Другое

       Если говорить о моем отце, то я всегда вспоминаю его сидящим на маленькой табуретке у печки с сигаретой в руках. Он не курил двадцать семь лет с тех пор, как вернулся из армии, но после той злопамятной ночи, когда мне исполнилось семнадцать лет, пагубная привычка вернулась к нему вновь; она затянула его без остатка вместе с теми кошмарами, с которыми не справиться ни одному человеческому разуму. В полной мере те события и явились причиной того, что папа взял в руки пачку сигарет, чтобы никогда больше не расставаться с ними. Эта жуть до сих пор живет во мне в полночных воспоминаниях. Ведь именно той лунной ночью, двенадцать лет назад, Другое накинуло на него свою тень, в которой он, как в силках, пребывал до самой кончины... Забрав отца в глубины ада, оно неистово преследует меня. Ведь тогда испуганной девочке удалось преодолеть свой страх, бросившись на отчаянную борьбу с самой преисподней, спасая две терзаемые души. И теперь оно, алкая, следит за мной: жестокая месть сомнению не подлежит. Адская тварь больше не собирается проигрывать. Каждую ночь  за окном я слышу отвратительный шорох его мерзких крыльев, и черная тень мелькает на фоне звездного неба.

       … Говорят, если в семье появится хоть один молитвенник, то он способен вымолить из ада  предков вплоть до седьмого колена... Я себя таковой не считаю! Но всею душой стремлюсь  хоть к малой доли духовного подвига. Чуть более года я живу за стенами женского монастыря — послушницей, к монашеству пока не стремясь. Не зря Господь, осыпав скорбями, по длинной дороге вел меня сюда, ведь, подозревая в каком ужасном месте находится мой папа, не будь я здесь, следом загремела бы в зловонную яму. Теперь появилась надежда — надежда на спасение — вырвать из цепких лап страдающую душу, сгубившую себя  Привычкой, черный саван которой ни раз прикасался и к моей тени. Все это, а также страх перед неизведанным прочно удерживают меня в святой обители. Лишь злобное нечто бесится, не в силах прорваться сквозь ангельский барьер, но более того взвывает в ярости, боясь потерять приобретенное. Очередная моя молитва об упокоении способствует этому...

       Сегодня три года минуло со смерти папы. Память перематывает события до тех мест, где мелькает отец, и это самые яркие воспоминания. Близки ли мы были? Скорее всего, нет. В последнее время мы виделись с ним не более одного-двух раз в год. Родители развелись до моего рождения, но иногда вновь съезжались. Мое появление в семье оказалось случайным. И даже первые дни моего рождения были категорически против того, чтобы я продолжала жить. Только у Бога на меня были свои планы!

       После восьмимесячного возраста до четырех лет я вообще не знала мужчину, благодаря которому  появилась на свет. Только в глубине детского подсознания четко запечатлелось, что мой папа — это человек с усами. А как слезы застилали глаза, когда подружка покидала детский сад на плечах большого незнакомого дяди, которого она называла своим папой. Мне тоже хотелось так! Но дни пролетали, и я каждый раз возвращалась домой с бабушкой за руку. А маму мне часто приходилось ставить в неловкость, когда на улице я кидалась ко многим усатым мужчинам и, вцепившись в ноги, запомнив, как это делают другие дети, кричала: «Папа!» Иной раз маме было стыдно со мною гулять.

       И то утро, когда вернулся настоящий папа, восторженные воспоминания ребенка сохранили до сего дня...

       Разбудил меня осторожный стук в окно. Помню, как открыла глаза, и меня ослепил пробивающийся сквозь шторы солнечный свет. Мама выглянула в окошко. Просыпаться было так легко и весело, я улыбнулась и что-то спросила, сладко щурясь от  света, а мама ответила фразой, которой мне никогда не забыть: «Юля, папа пришел». Тотчас в дверном проеме показалась любопытствующее лицо бабушки с вопрошающим взглядом, на который мама ей ответила так же, как мне, только вместо слова «папа» вставила фамилию и пошла открывать дверь.

