Время костров

– Святой отец, можно воды?

Бесформенная тень в углу шевелится, короткопалая рука с тремя пальцами плескает тягучую жидкость из металлической колбы в высокий бокал. Делая это, незнакомец наклоняется чуть ниже, и луч света из отверстия в потолке выхватывает сморщенное лицо под клобуком густо-синего цвета, круглые глаза без ресниц. Рот, похожий на бескровный разрез бритвы.

Торксианин. Надо же! В дознаватели мне достался представитель самой непримиримой расы из всех, принявших религию Одинокого.

Вода казематов Конгломерата ледяная, что неудивительно здесь, на глубине в два километра, в толще арктического льда планеты Матери Гизели. Я пью, и каждый глоток студит зубы до боли – как последний.

– Признаёте ли вы, Тина Токвелла Сидиус, незаконнорожденная дочь императора звёздной системы Краворины, вину в отношении отца, Дарина Кирилла Сидиуса? Признаёте, что участвовали в сговоре против него с целью совершить государственный переворот? Отвечайте Конгломерату в моем лице правду и только правду! – мерно гнусавит святой отец. – Или мы будем принуждены приступить ко второй ступени Обнажения личности.

Мои внутренности сворачивает приступом рвоты. Вся выпитая вода выплескивается на пол под каменным овальным ложем – моей постелью, столом, кабинетом… последним, что связывает меня с этой жизнью. Конгломерат суров и защищает тех правителей, что исправно платят одну треть валового дохода мира в его казну. Отец – один из самых законопослушных его членов. Моя родная планета уже несколько десятилетий истощена до предела, но выработки лизолия, или, как его называют ещё «жидкого огня», используемого для топлива межзвёздных кораблей, не прекращаются. Огромные каверны копятся под поверхностью Краво, сливаясь в опухоль, грозящую поглотить целые города и селения. Дарину наплевать. Средства от продажи лизолия позволяют ему вовремя платить Конгломерату и поддерживать в резиденции на Кривине высокий уровень жизни. Имперский город должен иметь ухоженное лицо!

Конгломерат мудр. Он никогда не оставляет за спиной тех, кто может ударить. Меня ждет смертная казнь, но сначала они попробуют вытянуть из меня все воспоминания, снимая их оболочку за оболочкой с моего сознания. Обнажая мою личность. Узнавая мои маленькие, постыдные – и не очень – тайны. Мои эмоции. Мои мысли. Мои намерения – свершённые и не.

После первой ступени я была в беспамятстве около двух лиатидов. И никто не пришел. Не поил, не кормил, не обмывал. Меня бросили бредить в собственном дерьме и блевотине, зная, что я выживу. Имперская кровь – сильная.

Что со мной будет после второй ступени, если организм так реагирует при воспоминании о первой? Невольно усмехаюсь. Имперская кровь… а реагирует, как кровь любого нищеброда.

Короткопалая рука хладнокровно наливает тягучую воду в бокал. Я прихватываю его трясущимися пальцами. Жадно пью. Стылое молоко ледяных сосцов Матери Гризелы студит мне зубы… ещё не в последний раз.

– Не признаю!.. Я… хотела… чтобы он прекратил убивать… мой мир. Чтобы остановил… выработку лизолия…

– Кто помогал тебе?

– Никто.

– Мы узнаем и это.

Троксианин поднимается и нависает надо мной, как корень дерева груфу над речным потоком.

– Я оставляю тебе воду. И тишину. Помолись Одинокому, попроси о смирении и прощении. Признай свою вину, выдай единомышленников, и ты умрешь быстро, и больше не подвергнешься процедуре Обнажения личности. Думай до утра. Утром я приду с Палачом.

Новая судорога тела выплескивает из меня воду. Святой отец аккуратно приподнимает полы своей хламиды и проворно делает шаг в сторону, чтобы не попасть под брызги. Выходит, не поворачивая головы.

Когда тошнота отпускает, выпиваю остатки воды и ложусь, притянув колени к груди.  Забываюсь. Мне снится, что я иду по бесконечным мосткам памяти, а рядом со мной идёт кто-то знакомый. Но я не могу вспомнить… Никак не могу, хотя лицо его мне где-то встречалось. Он худощав и улыбчив, бледнокож и рыжеволос. Следует чуть сзади, в опасных местах берёт меня под локоть, чтобы я не оскользнулась на воспоминаниях.

