За тьму в ваших глазах

«В надежде, неведении и радости

направлялись они к гаваням юга»

Хорхе Луис Борхес.

Предисловие к книге

Марселя Швоба "Крестовый поход детей"

По заросшему хвойным лесом холму с пролысиной на верхушке поднималась повозка. Осенний ветер, усиливающийся в это время года, нещадно трепал хламиду возницы. Тяжёлое пасмурное небо висело так низко над землей, что Галашу приходилось всматриваться, чтобы разглядеть дорогу. В такой пасмурный день и без того мрачный лес и тёмные каменные глыбы по обочинам смотрели ещё угрюмее. Галаш то и дело понукал чагравую лошадку, торопясь засветло взобраться на холм и увидеть, наконец, трёхъярусную колокольню монастыря Святой Девы Марии, служившую ориентиром в пути и конечной целью.

За два года, что настоятель назначил его возницей, Галаш хорошо изучил каждый камень на этой дороге и точно знал, где надо свернуть, чтобы не сгинуть в глубоких яругах Киевских предместий. Время от времени Галаш поправлял охапку соломы под корчагой с пивом, опасаясь, как бы огромный сосуд не свалился с повозки, и улыбался, вспоминая молоденькую дочку сельского пивовара.

За крутым поворотом возле старой надломленной молнией сосны, Галаш заметил путника. В прихрамывающей походке и в том, как он опирался на посох, чувствовалась усталость, дорога поднималась всё время в гору, и идти по ней было нелегко.

Когда повозка поравнялась с прохожим, Галаш придержал лошадь.

Остановился и путник.

Это был немолодой человек в потрёпанном плаще, накинутом на крепкие плечи. Он кивком приветствовал возницу.

– Куда идёшь, добрый человек? – спросил Галаш.

– В монастырь, – охотно сообщил путник, вставляя посох в землю и пряча руки в полы плаща. – Слыхал я о доминиканской обители на Оболони.

– За холмом она и есть. Помолиться или, может, остаться там хочешь? Садись, подвезу. Туда еду, – радуясь попутчику, предложил Галаш.

– Там видно будет, — отозвался странник, садясь в повозку и укладывая рядом посох.

– А звать тебя как? – приветливо поинтересовался Галаш, дёргая вожжи.

– Отец знает моё имя, – уклончиво ответил пришелец. – А ты зови паломником.

На востоке горизонт угрожающе загородили тучи.

Вниз по холму к Оболони уходил овечий выгон, по которому бестолково разбрелось стадо, а на дне долины, у лесистого берега Днепра, виднелась высокая звонница и ломаные изгибы монастырских построек.

– Дождь, – сказал Галаш, когда ему на руку упала первая крупная капля…

…Смеркалось. Только что кончился ливень. Пряно пахло прелыми листьями.

Отец настоятель неторопливо шёл по тропинке, выложенной грубо обтёсанными серыми камнями. В ветвях шумел ветер, а на куполе церкви Святой Девы Марии плаксиво скрипел крест.

Отец Максимилиан поднял голову. На фоне бледного неба отчётливо выделялась тёмная осиновая крыша и две остроконечные башенки храма. В наступающих сумерках они приобрели странную причудливую форму, к тому же откуда-то появилась птица – чёрная, как сама башня, на которой она сидела, задрав к небу уродливую голову с огромным клювом и скрестив за спиной несоразмерно огромные крылья.

– Матерь Божия, пошли нам святых ангелов, чтобы защитили и отогнали бы врага рода людского, – прошептал отец Максимилиан, безотчётно пугаясь странного существа.

Слова молитвы прервал горластый петух, вечерним криком возвестивший о чьей-то скорой смерти. Отец Максимилиан осенил себя крестным знамением, и торопливо ступил на порог храма.

Он отворил дверь и шагнул внутрь.

На мгновенье задержавшись возле караульного помещения, он глянул вниз, где после пяти крутых ступенек находился вход в крипту. Дверь была приоткрыта. Настоятель покачал головой, отметив непорядок, но отвлекаться на его устранение не стал. Обхватив обеими руками наперсный крест, он направился прямиком к алтарю.

