…С моря приходили сердитые бури и разбойные корабли,
но я любила его всё равно.
Глядя на море, я мечтала о необыкновенном.
У мечты не было внятного облика — просто хотелось
не то бежать куда-то,
не то взмахнуть нежными крыльями — и лететь…
Мария Семенова. Валькирия (Тот, кого я всегда жду).
1.
- Тебе пора.
- Я вернусь. Если у Кракена не будет на меня других планов.
Смотрю на него, вглядываясь в глаза. В них – крошечная я. Как бы мне хотелось остаться там навсегда. Чтобы изредка, глядя на своё отражение в зеркале ли, в водной глади океана, или в стакане с вином, он видел меня. Вот только…
Он уйдёт. Я останусь. Всё как всегда. Каждый раз он возвращается. И каждый раз мне не хватает смелости сказать ему, чтобы не возвращался. А может, это и не смелость вовсе? Что-то же заставляет меня постоянно следить за горизонтом и отмахиваться от местных ухажёров…
- Апа, я…
- Знаю, знаю. Ты и недели не можешь прожить без своих парусов. Иди уже.
Поворачивается к двери, замирает на пару мгновений. Тяжело вздыхает. Оборачивается.
- Подожди, - усмехаюсь в ответ, - возьми. Не могу же я отпустить тебя налегке.
Он забирает из моих рук свёрток, взвешивает в ладони, улыбается:
- Я подумал, ты не одаришь меня оберегом. Апа, ты – лучшая.
- Знаю, иди уже!
Мы выходим на берег. Внизу ворчит океан. С высокой скалы, что приютила мой домик, безбрежная синь режет глаза солнечными бликами. Ветер теребит подол платья, выворачивая его то вперёд, обхватывая ноги, то назад, плотно обнимая бедра и колени.
Он смотрит на мои ноги, поднимает взгляд выше:
- Апа, у тебя самые красивые ноги, которые я когда-либо видел. Можешь мне поверить. Я на своём веку повидал их достаточно…
Смотрю в смеющиеся глаза, заражаясь его улыбкой:
- Ты несносен, Ал. Вековой ты мой. Возвращайся довольным. И… голодным.
- Как всегда, Апа. Как всегда.
Он обнимает меня, прижимая к жёсткому камзолу, касается губами макушки, шумно втягивает носом запах моих волос. Мне хорошо. Господи, как же мне хорошо рядом с ним…
- Иди. Команда уже заждалась. Смотри, старпом вывесил своё фирменное полотнище.
Мы смеёмся в голос, разглядывая многоцветный стяг, танцующий на грот-мачте и не разжимаем объятий, словно впитываем то тепло, что необходимо сохранить назло ветру и смешному стягу.
- Мне пора…
Он уходит не оглядываясь. Я не смотрю ему в спину. Я смотрю на кораблик, что с высоты кажется игрушкой, и мне всякий раз страшно до холода в сердце, провожать эту скорлупку в необъятную ширь океана.
… Несколько раз я пыталась перебраться в город. Загружала бричку нехитрым скарбом, закрывала дом, трогала вожжи, веселя послушного жеребца, и уезжала. Думала, что смогу оторваться от постоянного говора океана, от воющего по ночам ветра, от соли, что разъедает губы и в скором времени грозит сделать морщинки более заметными. И, конечно же, от него. От Ала. Моего Ала. Пять лет я не могу излечиться. Он – моё наваждение. Моя болезнь, боль, страсть, несвобода…Я люблю его также сильно, как и ненавижу.
Каждый раз, проводив до горизонта хрупкий кораблик, я снова и снова даю клятву выбросить этого корсара из моей жизни. Я хожу по пустынному берегу и со злостью кидаю в воду ненужные океану ракушки, сопровождая бросок яростным: «Ты мне не нужен!» И замираю от ужаса, что мои слова могут быть истолкованы Кракеном превратно. Продолжая возвращать океану отринутое, я шепчу, кусая губы: «Вот вернётся, и я всё ему скажу. Только пусть он вернётся…»
Его бриг давно скрылся в утренней дымке. Он уже не со мной. Вышагивает по палубе, широко расставляя ноги, ветер играет непослушной гривой, на губах гуляет бесшабашная улыбка, над головой гудят паруса. Он такой, какой есть. Он жить не может без моря. А я без него. Знаю, что никогда не смогу победить. Даже, если он согласится остаться, сердце его будет принадлежать не мне. Океанской сини, белизне парусов, солёному ветру, покачивающейся палубе и отражающимся в зрачках гигантским водяным валам. Я это знаю, и потому никогда не поставлю его перед выбором. Мне проще исчезнуть. Стать другой. Вспомнить себя другой…
…
Они пришли сегодня. Как и обещали. День в день. Час в час. Они никогда не опаздывают. И никогда ничего не забывают. И потому их приход не бывает неожиданным.
- Марина, ты знаешь, эта встреча – последняя.
- Знаю.
- Ты должна решить.
- Я давно решила…
Они стоят передо мной. Три старца, спрятавшие лица под капюшонами. Я никогда не видела их лиц. Но я узнАю их голоса из тысяч голосов. И еще – запах. Они пахнут океаном. Не тем солёным ветром, что гуляет на берегу. А тем, глубинным, что гонит океанские течения по всему миру. Тот ветер рождает гигантские, так любимые Алом, водяные валы. Тот ветер качает палубу его брига. Тот ветер подарил его мне. Или ему меня …
- Марина, ты прожила на суше слишком долго. Скоро ты не сможешь вспомнить себя…
- Я знаю.
- Почему ты упрямишься? Разве этот корсар так ценен? Неужели ради него ты готова отказаться от своей сущности? Время русалочек прошло, Марина. Здесь, на суше, время не пощадит тебя.
- Я знаю.
- Полгода, Марина. У тебя осталось полгода…
Они уходят в ночь, слившись с лунной дорожкой, что танцует на спящей воде.
...
Громкий стук в дверь разбивает тишину ночи. Осколки неспешных мыслей мечутся в голове, не давая возможности сосредоточиться.
- Именем короля, откройте!
Распахнутая дверь впускает солёный ветер. И сразу становится легче. Мысли занимают свои места. Пальцы перестают подрагивать.
Вместе с ветром в комнату вваливаются три рослых гвардейца. Быстро оглядывают нехитрую обстановку. Один плюхается в старое кресло, смотрит пристально и нагло, произносит с угрозой в голосе:
- Корсар Ал. Жители указали на тебя. Он ушёл две недели назад. Где его логово? Где он зализывает раны?
Сердце снова пускается в галоп. Раны?! Спокойно. Главное, не показать, что я напугана.
- Не знаю, - пожимаю плечами. – Зачем мне знать? Он приходит и уходит, когда ему вздумается…
Гвардеец окидывает меня взглядом, усмехается:
- Слышал, ты умеешь ворожить. Ты – ведьма?
Нельзя смотреть в глаза охотнику. Нельзя дразнить. Лишь покорность и смущение. Тогда, есть надежда остаться живой, и, значит, есть возможность сбежать.
Двое замерли у входа, прислонившись спинами к стене.
- Что вам нужно? – опускаю голову, в голосе плещутся слезы испуга: - Я не умею ворожить. Знаю лекарское искусство. И то, немного…
Гвардеец тяжело поднимается на ноги, подходит вплотную, касается меня выпуклым животом.
- Я сержант Вегаш. И мне поручено узнать, где в настоящее время скрывается корсар Ал. Три дня назад королевский шлюп «Стремительный» должен был войти в гавань Бризань. Но, не вошел. Вчера вечером некий матрос принес послание от корсара, в котором тот нагло требует выкуп за племянницу губернатора Алмазорских островов. Леди Сельвина, находясь на «Стремительном», направлялась на встречу с королем Филиппом, дабы обсудить условия брачного договора с племянником короля. Всем известно, что губернатор Алмазорских островов болен и немощен, и единственной наследницей губернатора является его племянница. Три года она замещает губернатора. И отлично справляется. Так вот, этот наглец, корсар Ал, отправил на дно корабль со всей командой, похитил леди Сельвину, и требует выкуп…
Он говорил без пауз, не отрывая глаз от моего лица. Словно бы выучил текст наизусть.
- Я ничем не могу вам помочь. Я всего лишь… - начинаю подбирать слова.
Сержант смотрит насмешливо:
- Одна из его игрушек? Кто не знает о похождениях корсара? В каждом порту его ждёт покладистая бабёнка.
- Да, - снова опускаю голову, - но он хорошо платит…
- Очередная шлюха, - выдыхает гвардеец. – Ладно, - оборачивается к двум, застывшим у двери: - идём дальше. Кстати, - усмехается и снова толкает меня своим животом, - ты у нас вторая. Первая тоже мало знает. Правда, у нее есть лавка. И выглядит она гладенькой, не то, что ты. А сколько берешь-то?
Молчу, сдерживая рвущееся наружу пламя.
- Ладно, не трусь. Ты не в моем вкусе. Слишком худая…
- Вы будете его искать? – и почему мне не всё равно? Почему, после всего услышанного, сердце продолжает трепетать?
