Фольклорный элемент

 Двухсотлетняя кикимора Агуся жестоко влюбилась. Уж чего-чего, а такого фортеля от собственной судьбы бедная ну никак не ожидала, потому что существа их рода ко всем этим любовям глубоко равнодушны. И не только потому, что смирились с полным отсутствием  хотя бы капли привлекательности. Кикиморы вовсе не стремятся оставить после себя потомство, потому им дела нет до любых представителей мужского пола.

  Но иногда, очень-очень редко, некоторых дурёх сильно подводит природное любопытство. Если уж довелось кикиморе делить одну избу с домовым, то рано или поздно, подстрекаемая любопытством и поощряемая упорными ухаживаниями, бедняжка сдаётся  и допускает до себя этого чересчур хозяйственного зануду. В результате домовой приобретает лишние руки для бесконечной череды домашних дел  (которые, как известно, никогда не переделаешь),  а бывшая беззаботная шалунья лишь  пожизненную трудовую повинность.  

   Агуся же всегда была независима и дом имела собственный, неделённый — вместительный  крепкий сруб из не гниющей и не рассыхающейся со временем лиственницы. Естественно дом  ей достался с обычным довеском, с людьми, и всё равно целая орава нежити ещё как на него облизывалась! Не раз и не два кикимора отваживала от родного жилья настырных прахов (с приходом которых всё хозяйство пошло бы кувырком) да угрюмых бабаев, таскавшихся пугать непослушных детей. А однажды чуть не месяц отбивалась от некого чужака неславянской наружности, устроившего под стенами длительную осаду и идущего на штурм исключительно по ночам. Агуся то справилась, изведя на наглеца множество корчаг с помоями и гору овечьих катышков, только глупые людишки вместо благодарности взялись поминать её исключительно бранными словами! И даже пригласили колдуна, дабы прекратить еженощное озорство, от которого, казалось, дом раскатится по брёвнышку.

  Возможно, в том и заключался коварный план чужака, понадеявшегося, что колдун кикимору за ночной шум-тарарам возьмёт да и выгонит. Но хмурый ворожей, посветив на провинившуюся можжевеловой свечёй и разглядев отбрасываемую тень, вместо угроз потихоньку погладил по голове.  А хозяевам  присоветовал — либо привыкнуть, либо  съезжать, раз уж не хватает никакого терпения.

  Хозяева всё-таки съехали, и с тех пор Агусин дом приобрёл на деревне дурную славу. Купить его никто не захотел, а значит — прежней сытой жизни пришёл конец. Пол теперь был не метён, печь не топлена, а сама она побиралась по знакомым. Но ещё больше чем создаваемых людьми удобств кикиморе не хватало курятника с миленькими цыплятками, с которыми она вечно сюсюкалась, не обращая внимания на встревоженных клуш.  

  В скуке и запустении прошёл не один год, но лиственничный дом был слишком хорош, чтоб его опять не заселили. Объевшаяся на новоселье пышных пирогов и намочившая нос в стопке с самогоном, кикимора устроила новым хозяевам такую весёлую ночку, что те бы точно отменили покупку и убрались, кабы что помнили после русского застолья. А уже на следующую ночь кикимора сама шикала на мышей, заставляя скрестись потише, потому что подслушала людской разговор о строительстве нового, такого желанного курятника. Хозяева планировали держать чуть не сотню несушек и возить яйца на продажу, поэтому сарайчик нужен был вместительный, с большим количеством насестов и гнёзд. Возводить постройку пригласили  заезжего плотника и в него-то  кикимора так безоглядно влюбилась.

— Гляди какой золотой работник! – восхищённо прошептала себе под нос Агуся, как только плотник перешагнул порог.

  Парень был улыбчивый, синеглазый и целиком  в масть  пёстро-золотистого среза лиственницы, самого приятного для кикиморы цвета. Волосы на голове рыжие, кожа на лице,  на руках и на груди в разрезе рубахи тоже симпатично-рыжая от обилия покрывавших её веснушек.

— И росточком удался, наконец-то хоть один  не с версту коломенскую! – продолжала радоваться Агуся,  прятавшаяся в эту минуту за веником.

  Ростом весёлый плотник по человеческим меркам как раз не удался, только-только по плечо самому младшему хозяйскому сыну, то есть чуть выше двух аршин. Зато не был обделён ни силушкой, ни ловкостью, ни самомнением.  Хвалить сам себя начал ещё с порога, даже прежде чем сказал своё имя, и только после похвальбы, гордо выпятив грудь, назвался Прохором.

— Проша… — умилилась неизвестно чему кикимора, чувствуя тревожную и сладкую боль в груди, — эх, Проша-Проша, жили без тебя, не тужили…

  Прошёл день, другой. Оглушённая свалившейся на неё любовью, кикимора не отходила от предмета своего восхищения ни на шаг, заворожено внимая каждому слову, а умолкал её Проша только когда засыпал. Всё остальное время, не прерывая работы, загибал частушки и распевал  песни, а если появлялись благодарные слушатели (незримая кикимора не в счёт), то рассказывал  немыслимое количество жизненных историй на  любую тему, какую не заведи.

