Н.В. Гоголь стал первым писателем, который привлек внимание читающей публики преимущественно к «не парадному» Петербургу. Это совсем не значит, что он изображал лишь окраины города, но само восприятие столицы у Гоголя - восприятие с точки зрения небогатого чиновника, часто провинциала.
Гоголя называют наследником пушкинской традиции в изображении Петербурга.
Обратим внимание на «Петербургские повести» Гоголя. Их пять: «Невский проспект»‚ «Нос», «Портрет», «Шинель» и «Записки сумасшедшего». «Невский проспект» традиционно считается наиболее «пушкинской» повестью Гоголя, может быть, потому ‚что так же, как в «Медном всаднике» памятник Петру Великому становится у Пушкина символом всего Петербурга, так и в повести Гоголя главным героем сделана центральная улица, олицетворяющая образ столицы. «Невский проспект» напоминает пушкинскую поэму и общей композицией. Так же, как и во вступлении к «Медному всаднику» Пушкин, Гоголь начинает «Невский проспект» возвеличиванием столицы, выявлением ее во всем внешнем блеске.
Если рассматривать «Петербургские новости» как крупное музыкальное произведение, как симфонию о Петербурге, то «Невский проспект» занимает в этой симфонии место увертюры.
Описание главной улицы в разное время суток напоминает калейдоскоп по быстрой смене красок и картин, но по точности изображения оно соответствует фотографическому негативу. Гоголевские зарисовки столицы по достоверности очень близки в документальным описаниям Петербурга, появившимся примерно в эти же годы.
Описание Невского проспекта создает самостоятельный образ, по отношению к которому строится все действие повести, ее конфликты, ее образная система. Главный герой - Невский проспект, а не люди, появляющиеся на нем и каким-либо образом связанные проспектом между собой, может быть, на мгновенья, а‚ может быть, на долгое время.
Гоголевский образ Петербурга - образ огромной совокупности людей, связанных определенным укладом жизни и совместного быта. В «Невском проспекте» большое пространство улицы используется для выявления и показа бездуховности человека. Главная улица Петербурга служит Гоголю местом демонстрации внеличностного существования чиновников в качестве безличной массы. Именно своей безличностью, невыделенностью ярких человеческих индивидуальностей эта масса постепенно превращается из отдельных людей в части тела - носы, бакенбарды, предметы туалета – шляпы, шинели‚ утрачивая присущий человеку облик. И словно взамен людей, превратившихся в бездушные вещи, очеловечивается Невский проспект, становясь каким-то живым существом, живущим самостоятельной жизнью, независимой и неведомой тем «нелюдям», которые прогуливаются по нему, именно себя и считая настоящими. Невский проспект как живой человек проходит через всю повесть, его присутствие ощущается в каждом эпизоде: эта улица – источник всех несчастий и бед, от которых гибнут действующие лица. Но Невский проспект - не просто живое существо, а скорее какое-то мифическое чудовище, живущее по своим собственным, таинственным законам. На протяжение суток он постоянно изменяется, как меняется выражение лица человека, переживающего то радость, то печаль, то заботу, то спокойствие. Именно на Невском проспекте обнаруживается, что город, чьей главной улицей и является Невский проспект, мертв или безумен. А, может быть, и мертв, и безумен одновременно. Жизнь в этом городе стремительно мчится сама не зная куда. Вся улица захвачена каким-то чудным, мистическим движением. И даже постоянные изменения не в силах скрыть одной определяющей черты Невского проспекта - его призрачности, ненастоящести. Днем на тротуарах его появляются прохожие, похожие скорее на карнавальные маски, чем на живых людей, а, может быть, это просто тени, которые надели маски, чтобы скрыть, что под ними нет ни лиц, ни людей. Однако наибольшая фантастичность Петербурга и его главной улицы обнаруживается по ночам, при беспокойном свете вечерних фонарей, которые зажигает «сам демон... для того, чтобы показать все не в настоящем виде».
