– Что угодно мсье?
Не сразу я сообразил, что вопрос задан по-французски. Ещё секунда понадобилась, чтобы сформулировать ответ на том же языке.
– На ваше усмотрение, пожалуйста.
Гарсон поклонился и исчез, а я с любопытством огляделся. Мило! Небольшая терраса на пять-шесть столиков возвышается на обрыве над морем. Запах моря ни с чем не перепутаешь. Я прикрыл глаза и сосредоточенно втянул носом воздух. Чем пахнет море? Считается, что йодом и рыбой, но это только на первый… хм… взнюх? Ещё оно пахнет подсыхающей тиной, просоленными рыбацкими сетями и смолой нагретых на солнце лодочных бортов. Удивительно! Слабое, почти атавистическое чувство способно нарисовать цельную законченную картину. Уверен, вон там, за уступчиком, крутые, потемневшие от груза лет деревянные ступеньки огибают утёс и спускаются к узкой полосе галечного пляжа, прячущегося за пазухой у бухты от суровых осенних штормов. Две крутобокие шлюпки, вытащенные на берег, много повидали на своём веку. И кровь, и пули, и смерть морских пехотинцев, но сейчас лодки на пенсии и похожи издали на диковинных зверей, лениво развалившихся у кромки прибоя. Третья шлюпка скоро должна вернуться, и тогда седой рыбак с продублённым солью морщинистым лицом устало поднимется по ступеням, неся на плече увесистую корзину с уловом.
Теперь слух. Интересно, чем он сможет дополнить нарисованное полотно? Я прислушиваюсь, всё ещё не открывая глаз. Неутомимые волны пешком перешли океан, чтобы стукнуться лбами о несокрушимую скалу где-то далеко под моими ногами. Это хадж, иначе как объяснить фанатическую решимость паломников закончить своё существование, рассыпавшись тысячами радужных брызг? Чайки кричат нагло и требовательно, видя приближение рыбацкой лодки. Ветер, точно слепой Гомер струны арфы, перебирает ячеи натянутой меж двух шестов латаной-перелатанной, опытной, и оттого удачливой, сети.
Осязание. Ну совершеннейшая же, казалось бы, мелочь! Что может рассказать осязание? Я опустил пальцы на поверхность стола, и его бороздчатая поверхность поведала, что лопнул стальной канат, фиксирующий пачку дубовых досок на палубе сухогруза, и штормовая волна смыла их за борт. Доски долго носило по морским просторам, брашировало солёными волнами до появления характерных старческих морщин, пока не выбросило несколько штук на берег, к радости нынешнего владельца кафе. А ещё лёгкая вибрация, идущая от пола, подсказала мне, что мой заказ готов и гарсон с подносом приближается. Гарсон давно не мальчик и прихрамывает, потому что была война.
– Ваш заказ, мсье!
Но будоражащий запах кофе уже известил об этом.
– Мерси! – я открываю глаза.
Сначала всё вокруг бледно-зелёное, но через пару секунд обретает естественные краски. Румяные круассаны на белом блюде. Прозрачные ломтики сыра. Красиво дымящийся кофе в белоснежной чашке.
– Что ещё угодно мсье? – некрасивое серое лицо гарсона, седые кустистые брови.
– Спасибо, вы очень любезны.
Что есть красота? Красота – это гармония, утверждали древние. Но разве гармоничен вон тот неказистый серый утёс? А красив. Он так же сер и грубо сработан, как лицо гарсона. Но – красив, а лицо – нет.
Красив и город, которого я не вижу. Он сзади, за спиной. За навесом, за зданием гостиницы, за воротами, за изгибом дороги. Я никогда не прогуливался по его узким улочкам, мощеным булыжником, не видел красные черепичные крыши ютящихся на неудобном склоне домов, не касался тёплых шершавых слоновьих боков строений. Но знаю, что город вкусен, точно круассан.
Кстати, круассан! Если существовала бы в мире шкала, так сказать, вкусноты, то горячему круассану с настоящим свежесваренным кофе не хватило бы делений. Все пять чувств необходимы, чтобы познать красоту. Вкус бывает не менее красив, нежели вид или звук. А запах? Почему нельзя сказать «как красиво пахнет вокруг!», если это так? Красота – вовсе не непременный атрибут умения видеть. Слепой может ощутить красоту руками. Вот этот стол, например, бесспорно красив на ощупь. Но даже пяти чувств не хватит, чтобы оценить красоту поступка. Нужно что-то большее.
Через пять минут я готов. Жестом подзываю гарсона, открываю бумажник. Там, разумеется, те купюры, что надо. Протягиваю одну.