- Три корабля отправились на перехват. Пытки развязали матросу язык, он указал место встречи. Так что, мои вопросы к тебе, скорее, дань правилам. Прощай, шлюха.
Они ушли, не прикрыв за собой дверь.
Озорной ветер гуляет по комнаткам. Заглядывает под лестницу, ворошит листы книг, играется с занавесями на окнах, пытается нырнуть в кастрюли, чуть позвякивая крышками.
- Ну, всё, хватит.
Дверь закрыта, ветер возвращён в свою стихию.
Мне нужно подумать…
2.
Я люблю океан. Люблю его той любовью, которой любят солнце, траву под ногами, шелест листвы, гомон птиц. Всё то, что в жизненной круговерти служит фоном. Это не значит, будто я не смогу жить вдали от необъятной сини. Смогу, конечно. Люди научились жить там, где солнце не появляется месяцами. Или там, где вместо травы – песок. Или вместо гомона птиц скрежет механизмов, вой ветра. Это то же самое, что уехать от матери. Вернее, из отчего дома…
Волны ласкаются, касаясь ладони мокрыми макушками. Всё, что мне нужно – позвать. Дождаться лунной дорожки и позвать. И они приплывут. Я знаю. И сделают то, о чём попрошу. Не спрашивая, не уточняя, не пытаясь отговорить или оспорить. Сделают так, как скажу. До мельчайших деталей. Занеся мою просьбу в свои анналы, чтобы потом, когда придёт время, спросить с меня по полной.
А вот и луна. Осталось недолго.
- Э-о-у… - пробую голос. – Э-о-у-е…э-и-а-ё…ай-мэ-ю…ий-яа-лой-хэ…
Среди серебра бликов мелькают тёмные головки. Лунная дорожка становится живой. Обретает голос, схожий с неясным шепотом.
- Йя-слоу-ю-йе…их-э-ли-нэ…о-хэ-ню-йе…
Влажные глазёнки смотрят из воды. Мордочки с острыми носами забавно топорщат усы. Дети Луны и Океана. Рожденные лунной дорожкой и потому, имеющие право быть везде, где есть она. Они отличаются от других жителей океанских глубин. Умеют быть разными: прячутся в лунных бликах, подслушивая разговоры людей, взмывают над волнами вместе с летучими рыбками, порождая видимость морского змея, играют искорками в глубине ночного океана, создавая очертания диковинных монстров. Они большие затейники. И нет для них веселее задания – выполнить просьбу тех, кто покинул отчий дом. Ибо, выполнив просьбу, они продлевают себе жизнь, отбирая годы у нас.
- Предупредите его. Корсар Ал. Вы знаете, о ком я. Предупредите и отведите в безопасное место. Это – единственная просьба…
Они растворяются в лунных бликах, о чем-то переговариваясь и рождая крохотные буруны, а я могу с облегчением выдохнуть: ничто не сможет им помешать. Даже гнев Кракена. Ничто…
За пять дней я не получила сведений о судьбе Ала. Лунная дорожка молчала. Я не волновалась, нет. Ибо знала, кому поручила задание и знала, какую цену плачу.
Они появились на шестой день. Высунули из воды мордашки и буравили меня блестящими глазёнками. Я видела, что они раздражены и недовольны: фыркали особенно яростно. И поняла - скоро придут те, перед кем придётся держать ответ…
- Нам жаль, Марина, но из-за того, что ты обратилась к лунарикам, твой срок сокращен. Три дня, Марина. Мы даём тебе три дня.
- Но почему, отцы? За что вы так жестоки со мной?
Старец, говорящий за всех, скинул капюшон, и я похолодела: значит, действительно, перешла черту. Свои лица «говорящие» показывают не каждому. И лишь за особые заслуги…
- Лунарики выполнили твою просьбу, – отец Либрус грозно супил зеленоватые брови. - Корсар Ал был предупрежден и отведен в безопасное место – тайный грот, где смог пересидеть пущенную по его следу флотилию. Но этого ему показалось мало, Марина! Он покинул убежище после того, как корабли короля проследовали мимо, напал на них сзади, уничтожил команды и потопил суда! Он нарушил условия договора, Марина! Он - зло! Он не достоин помощи морских созданий! Он не достоин тебя!
Молчу, боясь смотреть в лицо "говорящего". У меня нет слов. Я сделала то, что должна была сделать. А дальше – выбор Ала. Его поступки. Я лишь сделала то, что должна была сделать…
- Что ты знаешь о нём, Марина? – второй старец скидывает капюшон, и я зажмуриваюсь от гнева, что выплескивается из глаз «говорящего». – Ты ничего о нём не знаешь! А ты знаешь, что он сейчас…
- Джозеф, - перебивает третий старец, - не нужно. Она должна всё узнать сама. Нас она не услышит.
- Три дня, - повторяет Джозеф, - три дня, Марина.
Слёзы застилают глаза, губы начинают предательски дрожать.
- Я не вернусь…
- Наше дело предупредить тебя. Прощай, Марина.
Они уходят в ночь, оставив дверь открытой. Подозрительно часто в последнее время мне приходится закрывать двери за теми, кто уходит в ночь. Я смотрю на прямые, не согнутые веками темные фигуры, зная, что вижу их в последний раз.
Я никогда не увижу тех, кто был моей жизнью… Не увижу тех, кто воспитал меня после гибели родителей? Не увижу волшебства океанских глубин? Не буду бродить по улочкам городов, проглоченных океаном? Не буду смотреть, запрокинув голову, на мутное пятно солнца, просвечивающее сквозь толщу воды?..
Три дня, Марина…
Еще три дня я буду Мариной и Апой. А потом – только Апой. Простой женщиной по имени Апа. Навсегда. До последнего вздоха. В один из вечеров усну, еще храня память Марины, а утром проснусь Апой. И никогда не вспомню себя сегодняшнюю. Не станет Марины, которая до сумасшествия любит шторма и бури. Уйдет та, которая не боится смотреть в глаза самому Кракену.
Мои волосы перестанут пахнуть морем. Глаза потеряют лиловый оттенок и станут просто зелёными. Я никогда не смогу сделать принесенный со дна океана камень говорящим? Не будут переливаться по его поверхности тёмные всполохи, показывающие приближение бури? Я никогда не смогу услышать зовущего? Забуду, как нашептать камню оберегающие мантры? И сны… Сны станут обычными, совсем обычными, ибо я забуду себя другую. Навсегда. Безвозвратно. Лишь смутная тоска скрутит душу, когда нечто снова и снова будет гнать меня на берег океана.
«Время русалочек прошло…». Улыбка трогает губы. Русалочка. Конечно, прошло, но время морской пены не пройдет, пока жив океан. Морская пена. Она вмещает всё, от чего отрекается океан. То, что он дарит суше. А дарит океан лишь то, в чём больше не нуждается. Морская пена. Влюбившаяся в сушу… Время русалочек прошло, но время морской пены – вечно!
- Подождите! – кричу в спины старцам, вошедшим в воду. – Подождите! - бегу вниз, прыгая по камням, к недовольно ворчащему океану. – У меня есть право на отсрочку! Вы должны меня выслушать!
Фигуры замирают, медленно поворачиваются. Они уже начали превращение, и рыбьи лица отсвечивают в свете луны блестящей чешуей.
- Я имею право на отсрочку! – зачем я это делаю? Я же давно всё решила. Что происходит? Марина-Апа, что ты творишь?! – Я прошу отсрочку! На пятнадцать лет!
Отец Либрус медленно возвращает на лицо человеческое обличье:
- Не хочешь ли ты сказать, Марина, что…
- Да, отец. Да.
Он пристально всматривается в мои глаза. И я на мгновение выпускаю в зрачки то, что прячу вот уже месяц. Он вздыхает, скользит взглядом по моей фигуре:
- Ты знаешь условия сделки, Марина. Ребёнок лишь наполовину будет принадлежать суше. Ты должна его воспитать соответствующим образом. И ты знаешь, что будет с тобой, Марина.
Вдох... Выдох… Время морской пены – вечно…
- Я принимаю условия сделки, отцы, - подбородок вверх, плечи расправлены, в глазах – решимость. Только так заключаются сделки. Только так.
- Отсрочка дана. Прощай.
- Спасибо, отцы…, - склоняюсь в поклоне, пряча лицо.
Ненужные слёзы туманят взор. Лунная дорожка, втянувшая в себя тёмные силуэты, дрожит на воде, словно стайка потерявшихся мальков…
3.
Каждое утро я просыпаюсь и, глядя, как он улыбается во сне, радуюсь. Радуюсь, что не лишила его дара, полученного по праву рождения. Он мог вырасти обычным мальчишкой. Вернее, тем, кто так и не стал бы настоящим. И я ничем не смогла бы ему помочь. Ибо Марина, морская дева, уснула бы навсегда.
Я родила сына в одну из особо лунных ночей. Любопытные звёзды следили за таинством и, после того как лунная дорожка приняла Марти из моего лона в своё, они засияли ярче и сделались ближе.
Летучие рыбки водили хоровод, пока Марти пил молоко, разбавленное лунным светом. В ту тёплую ночь Луна спела моему Марти колыбельную. И столько нежной грусти было в её голосе, что я без труда догадалась – Ал не вернётся.