Неожиданное в фантастике Гоголя в том, что он показывает в повестях не сверхъестественную сущность происходящих в Петербурге событий, а их кажущуюся естественность, реальность. Фантастика Петербурга порождена самой жизнью. Фантастическое рождается не только из столкновения реального и абсурдного, логичного и алогичного, но и в столкновении неподвижного, пошло-привычного с требованием снижения, изменения, обновления. Реально-бытовые аллюзии, комбинации реально-бытовых мотивов с фантастическими элементами сюжета создают второй, пародируемый план, скрытый и одновременно объявленный, всем известный, на который, так или иначе, указывается в повествовании. Петербург - фантастический город, город «морока» и призрачности, пугает Гоголя больше, чем смешит; под иронией видна попытка скрыть страх рассказчика перед теми необыкновенными событиями, о которых он повествует. Может быть поэтому, читая «Петербургские повести», больше веришь в реальность происходящих сверхъестественных событий, чем в несколько не натуральную иронию. Гротескный образ города, сотканный из смешных и печальных парадоксов, Гоголь создает, подменяя всю столицу Российской империи ее главной и парадной улицей.
Но, как и во всем городе, так и на его главной улице, - Невском проспекте - люди чувствуют себя неуютно и одиноко. Связь между ними определяется внешними условностями, а не внутренними симпатиями и родством. Внешняя связь не устраняет разобщенности, а главное назначение Невского проспекта – «проспект для гуляний» - превращается у петербуржцев в жизненный принцип. В петербургском мире и, в первую очередь, на Невском проспекте важнее всего «смотреться», выглядеть‚ т.е. казаться, а не быть. Попытки быть тем, чем человек является на самом деле, ничего доброго за собой не несут и караются как самим городом, так и его «благонамеренными» жителями. Люди вынуждены надевать маски, и часто они так срастаются с лицами, что люди и сами забывают, какие они настоящие, какими они были прежде, хотя лица масок часто противоречат истинным чертам людей.
Каменный город, где деревья в садах и на бульварах высажены планомерно и симметрично, где даже река закована в гранит набережных, где искусственное освещение заменяет ночью свет луны и звезд, отделяет человека от природы, создает свой особый космос, где явно отменяются все естественные законы. В результате этого происходит внутреннее искажение человеческой природы, самого образа человека. Город, не имеющий многовековых традиций, духовной культуры, далекий от истинно русского понимания того, что есть и чем должен быть город, довлеет над человеком, не давая новых духовных ценностей взамен утраченных. Но зато в Петербурге самым обыкновенным и реальным становится вмешательство в человеческую жизнь сверхъестественных сил, создающих новое мировоззрение, иное мироощущение в городе, находящемся на границе двух миров.
В образе Невского проспекта - могущественного существа, определяющего масштабы и смысл всех происходящих в Петербурге событий и фантасмагорий - Гоголь сконцентрировал все проявления непредсказуемых мистификаций, мнимых значений, все сверхъестественное, что случается в городе. Невский проспект, понимаемый Гоголем как символ Петербурга - так же, как понимался Пушкиным Медный всадник, - определяет жизнь, судьбу, пристрастия людей.
«О, не верьте этому Невскому проспекту!.. Он лжет во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенною массою наляжет на него и отделит белые и палевые стены домов, когда весь город превратится в гром и блеск, мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на лошадях, и когда сам демон зажигает лампы для того, чтобы показать все не в настоящем виде». Эта характеристика Невского проспекта связывает главную улицу Петербурга не только с темой лжи, но и с темой антимира, где Невский проспект предстает неким оборотнем, где сфера лжи, в основе своей социальная, расширяется до космических масштабов. В образе главной улицы города проявляется универсальное социальное и космическое зло, порожденное ложью. «Образ-символ Невского проспекта, который при неверном свете фонаря выступает блестящим и таинственным, открывает читателю истинную, бездушную и лживую, суть Петербурга, где «все обман, все мечта, все не то, чем кажется», все тяжелый мираж, вместе с тем виляющий самую пошлую и грубую реальность».