– Сдачу оставьте себе.
– О! Гран мерси, мсье! – по неожиданно низкому поклону догадываюсь, что переборщил.
– Скажите, сколько сейчас времени?
– Без пяти десять, мсье.
– Прекрасно! Отличное место и удачное время, чтобы начать путешествие!
– Счастливого пути, мсье!
Вон за тем уступчиком начинается потемневшая от времени деревянная лестница. Навстречу поднимается корзина с рыбой.
– Бонжур, мсье! – мелькнуло продублённое солью лицо.
Ступеньки огибают утёс и приводят меня на галечный пляж. Волны подталкивают третью лодку, отчего кажется, что она в нетерпении переступает с ноги на ногу. Чайки сужают круги, на лету свешивая головы, чтобы заглянуть в лодку. Но густой рыбный запах обманывает их – внутри только сверкающая на солнце чешуя.
Бухточка небольшая и закрытая. Это не совсем то, что я ищу. Подхожу к дальнему утёсу и обнаруживаю узкую полоску мокрой гальки. Можно успеть, пока отлив. Иду, огибая кучки брошенных морем водорослей. Над ними роятся мухи. Крошечный жёлтый краб отскакивает в сторону, сердито щёлкая клешнями. Идти трудновато – ноги вязнут в мелких камешках. Кажется, ботинки уже промокли.
Поверхность скалы шершавая, прохладная и ноздреватая – иногда приходится придерживаться за неё, перебираясь через валуны. По дороге представляю, что ожидает меня за поворотом.
Эта бухта не в пример больше, а берег здесь положе. Среди крупной и мелкой гальки встречаются полосы песка. Бухта развёрнута к западу, и волны здесь чувствуют себя более привольно. Сажусь прямо на тёплый песок, подставляю лицо солёному ветру и понимаю, что мне чего-то не хватает. Точнее, кого-то. Собаки! Конечно. У меня должна быть собака. Сеттер, рыжий. Вот такой.
Пес известил о себе задорным лаем и радостно бросился облизывать моё лицо.
– Ну подожди, подожди… Э-э… Джек! – счастливо улыбаясь, пытаюсь удержать на расстоянии вытянутой руки жилистый неугомонный сгусток радости.
Потом мы гуляем по пляжу и я время от времени бросаю в море палки. Джек с великим рвением возвращает их обратно и, стряхнув с себя тучу брызг, настырным повизгиванием требует продолжить игру. Так мы доходим до древнего полуразвалившегося строения. Что это было? Стены закруглены и истресканы, швы кирпичной кладки обсыпались от времени и ветра и сеткой глубоких старческих морщин избороздили некогда гладко оштукатуренную поверхность. Внутри труха от сгнивших и обвалившихся стропил, сырость, крапива, запустение и тлен.
– Что это было? – спрашивает дочь.
Она стоит за моей спиной и с любопытством и опасением заглядывает в бесформенный дверной проём. Она рыжая, ей лет восемь. Смешные веснушки пустились в пляс на вздёрнутом носике. Почему рыжая?.. А почему бы и нет!
– Не знаю, – с удовлетворением ощущаю тёплую ладошку, удобно примостившуюся в моей руке. – Пока не знаю.
– Джек, лови! – и две рыжие бестии наперегонки устремляются к морю.
Я улыбаюсь. Снова сижу на песке и улыбаюсь. Чувствую умиротворение. Нежность. И что-то ещё. Я не знаю, как это назвать, но я это чувствую. Чтобы это почувствовать, нужно сидеть на берегу моря и наблюдать, как дочь играет с собакой.
Память – не совсем надёжная штука. Вот вроде ты ухватил воспоминание за хвост, начал медленно подтягивать его к себе, погружаться, чувствовать, как вдруг! вспорхнуло оно испуганной птицей и растворилось в лазоревом небе. И неизвестно, вернётся ли, подпустит ли снова к себе так близко. Но мне проще – я могу заново проживать воспоминания.
И всё-таки, что это было? Любопытство заставляет меня покинуть дочь. Я не беспокоюсь – знаю, что скоро какой-нибудь я отведёт её домой. А нежность вот здесь, в груди, я сохраню на весь путь.
Я прыгаю по вехам памяти, как по камушкам, преодолевая реку времени. Разрушенный домик надевает камышовую крышу, облачается в глиняную штукатурку. Он немного другой – стены не закруглены, – но это неважно. Кто-то запомнил домик таким. Может быть, он даже находился совсем в другом месте, но сейчас двери гостеприимно распахнуты для меня.