       Как ни странно, но папу я узнала сразу, как он вошел в комнату. Знакомым оказались не только усы, но и каждая черточка лица, которое мне доводилось видеть лишь в возрасте нескольких месяцев. Только тогда я выпрыгнула из кровати и в детской пижаме кинулась к нему на руки — к настоящему, собственному папе. Как же крепко обнял он меня, поцеловал, а усы жесткой щеткой укололи мою щеку, но мне это отчего-то даже понравилось. Расставания словно и не было: папа уходил на пару часов и вот — вернулся. Все мои игрушки были высыпаны на ковер, и я не находила покоя, пока каждая из них не побывала в папиных руках с предварительной историей. Тут были и куклы, спасенные от злых колдунов, и мишки, вырванные из лап свирепых динозавров, и даже маленький камешек, упавший к нам из космоса. Тысячи тысяч эмоций — и одна краше другой.

       Такова и была моя первая встреча с отцом.

       В дальнейшем мы виделись чаще. И история каждой встречи могла бы вместиться в новую жизнь, но я еще не разобралась со старой, поэтому из детских воспоминаний, но более поздних, я бы хотела упомянуть следующую, как с неким оттенком прощания...

       Мне уже исполнилось десять лет. Жили мы теперь на новой квартире. А папа на выходные или на каникулы приезжал за мной, и мы после долгих прогулок по парку и незабываемых визитов в детские магазины приезжали к нему домой, где с распростертыми руками и доброй улыбкой меня встречала другая бабушка. А ведь когда-то я даже и представить не могла, что в у меня есть две бабушки (только, к сожалению, ни одного дедушки — судьба сложилась так, что оба они умерли еще до моего рождения). Именно же в тот день, о котором идет речь сейчас, мы забрели в книжный магазин, в котором папа пообещал купить любую понравившуюся мне книгу. Мой выбор пал, благодаря увлечениям кинотрилогией, на романы о приключениях Индианы Джонса. И, когда мы приехали домой (к нему), целый день я носилась с той книжкой из комнаты в комнату: то хвастаясь перед бабушкой, то крутя ею перед носом кошки, но никогда не выпуская из рук. На следующее утро похолодало... И приехала мама, привезла мне кофту, а когда она собиралась уезжать, мне отчего-то самой приспичило ехать вместе с ней обратно домой. До сих пор я не уверена, чем эта разительная перемена  могла быть вызвана. Может, захотелось всем друзьям и подругам показать папин подарок — на обложке небритый Харрисон Форд с длинным мачете в правой руке. Не знаю. Только вышло так, что от отца мне и нужна была только эта книга, а не его внимание. Но уже через пару дней перед моим лицом стоял опечаленный папин взгляд, просящий меня остаться, когда я, ни на секунду не прекращая, вертела в руках предательскую книгу... Через шестнадцать лет я также крепко сжимала ее в своих ладонях, когда возвратилась с похорон. Только тогда исчезла уже насыщенность выдуманных приключений, осталась лишь одна печаль о вечном приключении, из которого нет возврата, но мне все равно необходимо было вернуть оттуда своего родителя... Представилась бы мне новая возможность и я не вернулась бы домой с мамой тогда. А слезы из глаз только медленно стекали по гладкой обложке книги, на которой Индиана Джонс словно брел под дождем.

      ...Подростковый возраст не дает покоя ни самому ребенку, ни окружающим его людям. Но основные проблемы моего взросления мало кому будут интересны. Дома происходили постоянные ссоры, истерики и слезы. В общем, какое-то время я решила пожить у отца. Бабушка к тому времени уже умерла, и с тех пор он жил один в трех комнатах частного дома. С моим появлением и ему нескучно стало, и хозяйка в доме появилась, пусть и неважная. Целыми днями он пропадал на работе, а я лишь в праздности убивала время и по дому иной раз пыталась хлопотать.

       ...Семнадцатый день рождения наступил в понедельник. Еще незабытый воскресный день утром плавно перекатил в рабочую неделю. Я проснулась дома одна. Ни шороха. Все замерло, словно в едином застывшем кадре. Только слабое тиканье часов свидетельствовало, что время еще не остановилось. «Тик-так, тик-так», - отчитывали секунды. Больше ни единого звука. «Тик-так, тик-так», - единственное подтверждение жизни в неуютной тишине. «Тик-так», - было моим первым поздравлением с семнадцатилетием.

       На душе оказалось невыносимо грустно. Кошки скреблись с особой яростью. Никогда прежде не приходилось мне оставаться в свой день рождения абсолютно одной. Я заплакала: ведь где-то там мама вспоминает обо мне, а я нагрубила и убежала из дома; какой же я была дурой, только гордость не позволяла мне в полной мере признаться в этом. Ведь в прежние годы, помню,  стоило лишь открыть глаза, а все уже суетятся, поздравляют, дарят подарки. Но не сегодня... Выглянула в окно: весенний день весь прогрет, но для меня в нем не было места. Нечестно! В такие моменты мне всегда хотелось писать стихи.