Я не плакала тогда и ни о чём не жалела. Мне хватило внутреннего знания, что Ал жив. А то, что он никогда не узнает о сыне и никогда не вернётся, что ж. Я сделала свой выбор. Похоже, и он сделал свой.
Спустя полгода после рождения, Марти научился плавать. Я смеялась до слёз, наблюдая, как легко он скользит по водной глади и как неуклюже пытается повторить те же движения, барахтаясь в белом песке.
Лунарики, дельфины, морские звёзды и змеи были отличными няньками, и зачастую мне приходилось силой прекращать их беззвучные перепалки о том, чья сегодня очередь караулить Марти.
Самое безопасное место для моего сына – океан и берег. Я не лукавлю, нет. Лучше лунариков не найти. Они умеют наводить морок, пряча Марти от глаз чужаков, прогоняют особыми звуками диких собак, орлов и прочих морских и земных животных. Есть лишь два человека, на которых не действую чары лунариков. Мать и отец Марти. Но, судя по тому, что напела мне Луна, для лунариков опасной осталась лишь я. Но я не отменю сделку. Не увезу Марти от океана. И когда ему исполнится пятнадцать, сама провожу его в первое морское путешествие. Сама повяжу ему на шею голубой платок юнги. И отдам собственноручно сделанный оберег – «говорящий камень». Благодаря камню, мой сын сможет разговаривать с океаном, и, отчасти, со мной. Уже другой…
Сегодня моему малышу исполняется пять лет. Вон он - прыгает со скалы в океан, увлечённый поиском самых красивых раковин. Морские диковинки неплохо покупают, за последние несколько лет у меня сложилась клиентура – коллекционеры из города, разбирающие особо интересные вещицы. А мелочевка быстро расходится на морском городском рынке.
Так что, через неделю, после того, как обработаю прежнюю закладку и заложу сегодняшнюю, облагорожу и оживлю цвета раковин, жемчужин и веточек кораллов, я отправлюсь в город.
Наш посёлок совсем захирел. Наберётся от силы пять человек, включая нас с Марти. Да и те, кто остались, давно не выходят в море.
После того, как в пятнадцати милях к северу построили рыбный заводик, большинство местных жителей перебралось туда. Зато, кораблей прибавилось. Они снуют по волнам до самого вечера и каждый раз, разглядев на плавной дуге горизонта незнакомые паруса, у меня замирает сердце. А вдруг? Ведь он жив. Мой Ал жив. Вдруг он вспомнит? Вдруг решит проведать?
И каждый раз Марти нетерпеливо дёргает меня за руку, выводя из ступора. Он не верит, что его отец - корсар. Он не верит, что у него есть отец. «Он мне не нужен! – выкрикнул он как-то. – Не хочу слушать! Он будет мешать! Я люблю океан! Мне никто не нужен, кроме тебя и дома!» Смешной. Дом. Он считает океан домом…
- Ма-а-м, а зачем ты ракушки выбрасываешь? Смотри, какие красивые!
- Марти, подойди.
Он присаживается рядом, внимательно глядя как я сортирую раковины, заполнившие плетёную корзину.
- Ты забыл урок. Вспоминай. Я объясняла тебе месяц назад.
- Ну, ма-а-а-м, я забыл. Скажи ещё.
- Не буду. И хватит притворяться, ты всё отлично помнишь. Давай, Марти, расскажи Малышу.
Малыш, годовалый дельфинёнок, радостно стрекочет, высунувшись из воды.
- Ну, ладно, - вздыхает сын. – Слушай, Малыш. – Марти вытаскивает из корзины раковину митры и протягивает в сторону резвящегося Малыша. – Видишь, она живая. Я когда её вытаскивал, не видел. А сейчас вижу. А раз она живая, её убивать нельзя. И потому я верну её домой. А те ракушки, в которых никто не живет, мама закопает в землю. И земные червячки съедят тот мусор, который есть в раковине. Правильно, мам? – он поворачивается, и я невольно задерживаю дыхание, прикрыв глаза. Его черные, схваченные тонким шнуром волосы, под напором вечернего ветра откидывается назад, открывая высокий лоб и скулы. Волосы, лоб и скулы – это от отца. От Ала. Бирюзовые глаза обжигают лиловыми всполохами. Увидев, что я смотрю на него, он улыбается, позволяя забавным ямочкам распуститься на его пухлых щеках. Глаза и ямочки у него мои.
Ему всего пять, а я легко могу представить его юношей. Вижу, как он вытянется к солнцу, как обрастут мышцами его руки, плечи и шея. Я знаю, что у него будут сухие бедра и тонкая талия. Мой сын. Его сын. Я запрещаю себе рисовать картинку, на которой Ал, держа его за руку, идёт по берегу океана. Как бежит с ним от прилива, усадив на плечи. И как, чертя щепкой на мокром песке, рассказывает Марти о парусах и морских узлах. Они рассматривают нарисованное на песке, склонив головы, и их чёрные волосы переплетаются… Нет. Мысленно стираю рисунок. Нет. Не надо…
- А теперь ты что делаешь? – его нос почти касается воды, заполнившей глубокий чан. Он внимательно рассматривает раковины, уместившиеся на дне.
- Эти раковины должны лежать в воде семь дней. И на тебя, Марти, ложится особая ответственность. Ты каждый день должен менять воду. Договорились?
- Ага, - кивает сын. – Не бойся, мам, - и уже бежит к другому чану, в котором будут мокнуть веточки кораллов. – А что ты туда насыпала?
- Порошок.
- Какой?
- Он делает окисленную воду, Марти. Вот смотри, я опускаю веточку, держу немного и…
- Она становится белой!
- Верно.
- Давай я!
- Не мешай, Марти. Иди, посмотри, как там огонь? Хорошо горит?
Быстроногий Марти несётся к пещерке, в которой я буду обжигать некрасивый чёрный, вернее бурый коралл. Хорошо, что мне не нужно делать из них поделок. Облагороженный коралл скупают именно таким. И мне возни меньше.
…
- А теперь, Марти, аккуратно вытаскивай раковины. Посмотри, как они благодарны тебе за то, что ты менял им воду.
- Они такие… чистенькие!
- Подай мне ту бутыль, будем делать их красивыми.
Пероксид от аптекаря, минеральное масло, купленное у рабочего с рыбного заводика, вот и всё, что мне нужно для обработки. Если бы ещё это масло пахло не так резко…
Марти тщательно натирает раковины тряпочкой, смоченной маслом. Хорошо, что сегодня ветрено. Раковины успеют и просохнуть, и избавится от запаха масла.
А через день я отправлюсь в город…
4.
Ближе к вечерним сумеркам я загрузила в бричку корзины с раковинами. Серко, помахивая хвостом и упрятав морду в холщевую торбу, неторопливо жевал овёс. Днём Марти водил нашего жеребца на выпас, где в тени скалы трава выгорает меньше. Мой верный Серко косил глазом, предвкушая долгую прогулку. Завтра рано утром я запрягу его, вплету в гриву несколько ярких ленточек, и мы неторопливо потрусим в город. А Марти, как всегда, займётся исполнением поручений, под неусыпным присмотром лунариков.
Я не беру сына в город. Пока, во всяком случае. Через несколько лет ему идти в мореходную школу, к тому времени я должна скопить деньжат на учебу…
С утра поднялся ветер. Он гнал со стороны горизонта тяжелые тучи, делая мир сумеречным. Я люблю ветер. Люблю непогоду. Но не такую. У нас не бывает затяжных снежных бурь. Самое большое – месяц, когда мы можем мерзнуть, кутаясь в шерстяные платки и пончо. А потом – снова солнце, ветер и океан.
Натянув на голову капюшон и плотнее закутавшись в пончо, я забралась в бричку, тронула вожжи, и мы с Серко отправились в город. Марти, отчаянно зевая, высунулся из окошка и махал вслед рукой.
Ветер резво подгонял нас, дуя в спину. Разноцветные ленточки в гриве Серко были единственными яркими пятнами на фоне сгущающегося сумрака.
За пять миль до города меня остановил патруль. Шмыгающий носом молоденький гвардеец попросил предъявить проездной документ. Такая бумага есть у каждого жителя нашего островного государства. Мне удалось выправить бумагу для Марти, оставив строчку «отец» пустой, когда сыну исполнился год. До года детей не регистрируют – слишком велика младенческая смертность…
- Ищете кого-то? – я наблюдала, как служивые лениво перебирают раковины в моей корзине.
- Ищем, - пробурчал седой гвардеец и, запустив толстые пальцы в корзину, вытащил на свет отливающую розоватым перламутром раковину мурекса. – Красивая. Возьму как плату за проезд. Скажешь на въезде в город, что старый Птах своё получил.
- Так мне и поверят, - проворчала я сквозь зубы, готовясь к тому, что с частью товара придётся проститься.
- Держи, - гвардеец протянул документ, присовокупил к нему кругляш из тусклого металла. – Покажешь и скажешь. Езжай.
