В память о моем друге
Леониде Козодоеве
Осенний питерский ветер резкими порывами расстреливал торопливых прохожих, рассыпая шрапнель дождя на серую броню асфальта и хмурые воды Невы. Я выскочил из здания станции метро «Петроградская» и короткими перебежками пересек небольшой скверик, заминированный коварными разнокалиберными лужами. Прикрываясь автоматическим зонтом завода Ленполиграфмаш, я обогнул территории именно этого завода и ускорился. Наконец, миновав витиеватую ограду ботанического сада Академии наук, я достиг улицы Профессора Попова и нырнул в старинное каменное здание третьего корпуса ЛЭТИ.
Разгоряченный быстрой ходьбой, я стряхнул осколки дождя с собранного зонта и заглянул в машинный зал кафедры автоматизированных систем управления. Меня встретили колкими, но безобидными шутками коллеги-аспиранты и сотрудники кафедры. Я осмотрелся.
И тут мы встретились.
Он стоял, высокий и худой. Неуверенно-неуклюжий. В непривычной для него обстановке научного сообщества. Ведущей кафедры. Крупнейшего вуза страны.
Наши пути, немыслимым образом блуждая по разным траекториям пространства и времени, пересеклись. Здесь. И именно в этой точке. И именно сейчас.
Наверное, так было надо.
Может, это была банальная случайность. А может, так решил некий разум. Разум более высокого порядка, моделирующий поведение всего и всея. И эта встреча была обязательной в игровых полях наших жизней.
Я улыбнулся. И протянул этому большому и неуклюжему человеку свою руку, заземляя неловкость обстановки.
А потом.
Потом мы сидели у него в комнате. На первом этаже пятнадцатиэтажной общаги по проспекту Испытателей. И была уже зима. И у него был день рождения. И мы выпили.
А потом еще.
И еще.
И он сказал мне, что на Земле дураков столько же, сколько и умных. Ну, или наоборот. В общем, количество дураков и количество умных совпадают. С точностью до одного человека. Это два равновеликих множества.
Я спросил, почему?
А он ответил – так закон же нормальный!
И если взять всю совокупность людей, населяющих нашу планету, то распределение их умственных способностей будет соответствовать нормальному распределению. Иными словами, если по оси ординат откладывать значения некоторой приведенной единицы умственного развития, а по оси абсцисс – число людей, обладающих соответствующими ее значениями, то мы получим график распределения всей совокупности людей со всеми их возможными умственными способностями. И это будет график нормального распределения. А нормальное распределение, как известно, графически изображается в виде симметричного горба. То, что находится около вершины этого горба, влево и вправо от его пика, задает некоторый интервал, определяющий умственные значения среднего человека. Следовательно, то, что выходит за границы этого интервала – есть отклонение от среднего умственного значения, некоторой общепризнанной нормы. В положительном и отрицательном смыслах. То есть, например, с правой части горба, за границей этого интервала, располагаются люди умные. И чем дальше от границы интервала они располагаются, тем умнее, но и количество таких людей резко уменьшается. Соответственно, слева от границы интервала обосновалось сообщество противоположное умным людям. То есть люди неумные. Суть дураки.
Ну, или с точностью до наоборот. Все же зависит от величины, откладываемой по оси ординат. Её прямого или обратного значений.
А я, почему-то сделав умный вид, почесал в затылке и ответил – значит на Земле половина тех и половина других.
И мы выпили еще.
А потом мы долго рассуждали о человеческом разуме и его возможностях, о перспективах науки и бесконечности познания бесконечного мира.
А потом.
Потом болел его маленький четырехлетний сынишка. Отит, гной в ушах. И он очень сильно переживал за малыша, полагая, что виной всему – сырая питерская погода. С ее бесконечно-дождливыми ветрами Балтики.
А потом.
А потом он писал диссертацию. О тупиковых ситуациях, возникающих в сложных кибернетических системах. Подобные тупики нарушали процесс функционирования самых высокоэффективных, и, казалось бы, совершенных технических систем. Они были трудными в распознавании и верификации. Но даже единичного скрытого тупика, разово проявившегося в работе такой системы, было достаточно, чтобы разрушить всё.
