7. Под железной рукой. Цыплята его

6. Под железной рукой. На его языке

-----------------------------------------------------

С чего Деда вдруг переклинило, Юрик знал. Мизогиния. Он не думал, что всё так запущено. Тиран не любил женщин и в цифровой ипостаси сохранил эту черту.

Неприязнь имела чисто бытовую этиологию. Женился рано, по залёту. Судьбой жены и двух дочек, давно вытуренных из страны с приличным содержанием, не интересовался. Всего раз при Юрике Дед упомянул семью с чисто человеческим растерянным изумлением:

― Она при помощи моего члена, как будто ксерокопии свои сделала. Девки ещё мелкие были, а уже, как мамаша их, глаза умели закатывать. Разговор один: деньги-деньги-деньги. Тушки жирные на тонких ножках, копия матери. Я ведь не злой человек, Юрка... Ну, скажи правду: не злой? Мне иногда кажется, что я всю злобу, что была во мне, в неё сцедил, всю до капли.

Юрик удивился тогда, ему казалось, что Дед и думать про них забыл.

В Резиденции Шандал были установлены жёсткие, жесточайшие правила касательно женской прислуги: форма, муштра, никаких браков и романов ― безоговорочный запрет.

Проституция не в счёт. Большой штат проживавших на территории гвардейцев охраны и цифровиков нуждался в минимальном бытовом комфорте.

Для горничных запрещены украшения, причёски помимо каре, высокие каблуки. Девушки все как на подбор: невысокие, худые, в тесной безликой форме. Синяя юбка до колен, белая блузка. Светлая пудра таким слоем, что лица теряли индивидуальность. Красная помада, красный тонкий галстучек, красные туфли. Для контроля за макияжем ― отдельный кабинет.

Тиран был не лишён вкуса, тем удивительней, что эти существа с Резиденцией никак не сочетались. Ни с музейными залами: потемневшим деревом, благородным камнем. Ни с хайтек обстановкой научных отделов. Справедливости ради, от мужчин Дед тоже кое-чего требовал: рубашка ― белая, костюм ― однотонный, свежий. Недешёвый. Ему проще кинуть целевую доплату, чем терпеть стилевой винегрет.

Попадали в обслугу обычно из гастарбайтеров, провинциалок. Нерабочее время горничные проводили строго в своём корпусе: первый этаж, рядом с дворницкой.

Перед продолжительной командировкой Юрик обходил Резиденцию по всем этажам. Это стало чем-то вроде ритуала для него. Не любил её покидать. Практический смысл тоже имелся ― нелишне показаться в разных кабинетах с золотыми табличками разным типам на глаза, взбодрить.

Из одного корпуса в другой Юрик шёл инфернальным бесконечным коридором свозь штриховку ламп ― дрожащий радиоактивный циан, пульсирующий артериальный красный. Человека под ними окатывало попеременно словно горячим и холодным душем ― ощущением горячей и холодной угрозы.

Юрик ламп не замечал, шёл и смеялся про себя. Вспоминал подготовку документов к совместной инаугурации на бессрочное правление.

После оцифровки тирана, тогда ещё не обретшего новый корпус, решили заново провести церемонию. Ведь Юрик становился официальным соправителем в аналоговой Резиденции. Страхуя друг друга, они должны были некоторое время править именно так, в четыре руки: две физических, две виртуальных, вдруг чего...

Смеялся Юрик, обнаружив дивное: тиран был по паспорту, по имени отчима, достойного человека ― Валерианович! Но это же смешно: лев и валерьянка! Кот что ли? Раздолье для карикатуристов. Несерьёзно вообще. Пришлось вернуться к имени родного отца. Максимилианович ― звучит солидно...

Юрик ради официоза своё имя изменил так: сдвинул его на место отчества. Получилось ― Юрий Александрович. Внезапно ему понравилась бесившая прежде кличка, озвученная диктором новостей. Нравилось слышать имя-отчество полностью, ощущая себя высоким. Так воспринимали его и другие ― перемещающимся со скоростью и беспрепятственностью телекинеза, всеведущим, работоспособным как дьявол, безэмоциональным лакеем первого в мире цифрового чудовища. Его правой рукой из мяса, не менее хваткой, чем левая. Дед ― левша.