Забравшись в бричку и схватив вожжи, не смогла отказать себе в любопытстве:
- Так кого ищете-то? Может, увижу по дороге?
Гвардеец поднял тусклые глаза, вперил тяжёлый взгляд:
- Молись, чтоб никого не встретить. Говорят, океан нынче шалит. Выплеснул на берег нечто, а оно в сторону города подалось. Посёлок Весельчаков знаешь?
- Знаю, я там продукты покупаю…
- Нет больше поселка, - дядька зло втянул воздух сквозь зубы. – Одни кости…
Не дослушав, я стала разворачивать бричку.
- Ты куда?
- Обратно. Дитя там у меня…
- Так оно ж к городу полезло!
- Бережёного… - я уже хлестала Серко по упитанным бокам, и мой жеребчик послушно рванул к дому. Раковины жалобно позвякивали в корзинах, я слышала, как ломаются их тонкие кромки. Ерунда! Домой! Всё остальное потом.
Тучи делались плотнее. Обретали осязаемую мощь, будто готовили нечто, что заставит земную твердь охнуть и в страхе прикрыть глаза. Начал накрапывать дождь, грозящий со временем перерасти в холодный затяжной ливень. Мы успели до того, как небесные хляби выплеснули первую порцию ледяного дождя. Мелко подрагивающий Серго втянул бричку в сарай, и над крышей громыхнуло так, что затряслись стекла.
- Марти! – я уже бежала к дому. – Марти, где ты?!
Надо ли говорить о том, как бешено колотилось сердце, как холодный пот наравне с ледяным дождем заливал глаза. Ибо я знала, что выползло из океана. И с какой целью.
- Марти!
- Я здесь, мам! – он стоял на пороге той самой пещерки, в которой мы обжигаем кораллы. – Всё нормально, мам. Я просто принёс хворост, чтоб его не унесло ветром…
Упав на колени, я обхватила его, прижав к себе.
- Марти… Я так испугалась…
- Мам, - Марти высвободился из моих объятий. – Ты быстро вернулась…
- Нам нужно спрятаться, Марти. На два дня, минимум…
Сын смотрел на меня взрослыми глазами. Пончо, что он накинул поверх рубахи, металось вокруг его фигурки пойманным скатом мантой.
- Они все ушли, мам. И лунарики, и дельфины, и даже Малыш. Они ушли, мам…
- Они вернутся. Обещаю. Просто, они спрятались на время. И нам нужно спрятаться…
Собиратель душ. Раз в столетие он просыпается и выбирается на сушу. Ему позволено всё. Таков уговор между ним и Кракеном. Горе тем, кто окажется в это время в море. Да и на суше, особенно живущим на берегу, укрыться от Собирателя, практически, невозможно. На три дня океан и берег превращаются в охотничьи угодья. Счастье, если Собиратель выползет вдали от места, где живёте вы. Счастье, если на эти три долгих дня он окажется далеко. Но, если он вас учует, делайте глубокий вдох. Ибо второго не будет.
Но чаще – Собиратель охотится за такими, как мы. Мы с Марти. За теми, кто принадлежит обоим мирам и ни одному одновременно. У нас нет дома. Мы редко выбираем, а если и выбираем, превращаемся в те самые души, попавшие под раздачу. Но и это не самое мерзкое, что творит Собиратель: каждая проглоченная им душа становится ищейкой, погонщиком жертвы. И цель их поиска – мы. И потому, рано или поздно, Собиратель будет здесь…
- Мам, Малыш сказал, что из океана выползло зло…
- Так и есть, Марти. Я завалю вход, уведу зло, а ты будешь ждать меня здесь.
- Я бегаю быстрее, я могу увести его далеко-далеко, а потом вернусь!
- Ты будешь сидеть здесь и ждать меня, Марти! Это не обсуждается! И если ты ослушаешься, Марти… Если ты ослушаешься!
- Ладно, мам… - он шмыгает носом. – А, если ты не придёшь? Кто меня откопает?
- Я приду. Если не приду, лунарики придумают, как тебя освободить. Всё. Я пошла. У тебя есть корзина с продуктами, пончо, матрас. Два дня, Марти. Не кричать. Не шуметь. Не подходить к завалу. Ты всё понял?
- Да.
…Это хорошо, что я знаю кто такой Собиратель. Это ужасно, что я знаю, кто он такой. Что он такое.
Мне пришлось надеть массивные перчатки, ворочая под обжигающим холодом ливнем камни, которыми я заваливала вход в пещеру. Ни одна капля моей крови не должна остаться здесь. Ибо наша кровь для Собирателя, что кошачья мята для кота, что глоток пойла для пьянчужки. Именно так я уведу его от Марти. По дорожке из капель своей крови. Мою он почует издали, как бы я не пряталась. Марти еще слишком мал, и потому его запах можно скрыть, обмануть ищеек. Если повезет, уведу далеко, как смогу. И буду крутить его два дня. Если не повезет, забрав меня, Собиратель насытится и вернётся в своё логово… В любом случае, мой сын останется жив.
- Отойди, Марти, - последнему камню пора занять своё место. – Будь сильным, и я вернусь. Я не должна сомневаться, Марти. Иначе, могу не вернуться. Понимаешь?
- Нет.
- Я должна думать о том, как обмануть зло. Если я буду думать ещё и о тебе, то могу отвлечься и проиграть…
- Я люблю тебя, мам, - он не плачет. Иногда меня пугают его взрослые глаза и слишком разумные слова. – Я буду тебя ждать. Сильно-сильно…
Пряча предательские слезы, ставлю камень, отсекая себя от Марти. Вот и всё. Увижу ли я его? Мысли прочь. Лишь действия. Выплёскиваю масло из бутыли, щедро поливая камни.
Вспомни себя, Марина. Вспомни. Извини, Апа, но тебе придётся исчезнуть…
Поселок Весельчаков. Пятьдесят человек. Пятьдесят ищеек. Он распустит их по восьми направлениям. Значит, здесь будет от пяти до восьми погонщиков.
У меня есть шанс.
Я успела отвязать Серко и засыпать его кормушку овсом. Успела выложить на берегу послание лунарикам. Я была почти готова, и, всё же, они появились неожиданно: услышала их на три стука сердца раньше, чем увидела мельком. Слух Марины всегда выделял ее из сверстниц. Главное, не попадаться им на глаза.
А еще был запах. Мерзкий запах, который через пару минут становится настолько чарующим, что оторваться от желания вдыхать его снова и снова становится всё труднее. Да здравствует вонючее минеральное масло! Надеюсь, оно не выжжет мои лёгкие за эти два дня.
Зная тайные тропы, я смогла ускользнуть и направиться вглубь острова. Не к городу, нет. К пустошам, по которым смогу нарезать круги до бесконечности. Заброшенные каменоломни, множество пещерок, холмов и густой кустарник, конечно, не лучшее укрытие от Собирателя. Но, какое есть. Проблема в том, что я плохо знаю эти самые каменоломни. Но всё же пустоши - лучше, чем ничего.
За три часа я добралась до первого спуска. Обильно окропив вход кровью из пореза на запястье, и цепляясь ботинками за неровную почву, побежала дальше…
- Апа? Да постой ты! Я за тобой уже час бегу! Апа!
Когда за вами гонится смерть, о чем бы вы подумали, услышав крик за спиной? Первой мыслью было – неужели Собиратель научился говорить? Раньше ему хватало влезть в голову, выедая мозг парализующим тело страхом.
- Апа!
- Йохан?! – сказать, что я была шокирована, не сказать ничего! Старший помощник моего Ала стоял напротив. Запыхавшийся, с горящими на щеках пятнами, в богато расшитом камзоле и со стеком в руке.
- Ну, ты и бегать, Апа, забери тебя медуза! – он упёрся ладонями в колени. – А я, штиль мне в паруса, спешился, когда тебя разглядел. И тут так громыхнуло, что коняка моя рванула, про меня забыв. Вот и пришлось на своих… Ты куда торопишься-то? Поговорить надо.
- Йохан! – я взвыла про себя. – Нам нужно спрятаться! Собиратель здесь!
Йохан заметно побледнел:
- Собиратель душ? Здесь?!
- Здесь, Йохан! Здесь!
Ал не брал в команду случайных людей. Каждый, проходивший с ним под парусами хотя бы год, либо шёл на корм рыбам, либо вытачивал внутри себя такой стержень, что любая битва превращалась в увлекательную пляску со смертью. Я видела, как сузились глаза Йохана. Видела, как несколько вдохов-выдохов восстановили дыхание, как сжались-разжались его кулаки.
- Я вырос в этих краях, Апа. Каменоломни - любимое место здешней ребятни, медуза их забери. Иди за мной…
5.
Для меня осталось тайной, каким образом Йохан находил нужные повороты в темноте каменоломен. Так же как я, он натянул на лицо пропитанный маслом шейный платок и порезал запястье. Причём, сделал это так искусно, что я невольно задумалась: не занимался ли старпом на корабле, в том числе, и лекарским делом?