У аналоя отец Максимилиан преклонил колени, неуклюже опустив грузное тело, облачённое в белый хабит, на деревянный пол и, закрыв глаза, направил взор глубоко внутрь себя, туда, где он обычно видел Бога...

Тихая молитва полетела по храму:

– Deus coeli, Deus terrae, Deus Angelorum… Ты Создатель всего видимого и невидимого, и царствию Твоему не будет конца: смиренно пред величием славы Твоей молю, да благоволишь освободить меня властию Своею от всяческого обладания духов адских, от козней их, от обманов и нечестия….

Неожиданное и резкое круговое движение воздуха по наосу заставило настоятеля открыть глаза. Свечи ярко вспыхнули, язычки пламени задёргались и затрещали, «заплакал» воск. Чьи-то глухие шаги и шорох одежды заставили священника обернуться на потемневшую от копоти дверь исповедальни.

Позднее появление прихожанина вывело его из молитвенного состояния. Какому грешнику понадобилось срочно покаяться!

Отец Максимилиан тяжело поднялся.

Он вошёл в тесную кабинку и сел на скамью, сложив руки на животе. Свет от свечей проникал сквозь решётку и бледными пятнами ложился на его морщинистые ладони. Отец Максимилиан вздохнул и смежил веки, снова погружаясь в себя.

– Сколько времени прошло со дня последней исповеди, дитя моё? – строго спросил он.

Но глубокий низкий голос и холодные страшные слова вывели священника из самосозерцания.

– Я принял демона, святой отец.

Настоятель открыл глаза. Холодная дрожь пробежала по спине.

– Которого из семи, сын мой? Был ли это Асмодей, разлагающий душу похотью, Валефор, подбивающий к воровству, Бельфегор — повелитель праздности, Велиар — демон лжи, или же гнев, очерняющий сердце…

– Вы не поняли, святой отец, – перебил гость. – Этот демон так же телесен, как вы или я.

– Враг рода человеческого ловит души усомнившихся, как глупую рыбу на крючок. Но какой бы грех ты не совершил, Бог простит его, если ты пройдёшь обряд очищения, пропоёшь триста псалмов, будешь поститься и вернёшься в лоно церкви... – принялся наставлять отец Максимилиан.

Но грешник прервал заботливые речи старика:

– Вы не поняли, святой отец, для меня нет возвращения в лоно церкви. Слишком поздно.

С каждым словом, доносившимся из-за решётки, в душу старого исповедника проникал страх перед чем-то неведомым, необъяснимым, отличным от всего, что он знал, отличным от его Бога.

– Тогда зачем ты явился сюда, сын мой? – вымолвил священник, сдерживая дрожь в голосе.

– Я пришёл не исповедаться, а спросить! Спросить человека, некогда давшего мне кров и надежду, единственного, кто искренне любил меня...

От этих слов сердце отца Максимилиана тоскливо заныло.

– Я желаю помочь, сын мой. Ещё не поздно всё изменить. Усердная молитва творит чудеса…

– Не глупите, святой отец, – прошептал грешник. – Я старый крестоносец. Всю жизнь я носился по выжженной пустыне, защищая паломников, ел только хлеб, пил воду и каждый день усердно молился! Меч и плащ – это всё, чем я владел, и мне того хватало, ибо я был свободен духом. Но сегодня я спрашиваю вас: было это служением ближнему или служением себе? Я жертвовал собой во благо людей или приносил их в жертву? Все мы, так или иначе, до поры находимся между двумя служениями. Но рано или поздно наступает день, когда нам приходится выбирать.

Странный гость вздохнул глубоко и прерывисто...