Постоянная запредельная включённость образовала вокруг Юрика флёр, который невозможно создать никакими имиджевыми ухищрениями. Флёр человека дела. Его боялись не за какую-то свирепость или коварство, но потому что появление Юрия Александровича всегда имело причину. Хорошо, если новая задача, а если разбор полётов? При этом человек из плоти и крови, человек с измученным усталостью взглядом, был своим на фоне цифрового тирана. Заступником. Для провинившихся последней надеждой.

Лифты опять ремонтировали. Дед, кажется, нарочно их ломал, чтобы придворные не зажирели.

Лестница вниз...

По нулевому этажу на выход...

Обслуга и обеспечение Юрику были, как и раньше, поднадзорны. Служба наказаний Резиденции Шандал, созданная из его личной, параллельной службы безопасности, выведена под начало тирана и объединена с патрульной. Как соправителю они подчинены Юрику, да, формально, но не фактически. Больно жирно для лакея. Что за дела? Набрал годных парней? Молодец, спасибо, а теперь отдай. Дед живенько прибрал всё к рукам. Ох, как же Юрик этому порадовался через несколько шагов: "Не моя сфера ответственности!"

Рёв Деда волной катился по коридору, обгоняя и накрывая пронзительный женский визг.

"Он в крыле горничных что ли? С какой стати?"

Юрик ускорил шаг. Справа ему открылась длиннющая в глубину столовая прислуги. Конкретно сейчас она использовалась отнюдь не по назначению.

"Ничего себе аншлаг... Жуть какая..."

Юрик глянул и рефлекторно отшагнул назад.

Перед дверями столовой полу лежала горка одинаковых белых трусиков. Дальше мелькали иссиня-белые халаты санитаров. Запах крови, медикаментов и тошнотворного испуга.

Длинная очередь из горничных. Каждую за шею держал патрульный гвардеец, некоторых двое. Кто-то из девушек извивался, кто-то нет. Были слышны всхлипывания.

В глубине столовой, перед раздаточным окном Дед орал на фельдшеров, размахивая руками:

― Коновалы, для чего вас держу?! Вы девкам колёса в глотку запихать не можете?! Я сам всё должен делать? Сам лично инъекции ставить?! Так будьте покойны, я вставлю! Им, и вам, и всем! Каждого десятого подготовить к цифровой эвтаназии! Нет, каждого пятого! Рассчитайтесь по порядку, пока я заканчиваю со шлюхами!

Фельдшеры стояли на вытяжку, уминая и пропуская между собой к столу очередь из горничных, и слушали, и верили Деду. Он же склонялся над очередной девушкой, лежащей на столе, ненадолго замолкал, облизывался кровавым, быстрым змеиным языком и начинал орать снова. Пока санитары утаскивали горничную с разодранной юбкой в угол за ширмы. Следующую клали на стол.

То, что Юрик увидел, он понял, как стерилизацию путём орального изнасилования. Так оно и было. Дед вычищал изнутри девушек раздвоенным заострённым языком, способным расплавить камень.

"Феерия, конечно..."

― Юрий Александрович! Милый, справедливый! Я ни причём! Мы не такие! Мы не виноваты!

Одна из горничных, Юрик не различал их, влетела, как щенок по скользкому кафелю, ему под ноги. Обняла, уткнулась лицом.

Порой вечером, не имея сил расшнуровать ботинки, Юрик вызывал прислугу. Бывало, после массажа он использовал девушку для секса и презентовал ей лично денег. Хотя это не предполагалось правилами. Спрашивал, как работа и семья. Потому что считал важным вовремя и без подлости увольнять персонал, судьбой, нищетой удерживаемый здесь. Пусть в Резиденции Шандал работают те шкуры, которые считают это за великую удачу, а не те, кто задыхается от дедовых правил. По-видимому, эта девушка приходила к Юрику и запомнила его доброту.