– Благими намерениями выстелена дорога в чёрные дыры, – тихо говорит он, дыша мне в затылок. – Твой отец роет яму не только себе… Киринское месторождение расположено под основной тектонической плитой вашего главного материка. Когда оно будет опустошено, плита начнёт опускаться, сбивая ось Краво, и вся поверхность планеты начнёт рушиться в выработанные пустоты. Тогда ядро планеты взорвётся. Катаклизм коснётся всей звёздной системы. Сместит другие планеты с орбит, а имперский Кривин растащит на пояс астероидов. У Дарина есть ещё пятьдесят идов. Имперская кровь – сильная. Дарин, хоть и стар, проживёт эти пятьдесят идов. Он своими глазами увидит, что стал убийцей родной звёздной системы и миллиардов живых существ. Считаешь, это не кара господня?

– Считаю, это его насмешка над нами! Уничтожить целые миры, чтобы показать одному императору, что он не прав!

Физически ощущаю, как позади идущий пожимает плечами.

– Ты пыталась сделать наоборот. И давай я расскажу тебе, что было бы, если бы твоя попытка сместить его удалась. Представь, что ближайшее окружение провозгласило тебя императрицей, и выработки лизолия прекратились. Пока ты принимаешь поздравления и купаешься в эйфории исполнения желаний, твои прежние соратники втайне распределяют лакомые куски экономики мира и выбирают из своей среды того, кто станет марионеточным императором. Ты умрёшь от несчастного случая или неизвестной болезни. Теневые министры форсируют добычу лизолия, потому что новые правители всегда голодны. Краво останется жить не более тридцати идов. А император перед смертью здесь, в казематах Матери Гизели, так и не ощутит сожаления за содеянное...

Моя нога срывается с края мостка. Сильная рука обвивает талию. Горячее дыхание обдает шею.

– Идущий путем правды следует дорогой одиночки. Не бойся смерти! Бойся тех, кто сделает из неё чудо!

Я просыпаюсь с криком. Сажусь на каменном ложе и по-звериному вою в потолок камеры; обхватив колени раскачиваюсь, как помешанная. За дверью ни звука. Но они наблюдают за мной –  через видеоконтуры помещения.

Кто шёл позади меня? Почему это лицо так знакомо мне? Отчего я не узнаю его? И откуда ему известна развилка будущего, в которой я оказалась?

Крик затихает, душой вылетев в отверстие в потолке. В серебряном сосуде ни капли воды. До утра. Но она мне уже не понадобиться. Интересно, сколько процедур Обнажения личности я переживу без вреда для психики. Если уже сейчас…

Медленно встаю и ступаю босыми ногами на камни пола. Вот они, скользкие мостки памяти.

Всё, чего я боюсь – смерти. Всё, исполнения чего жажду до наступления завтрашнего утра – смерти. Генетические модификации семейной линии Далиусов сделали нас почти неуязвимыми для всякого рода физических вмешательств. Лишь глубинный сканниг разума может навредить мне, что сейчас и происходит. Мне страшно…

Дознаватель желает моего раскаяния и веры.

Палачу важно вычленить из меня воспоминания обо всем звере-такита, и поднести его головы к основанию трона отца.

Любой другой из тех, кто не желает распада Краво, попади к ним в руки, давно выдал бы остальных. Третья ступень вскрывает обычным существам черепные коробки с потаёнными желаниями не хуже лазерного луча.

Любой другой… Но не я. Дарину прекрасно известно, что ни вторая, ни третья, ни даже высшая – пятая – ступень не приведут к желаемому. Он знает, но не отдаёт приказа прекратить бесполезные мучения. С меня покров за покровом будут снимать кожу, сводить с ума, кипятить мозг в пену – а отец будет читать сухие доносы о проведённых процедурах и ощущать себя в безопасности. Ведь главная голова такита – это я.

Сон… Последствие вмешательства Первой ступени в мой разум?