– Что ж ты так долго, я соскучилась! – она, просто она, порывисто бросается мне на шею, горячий поцелуй проглатывает готовые сорваться с уст оправдания.
Потом она чистит принесённую мной рыбу, а я любуюсь. Любуюсь, не в силах отвести взор. И она это знает, хитро улыбается, чуть повернув голову, отчего рыжие, понятно, что рыжие, волосы кокетливо вуалируют освещённое пламенем очага лицо.
Есть ли у неё имя? Наверняка. Но в этой локации оно не нужно. Здесь существуем только я и она, и как бы нас ни звали, для любого меня она всегда будет ей.
Потом мы ужинаем. Рыба не круассаны, но тоже очень красива на вкус. А как красивы искренние слова под красивыми искренними звёздами! Физический голод отступил, но другой завладел нами без остатка, и мы никак не можем насытиться друг другом, и звёзды… и луна… и волны… А потом я услышал музыку и она зазвучала – красивая, чарующая, волшебная. Неведомые инструменты не играют, а поют, и голос их подобен звучанию самых потаённых ноток чистой и неиспорченной души. И волны пытаются подпевать, но шипят безголосо и орошают взмокшие тела тёплыми брызгами, а ещё пронзают насквозь, заставляя выгибаться и стонать, и рычать, и плакать от счастья. А потом мы смеёмся. Безудержно, беззаботно, без устали. А музыка всё звучит, и звёзды всё хороводят над головами, и, как отражение сошедшего с ума неба, миллионы светящихся искорок танцуют вальсы в толще набегающих волн и таинственно мерцают в пузырьках ноздреватой пены на берегу.
А мы стоим обнявшись, красивые, и одно на двоих счастье подступает к самому горлу, пока не вырывается на свободу необузданным криком:
– Я люблю тебя!
И все слышат это – и море, и небо, и звёзды, а ветер подхватывает и разносит нашу любовь по всему свету, а нам не жалко, у нас её без меры, а там, в мире, быть может, кому-нибудь не помешает лишняя толика любви.
И я готов остаться навсегда здесь, с этой женщиной, в этом времени, в этом доме, но утром внезапная автоматная очередь прошивает окно и покрывает оспинами стену, в дверь врываются серые солдаты в серых касках, лают и хохочут лающе, нагло, безнаказанно. Хватают мою женщину за рыжие волосы и вытаскивают прямо из постели, нагую и беззащитную, и снова лают, но одобрительно, а мой крик, моя отчаянная попытка спасти свою любовь от грязных похотливых рук пресекаются прикладом и расчётливыми ударами окованных железом сапог по рёбрам.
И я ничего не могу сделать: пытаюсь прогнать этот кошмар, вернуть безмятежное вчера, но только кривятся и меняются лица под серыми касками и убранство дома становится другим, но всё так же обращено ко мне с отчаянной мольбой искажённое страхом лицо моей женщины, а кровь заливает глаза, и боль пронзает грудь при каждом вдохе.
И тогда я встаю. Не знаю, чего это мне стоит, но я встаю и иду. Серые каски оборачиваются и перестают смеяться, сражённые силой моего взгляда. Они должны были вспыхнуть от испепеляющей мощи моей ненависти, но у них автоматы. Первая очередь взрыхляет песок у моих ног, но не останавливает. Тогда вторая лупит наотмашь, не глядя, и я падаю как подкошенный с раздробленным коленом и пробитой навылет в двух местах голенью. Почему они меня не убили? Потому что убить было гуманно. Потому что убить в той ситуации значило избавить от невыносимой муки. И поэтому с тех пор у меня серое лицо.
* * *
– Зови меня Старик, – сказал старик.
Я где-то видел его продублённое солью лицо… Впрочем, вряд ли найдётся лицо, которое я не видел. Но это лицо видел именно я. Старик выходил меня. Через месяц я костылял по его хибаре и не понимал, почему не могу отсюда уйти. Я смотрел в зеркало и спокойно менял себя. Менял зеркало, занавески, размеры и форму глиняной посуды на полке. Не менялись лишь старик и локация, в которой я застрял.
– Как тебе это удаётся? – однажды спросил Старик.
– Что именно?
– Изменять предметы, естественно.
– Я не могу объяснить, но это несложно для меня. Но даже мне непонятно, почему я не могу отсюда уйти.
– А зачем ты пришёл?
Хм… Зачем я пришёл?.. Зачем я вообще отправился в путь по волнам памяти давно умерших людей?
– Я ищу чувства, эмоции, ощущения.