На лицо ― славная такая полукровка восточного типа. Эти обычно из многодетных семей.

Юрик сидел на корточках перед девушкой, выслушивая суть дела. Покровительствовать ему в целом нравилось. Эти собачьи глаза, эти гладящие лапки на его коленях...

Ярость Деда имела комплексный повод: одна из горничных залетела. Обнаружилось это не в сканирующей кабинке, не по тестам крови, которые все должны сдавать в обязательном порядке, а по её... Поведению. Короче, она нахамила самому тирану. Когда же он, ступая тихо, подобно машине, отправился разбираться, лично глянуть на житьё прислуги, первое, что увидел там ― двух девчонок, тискающихся в углу. Это выбесило его в конец.

"Один день цифрового детокса, а сколько новостей. Говорил же, выходные мне не нужны".

Юрик слушал молча, не успокаивал, но положение говорило само за себя. Либо сейчас он влёт переиграет Деда, либо прости, малышка, Юрия Александровича.

Примерно так же, как охрана брала девушек за шкирку, он положил руку её на шею и повёл вдоль очереди, обнадёжив секундным рукопожатием.

Дед разогнулся над столом, в палёном и железном амбре, над разодранной синей юбкой и струйкой крови.

― Лев Максимилианович, позвольте забрать одну? Извините, что отвлекаю. Я разберусь с дисциплиной завтра же.

― Не твоя вина. Тьфу, Юрик! Ещё и брюхатая! Ещё и между собой кувыркаются: девки с девками, подумать только!.. Для этого их брали? Ну, скажи, за это им платят? Тьфу!

Дед шепелявил на первых звуках, когда раздвоенный язык не целиком убран под человеческий.

― Безобразие, Лев Максимилианович. Я заберу эту? Мне нужен кто-то женского пола курировать детсады. Да и школы тоже. Полковник ваш, извините, дуб дубом. Где полковник, а где детсады?! Поломал мне всю схему. Они там чуть ли не в подгузниках маршировали. Так я беру, вы не против?

― Забирай. Сам дрессируй, хватит с меня.

Валун покатился с плеч. Не отпуская девичьей шеи, Юрик махнул гвардейцу открыть вторую дверь, во двор, чтобы оттуда уцелевшим грузовым лифтом подняться на свой этаж.

― Как тебя зовут?

― Асия.

― Тебе нужно забрать какие-то вещи, Асия? Возьми сейчас или забудь про них. Будешь жить отдельно, подчиняться только мне. Никаких больше подруг в Резиденции. Встретишь, отвернись и мимо пройди, будто не знакомы. Характер у Льва Максимилиановича, сама понимаешь.

Асия смотрел на него снизу, кивая и замирая. Юрику стало неловко, что он не помнит её. Не узнал бы в макияже и без.

― Юрий Александрович, я всё поняла, абсолютно всё!

― Ни одного шага без моего разрешения. Ясно? Ни единого шага...

― Да, Юрий Александрович, клянусь...

Да? Сама же только и оборачивалась к прозрачной стене лифта. Высматривала что-то, кого-то... Проходя мимо распахнутого окна, вдруг зажмурилась и ладонями прикрыла уши. Но это был птичий крик. Скворцы на ветке повздорили.

"Ошибки нет, ― отметил Юрик, ― пригодится, именно такая и нужна".

Асия при своей молодости успела побывать замужем, сочтённая бесплодной и отвергнутая свёкрами после трёх лет брака. В тесноте родного дома, в её собственной нищей семье старшие дети присматривали за младшими. Лучшее, что она могла им принести ― деньги.

Отличный вариант: вышедшая из патриархальной среды, покладистая, меркантильная девушка.