– Я сделал свой выбор и в благодарность за заслуги получил от моего покровителя землю, замок, власть и много денег. Я вкусил всё, что даёт  богатство – грехи, страсти – и пресытился этим! Молитвы давно забыты, и осталось одно желание – продлить эту жизнь со всеми её пороками. Иногда голос Всевышнего пробивался сквозь иные голоса, грызла совесть, снились кошмары. Однажды мне стало страшно как никогда, но было уже поздно. Невозможно отказаться от клятвы. Она подчиняла моё тело через бешеную боль припадков. Я слышал, как трещат мои кости в объятиях зверя, а разум пылает от ледяного прикосновения скользкого раздвоенного языка. Он… душил меня в темноте. И одной страшной ночью я умер полусгнившим стариком на ложе со шлюхой…

Тот, кто сидел с другой стороны, приблизил к решётке лицо так близко, что из-под капюшона на отца Максимилиана глянули тёмные глаза без единого намёка на искру света.

– Я хочу, чтобы вы знали, через что мне пришлось пройти.

Крестоносец скинул капюшон. Перед отцом Максимилианом застыло лицо – смуглое, с заострёнными чертами, широкими скулами и выдающимся вперед подбородком. Лоб пересекали четыре борозды, похожие на шрамы от когтей крупного хищника.

На решётку легла шестипалая ладонь.

Отец Максимилиан отпрянул назад.

– Страшны муки ада! Но какой бы порок не осквернил тебя, страдания твои очистили тебя… – пробормотал настоятель, желая только одного – поскорее выпроводить грешника.

Уголок рта пришельца чуть подергивался. В глубоко посаженных глазах под нависающими бровями мелькнуло нетерпение:

– Помните мальчика-сироту, которого вы приютили? Как и других сирот. А помните ли вы, что было потом? Как во имя Христа вы отправляли нас в ад…

…Тридцать тысяч детей под Вандомом, десять тысяч пришли из Германии. Холщевые рубахи поверх коротких штанов, босые, у каждого на рубахе нашит матерчатый крест. Пестрые флаги с ликом Спасителя или Девы Марии, реющие над непокрытыми головами. Звонкие голоса юных крестоносцев, распевающих гимны во славу своего Бога! Мы были чисты и бескорыстны в отличие от взрослых рыцарей. Мне было одиннадцать. Стефану, нашему вождю, тринадцать. Кто-то погиб во время перехода через Альпы. Кому-то повезло, им удалось вернуться из Марселя домой. Но я дошёл до конца. Голод и жажда, болезни, сотни лиг пешком, все тяготы походной жизни и море… Море, которое не расступилось перед нами! Два марсельских купца, Гийом и Гуго, посадили нас на корабли. Семь кораблей, по семьсот человек на каждом, отчалили от французского берега. Два из них затонули вместе со всеми, кто плыл на них. Остальных купцы продали работорговцам в Египте. Я был там, под Дамиеттой, в тысяча двести девятнадцатом году от Рождества Христова! Почти год мы осаждали крепость. Это случилось во время штурма башни, контролировавшей доступ в Нил. Мы стояли лагерем на левом берегу. Усталость, зной, орды сарацинов – это был настоящий ад, но я запер страх на дне сердца, представляя, как рыцари в сияющих доспехах встанут на страже Гроба Господня. И вот, когда суда крестоносцев уже вошли в дельту… Мгновенная вспышка! А потом всё померкло. И явился Он. Во всём ужасном блеске и великолепии, сверкая доспехами и рогатым шлемом, с холодной усмешкой на тёмном прекрасном лике. Это был Он, отец Максимилиан! Он посвятил меня огненным мечом, укоротив мою левую ногу. Это был Завет через адскую ослепляющую боль, это была моя клятва. А потом…  озарение, когда в ужасном рогатом лике я узнал самого себя! И я принял! Опьянённый, предстал я перед новой судьбой, написанной Его сильной рукой во имя моего нового рождения. Я принял его со всей нежностью и любовью, с которой сын принимает отца. Как когда-то принял вас, отец Максимилиан. Но вы, мой отец, предали меня…

В голосе звучали боль и угроза.

– Любовь…Сладкая сказка, рассказанная любящими губами. Любовь, одна и та же, но такая разная. Сколько боли, сколько страданий! Мне предназначено было многократно умирать на алтаре чужого вожделения в руках адских бестий. Теперь я страшен и силен, потому что в моем сердце нет любви. И так намного легче. Вся моя любовь к ближним оказалась мартовским снегом, который, растаяв, превратился в мерзкую жижу. Злоба поселилась в сердце, и серой крысой прогрызла его. Слышите, как отвратительно она пищит, высунув окровавленную морду?!

