№119 Проклятая удача или воспоминания одной монеты
Проклятая удача или воспоминая одной монеты.
В моей памяти отчетливо сохранился день,когда я появилась
на свет. Меня и еще два миллиона братьев и сестер – моих
точных копий – отчеканили в 1938 году на берлинском
монетном дворе. В то время мы были одними из самых
ходовых монет, и каждая из нас, как и наши
предшественники, мечтали поскорее найти своих хозяев –
людей, готовых на все за право обладать нами. После того,
как нас выпустили из банка, все мы разлетелись по нашему
великому государству. Моим первым владельцем был обычный
уличный чистильщик сапог по имени Клаус. Молодой парень,
не старше восемнадцати, сразу полюбил меня. Он бережно
хранил меня, не решаясь потратить на пустяки, и постоянно
проверял мое наличие в кармане своих подранных штанов.
Общеизвестный факт, что деньги притягивают энергетику
своих хозяев. Клаус был озлоблен на весь мир, и день ото дня
я впитывала гнев и ненависть этого юнца. Злился он по
любому поводу. Юношу раздражала его нищета и безродность,
богатство других людей, их красота, таланты и возможности. В
этой вечной злобе прошло несколько лет, пока моего хозяина
не призвали в армию. Казалось бы, что тут такого? Но для
Клауса это стало истинной удачей. Он радовался словно
маленький ребенок, которому на рождество подарили
желанную игрушку. Впрочем, радость и счастье я впитывала
недолго. Очень скоро молодой солдат отправился на фронт, и
после короткой эйфории пришла еще большая ненависть и
озлобленность. Теперь Клауса раздражали не только
собственная нищета и убогость, но и совсем незнакомые ему
люди. Он мнил себя представителем высшей расы, а всех
остальных – недостойными даже дышать с ним одним
воздухом. Эта война стала его личным крестовым походом
против всех недостойных.
Клаус ловко управлялся с оружием. Рядовым солдатом он за
несколько лет прошел пол-Европы. Каждый бой все больше
насыщал меня этими чуждыми любому нормальному человеку
чувствами, а минуты радости были настолько редкими, что
моя способность впитывать энергию не успевала срабатывать.
И вот в очередной битве удача отвернулась от Клауса. Враг
наступал. Пересекая замершую реку и не доходя до берега
шагов двадцать, немец был ранен в живот. Корчась от боли,
раненный молодой солдат полз по льду, и, слыша, как
трескается под ним тонкий слой замерзшей воды, Клаус
впервые в жизни обратился к Богу. Но это не был крик о
помощи и не молитва о спасении. Это был поток ругательств и
брани. Солдат проклинал Всевышнего, который не уберег его
от вражеской пули. Постепенно боль сменилась теплом.
Истекая кровью на холодном льду, Клаус мечтал о летнем
теплом море, в ушах слышался звук прибоя. Сил двигаться
дальше не было. Ему так хотелось забыть о лишениях и
согреться. Видимо,Всевышний услышал его. Лед с треском
развалился, и Клаус погрузился в ледяную воду всего в
метрах пяти от берега. Все это время он сжимал меня в руке.
Так, проклиная всех за боль и грезя летним теплом, Клаус
ушел в мир иной.
К этому времени противники моего покойного хозяина
осматривали раненых и умерших. Вдруг один из польских
партизан заметил какой-то блеск в полураскрытой руке
погибшего немца, лежавшего на берегу. Так я обрела нового
хозяина, который ничем не отличался от предыдущего. Его
звали Войцех Быстронь. С начала лета 1944 года он проходил
обучение в школе по подготовке партизанских кадров при
Польском штабе партизанского движения. Это был человек-
хамелеон, который быстро приспосабливался к любым
обстоятельствам. В самом начале войны он, как сторонник
гитлеровской идеологии, приветствовал гонения еврейского
народа. Теперь, когда настроения в Польше кардинально
поменялись, молодой человек решил заранее обезопасить
себя, скрывая собственные предпочтения, но ненависти в нем
не убавилось. Он злился на себя, на свою слабость и
предательство. Злился на советских инструкторов, прибывших
их обучать. Войцех смотрел на них и ненавидел, хоть эта
злоба и не отражалась на его каменном лице. Ненависть
вызывали в молодом поляке и некоторые его
соотечественники, которые искренне ждали освободительную
Красную армию. Он злился на газеты, призывающие народ
бороться с немецкими захватчиками. Глубоко в душе он
затаил обиду и мечтал отомстить, и очень скоро ему
представилась такая возможность.