Он ни о чем не спрашивал, не возмущался, не требовал объяснений. Просто кружил по подземелью, не ведая усталости. Иной раз мы оказывались в таких узких щелях что, протискиваясь, приходилось задерживать дыхание. Остановившись у очередной дыры, Йохан кидал взгляд на мою грудь и разминал свои плечи. Что поделать, самые объемные части тела могли устроить подлость: застрять в тоннеле, как пробка в узком горлышке бутылки. Зачастую, обрушившаяся земля открывала "окошки" и дарила немного света. Такие места мы проскакивали быстро, как могли, ныряя в первую попавшуюся яму...
Многим кажется, если хорошо спрятаться, забаррикадироваться, уползти в подпол, засыпать себя землей, гончие Собирателя не смогут учуять запах жертвы. Глупости. Если бы они были реальными, обладали плотью, то, возможно, шанс спастись от когтей, подвижных носов, многорядных зубов и отравляющих шипов стоило рассматривать. Но, всего этого у гончих нет. Они слышат души. И кровь. Они могут проникнуть сквозь любые преграды. Единственный способ ускользнуть от них – бег. Непрекращающийся ни днем, ни ночью. Лишь на краткий миг, когда восходит солнце, погонщики сбавляют прыть. И, если вы убежали достаточно далеко, наслаждайтесь коротким отдыхом.
Удивительно устроена жизнь. Всепроникающие, всепожирающие погонщики, могут идти лишь по следам жертвы. Будете бегать кругами – и они будут кружить следом. Пойдете быстрым шагом по прямой, они последуют за вами. Главное - не попадаться им на глаза. Увидев жертву, гончие начинают сокращать расстояние гигантскими рваными скачками.
Не имея собственных душ, они тянутся к живому как маньяки, растворяя мясо и внутренности парализованной и одурманенной жертвы. А после - смиренно несут добычу к ногам Хозяина. Три дня длится жизнь погонщиков. На рассвете последнего – четвертого дня - рассеются, как пепел. А раз они успели прибрать целый поселок, значит, выползли вчера утром.
- Апа, - Йохан выглянул из дыры, повертел головой. – Я их не вижу.
- Они рядом, Йохан. Я их слышу.
Тучи, спасибо Кракену, рассеялись, и лунный свет щедро заливал пустоши, рождая быстрые тени и неясные контуры.
- Возьми, - я протянула старпому сухарь, - нам нужно двигаться, Йохан. Ты же знаешь…
- Знаю, забери меня медуза… – его камзол испачкался, грязное лицо и спутанные волосы делали похожим на бродягу.
Представляю, какой видок у меня!
Я прислушалась, различая тихие скрежещущие звуки, выплескивающиеся из только что пройденного нами лаза.
- Наверх! – толкая Йохана к выходу, закричала я. – Я их слышу! Давай! К холмам!
Старпом выскочил из дыры так, словно его пнул сам Кракен. Выдернул меня, и мы понеслись к холму, прячась в густом кустарнике.
Луна не хотела уходить. Руки были давно исцарапаны в кровь. Ботинки весили, как мельничные жернова. Вонючее масло не давало возможности отдышаться. Без помощи Йохана, я бы сдалась, но он, снова и снова, гнал меня вперед. Повиснув на его плече, я молилась: только бы не упасть.
Благословенные утренние сумерки застали нас в очередной каменоломне. Мы изрядно побегали, кружа по лабиринту старых выработок. Узкие лазы сменялись широчайшими коридорами, крохотные пещерки – огромными залами. Создавалось впечатление, что заброшенные каменоломни служили не столько для выработки руды, сколько для постройки неких подземных сооружений. То тут, то там на фоне грубо обработанного камня стен попадались гладкие цельные колонны, подпирающие свод пещер.
Мы сидели под выдолбленным природой ли, рудокопом ли, оконцем, привалившись спинами к шероховатому камню. Сумерки дарили уютный полумрак. Усталость навалилась на плечи. Окутала голову. Высушила губы, покрыв их лопающейся коростой.
Старпом сидел рядом, касаясь меня плечом. Углядев в его руке стек, я тихо хихикнула:
- Йохан, а зачем тебе стек? Будешь стегать Собирателя, чтобы он гнал быстрее?
Он глянул на тонкую трость, покачал ее на ременной петле, чиркнув жестким «шлепком» по камню и, сунув стек за отворот сапога, вскинул на меня весёлые глаза:
- Так, для тебя это.
- Что? – я вытаращила глаза. – Йохан, у тебя головка как? Не перегрелась?
Старпом крякнул, захватив в кулак короткую окладистую бороду:
- Ты думай, что говоришь-то, забери тебя медуза. Специально прикупил, мечтал, явлюсь к тебе этакий важный: в камзоле с блёстками, штиль мне в парус, с палочкой в руке. А оно, видишь, как обернулось… - несмотря на сумерки и покрывшую лицо грязь, было видно, как густо покраснели щеки старпома.
- А зачем мне твой камзол, Йохан? Я и так тебя уважаю.
Луч солнца, блеснувший среди холмов, дал понять, что времени у нас в обрез.
- Так я ж, жениться хочу. Как только здоровье поправил, забери Кракен твоего Ала, так к тебе парус и направил… Я же, после того, как мы флот королевский потопили, против Ала выступил, - слова скатывались, словно морские камушки, обрастали картинками, заставляли затаить дыхание, лишь бы не спугнуть льющуюся с сухих губ старпома историю. – Подлость он тогда сотворил, Апа. Гореть ему за это в аду. Мы после о камне говорящем узнали. До этого байка ходила, будто Ал – сын самого Кракена, ибо нет ему смерти на море. А как он с девицей той, с Сильвиной, спутался, так и продал душу. За злато и продал, Апа.
- Не верю, - что еще я могла сказать?
- Твоё дело. Да только зря он столько народу погубил. А после, всех нас решил под Сельвину списать. Она ему адмиральскую должность пожаловала. Ручным псом сделала. И так быстро окрутила капитана нашего, что мы и глазом моргнуть не успели! – Солнце поднималось выше. Время закончилось, но у меня не было сил прервать рассказ Йохана. – А после он камень выбросил. Один раз я его про тебя спросил. Я ж, - старпом невесело усмехнулся, - давно на тебя глаз положил. А он, Апа, он ответил, что таких, как ты – у него в каждом порту по дюжине. Это, наверное, последней каплей и стало. Хотел я команду подговорить, да не успел. Умён Ал, потому и перехватил раньше, забери меня медуза. Слова не сказал, клинок под ребра загнал и за борт спихнул…
- Не верю, - снова шепчу, разгоняя морок слов.
Йохан поднял голову, глянул на светлеющее оконце:
- Пора, Апа. Ещё денек побегаем, глядишь, и отстанет Князь.
- Почему князь? – это что-то новенькое.
Йохан тяжело поднялся, отряхнул камзол, поправил лохмотья манжет некогда белоснежной батистовой рубахи:
- Ну, раз Кракен – царь, то сынок его болезный – князь. Держит его папаня взаперти сто лет, и, словно арестанта, на скоротечную прогулку выпускает… Пошли, Апа. Позже дорасскажу. И про Ала твоего, и про себя, и про всё, что захочешь. Я же за тебя…медуза тебя забери…
Старпом резко развернулся и направился в темноту очередного лабиринта…
Для меня следующий день превратился в смазанную полосу. Мелькали проходы, царапали плечи узкие лазы, слезились глаза, засыпанные каменной крошкой, горели лёгкие, язык распух и не вмещался в рот, хотелось вывалить его наружу и часто-часто дышать горлом. Я потеряла один ботинок, Йохан выбросил камзол, оставшись в порванной рубахе. Мы выпили всю воду. Сгрызли все сухари. Мы валились с ног, но двигались дальше. Уповая на случайность или благосклонность Кракена.
Мы не заметили, как ночь сменила день. За несколько часов до рассвета, я почувствовала, что на охоту вышел сам Собиратель.
Коснувшись руки старпома и облизнув сухие губы, я откашлялась, пытаясь избавиться от пыли, забившей горло. Несмотря на вонючую повязку, спрятавшую лицо, эта каменная пыль была везде. В каждой поре, в каждой складке тела.
- Йохан, - на его лице жили лишь глаза. – Если меня заберут, прошу тебя, сходи к моему дому. В скале найдешь заваленную камнями пещерку…
- Брось, Апа, - он повернул ко мне голову. - Мы придем вместе. И ты напоишь меня тем самым чаем, что так расхваливал Ал. Забери его Кракен…
- Там мой сын, Йохан. Если Собиратель заберет меня…
Йохан мотнул головой, словно нетерпеливый жеребец:
- Почему он должен забрать именно тебя, Апа? Можно подумать, ты особенная.
Я невесело улыбнулась, сухая кожа губ лопнула, рождая очередную зудящую ранку:
- Я и есть особенная, Йохан. Двуликая… Потому он и охотится за мной. Потому я и гоняю его по пустоши.
Йохан сидел рядом, опустив голову. Медленно поднял лицо, посмотрел отливающими в сумерках глазами:
- О чём-то таком я догадывался, Апа. Говорящий камень был твоим? – дождавшись моего кивка, кивнул в ответ: - Я так и думал, забери тебя медуза. Если это для тебя важно, я обещаю, что откопаю твоего мальца. Но, уверен, мы сделаем это вместе. Штиль мне в парус, Апа…
- Ты даже не хочешь спросить, чей он сын? – я тронула его пальцы.