Отец Максимилиан изо всех сил старался сдерживать подступившие слёзы:

– Отступник, еретик, противник, оставь дом Божий именем Христа…

– О нет! Я спрашиваю вас, святой отец: если носящий тьму в душе и печать демона на челе, чует, как из-за решётки исповедальни веет смрадом разложения вместо святости? Если видит войну и бесчинство, порочность и вседозволенность животных, если в тёмной душе своей слышит крики и видит слёзы святых «грешников», похоть порочных «благодетелей» и при всём этом желает уничтожить заразу? Что же тогда зло, святой отец?! Если делая шаг вниз, в пустоту, одновременно делаешь шаг вверх…

По щекам священника текли слёзы, руки тряслись. Он видел! Замирая, он всматривался в пламя ада, разгорающегося в глазах великого грешника. Этот голос звучал внутри черепа раскатами грома.

– …Это мой последний крестовый поход. Как собака я шёл по вашему следу от Тулузы, откуда вы с другими «псами Господа»  вслед за Яцеком Одровонжем двинулись во владения Киевского князя. И вот я нашёл вас здесь, в этом монастыре. Я пришёл смыть ложь кровью искупления. За детей, которых вы предали. И да взойдут семена детей пустоты. Да прольётся кровь жертвы во имя будущего знамения! Этой жертвой станете вы, отец Максимилиан. Но перед этим я в последний раз спрашиваю: узнаёте ли вы меня? Вы без запинки назвали имена демонов ада, но назовёте ли вы имя ребёнка, которого когда-то крестили? Теперь моё имя не более чем надгробная надпись. Зато в ней так мало спорного. Так назовите его! Я помилую вас и погибну сам, если вы вспомните…

Сердце отца Максимилиана защемило.

– …ну же, вспомни, отец! Ведь ты так любил меня! И я тебя любил…

Священник отчётливо представил холодную ночь, мальчика-язычника у порога храма...

Вспомнил его, маленького пришельца в лоне святой церкви. Сколько молитв произнесли эти детские губы, сколько часов проведено за изучением священных текстов! Но он так и остался пришельцем. Он вспомнил способность мальчика замечать ложь в неискренних молитвах, чуять обман в речах проповедников, видеть похотливый огонёк в глазах прихожан. Всегда внутри себя, словно искал что-то, всё больше погружаясь в собственную инаковость.

Светлые шелковистые волосы, нежная кожа и тёмные глаза, из глубин которых взирала тьма. Отец Максимилиан так часто смотрел в них, что однажды там, в холодной глубине, где обычно его ожидало божественное откровение, он обнаружил дьявола.

И тогда он отослал его от себя.

– Бог охраняет своих крещёных рабов огненной оболочкой, и демоны, видя праведника, не могут к нему подступиться, ибо сгорят, – бормотал отец Максимилиан, целуя крест, но губы, прижатые к символу веры, предательски дрожали.

– А если крещёный согрешил? – возразил грешник. – Преступил закон и заповедь Божью? Тогда Божьей огненной защиты грешник лишается, ангелы уходят от него, и подступают демоны. Прислушайтесь, отец Максимилиан, вы уже слышите их шёпот? Они уже видят вас, и видят всё, что видите вы. Чувствуете привкус безумия? Отец, скорее, через мгновение мы не узнаем друг друга! Умоляю, скорее!

– Не помню, не помню, – лепетал отец Максимилиан, сползая со скамьи и торопливо открывая дверь исповедальни. – За что, господи, за что, за что…

– За тьму в твоих глазах, – ответило рогатое существо с бездонно-чёрными глазами, вставшее перед ним.

Отец Максимилиан рухнул на пол и на четвереньках пополз к алтарю. Последние метры пришлось ползти на животе, потому что внутренности его разрывала жестокая боль, конвульсии ужаса вперемешку с дикой болью. Возле аналоя он судорожно вцепился рукой в крест, бормоча молитву, и с трудом поднял голову.