Асия оказалась большой умничкой, а место, предназначенное ей, ключевым в перестаивающейся цифровой деспотии. Люди, конкретнее, дети тут ― основной ресурс, дефицитный в остальном мире. Белые, светлокожие дети. Подданные обязаны хорошо размножаться. Для этого дела, в которое тиран не желал и не умел вникать, нужен отдельный человек. Не так много времени прошло, как Юрик сделал Асию министром Культуры и Детства. Любовь к малышне, изнутри идущая потребность девушки совпала с её ролью.

Вот только соправители не учли, что бывает недолёт, а бывает и перелёт. Честные профессионалы для тирании опасней бандитов и заговорщиков.

Юрик вернулся из десятидневной ― продолжительной командировки. Убийственно долгой. Он так ненавидел покидать Резиденцию Шандал.

Построение Дедом надежной тирании включало в себя тщательный, азартный перебор уязвимостей. Его интересовало всё незавершённое, ошибочное. Всё, что может или должно поломаться. Он конструировал провокации. Он вникал в мелочи, рассматривал фото и видео: новостроек, архивов по годам и районам, сквотов, притонов. Он сверял статистику преступлений, анализировал проблемы, с которыми ― случайно в кавычках ― придётся сталкиваться жителям и при каких обстоятельствах. Исключал недопустимое для себя. Регулировал допустимое и желательное. Бродяжничество? Да. Уличные преступления? Да. Взлом жилища? Нет. Обман в соцсетях? Да. Конфликты внутри жилого кластера: любовные, насильственные, имущественные? Да. Межрайонные конфликты? Смотря какие... Смотря на почве чего и в какой форме проявляются. Между регионами? Только имиджевые.

Юрику поручено было наблюдать за строительством нескольких экспериментальных кластеров "Шесть в кубе", нарочно плохих. Разобщённость среди жителей там будет насаждаться имущественным неравенством. Стройка шла вдалеке от больших городов ради чистоты эксперимента.

Весело и легко, когда ясна задача. Когда всё шаг за шагом удаётся. По электронной почте Юрик отправил в строительный департамент сметы расширения. Сведённое резюме первых заселений должен бы изложить сам, плюс предложения по корректировке. Новостройки в сельской местности ему приглянулись, бедность их не тяготила, солидарность взяла верх над чёрной завистью. И так ему было уверенно, так легко спешить на доклад.

Не жутко, а весело мелькали в коридорах лампы: красная... ― холодный циан... ― красная... ― цвет электрик...

Одна неисправная лампа дрожала. Её свет был приглушённым, акварельным, жёлто-зелёным на белой штукатурке стены. Очень похоже на ветренные, сливающиеся вдалеке кроны...

Юрик остановился, замер и протянул руку к лиственной миражной зелени. Память иногда выбрасывается китом на берег.

Сон сбылся.

"И в этот раз не дойду... Я никогда не выйду на Большой Корабельный канал".

Внутри сна он возражал себе, глядя на бульвар из-под тента кафешки: "Какой вздор. Почему не дойду? Он же рядом, рукой подать". Сон не был ни боевиком с погоней, ни катастрофой, когда под ногами расходятся трещины и рушатся небоскрёбы. Что должно ему помешать? Что не позволит сделать несколько шагов через бульвар, навстречу ветренной зелени, бликующей зыбкой воде, тонким штрихам парусных мачт? Пробуждение.

Большой Корабельный канал давным-давно существовал только в качестве книжной гравюры. Даже и книги этой Юрик не держал в руках.

Почтальонша его родного захолустья каждый месяц приносила долгожданный толстый Исторический журнал. В сентябрьском номере было упоминание монографии по истории кораблестроения. В ней ― разворот с гравюрой.

Большой Корабельный канал полукругом вдавался в город: от прибрежной верфи к центру столицы и обратно к реке. Геометрически совершенный, обведённый ажурной решёткой. Через каждые сто шагов ― пологие спуски с причалами для лодочек и небольших паромов. Канал охватывал производственный район. Там был устроен променад с крытыми лотками мелочной торговли, с каруселями для небогатой публики. Волшебный вид. Аристократическая строгость особняков по одну сторону, пастораль выходного дня по другую.