                                              Пророк пообещал тоску и грусть,

                                              И мне не избежать его пророчества!

                                              Сегодня я пока держусь,

                                              Но в душу лезет одиночество.

       Дальнейшие воспоминания об этом дне до ночи могут оказаться лишними, а от некоторых поступков память рада была бы отречься. Ведь именинница все же не остается забытой. Ближе к вечеру появляется подруга, а потом - компания запоздалых, но весьма хмельных знакомых. И семнадцатилетняя девушка не помнит, как наступает закат дня рождения...  Когда возвращается с работы отец и видит бардак, в честь моего праздника он меня не ругает, а стоило бы задать хорошей взбучки. День рождения на исходе. Разбегается молодежь. В комнаты заползают сумерки. Виновница торжества ложиться спать с чувством тошноты и легкого головокружения. Праздник завершен!

       Таким образом одиночество за несколько часов переросло в хмельную пляску подросшей детворы. Впервые я предалась тогда бесовскому наваждению и  почувствовала Другое дыхание на своей щеке — не то, которым меня в прежние времена обдувал весенний ветер...

       Проснулась я глубокой ночью от неприятного скрежета по ставням. Этому звуку только первую минуту я не придала никакого значения. Лишь потом меня осенило! За окном моей спальни в отцовском доме росла большая рябина, ветви ее размашисто нависали над крышей, на уровне окна проходил лишь гладкий ствол. Следовательно, звук, который сперва я приняла за скрежет ветвей, принадлежал иному источнику.

       Послышался еще более омерзительный поскреб, и ставни с обратной стороны затряслись. По телу пробежали мурашки. Голова раскалывалась на части. Таинственный шорох за окном повторился, но более настойчиво, словно кто-то огромный, карабкаясь, пытался проникнуть вовнутрь и царапал, царапал когтистыми лапами по доскам. Мне вспомнилась жуткая сказка о Буке, которую в детстве читал для меня отец. Пятилетнему ребенку она казалась самой страшной историей, которую пришлось услышать. В ней беспощадное чудище утаскивало непослушных детей в своем огромном мешке и в лесу разрывало на кусочки, хотя последняя часть, возможно, для пущего устрашения была выдумана самим папой. Но тогда я с ужасом засыпала, не отрывая глаз от окон, на которых единственной моей защитой и утешением были деревянные ставни. Только эта иллюзия моей безопасности вскоре разрушилась, когда папа напомнил мне, что закрываются они со стороны улицы; и ничто теперь не могло помешать Буке, раскрыв ставни и разбив окно, забраться в комнату и похитить невинно спящего ребенка, вырвать меня из плена теплого одеяла и завязать в сером мешке. Я боялась открыть глаза, а вокруг меня окажется только черный лес... Той ночью ожили все детские страхи. Но несколько часов назад я уже перестала быть ребенком и верить в детские сказки. И следующий стук в ставни так сотряс стены дома, заставив усомниться в существование чудовища из детства, - сквозь пелену ночи в дом прорывалось что-то Другое...

       Сквозь щель в ставнях проникал лунный свет. Через тонкое отверстие луна не просматривалась полностью, только я неким подсознанием видела зависший в небе полный ярко-желтый диск. Именно такую луну любят часто изображать в фильмах ужасов. Хотелось и мне тогда просто смотреть кино. Что-то опять стукнуло и зашелестело за окном. Неужели этому не будет конца?  Тень замаячила в расщелине, мешая лунному свету беспрепятственно литься в комнату. Я не могла шелохнуться от страха, но взгляд мой целенаправленно устремлялся в узкий просвет, в котором начала проясняться сюрреалистическая фигура некого существа. В тот момент я и убедилась в существовании Другого (никак не Буки с большим мешком через плечо) монстра, отчаянно жаждущего моей Слабости...