Именно это переплетение реальности с фантастикой и составляет отличительную черту описания Петербурга у Гоголя. Когда читатель понимает, что эта (описываемая) реальность вообще единственная, что кроме нее в изображаемом мире просто ничего нет и быть не может, неприглядная житейская реальность вдруг обнаруживает те же самые черты, что и фантастический сон, оборачивается совершенно иной, сверхъестественной стороной. Гоголь в любом явлении, человеке, предмете выделяет одно - главное - и предельно его выражает. Ведь это именно ему принадлежит фантастическое утверждение о том, что в Петербурге черные бакенбарды вырастают только на щеках служащих иностранной коллегии, а нос майора Ковалева может разгуливать по городу в чине статского советника. Вот эта-то предельная сосредоточенность на одной черте, сущности открывает в обычном – парадоксальное, в реальном - фантастическое. Гоголь объясняет петербургскую жизнь с точки зрения того, что она есть на самом деле - т.е. с призрачной, нереальной, а не с точки зрения того, чем она хочет казаться - т.е. с внешней стороны, чаще всего прикрытой маской или декорацией. Граница двух миров в Петербурге настолько подвижна и неуловимо, что постоянно сдвигается и порождает неожиданные превращении и удивительные события. Свои субъективные впечатления Гоголь переводит на уровень объективной реальности и придает им статус достоверных явлений. Так появляется утверждение‚ что «ветер, по петербургскому обычаю, дул на него со всех четырех сторон, из всех переулков». Даже такое заявление, не несущее в себе ничего сверхъестественного, придает окружающей героя обстановке фантастический оттенок. Вся петербургская атмосфера предстает смятением жизненных стихий, теряющих 'нормальную' оформленность, разграниченность и определенность.
Образ столицы Российской империи возникает одновременно из быта и антибыта; катастрофичность его существования в том, что бытие в городе граничит с небытием. Петербург - мир сущий и одновременно кажущийся, призрачный, реальный и фантастический.
Гоголевский Петербург несет в себе предвестие мировой катастрофы и отмечен многими приметами, свидетельствующими о ее возможности и близости. Город как бы очеловечивается, получает свой психологический портрет, близкий к портрету личности. У Петербурга множество лиц, он неуловим, и в каждой из новостей является как бы в различном освещении. Под разными масками проходит он перед читателями, быстро и неуловимо сменяя их, и нет возможности угадать, настоящее ли это лицо, или опять маска, и есть ли что-нибудь за ней. Именно Петербург - главный герой всех «Петербургский повестей» Гоголя – является основным источником их внутреннего смыслового напряжения. Образ города многомерен и един, противоречив и целостен‚ а «петербургский период» русской истории в понимании Гоголя - не просто испытание, но кризис, потрясающий самые основы национального бытия.
Гоголь первым сделал попытку в литературе создать психологический образ фантастического, призрачного города. В дальнейшем именно психологическая тенденция в его творчестве была продолжена и развита Достоевским.
Призрачный Петербург Достоевского
Достоевского часто называют творцом образа Петербурга, образа психологически точного, раскрывающего потаенную сущность города. С одной стороны, это действительно так. Достоевский создал свой, собственный, Петербург - город трущоб, подполий, грязных лестниц и дворов, каморок-гробов, город нищеты и несчастий. Конечно, и до Достоевского многие писатели обращались к жизни «не парадной» части Петербурга, но до него никто так ярко и точно не показал жизни петербургской бедноты.
Но в произведениях Достоевского есть и другой город - призрачный, фантастический; мираж, сон, который тает к утру.
Бесспорно, принеся много нового в образ Петербурга, Достоевский все же шел по тропе, проложенной его предшественниками и. в первую очередь. Гоголем. То, что было в «Петербургских повестях» Гоголя только намечено, Достоевский развил, привнеся в образы героев и образ города только ему свойственную психологическую окраску.
Уже в ранних произведениях Достоевского появляется образ Петербурга - города на грани двух миров - обыденно-реального и призрачного одновременно. Однако, в дальнейшем писатель больше внимания уделяет теме «петербургского подполья», городским трущобам. Только дважды возникает в его произведениях образ призрачного Петербурга - в «Петербургских сновидениях в стихах и прозе» и в романе «Подросток».