– Зачем?
– Чтобы познать.
– Разве ты не знаешь, что это такое?
– Знать и познать – разные вещи. Это как услышать слово «мёд» и попробовать мёд по-настоящему.
– Да… сколько ни говори «мёд», во рту слаще не станет. И что ты познал здесь?
– Многое. Красоту, радость, любовь, нежность, страсть… счастье.
– А потом?
– Потом?..
– Что ты познал потом? Или ты думаешь, что весь мир состоит только из мёда? Столько же, сколько ты съел мёда, ты должен съесть соли. Сладкое уравновесить горьким, любовь – ненавистью. Понимаешь? Всё в мире построено на зыбком равновесии. Добро и зло, любовь и ненависть, хищник и жертва. Ты не можешь отсюда уйти, пока чаши весов не уравновесятся.
– Но я познал и ненависть… И боль, и страх, и отчаяние. Разве этого мало?
– Выходит, мало. Для равновесия не хватает мести.
– Но откуда ты знаешь, Старик?
– Кому же знать, как не мне. Ведь это я слежу за равновесием этого мира.
Так я вошёл в ряды Сопротивления.
* * *
И я познал месть. И радость победы, и горечь поражения, и потерю друзей. Потом из концлагеря вернулась она с дочерью, чужая, неживая, опустошённая. Я больше не видел света любви в её глазах и скоро понял, что такое ревность и предательство. Потом она умерла, и я познал горе.
Время шло, а я всё не мог уйти. Я ещё умел менять предметы, но мне всё хуже удавалось изменить себя, а с хромотой и серым лицом я совершенно не мог ничего поделать.
– Почему я не могу уйти, Старик? – вопрошал я.
– Тебя держат. Ты пустил корни, у тебя есть дочь, дом, который ты привык называть своим, воспоминания, которые для тебя стали настоящими.
К этому времени я уже успел рассказать Старику, кто я такой и откуда взялся. Он принял это известие спокойно, с мудрым прищуром. Он оказался очень непрост, этот Старик. И само его появление в нужной локации чьих-то воспоминаний, и загадочная стойкость к моим попыткам изменить его облик – всё это вызывало вопросы.
– Но ведь я не пленник реальности. Я свободен.
– Не скажи… Как далеко ты мог продвинуться по событиям чужих жизней? Очевидно, не дальше периода, который эти жизни охватывают. При этом ты был способен манипулировать реальностью лишь в рамках набора найденных в памяти образов. Например, ты не умеешь летать или плеваться огнём.
– Но ведь никто не умеет…
– Верно! Поэтому и ты не умеешь. Но это возможно, если тебе получится выйти за пределы виртуального, как ты называешь, пространства оцифрованной памяти.
– Я и в пределах-то потерял возможность двигаться…
– Память – зыбкая штука. Все уверены, что события, сохранившиеся в памяти, реальны. На самом деле нет ни прошлого, ни будущего как таковых. Есть только информация. А информацию можно изменить. Секунду назад ты прихлопнул муху, и это уже стало событием. Записалось в твоей памяти. Если найти возможность подправить память, то муха для тебя останется живой. Или хуже того – укусит тебя и ты умрёшь в муках от неизвестной болезни. Но ты не можешь убить эту муху снова, не можешь повторить прошлое. Не можешь, если ты обычный человек. Тебе же дарована способность заново проживать чужие воспоминания. Но прожив их раз, начав путь в этом виртуальном мире, ты поневоле оставляешь здесь след своих, теперь уже реальных, воспоминаний. Ты оживляешь этот мир, делаешь его реальным, создаёшь заново.
– Как бы я хотел создать мир, в котором не будет войны и горя!
– Помнишь, что я тебе говорил о равновесии? – покачал головой Старик. – Впрочем, ты можешь попробовать… Ты готов?
– Готов к чему?
– К созданию своего мира, разумеется.
Я кивнул, и всё исчезло.
* * *
– Где мы? – спросил я в пустоте.
– Мы нигде, – раздался в голове голос Старика. – Это исходная точка пространственно-временного континуума, которая существует и не существует вне времени и пространства. Отсюда начинают существование все миры. Попасть сюда невозможно, потому что этого места реально нет. Но можно смоделировать его виртуально, и для тебя появляется шанс оказаться здесь, ведь ты виртуальная личность.
– И с чего мы начнём?
– Как с чего? С начала!
Щёлкнул выключатель, и стал свет. Но, кроме света, ничего не было.
– Теперь необходимо задать фундаментальные физические законы, – продолжил голос. – Гравитация.