       Я не мучилась кошмарами раньше, но тогда мне казалось все настолько нереальным, что абсолютно не верилось в действительность происходящего. Щель между ставен была узка, чтобы полностью разглядеть существо, настойчиво требующее приглашение в гости. Но взгляд мой вновь вырвался за пределы комнаты, и в своем подсознании я увидела этого монстра, по подобию гигантской летучей мыши, вцепившейся когтистыми лапами в ветви рябины. У него были перепончатые крылья, которыми оно шелестело, а маленькие передние лапки неустанно скребли по стенам и ставням. Я видела длинные клыки в вампирском оскале и красные глаза, с выразительным вниманием изучающие меня. От понимания: оно видит меня! - стало жутко. Его ненасытная алчность во взгляде прожигало мое тело насквозь. Мне было жарко, я находилась в аду.

       И только благодаря некой сверхъестественной силе оно не могло своими усилиями распахнуть ставни и требовало от меня покорности, как вампир, не смеющий переступить порог дома без приглашения хозяина, но я не была настолько глупа, чтоб идти на поводу злобной сущности, и возблагодарила Господа — может, в первый раз со всей искренностью — за непрочные, но все же несокрушимые для твари дощечки.

       Насколько мне помнилось, ставни в этой комнате не открывались еще со времен бабушки, когда там находилась ее спальня. Задняя сторона дома всегда была сумрачна, оттого необходимости в открытом окошке не было (солнечный свет у окна никогда не задерживался). И это и являлось причиной, думала я, закрытых ставен. Лишь после той ночи сама собой напрашивалась иная причина. Ставни, видимо, обладали силой, способной не впустить ужасное нечто в дом, и только через это окно оно имело возможность проникнуть внутрь, так как остальные ежедневно открывались утром и закрывались на ночь. И бабушка знала это. Ведь, скорее всего, она и заключила молитвенную мощь, не впускающую тварь из преисподней. Я об этом не имела понятия, но мой пораженный страхом разум еще способен был о чем-то размышлять и догадываться. Но именно, благодаря неизвестным деяниям бабушки, что-то являлось неприступной твердью для существа, тянущего ко мне когтистые лапы.

       Через несколько минут я услышала, как в соседней комнате беспокойно зашевелился спящий отец, а тени с улицы стали медленно втягиваться в спальню и проливаться на пол, как маленькие капли дождя. А потом, взметнувшись, в сумасшедшей пляске засуетились по стенам и потолку. Отец жалобно застонал, словно его что-то угнетало. Я отчетливо слышала, как он заметался в кровати, а тени лихорадочно скакали по обоям. Они удлинялись и сокращались, неистово ныряя в соседнюю комнату и выныривая оттуда более черными и плотными. Низшие дьявольские силы отчего-то беспрепятственно просачивались сквозь щель, когда сам их хозяин не имел возможности проникновения в дом, чтобы дотянутся до его обитателей своими костлявыми пальцами. Тварь лишь в ненависти колотила  крыльями по стволу и ветвям рябины, превращая прекрасное дерево в рваный кустарник.

       Заскрипели половицы. Я уловила звуки маленьких шлепающих по полу ножек. Невидимые чертики приближались к моей кровати, но от ужаса, сковавшего меня, я не могла ничего предпринять. Вся постель пропиталась потом. А отец уже не просто поскуливал: он рыдал как самый настоящий младенец. И вот — раздался оглушительный, полный боли крик, когда я наконец-то собрала остатки мужества, скинув с себя одеяло, под которым чувствовала себя в ненадежной, но все же крепости, разваливающейся по камешкам после каждого папиного стона. В отчаянии рванулась, чтобы встать, но тут же что-то ловко запрыгнуло на кровать и уселось у меня на груди, сковывая движения. Маленькое, но тяжелое, как самосвал, исчадие принялось сдавливать грудь. Воздуха после каждого выдоха становилось все меньше. Я задыхалась, но не могла сделать не единого вдоха. Хотела кричать, только из горла выходил лишь слабый хрип. Пыталась вскочить, приподняться хоть на локте, но тело не подчинялось мне больше, словно невидимая анаконда стянула меня своими смертоносными кольцами, и я не в силах была освободиться от ее «любовных» объятий. Последние остатки разума покидали меня, находясь в ловушке стигейских сил. Я продолжала быть парализованной, не могла дышать, но не это меня в тот момент беспокоило больше всего. В ушах пусть и приглушенно уже, как сквозь толщу воды, стоял скорбный крик папы. С ним творилось что-то более ужасное, чем со мной, я лишь оказалась нежелательной свидетельницей проделок темных властей. Меня скрутили, как жалкую куклу, не позволяя вмешаться в дьявольский замысел.