И вот однажды он пришел ко мне, довольный и возбужденный, держа в руках десяток страниц машинописного текста. И начал рассказывать о вновь созданной им теории. Он зачитывал выкладки и определения, доказательства различных теорем. И поглядывал на меня. А взгляд этот был гордым и одновременно каким-то заискивающим, требующим одобрения проделанной им работы.
А я слушал. Молча. Вникая в суть. Но на доказательном разделе, спросил, все ли теоремы определены и доказаны лично им. Он растерянно задумался. Затем сложил свои листки и ушел.
Через какое-то время он вернулся. А в руках у него была распечатка совершенно новой теории. В которой все было только его. И взгляд у него был гордым. Только гордым. Без тени заискивания.
Он освободился от пут необходимого одобрения. Потому что теперь он был прав. И он это знал.
Человек ведь свободен, когда он прав и уверен в этом. Сдерживающие факторы рушатся и человек способен на многое.
А потом.
Потом мы работали с ним доцентами. На выпускающей кафедре. В техническом вузе. В Западной Сибири. И учили студентов. Мыслить. И решать научные задачи. А эти задачи, как и многочисленные задачи нашей жизни, не вычислялись «в лоб». И не имели тривиальных решений.
И вот как-то однажды мы захотели приобрести по легковому автомобилю. А наш небольшой анализ показал, что разумнее всего было купить авто в Германии. Иномарку. Пусть подержанную, но хорошего немецкого качества. А не нашу, отечественную. Сомнительных возможностей.
Мы заплатили за путевки туристическому агентству, организовывавшему туры в Германию за машинами. И отправились в путь.
И это была осень. Конец октября. Лихого 1992 года.
Мы зависли в третьесортной гостинице города Калининграда. Который Кенигсберг. Недалеко от польской границы. В ожидании открытия виз в Германию. Все наши документы давно находились в Москве, но визы почему-то не открывали.
И мы целую неделю маялись на гостиничных койках. Расписывать «пульку» уже было невмоготу. Бродить по городу – тоже. О взятых с собой в дорогу сувенирных крепких напитках напоминал ряд пустых бутылок, разноцветьем стекла лукаво поблескивающих из-под раковины умывальника. Денежный запас медленно, но уверенно иссякал. «Мероприятие» срывалось.
А по гостиничному радио гоняли новую песню Юрия Шевчука «Что такое осень». И эта песня была «в тему». И в реальную прибалтийскую осень. И рвала душу. На осколки.
То ли от скуки, то ли от затянувшейся неопределенности, то ли от перспективы денежного обнуления, а скорее от всего в совокупности, мы «взбунтовались». Собрали всю нашу разномастную мающуюся бездельем группу и «наехали» на сопровождавшего нас представителя туристической фирмы. Конкретно так «наехали». Блатные потребовали «ответить за базар».
Из Москвы прилетел руководитель этой туристической компании. Он вернул нам паспорта и деньги и пообещал в течение ближайшего месяца решить вопрос по открытию виз. В интересующую нас страну. И сделать это за счет фирмы. А в качестве компенсации предложил всем желающим съездить на два дня в Польшу.
И вот мы сидим в варшавском ресторане, а элегантный официант тут же на огне услужливо готовит нам фондю. А мы пьем бархатное пиво и разглядываем новые польские злотые. С портретами знаменитых поляков. Тыщенции с Коперником и множеством нулей после значащей единицы. Гиперинфляция не миновала Польшу.
А уже утром следующего дня бродим между рядами подержанных авто. На большой асфальтированной площадке воскресной ярмарки. Недалеко от города Зелена Гура. Но ничего приличного за наши скромные доцентские сбережения не находим.
И тут вдруг он решается на покупку автомобиля. У немца, приехавшего сюда из Берлина. Бывшего гэдээровца, немного говорящего по-русски. Толстый такой бюргер. И маленький такой автомобиль. Марки «Siat». С объемом двигателя чуть больше восьмиста кубических сантиметров.
Ну, очень маленький автомобиль. А он такой большой. Как дядя Степа. А немец такой хитрый и жадный. «Фриц – рыжий лис», одним словом. Ну, правда, тот немец был не рыжим. А даже наоборот, плешивым. Но все равно хитрым. А значит лисом. И, конечно же, фрицем.