Вмиг свет съёжился, рассыпался на горошины, которые щедро усеяли бархатную черноту пространства.
– Гравитация отделила свет от тьмы. Свет стал звёздами, всё остальное – тьмой. И с этого момента началась битва за равновесие. Теперь нужно отрегулировать механизмы самостабилизации мира. Рекомендую использовать стандартный проверенный набор. Реакция термоядерного синтеза в недрах звёзд, удерживаемая чудовищной силой тяготения. Скорость света, все законы термодинамики, постоянная Планка… В общем, не вникай, я уже всё ввёл, включая правило буравчика. Если система надёжна и проверена, какой смысл изобретать что-то новое, правда?
– Но я и не хотел, – я прокашлялся, – что-то новое. Я хочу, чтобы мой мир был похож на обычный, только без войн и горя.
– Ну-ну… Что ж, тогда выбирай планету. Вот эту бери, вот эту, – зашептало в голове.
Планета и вправду казалась удачной. Она только сформировалась из газо-пылевого облака. Третья по счёту от солнца, как и наша Земля, она получала достаточно тепла и света, но не была слишком горячей, как две предыдущие.
– Пожалуй, вот эта подойдёт…
– Отличный выбор! – одобрил Старик. – Обрати внимание, что планета вращается вокруг своей оси, чтобы был свет днём и тьма ночью.
– А не слишком ли быстро?
– Хм… четыре часа… Да нормально для начала, нужно учитывать, что со временем вращение замедлится. Кстати, хорошо бы задать угол наклона оси, чтобы обеспечить смену времён года. Впрочем, это потом всегда можно подкорректировать метеоритом.
– А это что рядом болтается? Зачем оно мне?
– О, это луна. Она нужна. Будет. Потом объясню. Да, чуть не забыл самое главное. Магнитное поле!
– Дай-ка я сам! Вот так?
– Нет, чуть сильнее. Да, молодец! Ну что ж, добро пожаловать в твой мир!
И мы оказались на горячей дымящейся поверхности. Земля сотрясалась, сотни вулканов выбрасывали в атмосферу бесчисленные тонны пыли и пепла. Не очень уютное местечко!
– Я не знаю более удачного вещества, чем вода, – продолжил Старик. – Воду я тебе просто дарю. Со всеми её удивительными аномальными свойствами: жидкой кристаллической решёткой, прочными водородными связями между молекулами, что обеспечивает её непомерно высокие теплоёмкость и температуру плавления, и способностью растворять основные минеральные соли, необходимые для будущего обмена будущих веществ.
Он щёлкнул пальцами, и пошёл дождь. Мы шли мокрые по скользким камням, и Старик громко считал вслух.
– Пожалуй, хватит, – сказал он, досчитав до сорока. – Нужно, чтобы осталась твердь среди воды, дабы отделяла она воду от воды. Явись, суша!
И дождь перестал. Кстати, мы уже к тому времени стояли по шеи в воде, но скоро вся вода собралась в одно место и мы оказались на берегу.
– А что, разве возможны миры без воды? – полюбопытствовал я.
– Бывало, баловалась молодёжь, – скривился Старик. – Вместо кислорода пробовали фтор, вместо углерода – кремний. Да что там, существуют миры из антивещества и даже экспериментальные миры с обратной силой тяжести. Но мне как-то не по духу этот авангардизм, я приверженец классических форм мироздания. Ну как тебе твой мир?
– Да как-то… не знаю, – я огляделся.
Вулканы продолжали швыряться бомбами и пускали лаву в море, поднимая облака пара. Ураганные ветры ворочали камни, вздымались и рушились горы, тяжёлые тучи без удержу сверкали молниями. Кругом безжизненный хаос, грохот, огонь. Настоящий ад.
– Ничего-ничего, поначалу у всех царствует хаос. Кстати, с физикой мы закончили, самое время заняться химией. И начнём с главного гаранта будущего равновесия – реакций окисления и восстановления. Пока они ещё малозначительны, но потом станут основой существования всего живого. Заодно я закинул тебе весь пакет неорганической и органической химий. Все три тома. А теперь ещё немного подождём.
– Чего подождём?
– Пока в океане, благодаря молниям и вулканам, накопится достаточное количество полипептидных белковых цепочек.
Мы стояли на берегу прапервобытного моря и ждали.
– Долго ещё ждать?
Старик окунул в воду палец, облизнул его и задумчиво пошевелил бровями.
– Ну вот, как всегда… Белка в море достаточно, но он никак не хочет соединяться в живую клетку. А-пчхи! – он вдруг оглушительно чихнул, да так, что брызги веером разлетелись в стороны. – Извини, аллергия на чёртову серу. Ну всё, пошли.