Гравюра на развороте отобразила всё, а главное ― корабль... Со спущенными парусами и пирушкой на борту...

Что ребёнок не разглядит или не поймёт, то стократ домыслит. Юрику помнились даже гравюры трюма! Вот уж чего не было.

Оказавшись в столице, он немедленно сделал горькое, ошарашивающее открытие: Большой Корабельный канал давно засыпан. Мать сказала ему это, когда трамвай уже свернул на главный проспект. Когда полукруглая улица Верфей, некогда бывшая каналом, скрывалась из виду.

С тех пор Юрик подсознательно избегал маршрутов, лежавших в той стороне. Наяву избегал. Но не во снах. Бессчётных.

Во сне божественно прекрасные деревья затеняли высокие арки дворов, открытых к полоске воды. Откуда сквозило, сияло, звало. Веяло особенной чистотой. Как эта неисправная лампа ― там шелестела и мерцала живая предлистопадная зелень... Туда не удавалось пройти. Никогда. Он уже внутри сна помнил, что не выйдет, но не мог поверить. Сейчас, остановившись в коридоре, признал ― опять никогда.

Интерактивная столешница требовала цифрового расхламления. На перемещение туда-сюда файлов, заслонявших друг друга, тратилось лишку времени.

Дед сказал:

― Сделай списком по типу.

Юрик не услышал, внутри ближней папки сделал по названию.

― Юра, всё вместе, а не одну папку.

Пять минут назад лёгкий и целеустремлённый теперь он был, как шкурка от дохлого таракана, пустой. Ненужный вообще ни зачем. В отчёте всё есть. Зачем он и где? Его нет, как набережной за кронами.

Надо прочувствовать удовлетворение сделанным... Надо возыметь жадность к завтрашнему дню... У пустой хитиновой оболочки нет завтра. Внутри неё мучение небытия, снаружи ― шершавая бетонная пустота пространства... Сухого таракана будет мотать сквозняком, пока не изотрёт в пыль...

Юрик извинился, неопределённо помахав рукой:

― Я теряю концентрацию.

Дед прищурился в угол комнаты, будто решая в уме несложное уравнение. Юрик тоже, проследив его взгляд, но ещё не веря. Хотел выложить смартфон. Молнию внутреннего кармана заклинило. Скинул пиджак. Хороший, не должны в таком молнии подводить.

Дед ждал его в углу. Кивнул. В опущенной руке прокрутил стальную биту. Без резинового чехла. Не дробя костей, в мясо научился бить. Юрик подошёл ещё ближе и остановился, как человек под дождём, под ливнем, без мыслей.

Замирание щекочет затылок, перекручивает диафрагму, с макушки бежит до коленей. Невозможно перестать внутренне закрываться, ужасно глупо.

Со стороны это выглядело, как сцена жестокого убийства: Дед мог позволить себе заранее выбрать предел силы для конкретных движений и достигать его. То есть, замахиваться и бить со всей силы, которая в реальности не составляла и десятой доли возможного. Так приятней, красивей: широко замахиваешься, точно попадаешь. На Юрика он был зол: что за фигня? А, впрочем, если ему надо...

Упал с третьего удара, под дых. Два по бокам выдержал. Лежащего на полу, Дед охаживал злей, почти страстно. Прибегая напоследок тройку смачных ударов, предназначенных выбить стон ― финальную точку.

"Как он знает, когда остановиться? Цифровое чутьё?"

На самом деле тирану глазами было видно растёкшееся: сдаюсь. Юрик просто не имел такого опыта.

Он вдохнул. Осторожно подтянулся в ближнее кресло. Потёр лицо и пересел к столу. Жизнь вернулась.

Дед сортировал папки.

― Эту в корзину, ― сказал Юрик.

― Нет, я ещё раз посмотрю.

― Там дубли почти с тех же ракурсов. Есть панорамное видео.

― Сказал: оставь.