Расплатившись с прижимистым немцем своими кровными сбережениями, и получив от толстого плешивого бюргера купчую на автомобиль, он с большим трудом втискивается на переднее сиденье этой иностранной микролитражки. А я хохочу и поддразниваю его – зачем, мол, купил инвалидную мотоколяску. Но в машину все-таки сажусь: обратно же в Россию ехать надо. Да еще в далекую Западную Сибирь. Это потом у него будут и «Шкоды» и «Фольксвагены», но это его первый автомобиль. А потому дорогой и близкий сердцу и душе. И он очень доволен своим новым приобретением.
Дорога домой – это отельная история.
Мы ехали не в группе, а отдельно. Сами по себе.
После тихой и спокойной польской трассы, узенькой змейкой извивавшейся вдоль плотно примыкавших буков и вязов, Белоруссия встретила нас мощным и широким шоссе. Советским шоссе. Самым большим и широким в мире. С самыми большими неровностями и самыми глубокими выбоинами. Колдоёбинами, одним словом.
А вдоль трассы, на её обочинах, попадались отдельно стоящие канистры. С крупно рисованными цифрами маркировки автомобильного топлива. Преимущественно в лесных массивах. Вдали от населенных пунктов. И люди с суровыми «партизанскими» лицами предлагали бензин «высочайшего качества» автомобильным искателям приключений.
Но мы не прерывали свой путь. Ни на минуту. Даже по мелкой нужде. Крупной же у нас не было. Да и, как оказалось, «мотоколяска» потребляла на редкость мало топлива.
И вот у виадука, недалеко от Минска, мы увидели стоявшую на обочине группу машин. Два «Мерседеса» и две «девятки». И какие-то люди интенсивно замахали нам руками. «Ненавязчиво» предлагая остановиться.
Но мы не остановились.
В этот момент я управлял автомобилем и подумал: а зачем? Мы летели из раннего утра в светлый день. И дорога была пуста. Ни легковых машин, ни груженых фур отдыхающих где-то с ночи дальнобойщиков. Было радостное ощущение полета в свободном пространстве. Ничто не мешало, и ничто не должно было помешать этому ощущению. И вдруг – остановиться. А зачем? Оно мне надо?
Но уже через несколько минут я понял, что нечто может грубо остановить мой свободный полет. В зеркале заднего вида показались силуэты машин, мчащихся на огромных скоростях вдогонку за нами. Я вдавил педаль акселератора в пол. До упора. Но стрелка спидометра неподвижно замерла на отметке 145 км/час. Бесперспективны попытки выиграть гонку на «мотоколяске» среди компании мощных автомобилей «Формулы-1»!
Однако я четко понимал, что проигравший не только не получит приз, но и потеряет свою любимую механическую игрушку. Поэтому попытался найти хоть какие-то минимальные возможности ускориться. Я попробовал чуть приподнимать и обратно вдавливать педаль акселератора, раскачивая последние возможности маломощного двигателя. На взлетно-бетонной полосе ровного широкого шоссе мне удалось выжать из этой маленькой машинки ее последние ресурсы, подняв скорость до 150 км/час. Но это был окончательный предел.
А в зеркале заднего вида уже отчетливо различались два черных «Мерседеса». Расстояние быстро сокращалось.
И вдруг с правой стороны шоссе показалось стадо. Мычащее, вперемежку с кудрявыми барашками, оно невозмутимо шествовало своим привычным ежедневным путем. И этот путь пересекал шоссе. Непосредственно по ходу нашего движения. В мгновение ока разномастная «братия» заполонила всю проезжую часть. И не обращая никакого внимания на шоссейные гонки, начала медленно и с достоинством перетекать на противоположную сторону дороги.
Не сбавляя высокой скорости, мне удалось на грани фола проскочить через пока еще разреженное стадное формирование, едва не сбив при этом черного бычка, откровенно удивленного таким человеческим нахальством.
Позади нас послышался резкий скрип тормозов остановившихся перед живой преградой скоростных машин.
Надо отметить, что место пикета для «сборщиков дани» было выбрано грамотно. Через пару километров начинался многокилометровый участок ремонтируемой дороги. И уйти от погони, даже на хорошей скоростной машине, было бы проблематично.