Город Достоевского одновременно исключительно деловой, реальный, но в то не время призрачный, ненастоящий, несуществующий, хотя сама эта призрачность глубоко реальна. Во всех романах Достоевского, где действие происходит в Петербурге, именно город становится главным героем. Достоевский - поэт города, и не города вообще, а, по большей части, городских углов. Это та часть города, где все постоянно течет, изменяется, поэтому все связи и отношения непрочны и случайны. Так же, как и в гоголевских повестях, люди связаны между собой только внешне, духовно оставаясь друг другу чужими. У этих чужих друг другу жителей одного города, одного дома, часто одного угла, на самом-то деле нет настоящего дома, поэтому везде они дома и везде чужие. Среди шума и гама городской жизни личность теряется. Город живет своей жизнью, не замечая единицы, ничего не зная о ней, не интересуясь ее судьбой, Да и сам отдельный человек движется в этом всеобщем потоке, в этом гаме и постоянной суете, увлекаемый общим движением‚ но, не интересуясь его целью и путем. Весь Петербург и его жизнь - загадка и неизвестность для личности, а личность - загадка и таинственное явление для города. «Случайные встречи, мелькнувшие лица, мимолетные знакомства и связи - этот вихрь движения, в котором ничто не принимает прочно сложившейся формы, составляет самую существенную черту городской жизни... 3аброшенный в темный угол большого, бурлящего жизнью города, одинокий, увлекаемый мощным движением этого огромного целого, поражаемый сюрпризами, неожиданностями, случайностями, которые таятся в его недрах, человек чувствует себя бессильным и слабым, неспособным по своей воле устраивать жизнь». События, происходящие в жизни личности, неожиданны и часто ведут к роковым последствиям. Какие-то невидимые, таинственные, фантастические силы управляют судьбами людей, подчиняют их сверхъестественной, чудной власти города.
Это влияние невидимой, дивной силы чувствуется почти во всех произведениях Достоевского, но только дважды писатель решается упомянуть о ней в открытую. Уже в самом начале художественного творчества Петербург является Достоевскому как «фантастическая, волшебная греза», как «сон», как что-то стоящее на грани реальности и фантастического вымысла. Город, живущий призрачно-фантастической жизнью, открыл для себя Достоевский благодаря «Медному всаднику» Пушкина. Именно пушкинский образ и символ «кумира на бронзовом коне» вдохновил Достоевского на сознание удивительной картины исчезновения призрачного города в «Подростке»: «Я считаю петербургское утро, казалось бы самое прозаическое утро на всем земном шаре, чуть ли не самым фантастическим в мире. В такое петербургское утро, гнилое, сырое и туманное, дикая мечта какого-нибудь пушкинского Германна из «Пиковой дамы», мне кажется, должна еще более укрепиться. Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: «А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?.. Вот все они кидаются и мечутся, а почем знать, может быть, все это чей-нибудь сон, и ни одного-то человека здесь нет настоящего, истинного, ни одного поступив действительного? Кто-нибудь проснется, кому это все снится, и все вдруг исчезнет?» Пожалуй, впервые в русской литературе ХIХ в. так ярко и четко преступил образ призрачного, ненастоящего Петербурга. Ведь у Пушкина все фантастические события: и явление Германну мертвой графини, и погоня Медного всадника за Евгением - происходили ночью. Ночью, в неверном свете фонарей совершаются все таинственные происшествия на Невском проспекте у Гоголя. Достоевский же первым увидел призрачный город при свете дня, правда, еще прикрытый завесой тумана, словно сверхъестественные силы, сознавшие Петербург, не пожелали до конца показать его с истинной – волшебно-фантастической стороны.