Он перехватил мою руку, крепко сжал:
- Он твой, Апа. Этого достаточно. Давай, двуликая, последний рывок…
6.
Удача отвернулась от нас, когда небо на востоке стало светлеть. Мы видели предрассветные сумерки, пробегая мимо продолбленных в стенах отверстий.
Наверное, мы расслабились. Или слишком устали. Наверное, решили, что скоро всё закончится. Что за последним поворотом выскочим к солнцу и рухнем во влажную траву пустошей, жадно глотая воздух, как выброшенные на берег рыбины. Утренний ветерок будет гладить наши лица, а мы - жмуриться под ласковыми лучами дневного светила…
Тупик, которого не должно быть. Йохан за всё время сумасшедшей гонки не ошибся ни разу. Коридор вывел к запечатанному рухнувшими камнями повороту и был слишком длинным для возвращения.
Упавшее, словно ловчая сеть, безразличие окутало душу, лишило сил. Хотелось, чтобы всё закончилось. Просто, закончилось…
Но, Йохан, похоже, думал иначе.
- Лезь в дыру, Апа. Я подсажу…
- Хватит, Йохан, мы проиграли…
- Чёрта с два, Апа! Лезь!
Он подбросил меня к дыре, что светлела над головой. Пробираясь по узкому лазу, я слышала, как утробно рыкнули погонщики, выйдя на прямую. Слышала, как следом карабкается Йохан и знала, что нам не успеть. Единственно - не хотелось умирать здесь, в этой тесной щели. Взглянуть бы последний раз на утренние звёзды, ощутить ветер на лице. Вдохнуть запах океана…
Они вывалились из дыры почти одновременно: Йохан и погонщики Собирателя.
- Беги, Апа. Хотя, постой!
Я не успела заметить, когда Йохан успел выхватить узкий клинок. Кортик тускло отсвечивал в наступающих сумерках. Схватив мою руку, старпом полоснул по ней, распоров почти до локтя. Я взвизгнула, пытаясь вырваться.
- Так надо, Апа, - шептал он, не сводя с меня глаз и прижимая хлещущую кровью руку к своей груди. – А теперь беги!
Погонщики завертелись вокруг, словно стая голодных волков. Кидались то в сторону Йохана, почуяв свежую кровь, то в мою. Полу-люди, полу-собаки, полу-птицы, полу-крысы. Погонщика не сравнить ни с кем: так быстро он меняет обличье.
- Беги, штиль тебе в…задницу, Апа!
Прижимая руку, поднырнула под одного из погонщиков и бросилась к холму. Именно там сумерки рассеются раньше. Трое из пяти тварей устремились следом, пытаясь обогнать. Не сложно понять: гнали целенаправленно, отсекая от холма. Не трогали, просто гнали.
- Твари, - кричал, захлебываясь, Йохан. – Ну, ты и красавчик, урод! А так?! Что, не нравится?!
Мои преследовали чуть поотстали. Сумерки внезапно стали прозрачными, размывая контуры погонщиков. Последними исчезли глаза, горящие такой смертной мукой, что меня передёрнуло.
- Апа! Апа, черт тебя дери! Ты где?
Жив, можно сесть. Вернее упасть… Но праздновать победу рано. Собиратель уйдет с первыми лучами солнца, а до них еще несколько минут…
Не слушая криков Йохана, я ползла к вершине холма.
Там, на вершине, мы и встретились.
Собиратель.
Те, кто его видел, не могли рассказать о нем. Это ясно и так. Возможно, встреть я в шумном городе фигуру, закутанную в тёмную хламиду, прошла бы мимо…
«На колени, двуликая. Я дал тебе достаточно времени… На колени!»
Голос заполнил голову. Сбил стук сердца. Заморозил кровь.
«Твоё время вышло. Просто, не повезло. Родись ты чуть позже, или чуть раньше…»
Только что он был в пяти шагах от меня и уже стоит напротив. Пустые глазницы заполнены тёмной жидкостью. Распахнутый рот выпускает язык, похожий на щупальце спрута, кончик которого шевелится омерзительными отростками. Не в силах оторвать взгляда, вижу целый лес крохотных ручек. Детских ручек. Маленьких пальчиков. Ладошек…
- А ну, подвинься, двуликая!
Сильный толчок опрокидывает на спину, и я с воплем качусь вниз, подминая под себя кустарник. Мир рассыпается искрами, когда голова встречается с вывернутым из земли камнем…
… Утренний ветерок гладит лицо. Ласковые лучи дневного светила заставляют жмуриться. Запах влажной травы щекочет ноздри…
- Забери тебя медуза, Апа. Я думал, что потерял тебя. И голову рассекла, и кровью всю округу забрызгала…
- Йохан? Штиль тебе…в задницу, старпом. Ты почему живой?
- А каким мне еще быть?
Как не хочется открывать глаз. Лежать бы и лежать… «Марти!» Мысль обжигает раскаленным металлом. «Марти!»
- Лежи, Апа. Немного передохнем и отправимся мальца твоего откапывать…
Разлепляю тяжёлые веки. Сильные руки помогают сесть. Йохан подставляет плечо, и я приваливаюсь к нему, стараясь не соскользнуть в беспамятство. Старпом неторопливо заматывает мою руку оторванной от собственной рубахи полосой. Голова гудит, её Йохан, похоже, обработал раньше. Укороченная на треть рубаха болтается на старпоме, как распашонка на младенце.
- И как это Собиратель тебя не слопал, Йохан? – едва слышу собственный шёпот.
- Подавился, гадина.
Смех начинает заполнять нутро, и я мелко хохочу, стараясь не разбудить боль в голове:
- Поперёк глотки встал? Врастопырку?
Йохан смотрит на меня через плечо:
- Я ж кортик потерял, когда с погонщиками махался. А когда он рот свой раззявил, стек сам в руку скакнул, медуза с ним. Ну, я его в морду Собирателю и всадил по самую рукоятку. А там и Кракен светило выпустил…
- Ты убиваешь меня, Йохан! – то ли смеюсь, то ли вою? Судорога сводит скулы, кожа на сухих губах снова лопается, и я облизываю их, чувствуя вкус крови.
- Хорошая вещица была, жаль, - вздыхает Йохан. – Четвертак золотом на него извел. Да и камзол еще этот дурацкий…
И вдруг разражается таким гоготом, что с ближайшего кустарника вспархивает стайка мелких пичуг.
Так и мы хохотали, держась за животы и размазывая по щекам слезы.
Далеко-далеко шумел океан. В сарае, наверняка, возмущался голодный Серко. А в пещерке для обжига кораллов терпеливо дожидался моего возвращения Марти…
7.
Десять лет – это много или мало? Десять раз по триста шестьдесят пять дней, ночей, утр и вечеров. Когда просыпаешься с улыбкой и уходишь во сны с молитвой благодарности? Когда за всё время – ни одной бури, ни одного смерча-засухи-мора-смерти. Даже Серко живет по сегодняшний день…
Десять лет как награда. Достойна ли я ее? Не знаю. Каждый раз, поймав жужжащие сомнениями мысли, я гоню их прочь…
Два года Йохан обивал порог моего дома. За эти два года он успел открыть в городе таверну и превратить ее, кроме всего прочего, в биржу труда. Моряки со всего острова мечтали попасть в его списки, ибо, к моему удивлению и к удивлению Йохана, в бывшем старпоме открылся талант подбирать команды и находить выгодные предложения. Его дело шло в гору, и незаметно для всех простоватый старпом по имени Йохан превратился в уважаемого и солидного горожанина.
Лишь я знаю, сколько книг он прочитал за это время. И лишь со мной этот рыжебородый, похожий на купца, владелец таверны позволял себе быть прежним.
В конце каждой недели он приезжал в поселок. Не предупреждая, невзирая на погоду и дела. Привозил продукты, обновки, книги. Помогал с морскими диковинками, наладил связи с контрабандистами, познакомил с нужными людьми. Он никогда не предлагал денег. Казалось, он знает, в чем я нуждаюсь, лучше меня самой.
Он возился с Марти как с собственным сыном. Приручил его за пару недель. И сделал это на удивление легко. Он не пытался разговорить Марти, заинтересовать, к чему-то привлечь. Он занимался своими делами, и мой сын, словно любопытный щенок, сначала с опаской, а потом всё смелее и ближе стал подходить к старпому, напевающему под нос простенькую песенку. Через несколько месяцев я могла видеть, как Йохан неторопливо идет по пляжу, держа Марти за руку. Как бежит от прилива, усадив моего сына на плечи. Как что-то чертит на песке щепкой от выброшенного на берег дерева. Они разглядывают рисунок, их головы соприкасаются, и иссиня-чёрные локоны Марти переплетаются с выбившимися из-под шнура рыжими волосами Йохана. Я видела эти рисунки. Сплошные паруса, мачты, узлы и корабли… Похоже, мои картинки оживали.