Друзья, за моей спиной делящие мой мир и готовящие яд для меня – может ли это быть реальностью? Зачем знакомый незнакомец рассказал об этом? Я верю, что план удастся. Верю, что устранив Дарина, можно остановить разрушение родного мира – даже  сейчас, когда восемьдесят процентов выработок Краво пусты и опасны. Верю, что отец и до сих пор думает, будто его ищейки вышли на меня сами, и я вовсе не помогала им в этом. Мои друзья сложили этот жертвенный костёр – тут утечка информации с канала связи между кораблями повстанцев, там не вовремя сказанное слово. И он не напрасен! Мать Гизель находится далеко от Метрополии. Император уже снял часть флота с пространства Кривина, направив сюда – он думает, что повстанцы попытаются отбить планету и освободить меня. Его корабли уйдут к периферии системы, а Имперскую резиденцию останется охранять лишь их небольшая часть и стационарные планетарные системы защиты.

Но голос… голос заставляет меня сомневаться.

И я ложусь спать в слезах.

Лишь мостки в моих снах пусты и сухи. Словно огненные языки однажды принятого решения слизали с них невольную влагу сомнений.

***

– Признаёте ли вы, Тина Токвелла Сидиус, незаконнорожденная дочь императора звёздной системы Краворины, свою вину в отношении отца, Дарина Кирилла Сидиуса. Признаёте ли, что участвовали в сговоре против него с целью совершить государственный переворот? Отвечайте Конгломерату в моем лице правду и только пра…! – мерно гнусавит святой отец.

 – Или мы будем вынуждены приступить ко второй ступени Обнажения личности! – не дает ему договорить Палач.

Судя по физическому строению – он мой соотечественник. Широкоплеч, высок. Ему явно не терпится выжать из меня очередную порцию воспоминаний. Лицо спрятано под голографической маской – считается, что у правосудия нет лица. А на деле палачи не хотят, чтобы жертвы видели их глаза и рты.

Я – дочь Императора. Милостивый взмах руки делает меня ещё больше похожей на отца.

– Приступайте.

Но Одинокий, как же мне страшно сейчас! Они не найдут то, что ищут в извилинах моего разума. Однако… вдруг я сама захочу рассказать им всё? Лишь бы прекратить страдания…

Торксианин быстро облизывает тонкие губы. Жадно. Вера рождается в муках. Его Бог прожил долгую жизнь. И прежде, чем начать мучить других живых существ, был мучим сам другими живыми существами. Святой отец искренне надеется, что я раскаюсь и рожу свою веру в муках. Он желает этого так же, как мужчина желает свою женщину. Сла-до-страст-но.

Меня укладывают на ложе. Ввозят аппарат. Мягкие захваты прижимают тело к камню. Деликатная ткань не оставляет следов и меняет форму, следуя указаниям Палача. В невидимых мне за маской глазах кроются десятки вариаций её использования. Она может укрыть, а может вывихнуть руку. Согреть – или задушить.

Гудит энергоблок, наращивая мощность. Ступень первая пройдена. Мелкая дрожь бьёт пальцы. Перед глазами вихрь недавних событий, и ни одно из них не представляет интереса для моих мучителей. Разум Императора – сильный разум, а во мне течёт кровь моего отца. Если воспоминаний не существует, я придумаю их. Пускай мои палачи давятся видениями, в которых нет места Империи, лизолию или заговору против Дарина. Больше ничего они не вытянут из меня! Разве только это… Я цепляюсь за палитру, вспыхивающую под веками, как утопающий – за корень дерева груфу, и вижу голубой – опрокинутый купол неба. Зелёный – странные ковры, по которым так приятно ходить босыми ногами. Они покрывают просторы неведомого, порождённого моим больным воображением, мира. Здесь нет плешей, заваленных дымящимися останками отработанного тела планеты, нет раззявленных ртов шахт, кричащих в – серый – небо. Здесь – жёлтый – солнце дарит тёплый свет, и мир не корчится в агонии, как – чёрный – Краво.

Излучение аппарата выжимает мой мозг, как простую тряпку, но я не сопротивляюсь. Я рисую страну…

Палач потрошит несуществующие воспоминания…

Священник молится Одинокому о моём прозрении...