– Куда пошли?
– Прогуляемся. В ближайшее время здесь будет невероятно скучно. Погуляем часов до шести, а потом пообедаем.
– А как же живая клетка?
– Да всё нормально, не волнуйся! В носу всегда достаточное количество всяческих бактерий, какие-нибудь из них обязательно приживутся в насыщенном питательными веществами первоокеане. А всё остальное сделают время и эволюция. Кстати, обрати внимание на уровень космической радиации. Он довольно высок, что положительно влияет на скорость мутаций, но не губителен, благодаря нужной напряжённости магнитного поля, которую ты задал.
* * *
– Я не могу поверить! – горячился я за ужином. – Ты утверждаешь, что жизнь в моём мире возникла из слизистых выделений твоего носа?!
Мы сидели за столиком на террасе, которую я построил на обрыве над морем возле своей недавно приобретённой небольшой кафе-гостиницы. Место мне очень понравилось и, хотя посетители вниманием не баловали, я с удовольствием окунулся в хозяйственные заботы. Оказалось, что делать что-то руками гораздо приятнее, нежели напрягать воображение. К тому же, у меня хорошо выходили работы по дереву.
– Называй уж вещи своими именами – из соплей, – спокойно ответил Старик и отправил в рот кусочек рыбного фрикасе. – Но давай не будем ханжами: всегда нужен толчок для начала жизни, и неважно, какая субстанция послужила для этого основой.
– Ты не понял, Старик! Меня бесит, что жизнь в МОЁМ мире возникла из ТВОИХ соплей.
– А, ну извини, не подумал. Кстати, дочь твоя замечательно готовит! Давай, до завтра.
* * *
– Вроде бы ничего не изменилось… – на следующее утро я скептически осматривал безжизненную каменистую пустыню своего мира.
– Ну, не скажи! Там, в океане, появилось огромное количество новых форм жизни. Сначала бактерии слопали всю питательную субстанцию и научились кушать друг друга. Потом кто-то случайно изобрёл хлорофилл и перестал быть зависимым от наличия еды – стало возможным просто добывать энергию из воздуха и солнечных лучей. Так мир разделился на два царства. А потом возникли и многоклеточные организмы.
– Но почему никого не видно-то?
– А! Подожди ещё немного. Сейчас организмы ведут анаэробное существование, потому что уровень кислорода чрезвычайно мал – менее четырёх процентов. Анаэробные процессы – брожение и гниение – очень энергоёмки и малоэффективны по сравнению с привычными нам реакциями кислородного обмена. Животные пока почти не заметны и похожи, в лучшем случае, на медузу. Им не хватает энергии для дальнейшего развития. Но очень скоро они начнут дышать кислородом и эволюция ускорится в десятки раз. Сразу появятся моллюски, раки, многоножки, а чуть позже даже примитивные рыбы. Одновременно возникнет озоновый слой и уровень космического излучения снизится до вполне безопасного уровня. Водоросли поднимутся ближе к поверхности, где больше света, и производство кислорода пойдёт быстрее.
– Старик, хватит мне лекции по естествознанию читать! Лучше скажи, как я могу повлиять на развитие жизни в моём мире?
– А никак! Мы же изначально запустили механизмы саморегуляции. Теперь мир вполне справится и без постороннего вмешательства. Впрочем, ты не должен бросать его на произвол судьбы, потому что, возможно, время от времени придётся вносить небольшие коррективы. Например, сейчас ты можешь добавить в атмосферу немного кислорода. Хватит-хватит! Вон смотри, у тебя уже трилобиты полезли и кораллы укоренились.
– Да, в море теперь жизнь кипит, но на суше-то пустота.
– Не торопись. Главное, не торопись. Здесь нужно… тактически! Хитростью действовать. Ведь для водных жителей выбраться на сушу сложнее, чем человеку выйти в космос. Нужно всё переделать. Системы дыхания, движения, размножения. А пищу где брать? Поэтому сначала необходимо выманить растения. Помнишь, я говорил, что луна пригодится? Давай выбрасывай на мелководье во время прилива водоросли. Да нет, не длинные! Они мало общего имеют с наземными растениями. Начинай с колоний одноклеточных.
Скоро прибрежные камни покрылись буро-зелёной слизью.
– И что дальше, Старик? Время идёт, а трава не спешит освоить сушу.
– Да, ей тяжело… Нужно помочь. Это тот случай, когда необходимо вмешаться. А ну-ка, давай-ка пробудим ещё несколько тысяч вулканов!
