими мушками, тянулся шлейф пыли. Вскоре комары и мушки выросли и превратились в машины, грузовики, и даже один танк!

Все они будто вторглись в это маленькое государство Генри Эклза. Оккупировали счастливое, пускай и не без изъянов, население Города людей! Танк остановился у самого города. Он развернулся боком, грохотая, затем замолчал. Из него вынырнули пару солдат, похожих вечером на каких-то броненосцев, в своих касках и обмундировании. Машины также расположились поодаль, выстроились цепочкой, но с огромными просветами между друг другом. И только один грузовик продолжил гудеть, тарахтеть, двигаться. Он подъехал к Генри, где уже собрались солдаты.

─ Хорошо постарались, мистер Эклз, ─ сказал один из них.

─ Правда. Вам тоже нравится?

─ Да. Настоящий американский город.

─ Это потрясающее место, ─ не без гордости ответил Генри. ─ Не поверите, но я тут мэр.

Солдат усмехнулся. Его слова заглушил лай мотора. Генри уезжал из своего Города людей. Солдаты сидели в грузовике, разбившись на небольшие компашки. Такие обыкновенно всегда возникают в барах и кабаках. Вот и сейчас, маленькие группки людей, не таких живых, как казалось Генри, горланили что-то, смеялись и шутили. Генри только смотрел вслед исчезающему городу. Он вдруг подумал, выключил ли телевизор в доме мистера Блэквуда.

─ Как думаете, ─ обратился он к парню, сидящему рядом, ─ миссис О'Райли сегодня наведается в гости к мистеру Блэквуду?

Солдат рассмеялся, и крикнул только своим, тем, кто не слушал: ─ Вот же чудак!

Следующим утром Генри проснулся рано. Вернее, его рано разбудили, а так, неизвестно сколько бы он проспал. Спать в казарме было невыносимо: кровать неудобная, точно камень, подушка такая же ─ дерево, каким при желании можно убить. Генри уснул поздно, когда все в роте уже давно спали; кто-то сопел, кто-то разговаривал во сне, и только Генри разговаривал наяву. Он не знал с кем говорит, но догадывался, что незнакомцем был он сам. Незнакомец волновался о Городе людей. Что-то в его словах казалось безумием, и все же... Военные, танки, грузовики. С самого начала Генри знал что это военный проект, но не имел и малейшего представления о его сути, природе, назначении. Вернее, последнее как раз не являлось тайной: война. Это было единственное слово, какое могло звучать как оправдание содержанию всей армии, проектов, убийств. Генри не любил читать новости с фронта. Он знал, там гибнут люди. Ему не очень-то хотелось участвовать во всем этом, особенно когда здесь, в Нью-Мексико все оставалось спокойным.

И вот, в такую рань, что и петух не встанет, его и солдат разбудили. Генри был одним из немногих гражданских, кого оставили ночевать в казарме. Другие должны приехать вместе с генералами, министрами и президентом. От осознания такой важности Генри немного волновался. Он вспоминал, не пропустил ли где пятнышко, хорошо ли прокрасил дома, людей, машины. Пожалуй, да, успокаивал он себя.

Генри и не знал что такая почесть вызвана не уважением, и уж тем более не заботой, а обычным безразличием. Наверху решили, что такой человек не опасен, выдать он ничего не сможет, пускай и захочет того. Да, как на полигоне порой шныряли собаки, возле будок контрольных пунктов, так и Генри, словно собака, мог спокойно ходить по полигону, оставаться на ночь и делать прочие радости, какие разрешались собакам. Разве что нагадить посреди людей он не мог.

Солдаты, не успев вскочить с постелей, уже оделись, а Генри ложился даже не раздеваясь. Он хотел поначалу спросить, стоит ли ему избавится от грязной одежды ─ на костюме кое-где виднелись пятна краски, ─ но тот, кто заведовал здесь, не удостоил его вниманием. Всех их загнали в казарму с вечера и разбудили утром. Генри вскочил, и даже успел опередить солдат, только натянув вонючие ботинки. Затем они позавтракали: в столовой стояли тарелки с кашей и мясом, салат из свежих помидоров и зелени, залитый маслом, и горячий черный чай с сахаром и хлебом с маслом. Генри как никогда обрадовался такому завтраку. В какой-то момент он даже подумал, а не пойти ли ему в армию? Всюду эти веселые ребята шутили, охотно уплетали кашу, заедая хлебом и только салат оставляли напоследок. Генри поневоле и сам проникся этой братиной, и уже без стеснения смеялся над шутками, стучал соседа справа в бок, когда смех уже не находил иного выхода, и с аппетитом вычищал уже и без того пустую тарелку.