Когда Марти исполнилось семь, мы втроем отправились в город. За это время мне удалось скопить деньжат, чтобы оплатить два первых года обучения Марти. Я не волновалась за будущее сына: знала, что успею скопить еще.
Его приняли без экзаменов, стоило Марти открыть рот и начать рассказывать о строении судна, чьё изображение висит над парадным входом Школы мореходов. Йохан тогда, сославшись на важную встречу, исчез. Учитель увел Марти, а я, озадаченно покрутившись на месте, отправилась на поиски кассы. Помню, что так глупо я не чувствовала себя никогда. Серьезный кассир, после того как я высказала сомнения, показал мне платежный документ, в котором было указано, что учеба Марти оплачена полностью. По самый последний день. И подпись. Старпома…
В тот день мы возвращались в поселок вдвоём. И молчали всю дорогу. А после того, как Йохан распряг Серко, накормил и почистил, и был готов возвращаться на своем жеребце в город, я разрешила ему остаться…
Десять лет. Много это или мало? Я так и не нашла ответа. Не знаю…
Сейчас мы снова возвращаемся в поселок. И снова – вдвоём. Сегодня мы проводили Марти в первый учебный поход.
…
- Ма-а-м, а Йохан там будет?
- Конечно, Марти, как ты можешь сомневаться?
- А ты сама повяжешь мне платок?
- А что, есть другие варианты?
- Просто, одна девушка…
- Что за девушка, Марти?
Этот разговор случился в последние выходные дни. Мы сидели на пляже, закопав ступни в теплый песок. Ветер ерошил волосы Марти, закатное солнце слепило глаза.
Он очень похож на отца. Никто никогда не высказал бы сомнений, увидев их вместе. Те же смоляные, вьющиеся крупными кольцами волосы. Тот же прищур глаз. Те же широкие плечи…
Через пять лет ему будет столько же, сколько было его отцу, когда морская дева вытащила на берег тонущего молоденького офицера. Мятежный Ал, не пожелавший служить короне. Неужели мы были так молоды? Обоим почти по двадцать. Ему – чуть больше. Мне – чуть меньше…
- Так, что за девушка, Марти?
Он улыбается. И я улыбаюсь следом, не в силах оторвать глаз от ямочек на его щеках.
- Обычная девушка. Она обещала проводить меня.
- Хорошенькая?
- Наверное. Мам, только не ругайся. Она дочь господина Лютера…
Сказать, что я удивлена? Нет, скорее растеряна.
- Того самого Лютера?
- Ага, - Марти машет рукой выскочившему из воды Малышу.
- Но, Марти. Ты же знаешь, что господин Лютер…
- И что, мам? – он разворачивается ко мне. – Йохан сначала познакомил меня с ним. И господин Лютер обещал нанять меня на свой корабль. Похоже, я ему понравился.
Молчу. Господин Лютер. Владелец торгового флота. Семь кораблей. Особняк. Конный завод. И красавица дочь – ровесница Марти. Ну, Йохан!
- Это уже потом мы познакомились с Лиззи. Ее брат учится в нашей мореходке. На курс младше…
Наверное, так и должно быть. Он нужен и земле, и океану. Ему никогда не придется выбирать. За него выбор сделала я. Придёт время и говорящий камень расскажет ему всё. И обо мне. И о его отце… А сейчас оба мира лежат у его ног.
Ты станешь великим, мой Марти. О тебе будут слагать легенды.
- Ты хочешь, чтобы платок юнги повязала тебе она? Лиззи?
- Не знаю, мам…
- Я отдам ей платок, Марти.
- Ты не обиделась?
- Нисколько, - и почему мне грустно?
- Я люблю тебя, мама.
Я знаю, что с ним ничего не случится. И не потому, что у него есть говорящий камень. Самое безопасное место для моего сына – океан и берег…
…
Полусонный Серко еле тащит бричку. Вечерние сумерки плавят краски. Одуряюще пахнет цветущая полынь. И никто кроме меня и океана не знает, что завтра – последний день…
- Йохан, - его рука лежит на моем плече. – Пообещай мне.
- Снова ты за своё, Апа, - улыбается он. Вожжи, что он держит в руке, спящими лентами лежат на крупе Серко. – Что еще ты придумала?
- Йохан, - смотрю на него, пытаясь запомнить детали.
Окладистая рыжая борода. Бьющие синевой глаза. Морщинки в углах глаз. Четко очерченный контур губ. Массивная шея. Схваченные шнуром волосы, что спускаются по его спине до лопаток. Он похож на викинга. Хотя, я никогда не видела викингов. Он словно вырублен из одного куска камня. Он массивен во всём. В словах. В делах. В поступках. В жестах… Полная противоположность гибкому Алу. Один прищур глаз корсара чего стоил.
Иногда я жалею, что Марти не похож на Йохана.
- Не смотри на меня так, Апа. Не пугай меня!
- Тебя, пожалуй, испугаешь! – смеюсь, пряча глаза. – Йохан, если вдруг я исчезну…
- Куда это ты собралась, девушка? – он разворачивается ко мне всем корпусом. Проснувшийся Серко ускоряет шаг. – Давай, не жалей сердце бывшего старпома! Выкладывай!
- Йохан, я серьезно, - пытаюсь игнорировать его улыбку. – Если вдруг я исчезну, ты знай, что это не из-за тебя, - как же сложно подбирать слова. – Значит, ну, так случилось. Но это не потому, что я ушла от тебя. Понимаешь?
- Нет, - вожжи снова в его руках. Он смотрит на дорогу, сжав губы.
- Йохан…
- Слушай, Апа. – Он тянет поводья на себя и Серко послушно замирает. – Давай так. Я понимаю, что мы проводили Марти. Я понимаю, что ты можешь отлично со всем справиться сама. И я понимаю, вернее, я знал это всю жизнь, что я тебе не ровня и не пара, Апа.
- Йохан, - пытаюсь остановить ту чушь, что он сейчас вываливает.
- Подожди, я должен сказать тебе это, - он поднимает руку, сжимает ладонь в кулак. – Я должен это сказать… Я громаден. Неуклюж. Не обучен красивым словам. Я не умею поддержать интересную беседу. Я ни разу не вывел тебя в свет. Ты не была ни на одном балу. Я не знаю, как выбирать платья и что сейчас в моде. Хотя я старался. Очень старался. Забери тебя, медуза, – он невесело усмехается, и я вспоминаю, как требовала с него серебряную монетку за каждое произнесенное ругательство. - Я увалень, Апа. И, - Йохан втягивает воздух через сжатые зубы, - если ты хочешь, чтобы я ушел, так и скажи. Я не буду тебе мешать…
Сказать, что у меня защемило сердце? Нет. Оно не щемило. На мгновение я увидела Йохана другими глазами. Не своими. Чужими? Нет, всё же, своими. На долю мгновения мир перевернулся, лишив меня слов. И стал ясным и понятным. Миром, в котором есть ответы на все мои вопросы.
- Йохан…
- Что, Апа?
Я обняла ладонями его лицо, развернула к себе и не удивилась, увидев в его глазах слезы.
- Йохан… Послушай меня. Я скажу тебе то, что больше не скажу никогда. Раньше я думала, что любовь это то, что должно лишать сна. То, что выкручивает душу днем и ночью. Когда горит кровь и через мгновение – замерзает. Когда мир живет в зрачках другого. Когда она рвёт…
- Паруса, - тихо произносит Йохан. – Когда шатает, как в шторм. Когда скрипят мачты, и каждый день ждешь, что они могут рухнуть. Когда потерял карту и идешь наугад, обливаясь холодным потом от мысли, что можешь наскочить на мель... Я знаю, что такое любовь, Апа…
Он выворачивает лицо из моих рук, опускает голову и плечи.
- Ты научил меня любить, Йохан, - произношу еле слышно. – Ты дал мне так много, что я в вечном долгу перед тобой. Ты сделал меня счастливой. Любовь, Йохан, должна дарить счастье, а не боль. Она должна лечить, а не убивать. Ты научил меня прощать. Научил видеть мир. С тобой я всегда чувствовала себя в безопасности. – Слезы застилают глаза, голос дрожит. – Йохан, ты самый близкий для меня человек. Тебе единственному не всё равно. И, знаешь, - касаюсь его руки. Он поворачивается, и я обнимаю его, уткнув лицо в массивное плечо: - мне тоже не всё равно…
- Апа, - он пытается заглянуть в лицо. – Ну что ты?
- Я люблю тебя, Йохан… - шепчу сквозь слёзы.
- Тогда поторопимся, - смеется он и задорно свистит, опуская вожжи на спину Серко. – Ну, держись, двуликая! Сегодня я не дам тебе уснуть!
Дорога пылит неимоверно. Встав, Йохан подзадоривает Серко хулиганским «ходи-ходи!» Ветер бьёт в лицо. Высушивает слезы. Первые звёзды, хохоча, провожают нашу бричку. А вот и скала.
У крыльца дома, почти в полной темноте, Йохан соскакивает на землю и подхватывает меня на руки. Кружит и внезапно замирает, ломая движение.
Со ступеней поднимается тёмная фигура.
- А вот и я, Апа…
8.