Сверху, с алтарной перегородки, на него смотрело вырезанное из дерева суровое лицо Спасителя.

– Господи, Господи, не покидай меня, защити! – прошептал он одними губами.

Но позади уже слышалась тяжёлая поступь.

На храм словно обрушился смерч, сминая и круша купол. Стены содрогнулись, сбрасывая с подставок богослужебную утварь, в чаше вскипела святая вода. Но вместо падающих на пол предметов, послышался свист ураганного кружения. В воздух поднялось всё – чаши для причастия, подсвечники, зажженные свечи...

– Отче наш… – бормотал священник, вращая глазами вслед за дьявольской круговертью.

– Нет-нет, – ухмыльнулся крестоносец. – Это мой Отец! Князь летающих вещей!

Раскаты громоподобного хохота раздались под куполом храма.

Отец Максимилиан пополз к выходу.

Внезапно сильнейший порыв воздуха потушил все до единой свечи, водрузив в храме многозначительное молчание. Священник замер.

Во тьме зарделась пламенная броня стражника бездны. Он взвился под потолок громадиной с гигантской прорезью рта и бездонными пустыми глазницами.

Демон взревел, указывая на отца Максимилиана мечом. Настоятеля отбросило к выходу. Он покатился вниз по ступенькам, ведущим в крипту, ударился спиной о деревянную дверь, надломив её, соскользнул на пол и упал навзничь возле гробницы.

Шипящий вздох прокатился вслед за ним по храму, затем грохот, вой ветра и пронзительно высокие звуки флейты.

Отец Максимилиан схватился за голову, потому что боль обжигающей иглой вонзилась в висок.

– Нечистый проклятый дух, ветеран зла, материя преступлений, начала греха, – застонал он. – Ты, что радуешься обманам, кощунствам, блудодействам и убийствам... Тебя изгоняю именем Господа нашего Иисуса Христа...

Со словами молитвы, изгоняющей дьявола, священник попытался выбраться из крипты, но могучее тело посланника ада преградило выход.

Терпкое зловоние заполнило ноздри отца Максимилиана. Демон стоял возле стены, опираясь на меч, кренясь чуть влево, потому что одна нога была короче. Гора нечистой плоти, закованной в металл, вокруг которой струился желто-зелёный свет. Опираясь на меч одной рукой, второй он раскручивал длинную цепь, увешанную крючьями.

Демон гортанно протянул его имя и грузно шагнул вперед:

– Если ты усомнишься в своём боге, то у меня найдётся крючок для тебя. Смотри!

Подняв руку, он описал цепью дугу, и рубанул ею по жертве.

Крюк тяжко врезался в бок отцу Максимилиану, застряв между рёбрами. Демон потащил его к себе, наматывая цепь на руку.

– Ты давно у меня на крючке, священник. Как же просто было поймать тебя.

Пуская кровавую пену, отец Максимилиан отчаянно цеплялся за крюк, пытаясь его вытащить. Несмотря на боль, он продолжал сопротивляться и даже попробовал отползти. Но ударом ноги демон отбросил его к гробнице.

Хватая воздух широко открытым ртом, цепляясь руками за могильный камень, отец Максимилиан попытался встать. Но воин ада резко развернулся и обрушил пылающий меч на каменную плиту гробницы, расколов её пополам.

Отец Максимилиан заглянул в открытую могилу и ужаснулся мысли, прошедшей в голову…

– Я пришёл огненной дорогой под рокот брани воинств небесных! Я пришёл за тобой! – провозгласил демон, бросая священника в могилу.

Надгробная плита со скрежетом встала на свое место.

Гробовая тишина, тьма и бешеный стук сердца. Погребённому заживо предстояла смерть в адских мучениях, но и на другой стороне его ждал ад. Священник пытался творить молитву. Язык не слушался, а память не подсказала ни единого слова.