В начале Варшавского восстания, когда на улицах города
проходили ожесточенные бои с частями гитлеровцев, встретив
решительный отпор, командиры некоторых повстанческих
отрядов вывели своих бойцов в ближайшие леса. В то время
Войцех по стечению обстоятельств находился в городе. Он
знал, где именно укрываются партизаны, и донос молодого
поляка позволил немецким войскам полностью уничтожить
два повстанческих отряда. Несчастных расстреляли и
закопали в том же лесу, где они прятались. Это была
маленькая месть, принесшая Войцеху радость.
Возмездие пришло к поляку, когда тот возвращался в свой
штаб. В хорошем расположении духа юноша ждал паромную
переправу, чтобы добраться на другой берег. Народа тогда
было очень много. Погрузившись, они отправились на
противоположную сторону. Уже на середине реки польский
партизан начал замечать, что у него мокрые сапоги. Они
погружались в воду, началась паника.
- Скидывайте свое барахло, - потребовал Войцех. Он
потянулся за вещами, лежавшими в середине парома, но его
оттолкнул какой-то мужчина.
- Ей, не трогай. Свое «барахло» выкидывай. Приплыли уже.
Не видишь что ли, – ответил ему мужик.
- Мне нечего выкидывать. Вы бы еще танк сюда затащили, –
молодой поляк опять потянулся за вещами, чтобы выкинуть их
в реку, но почувствовал удар в лицо. Не устояв на ногах, он
упал в воду, после чего уже не всплыл. Люди, стоявшие на
пароме не стали нырять в реку за неизвестным, поскольку
знали, что она полна глубоких ям, моментально затягивающих
своих жертв.
Тело Войцеха всплыло только через несколько дней. Его
прибило к берегу в устье реки. Все это время я была вместе с
ним в нагрудном кармане. Падальщики растаскивали тело
молодого партизана по частям, разрывая на нем одежду.
Вскоре я привлекла внимание старой сороки. Она увидела
яркий блеск серебра под лучами полуденного солнца, когда
прилетела отдохнуть на ближайшем дереве. Но донести меня
до своего гнезда ей так и не удалось. Из клюва сороки я
выпала в заросли густой травы, где, впрочем, пролежала
недолго.
Очень скоро я почувствовала теплое касание человеческих
рук. Это был советский солдат, нашедший меня в зарослях. Он
только что выжил после обстрела, и решил, что я принесу ему
удачу. Его преисполняли радость, восторг и чувства, доселе
мне неизвестные – патриотизм и чувство долга.
«Ты станешь моим талисманом, и мы вместе дойдем до
Берлина!» - воскликнул он и сунул в карман гимнастерки.
Русского звали Федор Синицын. Он отличался веселым,
добрым нравом, а в бою проявлял отвагу и доблесть.
Ненависть Федор испытывал только к врагам, посягнувших на
его дом - их русский солдат убивал без колебаний, и я
питалась этим гневом.
Как он и мечтал, мы дошли до Берлина, где его товарищи
подняли Знамя Победы над Рейхстагом. После долгих
скитаний сержант Синицын вернулся домой, в родную
деревню, где его встретила любимая. До этих пор мне были
неизвестны чувства любви и привязанности, а годом позже я
узнала еще более сильное из них – любовь к своему ребенку.
Однако после окончания войны Федор сильно изменился. Он
часто вскакивал ночами в холодном поту, пытаясь найти
автомат. Сны и воспоминания об ужасных кровопролитиях не
давали ему наслаждаться спокойной жизнью. Федор начал
много пить, из-за чего ему все сложнее было найти работу. Он
не понимал многих своих односельчан, и любовь ко всем
людям постепенно сменялась презрением и ненавистью к ним,
гражданским, тыловым крысам, увильнувших от смерти. Их он
винил и в развернувшейся войне, и в смерти боевых
товарищей, и даже в своих неудачах. С каждым днем он все
больше походил на моих предыдущих хозяев, озлобленных на
весь мир. Порой ненависть Федора проливалась на самых
близких ему людей. Я все чаще слышала крики и ссоры,
причитания и детский плач.
Однажды грозовой ночью Федор достал меня из коробки, где
я лежала вместе с боевыми наградами, разложивнас на столе.
Он был пьян и в полный голос распевал песни военных лет.
Слабый голос жены прервал песнопение солдата:
- Может хватит, Федя? Ты разбудишь Ванечку.