Да, Генри нравилось такое утро, пускай он и хотел спать. Он достаточно проработал в городах, чтобы привыкнуть к ранним пробуждениям. Вскоре главный прикрикнул, и солдаты, вместе с Генри, поднялись и вышли на улицу. Они надели каски, получили обмундирование и выстроились в ряды. Генри был заинтригован всем этим таинством; не оставалось сомнений, что весь его труд вскоре найдет свое место. Город людей.

Когда он уже был готов отправится вместе с ними, подъехал небольшой армейский автомобиль. Старшина, что орал на побудке, орал в столовой, орал в коридоре, теперь спокойно сказал: ─ Мистер Эклз, мы с вами поедем на автомобиле. Для солдат это неприемлемо. Но вам можно, садитесь.

То, как старшина, похожий на морского ежа со своей колкой щетиной, колкой, коротко-стриженной головой, отрезал Генри от этого братства немного оскорбило его. Он видел силу и веселый дух этих людей, а его будто бы определили к другим, бедным, угрюмым людям, не способным прогуляться пешком. И все же он не отказался.

─ Доброе утро, ─ сказал он и залезал в машину.

─ Доброе, уже виделись, ─ усмехнулся старшина. Генри сомневался насчет звания старшины, и можно ли вообще называть его так, но решил оставить это прозвище за ним.

Машина тронулась, подняв немного пыли в утреннем зное; солдаты смотрели им вслед, и у каждого сверкала улыбка. Вскоре они стали совсем маленькими, шествием муравьем, идущим бог весть куда. Генри же наверняка знал куда именно они направляются.

Когда на горизонте показался Город людей он ничуть не удивился. День настал. Они приехали не к самому городу, а остановились за несколько десятков километров. И даже отсюда Генри узнавал очертания этого счастливого места. Он вспомнил о мистере Блэквуде, о семье О'Райли и только подивился этим утром своим вчерашним чудачествам. И все же, это место полюбилось ему за неделю работ.

Там, где остановилась машина, стояли ряды стульев. Был небольшой бар с холодной водой, трибуна для выступлений. Все это, здесь, посреди пустыни, походило на чудаковатую картину сюрреализма. Вообще все происходящее напоминало странный сон.

─ Садись на свободный стул, только выбери какой сзади.

Генри кивнул, и неуверенно зашагал по этому оплоту пустых стульев и песка. До чего же безумное местечко, думалось ему. Он подошел к бару, остановился; завидев его мнительность, старшина крикнул, опять став тем старшиной в казарме и столовой: ─ Бери, не стесняйся! Бери говорю!

Генри скорее уже из страха взял бутылку с газировкой. Руку тут же обдало холодом. Крышка провернулась, издав такой приятный, почти мелодичный звук освободившегося газа. Настоящая симфония посреди жары. Генри, как и сказал старшина, уселся на заднем ряду, у самого края.

Шли часы. Спустя два часа миниатюрное шествие муравьев показалось сзади. Спустя ещё час муравьи уже выросли до тех самых солдат, которые вышли вместе с Генри из казармы. Только теперь они были замучены, устали, и едва ли не таяли во всей это одежде. Наверняка в каске сейчас можно сварить суп. Генри ощутил какой-то укол неловкости, стыд за то, что смеялся с ними, ел кашу, но не прошел этого пути. Они же попросту не обратили на него внимания, как и не обратили, по правде говоря, ещё прошлым вечером.

Солдаты расположились поодаль от пустых стульев и трибуны. Газировку, в отличие от Генри, они не пили, и просто уселись на песок. Кажется, даже такому они радовались куда больше, чем он мог радоваться своей холодной газировке. Вскоре на том же горизонте, только с северо-востока показались черные жуки. Скарабеи эти росли, превращаясь в автомобили. Когда Генри уже различал маленькие развивающиеся флажки США, автомобили были большими, грозными, лакированными. Они походили на обсидиан, на жуков-навозников, разве что не катящих шарики навоза. Их было порядка двадцати. Все они остановились разом, косяком форели.