Но я гнал машину, уже не сбавляя скорости. До самой Смоленской таможни. Твердо уверовав, что корова – священное животное.
А под самой Москвой забарахлил движок. Он стал работать с перебоями, выплевывая сгустки едкого сизого дыма и копоти. Мы открыли капот, чтобы проверить зажигание и подачу бензина в карбюратор. Сняли крышку трамблёра. А там оказался коричневый жигулевский бегунок. С надписью «Made in USSR».
Московские «умельцы» отрегулировали работу двигателя. И дали «гарантию». Но машина доехала только до Владимира. И там осталась зимовать.
К весне она была уже без колес.
А потом.
Потом была весна. Послеобеденное апрельское солнце усиленно разогревало отмороженный суровой сибирской зимой город. Прохожие оптимистично поснимали с себя верхнюю одежду. А земля нежилась на солнцепеке, млея от тепла, и паря благодатью.
И летал над городом неповторимый запах весны.
А мы сидели на лавочке, отдыхая после прочитанных лекций, и пили пиво. Из стеклянных темно-зеленых бутылок. Ветра не было совсем. Ласково грело солнце.
И нам было хорошо.
А потом мы сидели уже у него дома, и пили коньяк. Радуясь близкому теплому лету, большому преподавательскому отпуску и, казалось, неограниченным возможностям бесконечной молодости.
И его жена приготовила нам мясо. А мы ее хвалили. И пили коньяк. И ели это вкусное мясо.
И нам было … о-очень хорошо.
А потом стало слишком поздно. И я отправился домой. И он вышел во двор со мной.
В те времена городские улицы после полуночи были пустынны. Даже центральные. Редкие машины рассекали сумеречное пространство слабо освещенных дорог. Прохожие практически отсутствовали. Да и зачем было им прохаживать, если не существовало ни одного законного ночного заведения. Вялотекущий жизненный процесс совсем приостанавливался здесь в позднее ночное время. И всё засыпало до утра.
Дойдя до кинотеатра «Космос», мы «задержались» у одиноко стоявшего ромбовидного киоска – железного динозавра юрского периода постперестроечного капитализма. Приобретя по бутылочке пива, мы продолжили наше собеседование на тему «жизнь хороша, и жить хорошо». Удобно расположившись тут же. На синей свежевыкрашенной скамеечке.
Мы никому не мешали. И нам тоже никто не мешал. Тихая безветренная ночь способствовала философскому настроению молодых ученых. Рассуждать можно было долго. Бесконечно долго. А ведь в таких беседах часто рождается что-то новое. И не только осмысливается текущее бытовое существование конкретного нетрезвого индивида, но и возникают новые теории всей человеческой цивилизации. Ибо состояние возбуждения расширяет кругозор человеческой души. Поднимает ее на более высокие сверхчувственные слои, достигая уровня нирваны. И заставляет человека творить.
И все бы ничего. Но неожиданно перед нами появился строгий хранитель ночного спокойствия – бравый «дядя милиционер». И попросил нас сделать небольшой фокус: быстро исчезнуть. Чтобы он нас не видел. Распивающих спиртные напитки в «оживленном» общественном месте. Хотя нам казалось, что было бы намного лучше, если бы мы оставались у него на виду. Под неусыпным контролем бдительного милицейского ока. Потому что, если бы мы находились под его контролем, то уже не сделали бы никакого хулиганства. По отношению к кому-либо. Равно как и кто-то не сделал бы оного по отношению к нам. Так нам казалось с точки зрения логики. А закон мы не нарушали – тогда пить пиво на скамейках не запрещалось.
Да и кто знает, может, такое грубое милицейское вмешательство лишило человечество величайшего открытия.
Но, будучи законопослушными гражданами нашего справедливого демократичного общества, мы не стали спорить, а покорно переместились из освещенного пространства кинотеатральной площади в мрачное чрево ближайшего двора, плотно окруженного пятиэтажками хрущевских времен.