Эти безобидные слова наполнили Федора яростью. В гневе
он толкнул стол, я упала на пол и закатилась под шкаф.
Началась перебранка, переросшая в скандал, послышался
топот детских ножек и плач. Из-под шкафа мне было видно,
как испуганный пятилетний мальчик попытался оттянуть
разбушевавшегося отца от матери. Наотмашь Федор ударил
ребенка, от чего тот упал на пол и забился в угол. Женщина
бросилась к сыну, но пьяный муж схватил ее за волосы.
Несколько глухих ударов и крики стихли. Жена Федора не
подавала признаков жизни, а сам он виляющей походкой
вышел из дома, направляясь за очередной бутылкой. В нем
все еще кипел гнев, который не мог усмирить даже июльский
ливень. Эта ярость напоминала мне о моем первом хозяине.
Федора нашли утром на пустыре в мокрой после дождя
траве. Он умер от удара молнии, а я на долгие месяцы
осталась лежать под старым шкафом в гостиной его дома,
пока не была найдена подросшим Иваном, играющим
деревянной машинкой. После смерти отца и матери он остался
на попечении престарелой бабушки. Жили они в крайней
нужде, и все награды отца пришлось заложить ростовщику.
Зажав меня в грязной ладошке, Ваня помчался делиться
находкой.
Близился сентябрь, надо было готовить внука к школе, и я
пришлась Ольге Семеновне очень кстати, ведь за серебряную
монету можно было выручить немало. Приехав в город, она
направилась в лавку ростовщика, где скромно положила меня
на стол, ожидая оценки.
Толстый, грузный старик в потертом фартуке, отложил в
сторону швабру, которой протирал пол, и бросил на меня
надменный взгляд.
- 5 рублей.
- 5 рублей?! – Ольга Семеновна всплеснула руками. - Но
ведь это серебро!
- И что? – раздраженно ответил ростовщик. – Знаете,
дамочка, сколько таких вот «ценностей» мне приносят каждый
день? Ничего они не стоят!
- Мой сын жизнь свою загубил на этой войне…
- Сочувствую, - проговорил старик равнодушно, а затем
нетерпеливо добавил: – 5 рублей берете? У меня много
работы.
- Беру, - тихо проговорила Ольга Семеновна, и, сжав в
руках потертую банкноту, вышла из лавки.
Оставшись один, ростовщик, довольно ухмыльнулся,
подбросив меня в воздух.
- Ох уж эти простаки, готовые отдать последнее за пару
бумажек! А мне это и на руку. Перепродам потом в три дорога.
Я за тебя неплохо выручу.
Он было направился к стеллажу с коробками, но каблук
туфель поехал на скольком мокром полу. Старый ростовщик
вскрикнул, беспомощно размахивая руками в тщетной
попытке удержать равновесия. Затылком он ударился об
острый угол деревянного секретера и замертво рухнул на пол.
Быстрая и глупая смерть, достойная гнилого человека. Этот
алчный беспринципный старик и так слишком долго топтал
землю.
Вскоре менялу похоронили. На кладбище были только
старенькая жена, всю жизнь проходившая в двух платьях, и
сын. Старик скопил немало ценных антикварных вещиц,
которые, казалось, он любил больше семьи, но близких людей
сохранить ему не удалось. Его сын после смерти отца не
желал оставлять себе ненавистную лавку, лишившую его
детства. В скором времени после похоронон продал ее
первому же покупателю, предлагавшему приличные деньги.
Так началась череда новых историй, сменявших друг друга.
Моими владельцами становились разные люди: добрые и
злые, богатые и бедные. У некоторых я не задерживалась
дольше пары дней, некоторые хранили меня годами. Но
каждый из тех, кто наслаждался обладанием мной рано или
поздно совершал поступок, за которым следовало возмездие.
Все они умирали, и смерть так или иначе была связана с
водой и происходила летом, как предсмертная греза моего
первого владельца молодого немецкого солдата Клауса.
Я скиталась по миру от Европы до Дальнего Востока, пока
моим новым владельцем не стал русский олигарх Владислав
Рустемович. Он был человек не очень умный, но весьма
тщеславный. Свои богатства, заработанные на поломанных
судьбах других людей, мужчина считал показателем успеха и
предприимчивости.