Из этого же тумана совпадут сверхъестественные силы второй город над Петербургом зимним вечером: «Сжатый воздух дрожал от малейшего звука, и, словно великаны, со всех кровель обеих набережных подымались и неслись вверх по холодному небу столпы дыма, сплетаясь и расплетаясь в дороге, так что, казалось, новые здания вставали над старыми, новый город складывался в воздухе... Казалась‚ наконец, что весь этот мир, со всеми жильцами его, сильными и слабыми, со всеми жилищами их, приютами нищих и раззолоченными палатами – отрадой сильных мира сего, в этот сумеречный час походит на фантастическую, волшебную грезу, на сон, который в свою очередь тотчас исчезнет и искурится пером к темно-синему небу».
Это описание призрачного, дымного города, плывущего над не менее призрачным Петербургом, почти дословно повторяет описание вечера в «Петербургских сновидениях в стихах и прозе».
Город этот всегда был для Достоевского какой-то волшебной тайной, и, может быть, поэтому писатель так мало создал картин именно этого, призрачного Петербурга. Но те несколько страниц, которые посвящены фантастическому городу, существующему между реальностью и волшебной сказкой, вдохновили в конце XIX - начале ХХ вв. многих писателей и поэтов-символистов, воссоздавших в своих произведениях мифический «град Петра». Обобщил же и завершил эту тему в русской литературе А. Белый в своем романе «Петербург».
Город-символ А. Белого
Пожалуй, не было в «серебряном веке» писателя или поэта, который не написал бы о Петербурге. Город этот стал тайной, загадкой, которую каждый пытался разгадать по-своему. Петербург становится городом-символом: возвращаются старые мифы о городе, они переосмысливаются, часто до такой степени, что их невозможно узнать. Даже писатели-москвичи поддаются этой всеобщей очарованности.
А. Белый воспринимает город как чью-то материализовавшуюся грезу, которая, став реальностью, по-прежнему сохраняет всю глубину своего мистического, ирреального существования. Все в Петербурге принадлежит двум мирам одновременно - миру быта и миру бытия (эмпирическое и космогоничесное существование) - и сам город, и люди, живущие в нем, и неизбежно попадающие под его власть и подчиняющиеся его законам, и любое, даже самое незначительное событие. Сам Белый определяет Петербург как «чью-то праздную мозговую игру». Петербург одновременно и реальный город, столица Российской империи. и некая точка, в которой связаны в узел судьбы многих людей - жителей этой империи - и где этот узел должен развязаться.
Та традиция в литературе, которая была начата Пушкиным и воспринимала Петербург как город призрачный‚ нереальный, сверхъестественный, которая была продолжена Гоголем и Достоевским, понималась Белым как глубоко личная традиция. Может быть, поэтому Белый сознательно создавал свои роман как завершение этой традиции, и потому переосмыслил в «Петербурге» все те мифы и легенды о городе, которые были созданы в ХIХ в.
Белый полагал, что к концу подходит не только литературная традиция призрачного города, но и весь петербургский период истории, который начался с основания горела Петром Первым. В романе нет самого основатели города, но есть Медный Всадник – символ Петербурга и в то же время «кумир на бронзовом коне», чей образ постепенно вытеснил в сознании петербуржцев Петра Великого.
Медный Всадник в романе Белого многозначен - это и символ, и мистическое видение одновременно. Он предстает в «Петербурге» сразу в нескольких обличиях. Во-первых, это «какой-то гигант в сапожищах‚ с темно-зеленой поярковой шапкой... - чернобровый, черноволосый, с маленьким носиком, с маленькими усами...» Этот необычный посетитель кабачка встречается с Николаем Апполоновичем и, хотя‚ в образе гиганта легко узнаваем Петр - не сам император, а Всадник, такой, каким его создал Фальконе, - Николай Апполонович не узнает его. Легко расшифровываемая символика («медноглавая громада», «металлическое лицо», «горящее фосфором»‚ «многосотпудовая рука») не позволяет воспринимать спутника голландского моряка как обычного человека, скорее - это ожившая статуя. Это - наиболее «реальное» обличье Медного Всадника.
Но он может предстать и как образ Апокалипсиса - символ, распространенный на рубеже ХIХ - ХХ вв. «Тот, стоящий на скале, приобрел апокалиптические черты, а другой, сошедший со страниц Апокалипсиса, стал походить на фальконетовское изображение».