Тихий и спокойный, как нам показалось на первый взгляд, двор. Крепко уснувший до утра. Разве что ненавязчивый свет одиноких окон указывал на бессонницу некоторых его обитателей. Но не прошло и пяти минут, как откуда-то сбоку из темноты появился местный абориген. Возбужденный крепыш среднего роста начал нам что-то импульсивно доказывать. Явно провоцируя конфликт. Сначала мы его просто проигнорировали. Но он не унимался и продолжал накалять ситуацию, уводя ее в сторону физического столкновения.
Вдвоем мы элементарно урезонили его и «посоветовали» пойти домой отдохнуть. Он и ушел, понуро прошлепав вдоль ближайшей пятиэтажки и исчезнув за дверью последнего подъезда.
Но буквально через минуту эта дверь резко распахнулась. И во двор вывалилась лихая орущая кампания, которая воинственно направилась в нашу сторону.
«Георгич, ноги!» - услышал я, но почему-то не внял его разумному выкрику. У меня было радостное ощущение свободы в бесконечном жизненном пространстве. Ничто не мешало, и ничто не должно было помешать этому ощущению. И вдруг бежать. А зачем? Оно мне надо? И вместо того, чтобы как можно быстрее покинуть опасную зону, я пошел. Не спеша. Уверенным размеренным шагом. И не в ближайший проем между пятиэтажками, чтобы выйти за границы этого двора. А через двор. Да еще по диагонали.
Стая налетела резко. Не раздумывая.
И уже в следующем временном срезе пятеро молодых и сильно разгоряченных алкоголем парней усилено пинали меня, беспомощно лежащего на еще грязной и холодной весенней земле. Били сильно и целенаправленно. По ребрам и почкам. В голову. Я же, лишившись равновесия и упав, не мог уже подняться: ударов было слишком много, и преодолеть их совокупную мощь не представлялось никакой возможности.
Я потерял сознание. И, может быть, потерял бы его навсегда. Но очередной резкий пинок в голову встряхнул содержимое моей черепной коробки. Мозг заработал, подавая слабые импульсы. И вдруг в этом хаосе мозгового «белого шума», я отчетливо уловил более сильный значимый импульс: если я не встану сейчас, то не встану уже никогда! Это была единственная жизнеспособная мысль в моей голове, уже потерявшей не только реальное, но и виртуальное мироощущение. И эта мысль настойчиво требовала от меня решительных действий.
Мобилизовав остатки своих внутренних ресурсов, и преодолев разрушающие деструктивные силы, я неожиданно резко вскочил на ноги. Неожиданно даже для самого себя. Но еще более неожиданно это выглядело для нападавших. Они уже, наверное, считали, что «дело близится к завершению»: еще несколько ударов и можно будет «закапывать». А тут…
Парни опешили, обескуражено глядя на ожившую жертву, но при этом контроль над ситуацией не потеряли. Они окружили меня плотным кольцом, а зачинщик драки уже размахивал пивной бутылкой. Тут же, разбив ее донышко о металлическую конструкцию детской площадки и бравируя перед «соплеменниками», он двинулся в мою сторону. С матом и угрозами, что сейчас непременно меня убьет. Стая притихла, напряженно наблюдая за своим вожаком. И это дало мне некоторую передышку. Перед заключительным игровым периодом.
Отдельные импульсы моего нетрезвого, изрядно потревоженного неправомерным человеческим вмешательством мозга уже соединились в цепочку мыслительной деятельности, лихорадочно ища путь к спасению. И тут я заметил перед собой, но позади и чуть левее нападавшего, невысокое, доходящее до уровня колен, клумбовое ограждение.
Удачно перехватив своей левой рукой правую руку противника, наносившую в меня выверенный удар бутылочной «розочкой», я сильным движением своего корпуса вперед увлек его в сторону этой изгороди. А уронить соперника на землю, используя возможности искусственной преграды, было уже элементарно просто. И вот мы оказались на земле. Но у меня при этом было явное преимущество: я лежал сверху своего противника.
Продолжая придерживать руку соперника с опасным предметом, я нанес несколько сильный боковых ударов правой рукой в челюсть своего визави. Вложив в них всю свою злость и остаток сил. Уже после второго удара у него что-то хрустнуло, он неестественно вскрикнул от боли, скомкался взглядом и беспомощно обмяк засохшим цветком на пока ещё пустующей клумбе. Я же увлеченно продолжал молотить его ненавистный подбородок. Скорее по инерции, чем по необходимости.