Дед прищурился на него и резковато, с недоверчивым любопытством спросил:

― Юра, тебе это действительно помогает?

Тот моргнул, на секунду отвлёкшись от пасьянса из файлов:

― Не то слово.

― Я как бы про цену. Порно и то удобней шлюхи, даже если стерильная и сразу вон. А тут... Ты, ясное дело, колёса у коновалов возьмёшь, так ведь проходить будет неделю. Нормально это тебе?

Юрик поднял на него глаза, но промолчал. Он, холуй, крайне редко так делал, когда действительно не находился с ответом.

Что он мог сказать? Что скорей выпьет яд, чем таблетки, взятые у фельдшера? Что в этом и смысл? Что по кабинетам и коридорам он втайне будет носить под пиджаком следы от его биты, как тёплого котёнка, лаская. Что, как бы ему ни было хорошо сейчас, ночью в одиночестве ему будет ещё лучше. Настолько, что сил нет. Так бывает, когда длится канун чего-то невозможно прекрасного. Не хочется приближать его, не хочется засыпать. Так приятно ― засыпать бесконечно, но не вполне. Он ляжет на бок и положит ладонь на разбитую выше локтя руку, как на что-то желаннейшее в мире. Драгоценный подарок, билет на корабль, готовый к отплытию. Эта боль, да ― мешающая спать, мешает, как свет лампы за общим столом. Ты дремлешь в кровати, к тебе долетают не разговоры, а голоса. Попытка изменить позу ранит и успокаивает болью. Ушиб под ладонью пульсирует, растекается, ноет. Истома и боль укачивают, как волны... И так будет ещё несколько дней. Несколько лучших дней и ночей... Это он должен был сказать?

Клик. Клик-клик?.. Ничего не происходит.

― Зачем?! За что?! ― очнувшийся Юрик взвизгнул, как как пёс, от испуга припадающий на четыре лапы. ― Документы откройте!

― В отпуск иди.

― Диск с документами!

― В отпуск.

― Лев Максимилианович...

― Юра.

― Умоляю! Я буду только читать! Вы же знаете, что я не могу без работы, откройте документы, просто чтобы я оставался в курсе! Лев Максимилианович, вы хотите, чтобы я за эту неделю с ума сошёл?

― За две недели.

― Нет! Пожалуйста! Вместо детективов!

― Открою диски до последнего года, текущий не получишь.

Юрик выдохнул:

― Хорошо, Лев Максимилианович, спасибо.

― Хм...

Тиран подозрительно сощурился. Чего там интересного?

А там было что. Именно в них.

Вплоть до оцифровки тирана, Юрика интересовал лишь один технический момент: власть над оцифрованным по-прежнему остаётся у администратора с этой стороны монитора. После того, как он совершил... ― как назвать?.. ― обратный дворцовый переворот, когда остался верным Деду, не возвращался к этой теме. Просто не имел досуга, чтобы вникнуть в природу оцифровки. Как это всё работает? За две недели насильственного отпуска решил наверстать.

В частности, Юрик абсолютно не понимал: с чего вдруг перемещение той же самой матрицы мозга вдруг назвали обратной оцифровкой, если поменялся лишь корпус? Добавлены сенсоры, да, но сигналы от них идут в ту же матрицу, навеки цифровую. В чём суть?

А суть была в буфере динамического архивирования. В том, чем именно становились условные единицы информации.

Уходя в цифру, то есть, в воспоминания, глубокую задумчивость или в интернет, Дед рылся в памяти, анализировал и планировал мощным движком. Защищённым, изолированным. Это не изменилось.

Оперативная же память стала буфером. В неё стекались сигналы органов чувств, перемешиваясь с текущим процессом воспоминаний и размышлений. Информация собиралась так называемыми "узлами реагирования". Это и была личность. Со всей её переменчивостью и ригидностью.

Информация, приходившая к виртуальному тирану в рафинированном виде, после обратной оцифровки стала вновь сырой и предвзятой. Она не разбивалась на простейшие фрагменты, не попадала в одну какую-то папку. Ни в папку "оттенки жёлтого цвета", ни в папку "деревья". Юрика прямо-таки преследовал образ осенних аллей. Таковая была взята в качестве примера.

