Выписав сложное па в низком осеннем небе, резной лист врезал Степану прямо между глаз. Лицо потемнело, сморщилось, и разбилось на тысячи осколков. Мужчина зажмурился, тряхнул головой. Потом он поднял кульки и стал обходить лужу, что превратила мир в дрожь водной амальгаммы на грубом асфальте.
"Сжатый кулак или открытая ладонь? Не добавить ли веса к челюсти? А с торсом так вообще беда...", продолжал думать Степан, заходя в смрадный полумрак подъезда. Вот уже два месяца, как творческая горячка гнала прочь еду, сон, любимую женщину, превратив мир в подобие кирпично-красного водоворота душевных осколков. Теперь каждый поход в магазин за едой был форменным изнасилованием времени.
Вот и сегодня кто-то невидимый весь день смеялся над молодым скульптором. Упаковка глины оказалась высохшей, вода в душе - кипятком, холодильник провонял тухлыми яйцами, дверь магазина заклинило, а в довершение всего на полосатых дверях с остатками старого клея высветился прямоугольник. "Лифт! НЕ! Работает!". Чёрт бы побрал этот ДЭЗ...
Пыхтя, Степан дотащился на самый верхний этаж, по привычке громко топая - мало ли кто там по углам обжимается. Где-то на середине пути, между площадками с обшарпанными цифрами пять и шесть, пакет в левой руке порвался, предав вечности полдесятка яиц. Как раз на этой площадке жила сердобольная старушонка, которая привечала всех бесхозных кошек микрорайона. Ну хоть кому-то праздник.
Меньше чем через час Степан сделал себе отличный омлет из оставшихся недоцыплят. Разнородные кусочки в ноздреватой массе напоминали вмурованных в белый янтарь насекомых, а зелёный порошок скатывался в комочки ядерных рек. Да, именно такие странные ассоциации вызвал у мужчины голос его "сердечной подруги" Анны. Незадачливый кавалер уже жалел, что мчался к телефону с самого порога. Яд женской тревоги и нежности лился без умолку, и прижатое плечом ухо одеревенело на хрящике. Надо же, умная девушка, а не понимает таких простых вещей!
- Анечка, всё. Всё, слышишь? Я так долго к этому шёл, что не могу отступиться. Я это сделаю. Должен сделать. Один. Сегодня. Ты знаешь. Увидимся после. Обязательно увидимся. Целую. Пока.
Не обращая внимания на возмущенный вздох, Степан повесил трубку. Затем, подумав, выдернул штекер из розетки, а мобильный попросту отключил. Сегодня никакая отрава не может, не должна отвлекать его. Месяц он каждый день умирал от тоски за порогом квартиры и рождался заново только в мастерской. Эта ночь будет самой тяжёлой, как третье испытание в народных сказках. Когда цель уже близка, лишь протяни руку. Поединок смертельных врагов, единоутробных братьев, более того - близнецов. Тварь или Творец? Сегодня решится всё.
***
Крашенная вишнёвым лаком дверь всегда скрипела. Или нет, скорее стонала. Но в этот раз она рыдала, теми особыми нервными слезами, что в равной степени можно отнести и к счастью и к горю. На мгновение Степану показалось, что это погребальный плач. Но мужчина только усмехнулся и надел кожаный фартук: избранный путь необходимо продолжать при любых обстоятельствах.
Большой тёмный зал был подготовлен к работе: стол, постамент, материалы. Весь мусор убран, все заказы проданы, неудавшиеся заготовки разбиты. Мастер медленно подошёл к алтарю, на который каждый день нёс своё сердце. Нёс, чтобы отрезать от него кусочек и вложить в очередное творение. Иначе работать он не умел, даже на заказ. Но в этот раз всё должно быть наоборот.
Степан поднял голову и долго всматривался в перевёрнутую мастерскую над собой. Потом, ориентируясь по отражению и памяти, зажёг две огромные свечи по бокам постамента, и приступил к работе.
Скульптор - как музыкант. Из-под его гибких, сильных пальцев выползают всевозможные твари, которые начинают жить своей собственной жизнью, питаясь чужими эмоциями. И как невозможно сесть за рояль с грязными руками, так нельзя коснуться глины, имея в голове что-либо, кроме Образа. Цельного и совершенного. А потом - потом главное не выпускать этот образ из головы, не давать посторонним мыслям вмешиваться в работу. Степан так работал всегда, но этот случай был особым. Лепить яблоко, барельеф, человека - всё это пустяки по сравнению с самим собой.
Описывать чужие жизни несравненно легче, чем собственную. Потому что из чужих жизней не вылезешь ты сам. Из чужого тела не протянутся твои же руки. Из чужих мыслей не родится предательство самого себя.
А главное - побороть чужое искушение легче, чем собственное.
***
Квартиру вскрыли солнечным тёплым днём бабьего лета. Через разбитое окно залетело удивительное множество красных и жёлтых листьев, и теперь они заговорчески шуршали при каждом шаге. К этому шелесту примешивался звон осколков, что попадали с потолка мастерской. Играя на струнах отражений, солнце игриво расчерчивало пространство по своему собственному вкусу, превратив место преступления в детскую площадку. Золотые малыши бегали по стенам, играли в чехарду, и им не было дела до всего происходящего в мире людей.
Анна плакала, следователи буднично делали заметки, понятые угрюмо наблюдали, любопытные соседи заглядывали в дверь, шушукались, строили догадки и теории. А Степан лежал, раскинув руки в попытке дотянуться до чего-то неведомого, с гримасой гнева и страха на красивом лице. Это увидели уже после того, как перевернули тело на спину. "Причина смерти: закупорка дыхательных путей глиняной массой..." вывел в блокноте стажёр, "...в результате потери сознания из-за удара головой о..." Юноша почесал в затылке, глядя на упавший тяжёлый подсвечник, чья ножка изображала хитрого карлика, а край помялся. Как тяжело даются формулировки! "...удара головой о..." Мысль прервал отчаянный женский визг и звук падения: это Анна пошла умыться и упала в обморок.
Влетев в ванную, старший следователь вздрогнул и выматерился на талантливых художников вообще и скульпторов в частности. Из зеркала в дверце шкафчика с хитрой улыбкой смотрел Степан - остроносый, с глубоко посаженными глазами, жёсткой чёлкой на левый бок. Неотличимо. Неописуемо. Невозможно.
Статую обработали, и она заняла почётное место в методической экспозиции для студентов, где, впрочем, продержалась недолго. В разгар летней сессии, в день Солнцестояния, постамент загадочно опустел. Внятного объяснения этому так и не нашли, и только старенькая уборщица снова начала подметать в студии по вечерам и перестала завешивать все зеркала чёрной тканью.