Медный Всадник - это и обобщенный символ России, оказавшейся на историческом перепутье. Именно Сенатская площадь - место, где героям романа открывается и роковая тайна истории, и их собственная тайн. Так же, как Россия, герои «Петербурга» должны сделать свой выбор, и необходимость сделать его приходит к ним именно перед ликом Медного Всадника.
А. Белый по-своему переосмысливает взаимоотношения Медного Всадника и Евгения. В отличие от Пушкина, Белый снимает антагонизм между этими двумя героями. Образ Евгения раздваивается - им становится и террорист Дудкин, и Николай Апполонович Аблеухов. Но если Николай Апполонович, как когда-то Евгений, убегает от Медного Всадника, то к Дудкину Медный Гость приходит сам, чтобы сказать ему, «что столетие бежал он понапрасну, что за ним громыхали удары без всякого гнева... он - прощенный извечно, а все бывшее совокупно с навстречу идущим - только призрачные прохождения мытарств до архангеловой трубы».
Все возвращается на круги своя - снова Евгений встречается с Медным Всадником, но теперь уже не как наказанный дерзкий бунтарь, а как сын с отцом. Как с появления Медного Всадника на берегах Невы начался Петербург, так вместе с ним он и закончится. Медный Всадник является воплощением Петербурга, а Петербург, по Белому, символ России и выражение ее исторической трагедии.
У А.Белого «свой», очень определенный Петербург. С того времени, как был основан этот город Петром, Россия (по Белому) вступила в призрачный период своего существования. Писатель, перерабатывая все известные ему литературные мифы о Петербурге, делает город главным героем своего романа.
Петр основал город не на Западе - как европейскую столицу, и не на Востоке - Петербургом он соединил Запад с Востоком, и тем нарушил естественный ход российской истории, восстановление которого в будущем должно привести к исчезновению Петербурга, как города, лишенного почвы.
Медный Всадник выступает как сюжетный и временной соединитель, все герои - через него - так или иначе связаны между собой, и - через Медного же Всадника - они связаны с прошедшей историей, с тем ее отрезком, который этим же Всадником и был начат, и который подходит к концу. Погоня «металлического Всадника» за Евгением (Дудкиным) интерпретируется Белым как акт исторического круговращения, извечного повторения одних и тех же событий. Одно и то же событие одновременно и давно прошедшее и настоящее, современное или, возможно, будущее.
Петербург изображается Белым как «праздная мозговая игра», как порождение демонического сознания, горец, в котором человек теряет свое настоящее лицо, превращается в тень, развоплощается. А тени, идущие с островов, постепенно подменяют людей. В этом страшном и гибельном городе, подчиненном бюрократической размеренности и регулярности, множество живых лицей превращается в нерасчлененную толпу, «людскую многоножку». Так в романе возникают гоголевские мотивы, постепенно сливающиеся с единой сверхтемой Петербурга.
В первую очередь Петербург выступает у Белого как негативная противоположность России, так же как у Гоголя, но у Белого большинство гоголевских образов доведено до пространственной безмерности и стихийности. Живое существо Невского проспекта так же, как у Гоголя, наиболее необычно ночью, но у Белого фантастический элемент полностью уничтожает реальность в ночном городе: «Вон там вспыхнуло первое светлое яблоко; там – второе; там - третье; и линия электрических яблок обозначила Невский проспект, где стены каменных знаний заливаются огненным морском вовсю круглую, петербургскую ночь... - в световой, тусклой мути, являющей из-за финских болот над многоверстной Россией геенны широкоотверстую раскаленную пасть».
Невский проспект, как и у Гоголя,- место «для циркуляции публики». Здесь важно выглядеть в соответствие с требованиями «многоножки», текущей по проспекту, не выделяться из общей массы. Но если у Гоголя по Петербургу только однажды разгуливал нос майора Ковалева, то у Белого по Невскому проспекту протекают отдельные части тела, предметы туалета, заменяя собой человеческие лица, личности, судьбы: «Сосредоточенно побежали там лица; тротуары шептались и шаркали: растирались калошами; плыл торжественно обывательский нос. Носы протекали во множестве: орлиные, утиные, петушиные, зеленоватые, белые; протекало здесь и отсутствие всякого носа. Здесь текли одиночки, и пары, и тройки-четверки; и за котелком котелок: котелки, перья, фуражки; фуражки, фуражки, перья; треуголка, цилиндр, фуражка: платочек, зонтик, перо».