Вместо покаянной молитвы отец Максимилиан забился в последней отчаянной попытке выбраться. Но руки немели, а тело от самых ступней и до тонзуры сковывал паралич. Священник приподнял голову, но словно тяжёлая шестипалая ладонь дьявольского крестоносца придавила его к холодному дну гробницы. Он почувствовал, как правое ухо и кожа щеки прикипают к камню.

В миг, когда лёгкие отца Максимилиана сделали последний вдох, огнём загорелись слова «За тьму в твоих глазах».

…Утреннюю тишину прорезал торжествующий крик петуха.

Галаш стоял на звоннице монастырской колокольни и ещё издали заметил приближающийся кортеж из тринадцати мчащихся во весь опор всадников. Сердце забилось в недобром предчувствии.

Галаш перекрестился и побежал вниз по лестнице.

Кортеж остановился у монастырских ворот. Возглавлял его немолодой всадник с военной выправкой. Подбоченясь он сидел на хорошей лошади, у пояса висел меч, позади на седле кистень.

Вокруг предводителя гарцевали остальные всадники.

– Откуда вы, и какая надобность заставила ехать к нам? — спросил Галаш, отворяя ворота и кланяясь в знак гостеприимства.

– Настоятеля зови! – велел главный вместо приветствия. – Мы люди князя Владимира. Послание от митрополита Киевского Кирилла привезли.

Княжьи воины хмуро разглядывали вышедших им навстречу доминиканцев, как каких-то странных созданий, невесть откуда явившихся и имеющих наглость стоять перед ними.

Монахи молча жались друг к другу, пока не подошёл монастырский вигиларий.

– Не могут никак настоятеля найти, – доложил он. – Да ты, государь, огласи посланье-то.

Предводитель отряда кивнул одному из своих людей. Тот развернул пергамент и прочёл:

– Сего дня 1233 года от Рождества Христова повелеваю: да будет се во всех епископствах: предать осуждению веру латинскую, и к ней не прилучаться. А, кроме того: обычая их не держать, учения их не слушать, ни молитвы взимать у них, ни дружиться с ними, ни пить, ни есть с ними из единого сосуда, над сосудом, в котором дают им пищу или питье, творить молитву. А посему повелеваю: изгнать доминиканских монахов из Киева, а монастыри их сжечь.

Предводитель приказал всадникам:

– Приступайте!

Сам спрыгнул с коня, и, припадая на левую ногу, направился в сторону храма. Мрачное смуглое лицо выражало решимость.

– Да укрепит Отец руку мою, – громко произнёс он.

Когда над церковью поднялся чёрный дым, взметнулось пламя, и послышался яростный треск горящего дерева, Галаш безотчётно бросился к поджигателю и ухватил его за кафтан.

Тот резко обернулся. Тёмные глаза взглянули беспощадно и яростно.

– Ты? – изумился Галаш, узнавая паломника, которого подвозил вчера. – Как же так?..

Вместо ответа тело Галаша пронзила жгучая боль. Он выпустил край кафтана и опустил голову, с недоумением глядя на торчащую из живота окровавленную рукоять. Он упал на колени, пытаясь вытолкнуть из себя меч, но паломник резким движением сам выдернул его.

Кровь выходила сильными толчками. Галаш прижал ладонь к ране. Но сильнее его терзала иная боль, намного страшнее телесной. Он поднял голову.

Сквозь кровавую дымку в глазах он наблюдал, как стремительно меняется облик старого паломника: исчезли мешки под глазами, разгладились глубокие морщины на лбу, скулы поднялись, подбородок стал заметнее, лицо потемнело до цвета грозовой тучи, и на нём проступили бледные узоры. На дне глаз тлел жёлтый огонь.

Он склонился над Галашом, и пообещал:

– Я разрушу все поганые пристанища мерзкого духа.

Галаш медленно погружался в темноту.

– За что… караешь… – пробормотал он, захлёбываясь кровью. – За что…

– За тьму в ваших глазах.

Похожие статьи:

Рассказы → По ту сторону двери

Рассказы → Доктор Пауз

Рассказы → Песочный человек

Рассказы → Властитель Ночи [18+]

Рассказы → Желание