И вот я снова лихо вскочил на ноги. Парни стояли рассеянным полукругом, заторможено наблюдая за происходящим действом. Видя результат схватки, они напряглись, и были готовы порвать меня в отместку за неудачу их лидера.
Я не привык убегать, и через таежные буреломы ходил прямиком. Но тут вдруг четко осознал, что второго шанса у меня уже не будет.
Когда-то я успешно занимался лыжными гонками. Правда, больше любил длинные дистанции, где можно было поработать на выносливость. Спринт же никогда не был моим коньком. Но тут выбирать не приходилось. Нужно было выигрывать именно спринт.
И я рванул. Проскочив в небольшую брешь полукруга. Невысокий плотный «абориген» попытался сделать мне подсечку, но я увернулся от боковой угрозы: перспектива снова оказаться на земле меня явно не устраивала.
Бегал когда-то я все-таки хорошо. Бросившиеся за мной в погоню испытывали трудности с легкой атлетикой. Судя по удаляющемуся топоту ног, дистанция между нами стала увеличиваться. Пелетон явно отставал.
Нырнув в арку, я вырвался из окружения мрачных пятиэтажек. Затем быстро, на одном дыхании, пересек улицу и… оказался в еще более «мутном» дворе. Предвидя тупиковую ситуацию, я заскочил в ближайший подъезд одной из «хрущевок», быстро поднялся на третий этаж и затаился на лестничной площадке.
Через несколько мгновений раздался резкий удар открывшейся двери подъезда. Затем послышалась перебранка моих преследователей. Из которой было понятно, что они потеряли меня из виду и заскочили в этот подъезд наугад. Я притих, стараясь даже не дышать. Предыдущие события призывали меня к чрезмерной осторожности.
Затем я услышал как они, матерясь и споря о чем-то, стали подниматься по ступенькам вверх. Я быстро включил голову, просчитывая свои дальнейшие действия. Однако преследователи остановились буквально подо мной. На втором этаже. На какое-то время они замолчали, прислушиваясь к полумраку лестничного проема. А затем с недовольной руганью поспешили вниз. По-видимому, они посчитали, что я не мог так далеко от них оторваться и если и спрятался в подъезде одного из домов этого полузакрытого двора, то не в этом. Еще через несколько секунд снова громко хлопнула входная дверь и в подъезде воцарили радостное спокойствие и долгожданная тишина.
Расположившись поудобнее на ступеньках лестничного марша, я решил переждать опасные волнения человеческой стихии. Медленно вытекающее из моего тела вязкое напряжение стресса расслабило его мышечный фундамент. Мои веки сомкнулись. И я сладко заснул на серых бетонных ступеньках, как на мягчайшей перине из гусиного пуха.
Когда предрассветный сумрак вытеснил из окружающего пространства магическую темноту ночи, я покинул спасительный подъезд и бодро зашагал в сторону своего дома. Тяжело дыша и ловя на вдохе острейшую боль сломанных ребер. С трудом удерживая чугунную чушку головы, от начавшегося утреннего похмелья и от растревоженной мозговой структуры – сотрясение тогда я все-таки получил. Грязный и с кровоподтеками. Без единой пуговицы на черном кожаном плаще. И со светлой памятью об идеально белом шарфе почившем где-то на поле битвы. Я шел гордый и счастливый. Что развалил очередную преграду на своем пути. Прошел испытание устроенное мне жизнью. Хотя и не без моей помощи.
Когда я подошел к своему дому, то увидел его. Он стоял осунувшийся и хмурый, но при виде меня широко развел руки и, улыбаясь, облегченно вздохнул:
«Здорово, Георгич! Ты куда пропал?!»
Прошедшая ночь была для него бессонной.
Оказывается, удалившись от конфликтного места на безопасное расстояние, он дожидался моего появления. Но чем больше проходило времени, тем серьезнее становились его опасения. Коря себя за то, что оставил меня в одиночестве против пьяной кампании, он решил вернуться. Хотя никакой его вины в этом не было. Я был сам глубоко не прав. Поскольку не последовал его четкой команде «делай ноги» из негостеприимного двора.