Так же, как у Гоголя, у Белого Невский проспект становится воплощением Петербурга; главная улица подменяет собой весь город. «Весь Петербург - бесконечность проспекта, возведенного в энную степень. За Петербургом же - ничего нет».
Белый создает образ некоей, в чем-то гоголевской реальности, погруженной в сферу стихийности. Идеи в городе живут своей собственной, независимой жизнью, они властвуют над реальностью, над человеческими судьбами и жизнями. Самостоятельная жизнь Невского проспекта - сверхъестественная и нереальная - порождает власть его над человеком.
И хотя, по существу, в «Петербурге» нет точного и заметного воспроизведения стиля Гоголя, но есть некая новая, самостоятельная генерация стиля, сходного и вместе с тем различного с гоголевским стилем. Несмотря на различия, у Белого хорошо узнаваем именно гоголевский Невский проспект.
Влияние Гоголя, по собственному признанию Белого, осложнено в романе Достоевским. Белый переступил грань, к которой подошел Достоевский. «Как бы глубоко ни заходили в своих прозрениях и намерениях герои Достоевского, они действуют в условиях, соответствующих их социальным характеристикам и породившей их исторической эпохе». Герои Достоевского живут в реальном мире, даже если в мечтах им и чудится Петербург чьим-то сном, какой-то «волшебной грезой»; герои не Белого пребывают на грани быта и бытия так же, как и сам город, в котором они живут. Белый взял у Достоевского только ту сторону восприятия Петербурга, которая связана с отношением к нему. как к городу призрачному, фантастическому, но в романе Белого именно эта сторона получила абсолютное выражение.
А. Белый соединил в романе все те элементы мифа о Петербурге, которые имелись у Пушкина, Гоголя и Достоевского, и создал свою, необычную мифологию Петербурга, где истинная история России с момента основания северной столицы становится лишь отправной точкой в создании новой, мифологизированной истории.
Несмотря на двойственность Петербурга, именно его бытийная, нереальная сторона существования получает в романе наибольшее освещение. По Белому - Петербург возможен лишь как столица, а «если же Петербург - не столица, то – нет Петербурга. Это только кажется, что он существует».
У Белого Петербург - не столько образ конкретного города, сколько обобщенный символ, который создается писателем на основе конкретных деталей петербургской истории и архитектуры. Использование отдельных деталей вне реального контекста приводит к появлению легко узнаваемого, но совершенно нереального города. Впрочем, «праздная мозговая игра»‚ порождением которой и является Петербург, не может создать реального города, полностью соответствующего столице Российской империи. Петербург понимается Белым как символ мирового значения - в нем элементы подлинного, реального быта тесно переплетены с элементами надмирного‚ таинственного бытия. Именно через образ Петербурга показана историческая судьба России, так же, как и город, стоящей на перепутье: какую дорогу ей выбрать - Восток или Запад? В образе Петербурга реализуются «мысленные формы», представления самого автора о характере исторического процесса, каким он, с точки зрения Белого, оказался к началу ХХ в.
Себя самого Белый видит и как последнего автора, творящего завершение «петербургской темы» (родоначальником которой был Пушкин)‚ и как первого историка петербургского периода, подходящего к концу. И вместе с концом петербургской истории и сам город в результате землетрясения исчезнет, как «морок»‚ опустится‚ потому что вместе с избранием Россией нового исторического пути отпадет необходимость в существовании этого призрачного, фантастического города.