– И что это даст?
– Увеличение в атмосфере количества угарного газа. Это как варенье в ловушке для муравьёв. Дело в том, что он усваивается растениями лучше, чем углекислота. К тому же, для синтеза органических веществ в этом случае требуется вдвое меньше энергии. А самое главное, что угарный газ практически не растворяется в воде. Всё, пошла машина! Смотри, как ловко объединились одноклеточные водоросли с потомками дрожжевых грибков! И вот уже лишайники – первопроходцы суши – готовят плацдарм для более продвинутых завоевателей. И произвела земля зелень. Ну, теперь держись! Сейчас попрут из глубин любители халявы, позарившиеся на дармовой силос. И тут внимательно! Следи за кислородом и углекислым газом.
– А что с ними не так?
– А то, что углекислоты пока в два-три раза больше, чем в современности. Отсюда парниковый эффект и глобальная вспышка гигантизма среди растений. Все они спешат изъять углерод из атмосферы и превратить его в биомассу, а потом в каменный уголь. Одновременно катастрофически быстро растёт концентрация кислорода, что приводит к невиданной экспансии насекомых. Кстати… Вот сейчас можно было бы провернуть забавный финт и не пустить животных на сушу. А вместо них создать нездоровую конкуренцию между растениями, чтобы научить их двигаться и хищничать. Ведь растения умеют двигаться, только умение это у них зачаточное, не развитое. А представь себе мир, где медленно-медленно шагают величавые помидоры, поедая на ходу листья лениво уползающего сельдерея. Глядишь, когда-нибудь и разумная флора появится. А, нет, ты же хочешь создать мир, похожий на наш. Жаль… Да следи же ты за кислородом!
– А что?..
– А то, что у тебя стрекоза уже чуть ли не с орла размером. Слишком много кислорода – рай для трахейнодышащих. Так они не дадут воли первым земноводным.
– Ой… И что же делать?
– Что-что! Похолодание включай! Ледники вытянут влагу из воздуха, появятся пустыни и смена времён года. Доминирование растений на время приостановится. Зато у насекомых появится фора, они научатся питаться стволами мёртвых деревьев, что прекратит накопление каменного угля и заберёт часть кислорода для окисления. Появится то самое равновесие, о котором я говорил. Заодно и кистеперой рыбе захочется выползти на сушу, где так много вкусных беззащитных букашек.
– А когда появятся земноводные?
– Завтра. Всё завтра. Завтра произведёт вода и пресмыкающихся – душу живую, и птицы полетят по тверди небесной над землёю. Но, думаю, ты и без меня дальше справишься. Дам только парочку советов. Во-первых, не позволь вымереть всем земноводным. Тебе из них ещё млекопитающих создавать.
– Из лягушек что ли? Я думал, из ящериц.
– Нет, из ящериц хорошо получаются птицы. А лягушек сохрани, если не хочешь, чтобы вместо людей у тебя появились рептилоиды. Во-вторых, всех динозавров, как это ни прискорбно, придётся в своё время… того. Иначе они не дадут пробиться млекопитающим. Ну и следи за балансом. Окисление – восстановление, растения – травоядные, травоядные – хищники. Потом, возможно, придётся увеличить мозги каким-нибудь питекантропам, потому что иначе ты будешь ждать появление человека до морковкина заговенья. А дальше уж не знаю… Как ты будешь держать бразды истории, как не позволишь хомам воевать за кусок мяса и за красивую самочку?.. И главное – надо ли? Ведь если они не истребят друг друга, то вырубят все леса, сожгут весь уголь, вернув атмосфере всю углекислоту, и какое тогда, к чертям, равновесие?!
– Значит, именно поэтому ты не уничтожил войны, хотя в силах? Потому что войны, эпидемии, стихийные бедствия – всего лишь обычные способы саморегуляции мира? Мира, где человек не венец творения, а простой винтик в сложнейшем механизме биосферного равновесия.
– Ну наконец-то, коллега! Наконец-то ты превратился в настоящую личность из виртуальной! Не это ли было целью эксперимента по твоему созданию?
– Может быть, и это. Но экспериментаторы уж точно не могли предугадать, что эксперимент приведёт параллельно и к созданию мира, в котором они живут.
– Ну что ж, удачи! Думаю, ещё свидимся.
* * *
Однажды ночью шторм прибил к берегу несколько основательно проморённых дубовых досок. Я просушил их, и у меня появились чудесные столешницы. Лак ещё не успел высохнуть, когда Старик принёс на плече целую корзину сардин.