А где-то на далеком Кривине мой отец стоит у окна и думает, что всё идёт своим чередом...

…И всё идёт своим чередом, пока из моих глаз не начинают течь кровавые слёзы.

– Мы миновали три ступени вместо одной, – тихо говорит палач Дознавателю. – Если попытаться достигнуть пятой сейчас – мозг превратится в вакуум.

Святой отец отвечает не сразу. Будто прислушивается. В его жизни тоже есть голоса…

– Дайте ей передохнуть. Бредовые картины, которые выдаёт её разум, вовсе не то, что желает знать Император. Но от мёртвой мы не узнаем даже их. В следующий раз попробуем копнуть до конца.

Мои губы неподвижны – прокушены и сведены судорогой. Но я улыбаюсь. Копнуть! Он так и сказал – копнуть. Невыносимо смешно. Вот только мир вокруг красен.

Последняя ниточка, рука, поддерживающая за локоть – видение островерхих куполов, вознёсшихся над крышами маленького поселения. Голос и свет, летящие со стороны храма. Быть может, это Бог заговорил со мной? Путь правды – путь одиночки. Я хочу слушать. Я иду…

***

– Дайте… воды…

Трёхпалая рука подносит к моим растрескавшимся губам сосуд. Я пью, не чувствуя вкуса. Жизнь истекает по каплям разума.

– Тина, – непривычно мягко говорит троксианин. – К чему так мучить себя? Расскажите нам всё, назовите имена – и до вынесения приговора мы вам гарантируем комфорт. Так же, как и быструю безболезненную смерть.

И вновь я улыбаюсь. Да, моё лицо – неподвижная маска в потёках кровавых слёз, но я знаю, что улыбаюсь. Чувствую это. И торксианин тоже чувствует. Отнимает сосуд, не давая допить. Он сердит. Вера не хочет рождаться в муках. Раскаяние мертво, и прощение недоступно.

– Завтра, – говорит он. – Завтра мы применим четвёртую ступень. И если на то будет воля Императора, дойдём до пятой. Узнаем всё, что вы, совершенно напрасно мучая себя, пытаетесь скрыть!

– Воля… будет… – выдавливаю я из себя.

Священник наклоняется надо мной и смотрит. Разглядывает долго, в круглых глазах нет сострадания или мудрости – лишь холодный интерес к винтику, случайно попавшему в механизм огромной машины.

– Что ж… – он выпрямляется и прячет руки в рукава бесформенного одеяния. – Я распоряжусь, чтобы вас отнесли в Храм. Это последний шанс получить вразумление от Одинокого и раскаяться!

Я закрываю глаза. Пусть сочтёт за жест согласия. Храм – мой последний шанс увидеть вокруг не каменный мешок. Вот, пожалуй, и всё.

Плохо помню, как меня отмывают… или обмывают? Обряжают в белые одежды. Зачем оскорблять взгляд Бога зрелищем имперской оборвашки, перемазанной в крови и нечистотах? Богу положена гармония. Даже если я не раскаюсь – пускай он удручается, глядя на меня, а не морщится от брезгливости.

На  носилках меня доставляют в подземный Храм. Ноги больше не слушаются. Обнажение личности разрушает нейронные связи центра и периферии. У обычных людей это происходит на третьей ступени. У меня… Быть может, на пятой остановится, наконец, сердце?

Носилки опускают на пол перед алтарем. Меня оставляют в одиночестве. Сбежать отсюда невозможно. Да и как сбежать тому, кто не ощущает свою нижнюю половину? Зато чувства обострены до предела. Я прикрываю веки и слышу затаившийся на верхней галерее сгусток темноты – это Святой отец сторожит моё раскаяние.