  На третий день их знакомства жаждущая внимания влюблённая предстала перед Прошей худенькой серенькой кошечкой и робко потёрлась о ногу. Такой приятный для неё человек кошку не обругал и не отшвырнул, а наклонился и погладил. И так как кошечка с тех пор не уходила, всё время попадаясь на глаза, добродушный парень принялся её прикармливать, таская куски с хозяйского стола.

— Жалостливый… -  глотая кашу с его рук, терзалась странной тоской кикимора. –  И ласковый…

  Спать кошечка пришла к Проше под бочок, и опять он её не прогнал, а погладил  рассеянной рукой. Уснула кикимора в удивительном умиротворении, но после полуночи проснулась вся в слезах и побежала искать ручное зеркало. А потом долго и серьёзно в него смотрелась.

— Всё верно… — наконец произнесла она, обращаясь к отражению гадкой кривобокой старушки с перепонками на руках и ногах и длиннющим носом-клювом. – Отчего же не погладить пушистую кошечку? Кошечку любой погладит, а вот приласкать одинокую кикимору… Утоплюсь!

  Агуся пометалась по чердаку, куда забралась с зеркалом, напустилась с бранью на попавшуюся под руку толстую мышь (та испуганно выпучила глазки и поскорее смылась), и опять принялась вглядываться в зеркальную поверхность в свете луны.

— И всё-таки я настоящая кикимора…  — с тяжёлым вздохом признала она правду. -  Хотя люди сами очень странные существа. Утопленницы-русалки для них, видишь ли, красивы…а сколько разного возраста ведьм окрутило парней! И ничего, живут как миленькие, не кобенятся!

  Агуся чуть успокоилась, воспрянула духом и решила пока привязать к себе любимого   хозяйственностью. Щами да пирогами посереди ночи заниматься было не с руки  — тем более что раньше готовить не приходилось, -  а вот преподнести Проше какое-нибудь приятное  рукоделие самое то.

  Весь остаток ночи она добросовестно воевала со спицами и пёстрыми клубками, в результате на свет появилось нечто петлястое и весьма неприглядное. Накривившись на дело рук своих, Агуся выкинула негодные по её мнению спицы в окно, перепутанные клубки шерсти в горшок со сметаной (утренние крики живущей в её доме тётки доставили ей некоторое облегчение) и отправилась прямиком к своему Проше, по которому уже соскучилась. И только-только подставила под ласковую ладонь кошачью спинку, как с ужасом узнала – работа почти закончена, завтра к вечеру ему расчёт.

— Ну что ж… — попыталась обмануть себя кикимора, — значит, отдам всю нерастраченную любовь цыплятам… Нет, не отдам! Лучше вовсе сгинуть!

  И она бросилась бежать, уносясь прочь стремительными скачками, хотя домашней кикиморе  тяжело отдаляться от родных стен даже на малое расстояние. Но Агуся решительно преодолела  вековые путы и бежала всё дальше и дальше, на другой конец деревни, а потом в лес, в самую чащобу, где пряталась избушка колдуна.

  Колдун был очень стар и давно готов перейти в загробную навь, отбросив груз изношенного тела, состояние которого поддерживать травами да ворожбой. Всё это кикимора почувствовала загодя, ещё на подходе к лесной избушке, а когда переступила порог, подтвердила свои догадки воочию. Не жилец, ох не жилец был колдун на этом свете, так и тянуло вскочить ему на грудь и завыть-заскулить, предсказывая скорую кончину.

— Только попробуй! – громко и властно вдруг произнёс лежавший. – Только попробуй, говорю, по мне топтаться и так каждая косточка болит. С чем пожаловала? Ну, говори, не стесняйся. Смерть моя где-то задерживается, почему бы не пособить пока маленькой женщине.

— Уж и не знаю с чего начать, — зарделась как маков цвет кикимора, которую первый раз в жизни признали женщиной. – Значит так: измучил меня один плотник…

— А-а, — перебил заинтересованный колдун, приподнимаясь на локте, — да, плотники они такие. Почему-то именно плотникам дана над кикиморами полная власть, тут уж, моя хорошая, ничего не поделаешь…

-Да я, знаете, и сама в общем-то согласная…ничему такому не противлюсь… — смущённо потупившись, забормотала кикимора, — вот только – как быть с моей внешностью? Чары ли, батюшка, на меня какие наведёшь, чтоб плотник принял за человеческую девицу? Иль зелье приворотное наколдуешь, чтобы любил,  какая уж есть?

— Чего?! – вытаращился на Агусю ни с того ни с сего колдун. – Любил? А ты, значит, на всё согласная? А-ха-ха-ха!

  Колдун закатился каркающим смехом, а бедная оскорблённая кикимора затряслась от злости и принялась плеваться (но так, чтоб до кровати не долетало).

— Ох, ты прости меня, прости, — отсмеявшись, посерьёзнел колдун, — видно мы друг друга не поняли. Я подумал – хозяева наняли плотника, чтобы тот выжил тебя из дому, некоторые мастера такое умеют. Ты ведь из лиственничного дома, верно? По-прежнему ли озоруешь и шумишь?