– Как тебе это удалось? – удивился я. – В это время года…
– В сентябре идёт крупная рыба, – ответил он. – Каждый умеет рыбачить в мае.
С тех пор он иногда появлялся на террасе и всегда, в любую погоду, приносил полную корзину рыбы.
– Я вижу, тебе удалось осуществить свою мечту, – похвалил он позже, с одобрением осмотрев столешницы.
– Да, я всё-таки создал мир, о каком мечтал. Здесь есть город с черепичными крышами, моя гостиница, море, пляж и люди, которые мне дороги. И все счастливы, потому что нет войн, горя, нет вчера и завтра.
– Твой мир – один из самых красивых миров среди тех, которые я повидал. Как ты думаешь, он реальный или виртуальный?
– Странный вопрос ты задаёшь тому, кто сам появился на свет искусственно смоделированной виртуальной личностью. Конечно реальный!
– Я так и думал, – улыбнулся Старик. – Тебе пришлось проделать большой путь, прежде чем ты стал настоящим человеком. Но первые твои шаги были поистине смешны!..
– Да, это так, – кивнул я. – Я вёл себя, словно ребёнок на шоколадной фабрике, я захлёбывался открывшимся миром. Мне всё хотелось попробовать, всё ощутить, и чувства, эмоции, ощущения были так остры, свежи и неизведанны, что вызывали необузданный восторг и дикую, перехлёстывающую через край радость. Как будто слепоглухонемого враз наделили всеми чувствами, словно узника выпустили из сырого тёмного подземелья.
– Да ты и сейчас не очень-то изменился. По крайней мере, изъясняешься так же цветисто.
– Зато я научился отличать реальные чувства от оцифрованных приторно-сладких лубочных воспоминаний. Скажи, Старик, а что держит здесь тебя? Ведь ты умеешь очутиться где угодно и когда угодно.
– Сначала меня привлекло любопытство. Я пришёл посмотреть на того, кто появился на свет с умением создавать миры. А потом… ты стал мне симпатичен. Там, на войне. Да и мир этот очень даже неплох! Здесь всегда хорошо ловится рыба, а я люблю рыбалку…
* * *
В это время года не много посетителей. Хотя, положа руку на сердце, они никогда меня особым вниманием не балуют.
Он появился на террасе солнечным утром. Сидел, ошалело оглядывая морской простор. Экий франт! Ботиночки с коричневыми лакированными носами, узкие брючки, светло-бежевый вельветовый пиджак. Да ещё и щёгольские усики. Дочь высунула из-за тюля любопытный веснушчатый носик, я показал ей кулак и поспешил к клиенту.
– Что угодно мсье?
– На ваше усмотрение, пожалуйста, – ответил он чуть погодя.
Сидит, закрыв глаза. Принюхивается, прислушивается, щупает столешницу. Перелистывает гигабайты воспоминаний тех бедолаг, что дали согласие на оцифровку памяти после смерти. Вряд ли руководители проекта по созданию виртуальной личности в том будущем, до которого я так и не добрался, предполагали, что чужая память забросит их детище в это захолустье. Пусть сидит, воображает наш городок, лестницу к пляжу, шлюпки, оставшиеся со времён высадки десанта союзников. Пригодятся. Пусть во всех деталях представит мой мир, пока дочь допекает круассаны, которые он вообразил. Клянусь, я не буду обижаться за свою внешность, она мне теперь даже нравится. Память мертва и одинаково виртуальна, на каком бы носителе она ни хранилась, с той лишь разницей, что воскрешённые оцифрованные воспоминания способны оживить и тот мир, который в них законсервирован. Ни прошлое, ни будущее не подвластны времени, поэтому мир этот будет жить ровно столько, сколько я захочу. То есть, вечно. И ни минутой меньше.
Посетитель поблагодарил и весьма щедро расплатился. Потом спросил, сколько сейчас времени, благодаря чему у меня появились новые наручные часы, и с восторженной улыбкой идиота отправился в путь. Только прежде ему пришлось уступить дорогу Старику с полной корзиной рыбы, который кинул на щёголя мимолётный взгляд и хмуро поздоровался.
– Счастливого пути, мсье! – сказал я чуть ранее.
– Сегодня макрель, – Старик опустил корзину на лавку и подмигнул. – Если течение не переменится, завтра будет хороший день.
Похожие статьи:
Статьи → Деконструкция Библии – Сотворение мира
Рассказы → Время Грина
Рассказы → Ветер со-знания
Рассказы → Новогодняя мечта
Рассказы → Называй вещи своими именами