Монотипных папок в буфере динамического архивирования не существовало. Были сотни и тысячи узлов реагирования, где осенняя листва фигурировала или была возможна.

На бульварах.

На страницах гербария.

На заставке прогноза погоды и т.д. и т.п.

От ближних узлов реагирования увиденное сходилось к более крупным узлам, и так вплоть до хранилища долговременной памяти. По тонким и толстым нитям ассоциаций ― до папок.

Простым языком говоря, когда стеклянные глаза позволяли Деду видеть кроны лип, эта картина проецировалась одновременно в несколько десятков или сотен узлов реагирования. Она крутилась в них между другими, накопленными за жизнь ассоциациями: от улетевшего воздушного шарика до вспоминания о коте, забравшемся на дерево. Ассоциации ускорялись по направлению к узлам интересным Деду. Замедлялись возле скучных, например, "урок ботаники". По итогу... Сильная нить передала изображение листвы от ординарного первичного узла "видел из окна" в папку "всё за окном принадлежит мне". Самая слабая ― в папку "фотосинтез". Усреднённый вариант затормозил и архивировал кадр "жёлтый клён" в папке "липовая аллея".

Юрик отвлёкся: "То есть, я его не выдумал? Первый клён в ряду лип, напротив парадного входа Резиденции? Надо будет взглянуть".

В дальнейшем, если понадобится, импульс от узла реагирования найдёт в памяти "жёлтый клён" и полетит обратно в мышцы рук или в голосовые связки. Например, через такие узлы реагирования, как "сфотографировать" или "подровнять крону".

Всё это крутилось одновременно, на немыслимых скоростях, но с человеческой долей непредсказуемости.

Дед каждодневно тренировал ум и память. Вне обратной связи и без движения это невозможно. В теле полуробота он был способен молодеть, но только силой воли. Магнитным мышцам команду давал всё тот же человеческий мозг с его личными свойствами.

В новом спортзале висели боксёрские мешки: кожаные с набивкой, стальные цельные, из композитного материала, круглые пружинящие, неподвижные в обхват. Испещрённые вмятинами, глубокими бороздами. Вокруг десятки титановых бит новых и сломанных. Дед не развлекался, он зарабатывал себе молодость.

Так же регулярно он занимался в тире. Без пушки не ходил. Стрелял хорошо, как машина, но не от своей новой природы. Прицел, твёрдость руки, стрельба от пояса и с разворота, с кувырка ― всё это нарабатывалось и позволяло ему выйти на новый уровень сосредоточения.

Тело, оцифрованное на восьмом десятке, с трудом поддавалось расширению диапазона движений. Кувыркаться и бегать он учился заново, как после инсульта учатся ходить.

Чудовищно упрямый, достаточно умный, чтобы смирить гордыню, своих занятий тиран ни от кого не скрывал. Пусть смотрят и сплетничают. Такая архаичная вещь, как жестокая физическая сила, всегда на коне. Вспыльчивый, мощный, не нуждающийся в секьюрити правитель ― совсем не то же самое, что жалкий старикашка на трясущихся ногах. Люди ― животные, уважают друг друга по размеру.

Дед хотел ощущать аналоговый мир, меняться по его законам. Отдыхать в цифровом. Властвовать в обоих. А что может быть надёжней, что гармоничней биты и кошелька?

-----------------------------------------------------

7. Под железной рукой. Цыплята его

-----------------------------------------------------

― Скулит… ― прошептала Асия и вопросительно заглянула снизу в лицо.

Юрик согласился с ней, завершив дословное воспроизведение разговора, состоявшегося вчера между ним и Дедом.

― Скулит, ― с весёлой беспощадностью согласился тиран и, ухмыляясь, стал ждать продолжения, которого не последовало.