Зал потрясает воображение размером и убранством. Палачи любят и умеют молиться. У них ведь особые отношения с Богом. Медленно обвожу взглядом фосфоресцирующие светильники, звёздами раскиданные по бесконечным стенам, уходящим вверх, в темноту. По перилам галереи бегут живые буквы сакральных текстов. А надо мной склонилось гигантское изображение Одинокого. Многомерная фигура кажется живой, дышащей. Смотрит с упрёком, и огненные волосы стекают по его плечам потоками лавы. Бог ужасает – силой, мудростью, великолепием. Но где-то глубоко, под покровами, накинутыми теми, кто сделал чудо из его смерти, прячется некто – худощавый и улыбчивый, бледнокожий и рыжеволосый. Тот, кто ещё не разучился протягивать руку, чтобы удержать на скользких мостках. Или подтолкнуть под локоть…

Сквозняк ли ерошит мои волосы?.. Или чьи-то худые пальцы?

Решение. ОН хочет, чтобы я приняла решение.

– Я… не… отступлюсь… – беззвучно шепчу я. – Если я… перестану… верить тем… кто пошёл за мной… всё теряет смысл… Прости.

ОН заразительно хохочет, наклоняется ниже. И снова ароматное дыхание щекочет мои ноздри.

– Ты можешь ускользнуть от них… путём Одиночки! – слышу призрачный голос. – Но прежде – взойди на костёр. И тогда он охватит всю систему Краворины.

Видение течёт. ОН распрямляет плечи, обретает тяжеловесную грацию божества, смотрит сурово, нехотя бросает последнюю загадку:

– Твоя голова – это Краво, Тина Токвелла Сидиус! Покинь её! – и навсегда растворяется в грозном облике Одинокого Бога Конгломерата.

Моя голова… Что он хотел сказать? Я знаю, что должна погибнуть. Знаю, что костёр уже сложен и ждёт лишь искры. Мне ли ею стать?

Краво… Мой когда-то прекрасный мир, полный простора и свежего ветра, пологих холмов, усыпанных розовыми цветами сальзы, чистых говорливых рек и множества маленьких поселений, посверкивающих на солнце блоками солнечных батарей. Я никогда не видела его таким, ведь выработки начались задолго до моего рождения. Нынче солнце сокрыто за тучами испарений отвалов шахт, и сальза погибла, а большинство рек пересохло. Под поверхностью планеты пусто и холодно… Пусто и холодно…

Я цепляюсь за ниточку прозрения. Дверь в пустоте – вот что ОН хотел сказать мне. А путь, ведущий от её порога, я уже нашла. Сама.

В величественной тишине Храма я улыбаюсь уголками порванных криком губ, и милосердный сон накрывает меня саваном. В нём я иду по скользким мосткам моей памяти – мимо, мимо, мимо всего того, что так тщательно скрываю, туда, где висит в пустоте моего сознания закрытая, но не запертая дверь.

***

– Признаёте ли вы, Тина Токвелла Сидиус…

Бросить всю оставшуюся силу в голос, чтобы не дрогнул и звучал громко:

– Не признаю. Приступайте.

– У нас есть высочайшее указание не останавливаться на четвёртой ступени…

– Делайте своё дело.

Переглядываются. Мнутся с ноги на ногу. Они не привыкли обсуждать приказы, и приказ есть, но… Одно дело запытать до смерти простеца, и совсем другое – превратить в амёбу лицо императорской крови.

– И кто из нас больше боится смерти? – с издёвкой усмехаюсь я и укладываюсь удобнее на каменном лежбище – мой костёр пока холоден.

С закрытыми глазами слушаю возню вокруг. Мягкое постукивание колёсиков ввозимого в каземат аппарата, переговоры Дознавателя и Палача.

– Исповедуетесь?

Странно, в голосе священника звучат новые нотки. Неужели… уважение?

– ОН знает мои грехи, вам ни к чему…

– Тина… вы больше никогда не будете собой. Понимаете ли вы это?

– Понимаю, святой отец. Гораздо больше, чем вы можете себе представить…

Единственное, о чём я жалею, так это о том, что никогда не видела и не увижу, как цветут сальзасские холмы Краво! И я пытаюсь себе представить бесконечные розовые поля, колыхаемые влажным ветром с океана, но вместо них вижу давешние зелёные равнины… Деревья с пышной листвой, сквозь которую солнце прорывается шаловливыми пятнами. Слышу пение птиц…

…Ощущая, как пытливые пальцы излучения начинают слой за слоем препарировать мой мозг, и периодически погружаясь в волны боли и сопутствующего животного ужаса, я пытаюсь размышлять над услышанным в Храме. Что ОН хотел сказать, утверждая, что моя голова – это Краво? Перед глазами плывут пустоты, оставшиеся от выработок лизолия, светящиеся остаточным спектром, разделяемые переборками из базальтовых основ тектонических плит моей родной планеты. Разве мой разум сейчас не подобен ей? Разум, из которого насильно изъяты мысли, а перегородки между слоями памяти сломаны?..

