Собственно, он с самого начала был странным. Как только появился неизвестно откуда в нашей деревне. Одни говорят, из моря вышел, другие божатся, что видели, как он с гор спустился. А больше-то ему и неоткуда взяться, не из-под земли же выскочить.
Доподлинно не известно, кто его первым увидел. Старик Пельмень до сих пор всем рассказывает, что он. Что сидел-де он на пенёчке и воздухом дышал, а этот вдруг из-за дерева как выйдет! Голый.
А Чувашка слушает с едкой улыбкой да кивает, как будто согласна. А сама потом шёпотом поведает, что этот из кустов возле пастбища вышел. Голый. А потом у неё в хижине неделю жил да мычал всё вместо разговора.
Но я вам точно говорю — это мне на глаза он первым попался. Голый. За камнем сиреневым стоял да озирался очумело. Меня увидал — давай мычать что-то. Никто же не понимал сперва. "Мы" да "му".
Если бы не голый да не мычал — всё равно странный. Во-первых, не синий. Только чуток синеватый, когда холодно. Во-вторых, глаза. Всего два глаза, и оба спереди. Урод, что ли? Дед Синицын брешет, что видел таких. Но кто ему поверит, старому маразматику.
Но ладно бы только выглядел чужак странновато. Он ещё и вести себя начал необычно. Сначала мычал, потом не ел ничего. Потом ходил, всё разглядывал. А потом заговорил и начал называть вещи своими именами.
До него никто никогда не задумывался о названии вещей. Пальцем ткнул — дай вот это. Вот это вкусное, а то — кислое. А этот, как мычать перестал, давай всё называть. Всё и всех. Я теперь Ктулху. Мне нравится! Был никем, а стал Ктулху. Да всем понравилось! Даже Нетопырю. Он теперь гордый такой! И нет ни одного из нас, кто бы с радостью не обрёл Имя. В очередь стояли, ругались, чуть ли не до драки.
Потом, конечно, привыкли. А по первой смеялись до коликов. Так смешно! Не Тот, Который Прыгает Выше Всех, а Кузнечик. Не Плавающий Быстро И Ныряющий Глубоко, а Ластоногий. Почему так, мы не знаем. Просто слушали чужака и запоминали. Никто не понял, почему Тот С Белой Рыхлой Этой, У Которого Вот Такие Эти, Только Не Молодой, А Старый теперь стал Пельменем. Но так намного проще.
Одновременно мы запоминали названия предметов. Скользкая, которая плавает глубоко — это рыба. Такая машет и летает — птица. Растёт высоко невкусная — шишка. Растёт высоко круглая сладкая — яблоко. Не растёт твёрдый невкусный — камень. Теперь мы знаем, что мир наш находится между такими высокими крутыми неприступными горами и мокрым иногда бушующим солёным морем.
В общем, по нраву пришёлся нам странный, даже полюбился как-то.
— Он такой красавчик! — цокала языками Изолента. — И умный!
Да что там, даже я готов был хвостиком волочиться за чужаком и внимать каждому его слову. Почему так? Не знаю...
Может быть, потому что наша жизнь с его появлением изменилась? Кто мы были прежде? Чем занимались? Никто не помнит. Но вот утром он появился, а вечером мы уже выращиваем хлеб, держим скотину, строим каменные дома и знаем истинные названия вещей. А этот всё ходит и ходит, всё называет и называет.
Только вот себя он никак не назвал, а мы стеснялись спросить. Так и остался чужаком, странным да этим.
Потом появились дети. Или сразу были? Нет, по-моему, сначала пришёл этот, а потом мой сын чуть не утонул в море. И утонул бы, если бы чужак не ринулся его спасать. Я удивился сначала. Чего рыпаться, жизнью рисковать. Ну утонет сын, подумаешь! Потом новый появится.
Но когда странный вылез, тяжело дыша и волоча за хвост моего сына, во мне внутри, куда еда проваливается, стало как-то... необычно. Захотелось схватить сына в щупальца и закружить по берегу, и даже вода солёная в глазах появилась. Откуда она там взялась?
И ещё захотелось обнять этого и упасть пред ним, и коснуться лбом его стоп. Это было... непонятно, и я не знал, как оно называется. А этот сказал.
— Благодарность, — сказал этот.
И много ещё чего сказал. Любовь, сказал. Дружба. Верность. И печаль, и боль, и грусть. В общем, стал называть своими именами те вещи, которые не видно.
И стало весело. Вот тогда стало по-настоящему весело, потому что веселье обрело своё имя. И грусть обрела, и стало грустно, когда надо. И мы бегали, смеялись и плакали, любили, ревновали, завидовали, ненавидели.
И, честно говоря, не представляю, как мы раньше жили без этого. В смысле, не только без этого всего, но и без этого чужака. И никто не представляет.
— Мне кажется, нас и не было, — прочирикал как-то Чижик. Голос у него такой был — чирикающий.
И возразить-то вроде как охота, но что? Потому как, если подумать, а потом попытаться вспомнить, то нечего. И каждый, как выяснилось, помнит себя с момента встречи со странным. Но, может быть, просто мы раньше не знали, как это назвать? Сначала было слово. Откуда это?
— Да какая разница! — сказал Гнедой, когда катал на спине моего сына, а тот смеялся, вцепившись в гриву. — Всё равно чужак с нами, значит, мы никуда не денемся.
Вот тогда я задумался… Этот всё чаще пропадал с Чувашкой, потому что она больше всех была на него похожа. Поэтому я не мог просто пойти и спросить, всегда ли странный будет с нами. Но всё же я просто пошёл и спросил.
— Мне жаль… — чужак вроде смутился, — но я точно не знаю. Не знаю, сколько ещё буду с вами.
И я чувствовал, что он что-то недоговаривает. Вроде как, огорчить не хочет, что ли? Но разве может огорчить тот, кто дал нам имена, чувства, мысли, стремления. Жизнь. Да, я всё больше уверен, что это он подарил нам жизнь. И я так и сказал.
— Ты же дал нам жизнь! — сказал я.
А этот снова смутился и тихо прошептал:
— Я не хотел...
Но как бы тихо он не сказал, всё равно все услышали. Услышали и пришли, прискакали, приползли, прилетели, прикатились. И стали ждать. Ждать, что чужак назовёт главное слово. Имена, вещи, чувства — это мы уже знали. Но не знали почему. Почему мы здесь, зачем пришёл странный, и что есть суть?
— Что есть суть? — вопрошали мы, задрав головы, потому что этот начал расти быстро и неотвратимо.
И вот он уже закрыл всё небо, но стал прозрачным, и сквозь него видно синее солнце. И он ответил. Тихим, слышным всем прозрачным голосом. И прозрачные мы с замиранием сердца смотрели, как исчезает всё вокруг вместе с чужаком, истончаются, тают, в решето превращаются горы, бездонное море проваливается в глубокую воронку, бледнеет, голубеет синий мир, который не имеет названия, потому что никто его никак не назвал. Но имя должно быть у всего. Своё собственное имя. И последнее, что мы услышали, было имя этого мира.
— Это сон… всего лишь сон…
Похожие статьи:
Рассказы → Проблема вселенского масштаба
Рассказы → Доктор Пауз
Рассказы → По ту сторону двери
Рассказы → Властитель Ночи [18+]
Рассказы → Пограничник