Сперва из машин вышли такие же черные люди, в черных костюмах, очках; затем оттуда же показались генералы, чиновники, и наконец ─ сам президент Рузвельт. Генри впервые видел президента так близко, что мог бы пожать ему руку. К слову, Рузвельт наверняка не отказался бы познакомиться с Генри, не будь тот напуган настолько, что едва ли мог разжаться из того комка, в который он превратился. Генри сидел молча, даже газировку старался не пить, потому что отрывая горлышко от губ, происходил громкий хлопок. Генри не хотел мешать таким важным людям.

Когда все пережали друг другу руки, обсудили, судя по улыбкам, что-то забавное, событие началось. Президент, генералы, все уселись на стулья. К трибуне подошел человек; Генри не знал кто он. На нем сидел дорогой костюм, точнее ─ сидел, свесив ноги ─ в плечах он был ему широковат, и сходился складками. Голову его покрывали волосы, напоминающие аккуратно подстриженный куст, а черные глаза смотрели на всех с затаенным трепетом; они блестели, не то от солнца, не то от волнения. Все звали его Робертом.

Генри слушал его, затаив дыхание. Слушал с тем же ощущением, с каким смотрел на президента. Газировка уже давно выдохлась.

─ ...проект увенчался успехом, ─ закончил Роберт, и даже президент зааплодировал ему. Генри повторил за господином Рузвельтом.

И тут, в небе над ними прогудел самолет. Серебристый скакун, перебирая пропеллерами, унесся прочь, к Городу людей. Генри без отрыва смотрел туда, и думал, что сейчас делает мистер Блэквуд. Тут он вспомнил, что кажется забыл закрыть холодильник. Он уже собирался встать, очень тихо подойти к старшине и сказать ему об этом, как вдруг небо рухнуло на землю.

Солнце исчезло, и на секунду Генри решил что ослеп. Возможно, наступила ночь, или же Генри ещё спал. На сухой песок упала бутылка с выдохшейся газировкой. Генри вжался в стул, не зная что происходит и почему люди не бегут. Там, где был Город людей рос огромный прыщ, а после он взорвался. Взорвался огромным грибом, похожем на лисичку: такой же рыжий, огненный. Всех обдало ветром; он бил в лицо песком. Генри сидел тихо. Даже решив он пошуметь, никто бы не обратил внимание. Люди сидели и молча смотрели, как растет самый большой гриб на Земле.

Тут все зааплодировали снова. Генри заметил, что Рузвельт тоже хлопает. Генри повторял за ним, хотя и не знал, зачем.

Он взглянул на солдат: они сидели, застыв, как игрушки. Он подумал вдруг, а слетит ли с них ─ со всех, кто собрался здесь, ─ краска? Когда Генри сообразил что огромный гриб был взрывом, ему стало плохо. Он оглядывал всех, думая, где же он оставил свой респиратор. Кажется, в том доме, на диване мистера Блэквуда, когда не смог съесть сэндвич. Сейчас ему как никогда хотелось надеть его: со всех этих людей испарялась краска.

Спустя несколько часов Генри Эклз, вместе с группой людей, побывал рядом со взрывом. Недалеко, всего в нескольких километрах. Теперь на нем был тяжелый костюм, похожий на водолазный.  В нем уж точно не удастся съесть сэндвич, даже в туалет не сходить. Генри видел танк, перевернутый, с разорванной башней, точно картонный. Машину он узнал только по колесам, иначе бы принял её за железный плевок какого-то огромного существа.

Города людей не существовало. Генри узнавал остатки дома семьи О'Райли. Узнавал некогда белые дома, свой родной город. Разведгруппа ушла вперед, интересоваться состоянием еды, проводки, холодильников ─ уцелело ли это все. Генри уже хотел пойти за ними следом, как вдруг наступил на что-то хрустящее. Он взглянул вниз, не опуская шею, а наклоняясь всем телом ─ костюм был неудобен, точно гипсовый. Под резиновым ботинком лежала, примятая, голова Джозефа.

Генри поднял её. На лице не было тех лазурных глаз, а лишь черные угли. Уцелел только рот: расплавленный, он изогнулся вниз, из улыбки став жуткой гримасой отчаяния, посмертной печали. Генри вспомнил вчерашний день, когда докрашивал Джозефа; тогда стояла ужасная жара, но мальчик был счастлив. Да и Генри Эклз, не тая греха, тоже.

Похожие статьи:

Рассказы → Белочка в моей голове

Рассказы → Чужое добро

Рассказы → Наследник

Рассказы → Выбор

Рассказы → Опытным путём