Очередная судорога заставляет меня кричать в низкий потолок камеры. Сквозь скручивающий мышцы и кости жар цепочка слов уводит пунктиром из пустоты осквернённого разума к двери, которую я придумала сама… К тому, созданному – или найденному – мной миру, где земля шелковиста и зелена, а воздух сладок и полон мелодичного звона…

…Что моё тело? Пустая оболочка, которой мне не жаль. Заберите её…

– Миновали четвёртую ступень, – голос Палача пробивается сквозь плотные слои тишины, в которой вершит своё дело сводящая меня с ума боль. – Её сознание иссякает быстрее, чем мы успеваем считывать информацию, а жизненные показатели близки к нулю. Продолжать, святой отец?

Догадываюсь, что нашепчут священнику его голоса. Я узнаю в них знакомые нотки.

– Продолжайте. У вас есть полномочия.

Под сводом опустевшей черепной коробки бьётся мысль о том, что каждый выполняет свой долг так, как умеет. Мой долг – сгореть, не издав ни звука, не выдав моих соратников, твой, отче, запалить костёр и развеять пепел. И вполне возможно, ты тоже будешь молчать, обмывая тело преступницы завтра на рассвете…

Капля за каплей, усилие за усилием, я перемещаю всё, что осталось от моей личности туда – к двери в пустоте, в жерло костра, сквозь зовущий тоскующий голос, полирующий скользкие мостки моей памяти свинцовым брюхом воли, из-за которой я ещё жива. Я – дочь Императора! Даже в смерти от твоей руки я – твоя дочь, отец! Быть может, наступит время, когда ты ступишь на свои мостки, а я бесшумно пойду сзади, чтобы поддержать тебя… или толкнуть под локоть.

Но что за тень ожидает меня у двери… худая и рыжеволосая?

…Всё плывёт перед давно ослепшими глазами… В пустоте космоса мечутся корабли повстанцев, сметающих планетарную защиту Метрополии… серые фигуры, окружившие Императора, падают одна за другой… Разрушенные города Кривина, огонь и хаос мятежа… То пламя, что окончательно поглотит Империю, когда искра уже остынет.

Чья улыбка нежна и коварна?

…Сердце ворочается в груди устало и затихает. Я была права – пятая ступень всё-таки достала его!..

Чей жест порвёт последнюю голубую нить, связующую МЕНЯ со мной?

Воля. К смерти.

Мгновенное сожаление… Ощущение удаления… Холод…

Острая створка, отделяющая мой мир от того, который…

Воля. К жизни.

***

Над Домреми плывёт густой звон. Наполняет отцовский сад, кутает в сверкающее облако, рисует белое на зелёном. Плоскогрудая некрасивая девчонка срывает цветы и вдруг застывает, обернувшись к церкви Сен-Реми и широко распахнув глаза.

Голос. Он возник из ниоткуда и заполнил голову чужими мыслями. Пока лаконичный, но через несколько лет он научится говорить больше. И девочка ступит на мостки своей судьбы, которые тоже окончатся дверью в пустоте. А пока…

– Жа-а-а-анна! – зовёт женский голос. Летит под опрокинутым голубым куполом, над зелёным шёлком травы. И нет ничего его лучше.

«Жанна, –вторит Голос, –тебе пристало другим путем идти и чудесные деяния совершать, ибо ты – та, которую избрал Царь Небесный…».

Похожие статьи:

Видео → Одиночество полукровки (14+). Владислав Сурков, помощник Президента.

Рассказы → Барбосса Капитана

Рассказы → С меня довольно

Рассказы → Они слышали это!

Рассказы → Ты вернёшься? (миниатюра)