Молодой олигарх всю жизнь считал себя особенным, ведь
это чувство ему внушали с детства. Бабушка Владислава всю
жизнь проработала в торговле, что позволило семье выйти,
как говорится, «из грязи в князи». А уже отец маленького
Владика, получив хорошее образование, а позже и отличную
должность в главном земельном ведомстве, по праву стал
считать себя элитой. В 90-е годы, когда в стране царил хаос и
беззаконие, Владислав Рустемович использовал всю свою
предприимчивость и смекалку, чтобы сколотить банду,
позволившую с легкостью захватить несколько мелких фабрик
и фермерских хозяйств. Переписав их на себя, он успешно
стал распоряжаться чужими деньгами. Но это не стало апогеем
его успеха. После местных выборов в мэрию, где победил
проспонсированный Владиславом кандидат, он «запустил
руки» в государственную казну.
Все шло как по маслу: жена, дети, бизнес. Когда стал
вопрос об очередной покупке, после успешной сделки, он
приобрел большую коллекцию редких монет одного еврея-
нумизмата. Вот так я и попала в руки к ненасытному олигарху.
Сперва он не обратил на меня никакого внимание. Монета,
как монета, обычная, каких тысячи, но что-то заставляло его
вновь и вновь обращать на меня внимание. Моя энергетика
каждый раз манила его с новой силой, ведь подобное
притягивает подобное. И вот ровно через год, знойным летом,
перед очередной сделкой он все-таки решил взять меня с
собой.
- На удачу, – сказал Владислав Рустемович, целуя меня в
аверс.
Встреча с акционерами прошла на редкость удачно,
заключенные контракты сулили Владиславу небывалую
прибыль за счет серьезных потерь вкладчиков. Этим же
вечером, сообщив жене о важной командировке, олигарх
улетел на жаркий курорт с новой юной любовницей Катей,
которой еще не исполнилось и восемнадцати. Она была
красивая и умная молодая девушка, выросшая в бедной
семье. По иронии судьбы именно Владислав Рустемович был
тем человеком, который много лет назад разорил ее отца, а
семью оставил в долгах и нищете.
- Котик, давай возьмем яхту в аренду? – сказала Катя,
натягивая бикини.
- Для тебя все, что только пожелаешь, – ответил Владислав,
обнимая девушку за талию и прижимая к себе. Оставив меня в
кармане льняных брюк, аккуратно висевших на спинке стула,
пара вышла из номера.
Несколькими часами позже, отдыхая на арендованной яхте,
Владислав Рустемович обдумывал детали предстоящей
деловой встречи. Ему стоило многих усилий купить за
бесценок сеть автозаправок, а какой-то чиновник вдруг
возомнил себя честным и принципиальным человеком, что
угрожало Владиславу большими финансовыми потерями.
Олигарх нежился на солнышке и уже представлял себе, что в
это самое время его ребята везут бюджетника в лесополосу
выбивать разрешение.
- Катюшка, я искупаюсь немного, – обратился Владислав к
девушке, которая лежала на шезлонге и слушала музыку в
наушниках.
Молодой олигарх направился к носу яхты. Спрыгнув рыбкой
с кормы в воду, он тут же вынырнул на поверхность. Отплыв
подальше от яхты, он уже мысленно строил планы на эту
ночь. Внезапно появилась другая яхта. На ней было много
молодых изрядно выпивших подростков. Никто из них не
заметил человека, которого быстроходное судно увлекло под
воду.
Пока группа спасателей разыскивала тело погибшего
туриста, молодой уборщик номеров Гюнеш Кучук,
прослышавший о случившемся, усердно чистил комнату
покойного, в частности его карманы. На этот раз ему не
очень-то удалось разжиться деньгами, ведь русские туристы
привыкли надежно прятать валюту. Гюнеш небрежно стряхнул
одежду постояльца, намереваясь вернуть ее в шкаф, когда я
со звоном полетела на пол, закатившись под кровать.
Отбросив вещь на стул, юноша достал меня и принялся
рассматривать, сидя прямо на полу и облокотившись о ножку
кровати. Уровень образования не позволял Гюнешу оценить
мою стоимость, но он прекрасно осознавал, что чего-то я
стою. Этот молодой турок, как и мой первый хозяин,
ненавидел свою нищету, презирал богачей, но в тоже время
не чурался красть их деньги и драгоценности, чтобы
разжиться добром.
Июльское солнце стояло в зените, средиземноморские волны
тихо набегали на берег одна за другой, туристы лениво
нежились в бассейне, когда Гюнеш, сжимая меня в руке,
ступил на мокрую плитку. Преисполненный алчных желаний,
он был несказанно рад, что ему в руки попала такая удача.
Серебряная удача Третьего Рейха.
Похожие статьи:
Рассказы → По ту сторону двери