Заключение
А. Белый завершил ту литературную традицию в изображении Петербурга, которая была начата в ХIХ в. А.С. Пушкиным. В «Медном всаднике» и «Пиковой даме» поэт впервые показал тот необыкновенный, фантастический город, которому (наряду с изображением реального Петербурга) суждено было занять в русской литературе такое большее место. Пушкин первым в русской литературе, создал в своих произведениях «новый» Петербург - не город - славу Отечества, гимн победе человеческого искусства над природными стихиями, а город‚ подчиненный роковой воле своего основателя, из царя-труженика, Петра Великого, превратившегося в Медного всадника, «кумира на бронзовом коне». Впервые в «Медном всаднике» монумент Фальконе выступил как олицетворение «роковых сил», благодаря которым и был основан Петербург, и чья власть над городом определяла его судьбу.
После появления поэмы Медный всадник стал символом не только этих сил, но и символом всего города и тех фантастических событий, которые в этом городе происходят.
Пушкин сделал своим героем обыкновенного, ничем не примечательного человека (чиновника)‚ и вместе с бедным Евгением в литературе ХIХ в. появились произведения, посвященные судьбе и бедам «маленького человека».
Такой же бедный чиновник появляется и на страницах «Петербургских повестей» Гоголя. В этих повестях реальность перемешана с фантастикой до такой степени, что часто самые обычные события получают сверхъестественное толкование, а многие фантастические происшествия остаются совсем без объяснений, словно обычные будничные дела. Гоголь создает в повестях образ города, больше, пожалуй, близкого потустороннему миру, города, самим воздухом своим оказывающего влияние на людей, населяющих его.
И как у Пушкина символом Петербурга является Медный всадник, так у Гоголя символом всей столицы становится Невский проспект - главная улица, представленная как некое живое существо, живущее по своим собственным законам и способное изменять судьбы людей, прогуливающихся по нему.
Несмотря на элемент фантастики, присутствующий в произведениях Пушкина и Гоголя, Петербург воспринимался ими как вполне реальный город, помимо фантастической своей стороны, имеющий, причем даже в большей степени, и сторону бытовую, принадлежащую материальному миру.
Первым, кто заговорил о призрачной, нереальной природе Петербурга, был Достоевский. В его произведениях появляется образ города – «волшебной грезы», сна, который существует, пока не проснулся тот, кому этот сон снится. Когда же растает этот сон, то вместе с ним исчезнет и весь город, поднявшись на воздух вслед за утренним туманом.
Именно эту традицию изображения Петербурга как призрачного города и подхватили символисты, создав на рубеже веков своеобразный культ Петербурга, сделав из него город-символ. И наиболее полно эта символическая сторона в изображении столицы Российской империи воплотилась в творчестве А. Белого. В своем романе «Петербург» он на основе многочисленных литературных мифов создает свой мир, центром и воплощением которого становится Петербург. По-своему прочитав «Медного всадника», Белый создает совсем иные, новые, наполненные многозначной символикой образы Медного Всадника и Евгения (террориста Дудкина) и дает новое разрешение их конфликту.
«Живой» Невский проспект Гоголя со спешащей по нему людской «многоножкой» переплетается с призрачным городом-сном Достоевского.
Медный Всадник – символ Петербурга – становится символом России и ее дальнейшей судьбы, всадником Апокалипсиса, а Петербург – центром мироздания, городом на границе эмпирического быта и космического бытия. Конец Петербурга означает для Белого конец нынешней исторической эпохи, начавшейся с основания Петром Великим новой столицы. Эпоха Петербурга окончена, следовательно, считает А. Белый, город, чуждый русскому народу, России, должен исчезнуть.
Именно Белый и завершил литературную традицию, создавшую образ Петербурга – города призрачного, фантастического, многозначного и символического и в то же время реального, соединившего в себе черты столицы могущественного государства и сверхъестественного города на грани двух миров.
Похожие статьи:
Статьи → глазА = Мозг?..
Видео → Памятник Иванам, не помнящим своего родства.
Видео → В прошлом нас уже нет и оно кажется прекрасным.
Статьи → Человек. Творческая эволюция
Статьи → Петербург - город-символ в русской литературной традиции. Часть 1
Но это ужо не придирка, т.к. я эти учебники почитывал, пока печатал на Полиграфкомбинате.