- Что ты здесь забыл? – Йохан опускает меня на землю, рукой отодвигает себе за спину.
Нет, вглядываюсь в темную фигуру. Ал? Нет. Не может быть! Ал?!
- Уйди, старпом. Твоё время вышло.
Темная фигура приближается. Йохан делает шаг навстречу, продолжая удерживать меня за спиной.
- Уходи, Ал.
Ал. Мой Ал. Через столько лет? Ал?!
- Апа. Я пришел к тебе. Мне нужен сын и камень.
- Ты не получишь ни того, ни другого! – в голосе Йохана звенит сталь. – Не заставляй меня, Ал. Уходи по-хорошему…
Луна выходит из-за скалы, и я вижу его. Темные волосы пронизаны седыми прядями. Скорбные складки у губ легли на лицо глубокими тенями. И глаза. Это не глаза моего Ала. Глаза безумца. Горящие таким пламенем, что у меня от страха подгибаются ноги.
Он продолжает стоять напротив, с усмешкой и таким знакомым прищуром глядя на меня поверх плеча Йохана.
- Апа…
- Ты слышал, что я сказал! Уходи!
Ал переводит взгляд на Йохана, пристально смотрит на него, выдыхает: «ты меня утомил, старпом» и резко выкидывает руку в сторону его груди.
Йохан, мой Йохан внезапно хрипит. Рука, удерживающая меня за спиной, слабеет. Он пытается оттолкнуть Ала, но тот, словно минога присасывается к нему всё сильнее, продолжая снова и снова делать рваные движения. И тут я понимаю! Он убивает его! Убивает моего Йохана!
- Остановись! – бросаюсь вперед. – Не трогай его!
Отталкиваю тёмную фигуру и падаю на колени перед Йоханом, продолжающим страшно хрипеть.
- Йохан… Йохан! Не умирай! Не оставляй меня, Йохан!
- Прости, Апа, - он сжимает слабеющими пальцами мою ладонь. – Прости, двуликая…
- Нет, - шепчу, глядя ему лицо. – Нет… Нет!
Его глаза стекленеют. Рука безвольно падает на сухую землю.
- Наконец-то сдох. Мог бы это сделать и раньше, когда я сбросил его за борт… - еще не осознав реальность происходящего, я поднимаю лицо и вижу, как тот, кто когда-то был Алом, моим Алом, вытирает о край темного плаща блеснувший в свете луны узкий клинок. - А теперь идём. Нам нужно поговорить.
… Он приказал сделать ему чай. Не попросил. Приказал. Он не спросил, как я жила все эти годы. Не сказал о себе ни слова. Он приказал сделать чай. Тот самый, который ему нравился.
… В двух шагах от меня, у крыльца, остывает тело Йохана. Моего Йохана…
- Мне нужен сын и камень, Апа. И ты отдашь мне и то, и другое.
Жменя листьев зелёного чая. Три листика мяты. Щепотка корицы. Пара звездочек бадьяна. Вода в чайнике лопается пузырями. Залить. Подождать. Выжать трясущимися руками половину лайма. Кинуть корку в чайник.
- Ты стала еще красивее, Апа. Никогда бы не подумал, что худющая замухрышка обзаведётся таким соблазнительным телом. Признайся, ты скучала по мне?
Он сидит в кресле Йохана, закинув ноги на стол, за которым не далее как три дня назад Марти и Йохан, мой Йохан, закончили собирать модель парусника.
- Скучала, - колючие слова протискиваются сквозь горло, словно морские ежи.
- Долго ты там еще будешь возиться, Апа? – в его голосе звенит раздражение.
- Еще пару минут. Я почти закончила.
…В двух шагах от меня, на крыльце, остывает тело Йохана. Моего Йохана…
Ты получишь свой чертов чай, Ал. Получишь. И не только его. Я даже тебе улыбнусь…
- Держи. Вот твой чай.
- Разве ты не составишь мне компанию?
- Я не переношу бадьян. Забыл?
Конечно, забыл. Потому что не знал. Потому что всегда пил этот чертов чай, который ненавидел Йохан, а я пила воду с медом.
- Мне нужен сын, Апа. Я знаю, что он ушел сегодня в море. Но он вернётся. А пока – ты сделаешь мне говорящий камень.
Он пьёт мелкими глотками. Прикрывает глаза.
Допей, Ал. Хотя бы эту чашку. Допей…
Свет лампы освещает его, рождая новые тени. Лицо сластолюбца. Губы потеряли упругость. Нижняя – чуть оттопырена, и от того, выражение брезгливости не сходит с его лица.
- Говорят, мальчик получился на славу. Моя копия. Я научу его всему, что знаю сам. Через пару лет, Апа, о нас будут слагать легенды! Отец и сын! Повелители морей! Ты же сделаешь мне камень, Апа?
- Конечно, сделаю, Ал. Как я могу тебе отказать?
…В двух шагах от меня, на крыльце, остывает тело Йохана. Моего Йохана…
- Иди, Апа. Сядь рядом. Я готов развлечь тебя. Уверен, эта деревенщина понятия не имел, что за инструмент – женское тело! И какие мелодии на нем можно сыграть! Иди ко мне.
- Да, Ал. Только переоденусь.
- Поторопись, радость моя.
Пять минут, Ал. У тебя осталось пять минут.
Цикута, привезенная с севера – замечательное лекарство. Скольким она помогла справиться с подагрой, что сковывает суставы в холодные месяцы. Поможет и тебе, Ал.
Я сижу на нашем семейном ложе, отсчитывая последние минуты. В соседней комнате пытается справиться с плащом Ал. Он уже скинул сапоги и теперь возится с застежкой. Минута, Ал. У тебя осталась минута…
- Апа! – его голос срывается. – Черт тебя побери, Апа! Что ты со мной сделала?
Я слышу, как он пытается встать. Как падает, задев чайник. Как разлетается осколками чашка с отравленным чаем…
- Будь ты проклята, Апа!
Я уже проклята, Ал. С того дня, как встретила тебя.
Я слышу, как он пытается ползти. Как скребут по доскам пола его ногти. Как он отчаянно хрипит, захлёбываясь пеной. Как бьётся в судорогах, раздирающих его лёгкие и сердце…
- Апа-а-а…
Прощай, Ал. Надеюсь, Кракен разведёт нас по разным каютам.
… Утро окрашивает океан матовыми бликами. Над водой повисла едва заметная дымка.
Сегодня я отдала океану двух своих мужчин. Одного, которого любила так, что отказалась от себя. И второго, который любил меня так, что вернул меня настоящую.
Красный диск поднимается над водой, и я вижу, как от горизонта катится волна. Моя волна.
Время русалочек прошло. Но время морской пены – вечно…
--
P.S. от автора.
Когда к вашим ногам волна выплеснет несколько клочков пены, прислушайтесь. Возможно, она дарит вам свою историю. Как только что откатившаяся прочь, оставила мне свою…
Конец.
--
Март-апрель 2016.
Фото - автора. Чёрное море. Сентябрь 2015г.
-----------
Я чрезвычайно признательна двум своим любимым поэтам сайта Проза.ру, подарившим стихи моей истории.
***
Плыл закат, как всегда, не спеша,
след на мокром песке канул в лету,
жить любовью так просто, дышать
так легко, собирая рассветы,
океан милосерден, слегка
он царапает душу прибоем,
нет, вестей не несут облака,
да и небо сегодня другое,
Эхо вдаль разнесет странный клич,
это имя и имя другое,
волю высших, увы, не постичь,
морем горьким разверзнется горе,
плыл закат, как всегда, в никуда,
след на мокром песке лижет пена,
за секунды проходят года,
душу вырвав из тесного плена,
океан в тишине, он молчит,
две судьбы половинками оземь,
снова эхо застыло в ночи,
сердце стало, мурашки, морозит,
не вином разливалась заря,
тело стылое в мокрой траве,
эхо ветру шептало: не зря!
шелест пены был слышен в ответ
Игорь Федькин. http://www.proza.ru/avtor/fedor35
***
Морская пена с именем Любви
Морская пена с именем Печали
Вы слышали? Иль прозевали?
Вы знали? Поняли? А корабли
по-прежнему, блуждая в океане,
всё ищут берег, берег иль покой?
Быть может, кто-то оберег святой -
другие, …что навеки растеряли.
Морская пена с именем Мечта.
Морская пена с именем Разлука
Вы видели? На лицах Мука…
Не знали? О, слепцы, а облака,
как паруса, с раскрытыми крылами
спешат за ветром. Над пучиной вод
игру играет – жить или в расход
морская пена, взгляд из-под "вуали".
Инна Рогачевская. http://www.proza.ru/avtor/inna7506
Похожие статьи:
Рассказы → Пустота
Рассказы → Танатос 78
Рассказы → Брокер жизни
Рассказы → Лестница в небо из лепестков сакуры
Рассказы → Новогодняя история в черно-белых тонах
Друже, всё не успел прочесть, но непременно дочитаю!! Плюс от всей души!!! И здорово, что вернулась)) 
Толковый разбор, почти со всем согласен... 
Пока не осилил 
Дмитрий по делу пишет часто, но и ИМХО озвучивает)