Возвращаясь к месту происходивших событий, он увидел, как во двор лихо влетел милицейский УАЗик. Все-таки кто-то из местных жителей, страдающий бессонницей и оказавшийся невольным наблюдателем жестокой драки, набрал телефонный номер отделения милиции.
Попав во двор, он увидел, как в желтый милицейский «воронок» грузили двух изрядно помятых «бойцов». Один из них недовольно мычал, шамкая сломанной челюстью и растирая запекшуюся кровь по лицу. Второй, невысокий крепачок, что-то бубнил ему в такт. Остальных там не было. Меня – то же.
«Воронок» укатил. В ближайшее отделение милиции. А он, занявшись моими поисками, заглянул во все подвалы: кто знает, вдруг эта «братва» скинула мое безжизненное тело в один из них, заметая кровавые следы ночного преступления.
Затем он отправился ко мне домой. Но, не обнаружив меня там, продолжил свои поиски по городским больницам. И опять безуспешно. Тогда он снова вернулся к моему дому. И тут, одновременно с появлением утреннего солнца, появился и я.
А новый день готовил нам новые радости. И новые огорчения.
И жизнь продолжала течь. Неудержимо и безвозвратно. У нее ведь своё расписание, независящее от наших желаний и поступков. «Тик-так» - часы жизни невозмутимо отсчитывают секунды и минуты. «Тик-так» - и улетают в прошлое дни и годы.
И вот мы стоим с ним около Святого источника. На крупнейшем нефтяном месторождении мира. В северной части Самотлора. Начало марта, но злая неуступчивая зима даже в этих северных краях знает свое место: весеннее солнце радостными зайчиками водит хоровод на черной железной изгороди незамерзающего родника.
Мы заехали сюда набрать в пластиковую емкость живительной влаги целебного источника. Но извлекли из багажника его «Фольксвагена» не канистру для воды, а отрезок армированной полиэтиленовой трубы. Трубы, которую он изобрел. И из которой был проложен нефтесборный трубопровод на одном из многочисленных кустов Самотлорского болота. По всем расчетам и испытаниям трубы надежной. Она должна была пролежать в болотном грунте не менее пятидесяти лет. Легко. Но реально, через восемь месяцев эксплуатации, труба дала многочисленные порывы. По всему нефтесбору.
Мы прихватили отрезок такой трубы с характерным выпуклым разрывом. С целью анализа места разрушения и поиска причин деструктивных явлений. И вот теперь, вытащив этот кусок черного полиэтилена на яркое весеннее солнце, безуспешно пытаемся его разделить в районе муфтового соединения. Уже второй час. Обычной ножовой усердно пилим армированное «чудо». Ну, хорошая же труба! Прочная.
Подъезжают машины. За «живой» водой Святого источника. Буровики и монтажники. Сварщики и водители. Нефтяники севера. Крутые суровые мужики. «Закрученные» пробивными сибирскими ветрами и жизненными вьюгами. И все с удивлением смотрят на нас.
Но мы не обращаем внимания на недоуменные взгляды и настойчиво продолжаем добираться до основания горбатого порыва. И он при этом твердит мне – думайте Шура, думайте. Не «пилите Шура», а именно так: думайте. Он не шутит, он слишком серьёзен.
И я … думаю. Напрягая все свои мозговые извилины.
И пилю.
Думаю и пилю.
Пилю и думаю.
А потом оказалось, что бельгийская фирма поставила нам некачественный полиэтилен. И нефть была не холодной. А горячей. И незамерзающее даже в самые лютые сибирские морозы тысячелетнее Самотлорское болото напряжениями всех своих сил рвало нефтепровод в разные стороны. И давление в трубопроводе от нефтяного потока уже иссякающей скважины было далеко не стабильным. Его флуктуации давали кратковременные гидравлические удары. И… много чего еще. И все эти скалярные значения дали мощный вектор, направленный в сторону разрушения армированной полиэтиленовой структуры.
И трубе пришла «труба».