— Гораздо меньше…вязать почти выучилась…скоро научусь варить щи… Ой нет, не хочу учиться! Зачем мне всё это коли Проша завтра уйдёт!

— Любовь… — задумчиво пробормотал колдун. – Живым живое. Придётся помогать, если уж пообещал.

  Он, кряхтя, поднялся с кровати и потащился к заваленному всякой всячиной столу. Навалился на него, чуть передохнул, и вытянул из берестяного туеска когда-то уже виденную кикиморой  можжевеловую свечку.

— Задёрни занавески и встань у пустой стены. Когда увидишь свою тень – не плачь, не бойся. Всё давно в прошлом, дела минувших дней.

  Колдун зажёг свечку, она сильно затрещала, распространяя очень неприятный для кикиморы аромат, а на пустой стене проявилась колеблющаяся тень. Агуся, чуть повернув голову, всмотрелась и… ничего не поняла, потому и не забоялась.

— Что видишь? 

— Дурища какая-то суёт в петлю голову…всё, повесилась, быть ей теперь проклятой.

— В самую точку, — грустно улыбнулся колдун и задул свечу, погасив тень-картинку. – Быть ей проклятой. Ну, здравствую Аглая. Быстро ли пролетели целых двести лет?

  Слёзы не в счёт, самое главное – навалилась такая беспросветная тоска, хоть вешайся обратно! О чём кикимора, глухо завывая, колдуну и сообщила.

— Вот-вот, именно из-за самоубийства, ты, бабонька, в кикимору-то и оборотилась, — попенял ей колдун. – А другая бы вынесла земную юдоль и дожила  отмеренный век человеком.

— И какая у меня была юдоль… — прорыдала Агуся, — или не припомните?

— Почему не помню, очень хорошо помню, хотя был тогда подростком. У тебя, Аглаша, сынок умер. Рыженький будто солнышко мальчик, годик только и исполнился…  улыбчивый такой ребёнок, агукал уже вовсю… Ты смеялась и всем говорила, мол, он так мамку зовёт, Агуся вместо Аглаша. 

 Потрясённая кикимора затряслась и закрыла лицо руками, но колдун руки отвёл и заглянул прямо в глаза.

— Говорю же – дела давно минувших дней, теперь-то чего так убиваться.

— Оттого я и повесилась?

— Наверняка оттого, другого горя у тебя не было. Муж был красивый, из зажиточной семьи, дом полная чаша и  только отстроенный.  В него-то, в свой новый дом, ты кикиморой и вернулась.

— А муж? – поинтересовалась сквозь слёзы Агуся.

— А что муж? Нашёл другую и спокойно с ней прожил. Ты не о бывшем муже терзайся, а попробуй, раз влюбилась, завлечь себе нового. Хочешь ли стать обратно человеком?

  Кикимору шатнуло и она с размаху уселась на пол. Слёзы разом высохли, помахал ручкой и исчез в кудрявом белоснежном облачке представленный как наяву сынок.

— Разве же такое возможно?!

— И  довольно легко, — позёвывая, улёгся обратно в кровать колдун. – Всего-то выстричь на твоём нечесаном темени крест. 

— Тогда какого… извиняюсь батюшка! Тогда какого…тьфу, то есть — зачем это вы опять разлеглись?

— Во-первых – нужно дождаться ночи. Во-вторых – разве ты не знаешь, что за всё надо платить?

— И какую плату потребует от меня колдун? – подобравшись и став совершенно серьёзной, с тревогой произнесла кикимора.

— Ты станешь человеком. Красивой молодой женщиной в том же возрасте, когда и умерла. Я даже помогу тебе вернуть любимый дом, в котором ты прожила всю свою жизнь, но…

— Но… — испытала вдруг дикий ужас кикимора.

— Завлекать за тебя плотника не стану. И не проси! – усмехнулся колдун, устало прикрывая глаза. – Разбуди меня попозже. А пока — поди и разыщи себе платье взрослой женщины.

— Зачем? – очень удивилась Агуся.

— Ставши человеком, отсюда голая пойдёшь? Сама могла сообразить, обо всём я один заботиться должен… Впрочем, хе-хе, если заявишься к своему плотнику в чём мать родила, интерес у мужика  возникнет незамедлительно…

  Вскоре в лиственничном доме сыграли скромную свадьбу. Позвали ближайших соседей, которые тут же разнесли по деревне сплетню, будто пришлая молодуха совсем не умеет готовить. Зато ей достался золотой рукастый муж, который почти всё делает сам. При этом на неумеху вовсе не злится, а носит её на руках. То есть – пытается. Маленький весёлый плотник взял себе жену с томными очами, соболиными бровями и длиннющей  косой, на которую не налюбуется и не надышится. Только она гораздо выше его ростом и настоящая пышечка.

Похожие статьи:

Рассказы → Лийка

Рассказы → Они слышали это!

Рассказы → Она нас

Рассказы → "Л"

Рассказы → Маша фром Раша