       А циклопическая летучая мышь на улице колотилась в адском  экстазе, и от ее ударов сотрясался весь дом.

       От очередного папиного стона, я чувствовала, как тварь становилась сильней, а ставни на окнах менее прочными. В ближайшее время они готовы были слететь с шатких петель.

       Я не имела больше собственных сил, и пришлось уповать лишь на Господа. Но не умела молиться, не знала не одной молитвы, о чем в тот миг со скорбью пришлось пожалеть. Только неведомая сила вдохнула в меня еще немного прыти на противостояние аду. Мысли прояснились, и слова простой, но неизвестной мне тогда молитвы складно вырвались из моих уст: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную!» Гораздо позже я узнала, что это воззвание к Богу помогло побороть беса, пытающего душить меня, святым величием Иисусовой молитвы.

       Я произносила ее вновь и вновь. Тогда бесовская хватка начала слабеть. Через минуту я снова могла вдохнуть полной грудью, через две — пошевелить руками. Биение сердца перешло в обычный ритм. Сидящий на мне в злобной агонии немощной тенью заметался по постели, соскользнул на пол, зафыркал и рассыпался прахом на коврике для ног. Я опять оказалась полноправным властелином собственного тела. На мгновение мне стало тепло от победы над ничтожным обитателем Стикса, но последующий душераздирающий крик отца обдал меня новым потоком холода. «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную!» - повторила я и сквозь расщелину в ставнях увидела страх в глазах самого ада, потому что теперь он чувствовал силу, приобретенную мной через Господа.

       Вскочив с кровати, я включила в комнате свет. За окном существо завизжало от вспышки, резанувшей его по красным глазам. Я вбежала на кухню и повторила действие со светом там. Потом и в папиной комнате. Целая стая смрадных теней  рассеялась по углам, соскользнув с отцовской кровати. Вся постель его была измята, а самого трясло как в тропической лихорадке. Действия мои становились автоматическими. Я перекрестила кровать и мысленно повторяла слова молитвы. Остатки нечеловеческого состояния папы враз улетучились, а с улицы донесся отчаянный вой злобной твари. И тогда я в очередной раз возблагодарила Бога, только лишь за то, что мне не суждено было увидеть гримасу поражения преисподней, иначе и без того сокрушенный разум не выдержал бы  безумного наваждения. В следующее мгновение по всему дому прокатилась волна. На кухне на пол попадали чашки, разбиваясь вдребезги, полопались на шкафах стекла; с полок рухнули книги, а ворвавшийся сквозняк, не дочитывая, перелистывал страницы. Вся обстановка в комнатах уже не годилась для устойчивости, и сама я опрокинулась назад, больно ударившись головой об стену. Когда же я поднялась, весь гул прекратился и, в очередной раз взглянув на папу, увидела, как он умиротворенно спал в измятой постели, словно беспокойный малыш. Он не проснулся даже после грохота и треска, лишь перевернулся на другой бок и сладко засопел, утопая в чудном сновидении. В тот раз с помощью Божьей мне удалось его спасти, а через несколько лет меня не было рядом...

       Как добралась до своей кровати — не помню. Только проснулась уже в ней, когда солнце поднималось в синеве будничного неба. Отец на работу не вышел. Тогда я и уловила новый запах, синеватой пеленой ворвавшийся в мою спальню, и он мне отнюдь не понравился. Я высунула нос через занавески на кухню: он сидел у печки на маленькой табуретке и жадно затягивался сигаретой без фильтра.

• Доброе утро... - произнесла я, хотя уже начинался день и, наверняка, не добрый после ночного кошмара.
• Доброе утро, - ответил он, обернувшись. За одну ночь он постарел на несколько лет.

Вид его был усталым, словно он пятнадцать раундов провел с профессиональным боксером, хотя ни один боец, даже вымышленный, не стоил той борьбы, которую мы выиграли накануне. Только он ничего не помнил о прошлой ночи. Лишь какая-то часть в его подсознании подломилась, коль он, не курив двадцать семь лет, вспомнил о былой никотиновой зависимости именно в тот день, когда зловонное дыхание алчного монстра наполнило смрадом геенского перегара весь наш дом.

       После того инцидента в отцовском доме я прожила недолго. Приезжала к нему редко: от силы пару раз в год. И иногда мне приходилось встречать его в таком виде, когда смутные подозрения мои оправдывались: тревожные ночи продолжались. Я заходила в дом, а он все так же сидел у печки с сигаретой во рту, словно все это время и не вынимал ее. Под глазами образовались синяки, волосы и усы заметно побелели, а руки с желтыми от никотина пальцами непрестанно дрожали. Но ставни в бабушкиной спальне пока еще были закрыты...