А потом…
Потом в нашей жизни было много подобных эпизодов. Как и до того. То я балансировал на грани фола, пытаясь удержаться на тонком жизненном канате. То он выводил своего уже взрослого сына из наркотического тупика. А это не банальный гной в ушах. Это гной человеческой души. От проникшей туда инородной смертельной инфекции. Вывести которую очень и очень тяжело. Потому что против этой инфекции человечество еще не изобрело стойких антибиотиков.
Жизнь постоянно испытывала нас, заставляя решать далеко нетривиальные задачи. Тестируя на прочность волю. Проверяя качество души.
Часто наши пути расходились. И шли параллельно. Или удалялись. Но через какое-то время неизменно выводили нас в одну точку. Точку пересечения. И мы с ним некоторое время опять шли по одной дороге. А затем снова уходили по своим маршрутам.
Но, может, это я сам удалялся со скоростного шоссе? Беря неправильный азимут? И болтался по грунтовым дорогам. Бездарно распыляя по ним свой жизненный ресурс. Вяз и буксовал. В грязи обыденности.
Наверное, это так.
Нам трудно предвидеть все возможные тупики, которые скрыты на извилистой и пересеченной дороге жизни. Дороге со сложным географическим рельефом и искусственными разрушениями поверхности. С непроходимыми джунглями и топкими болотами. И семафоры Дейкстры, эффективные в кибернетических системах, здесь бессильны. Почему? Да потому что мы не моделируем наши жизненные ситуации. Мы живем в них реально.
Часто, натыкаясь на жизненные тупики, я пытался их разрушать. Чтобы они не мешали моему движению. Прилагая при этом массу усилий. Напрягая все резервы своего организма. И мне это удавалось! Но за тупиками никогда не было и не бывает продолжения дороги. И мне приходилось вновь торить свой путь по бездорожью. Через буреломы и всякий жизненный хлам. В поисках более-менее приличного шоссе или хотя бы наезженной грунтовки.
А нужно было просто объезжать дорожные препятствия. Сталкиваясь с тупиковыми ситуациями, своевременно обходить их, не тратя своих усилий и времени на бесполезную борьбу. Направляя свой состав по скоростной магистрали.
Да и что толку рушить тупиковые строения, если эти строения являются неизменным атрибутом самой системы. А для большинства людей, хаотически перемещающихся по бесконечным дорогам жизни, это необходимый элемент управления их движением: наткнулся на тупик – иди дальше по стрелке. Стало быть, тупик является обязательным компонентом упорядочивания. Условием самосохранения и существования систем подобного рода. А значит, чтобы ликвидировать все бесполезные тупиковые препятствия в такой системе, необходимо перестроить и саму систему. Или разрушить ее совсем. И построить новую. Сделать же это в одиночестве невозможно. Я же пытался в одиночку рушить её застарелые тупиковые догмы. Вот и выстроил запутанную петлю своей жизни по лабиринту периферийных грунтовых дорог. Связал целое макраме из дорожной сетки бесполезных тропинок и троп.
А он?
Он старался держаться одной, главной магистрали. Не тратя лишних сил на бесполезную борьбу с тупыми тупиками. Не останавливаясь около «лающих собак», чтобы бросить в них камень. Не сваливаясь на обочину научной мысли.
Жизнь течет и меняется.
Друзья исчезают.
Появляются новые.
Или… не появляются.
А он остается.
И я знаю, что, даже через «тысячу» лет, если дорога моих блужданий по таежным тупикам жизни вновь выведет меня на его скоростную магистраль, он будет несказанно рад только одной нашей встрече. Радостный и большой он шагнет мне навстречу, широко развернет руки и, улыбаясь, скажет: «Здорово, Георгич! Ты куда пропал?!»
И мою
загрубевшую на семи ветрах душу
рассечет острый клинок
человеческого счастья,
высекая из неё
слезы сердца.
Потому что беспокойные русла наших судеб -
в дельте одной большой реки,
неутомимо текущей по многомерному пространству человеческой жизни.
Потому что он мой друг.
И потому что
закон есть такой.
Нормальный.
Похожие статьи:
Рассказы → Изнутри. Друг
Рассказы → Ангел (стихотворение)
Рассказы → Время Исканий
Рассказы → Лепая погоня
Рассказы → Рвем когти, Мэтт