      Как-то 23 февраля я приехала поздравить его (в последний раз) с праздником защитника Отечества. Приготовила роскошный ужин, от души накормив папу. Приятным, но тяжелым отпечатком лег на моей памяти тот день. Он был искренне благодарен мне, но иногда его взгляд беспокойно блуждал по стенам и, останавливаясь на мне, будто видел в первый раз. Через некоторое время приходил в себя и называл меня по имени. Только в глазах его больше не было жизни — одна лишь пугающая пустота. От нее дрожь пробегала по всему телу, и, как это не было прискорбно, мне хотелось скорее покинуть его, уйти, чтобы больше не возвращаться, соприкасаясь с холодным дном его безжизненного взора. Так я и поступила, оставив его наедине со своим преследователем — в тот раз для него навсегда...

      Не прошло и двух недель, когда я услышала словно голосом своего же отца леденящую сердце весть: «Папка умер!» Отчего-то мне казалась, что эту страшную фразу произнес он сам. Жутко было внимать голосу человека, который сам объявляет о собственной смерти.

       Приехала я в наполненный ужасными воспоминаниями дом. Тело находилось в морге. Первым свидетелем смерти оказался его младший брат, мой дядя. На кухне сидели и остальные родственники, обсуждая случившееся, словно делились впечатлениями об очередной серии никчемного сериала. Мне стало противно.

       «Инсульт», - утверждали все единогласно. Но я-то знала, в чем была настоящая причина его гибели. Долгих размышлений на это не требовалось. Стоило лишь взглянуть на окно, как все встало на свои места. Ставни были раскрыты! И, скрипя, болтались на проржавелых петлях...

       «Папка умер!» - звучал в моих ушах до боли знакомый голос, который я слышу и до сей поры.

       Похороны состоялись на следующий день. Но только заглянула я в гроб, мне захотелось в истерике закричать: «Это не мой папа! Вы мне солгали. Он жив! Жив!» Ведь тело, представшее перед моими глазами, принадлежало семидесятилетнему старику, далеко непохожего на моего отца. Но самое непостижимое — верхняя губа его была гладко выбрита. Усов не было! Усов, которые всегда в моей голове с детских времен являлись необходимым атрибутом родителя. В этот момент казалось, что хоронили чужого мне, постороннего человека. И, если я и знала, что это все-таки не так, категорически отказывалась верить в происходящее. Все же истина была налицо: в темные глубины ада попал именно мой отец, только совсем уже не тот, который однажды, летним утром, постучал в окошко спальни нашего старого дома. Тогда он казался для меня лишь случайным странником, заглянувший в стигейскую Бездну через сорванные ставни. А истинную, изначальную, сущность родителя мне предстояло еще долго искать для начала в самой себе, а потом  уже за проклятыми стенами, за перепончатыми крыльями, где и меня поджидало Другое...

       Вот уже несколько лет, как по ночам я слышу неугомонный шелест крыльев. Оно всерьез занялось мною теперь и кипит бесовским гневом, вспоминая о своем поражении, и не собираясь проигрывать вновь, не собираясь упустить то, что уже принадлежит ему.

       В особенно тяжелые минуты мне хочется предать себя Забвению, чтобы оставить в небытии пережитый кошмар, но в таком случае, - это равносильно поражению ( могло быть лишь обратной стороной того мрака, что на протяжении нескольких лет преследует меня — другим именем бесконечного множества), на которое оно рассчитывает. Я способна справиться с этим — с Божьей помощью способна!

       Когда полная луна заглядывает в окно моей кельи, и тени беспорядочно мелькают по кирпичным стенам, я не дремлю. Пальцы мои медленно перебирают четки, которые в моих руках начинают становиться грозным оружием для дьявольских созданий. С молитвой на устах, я набираюсь решимости и отваги, как истинная воительница Христова, чтобы столкнуться в решающей битве за свою и отцовскую душу с Потусторонним.

       «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную!"

Похожие статьи:

Рассказы → Клевый клев

Рассказы → Анюта

Рассказы → Мы будем вас ждать (Стандартная вариация) [18+]

Рассказы → Бездна Возрожденная

Рассказы → Крогг