Точно так же они стояли у окна, возле ночи приколотой к углам площади четырьмя булавками фонарей. Точно так же снизу бродил подлаивающий, зовущий скулёж матери, потерявшей своего ребёнка. Потерявшей ― в прямом смысле слова.

В стране процветал киднеппинг, как государственная стратегия ― финансовая и подавляющая волю. Дед неусыпно контролировал похищения через специальный отдел ― гвардейское подразделение ДЭВа.

Длилось это не первый месяц. Сначала она звала сына и голосила по-деревенски. После, как зверь. Одетая в чёрные лохмотья, не траурные, подметающие улицу некогда пышным подолом, драной подкладкой цвета майского жука. Согнувшись, сгорбившись она крепко обнимала себя руками, точно больная старуха.

«Столько похищений, а не смирившихся ― единицы…»

Вот что всегда удивляло Юрика и как бы легитимизировало систему в его глазах. Знание истории тоже: детоцентричность ― скорей исключение, чем правило, инфантицид ― наоборот не редкость, в том числе по гендерному признаку. Дед между тем живых детей на мясо не резал и даже больными спекулировал в их пользу ― продавая богатым бездетным парам. Если нерадивым матерям не нужны, то государству пригодятся.

Хотя слухи про свой каннибализм Дед всячески поддерживал, человечину изредка употреблял. Без желания, ради шоу для узкого круга. После обратной оцифровки он полюбил костлявое, жилистое, старое мясо. Вонючее... Голубь, неделю назад сдохший от орнитоза, был для его вкусней свежего ребёночка.

― Зачем тогда? ― растерянно поинтересовался Юрик, думая, что задаёт риторический вопрос. Очевидно ведь, для устрашения.

Так да не совсем.

― Имидж… ― лениво ухмыльнулся Дед. ― На экспорт… Чтобы хорошим, добрым людям было от чего падать в обморок. Добрые люди обожают падать в обморок. Будут снимать фильмы про меня, пусть выбирают самого зубастого актёра.

― Я узнала сколько ей лет, ― сказала Асия, как будто Юрик спрашивал, ― двадцать три. Я думала, сорок. Думала, это у неё поздний ребёнок.

Юрик не отреагировал. Он только что получил от Асии на этом подоконнике приятный, непродолжительный секс и был расслаблен.

Она оказалась удобной: маленькой, чуткой. Легко, когда в сексе она сверху. Можно стоя трахаться, держать её на руках, не устанешь.

«Наверное, это и есть приближающаяся старость, ― подумал Юрик, ― когда лучший комплимент для женщины ― удобная».

Возможность иногда доставлять ему удовольствие Асия выпросила. Горячо, сложив руки, повторяя, что ей так будет спокойнее, что ей необходима возможность хоть как-то отблагодарить его за всё: за спасение, обучение, высокую должность.

Насчёт должности Юрик хотел было отшутиться. Асия теперь министр Культуры и Детства. Он же, Юрик по факту не более чем секретарь тирана. Обслуживать лакея, для неё ― мезальянс. Но шутка получалась не особо смешная. Все в Резиденции понимали, насколько эфемерна жизнь при цифровом тиране. Асия в любой момент могла исчезнуть по щелчку его пальцев, Юрик тоже...

Ни о каких отношениях между ними речь не шла. До утра лежать на груди Юрика Асии не доводилось. У окна романтически куковать ― довелось.

Так уж вышло. Они затихарились в его кабинете, пустом, использовавшемся для очного приёма по записи или ситуативно. Пришли сюда, увлечённо споря, а выйти вместе… Нескладно… Дед развёл активность, шныряя там и тут с вечерними патрулями.

«Если столкнёмся нос к носу, чего он подумает? Табу заводить романы на соправителя распространяется или нет?»

Проверять никакого желания. В одиночестве попасться Деду на глаза Асия откровенно боялась. Вот они и прятались как два подростка. Глубокая ночь уже…

― Хотите ещё раз? Юрий Александрович? ― милым шёпотом и поглаживанием спереди ниже пояса предложила Асия.

Под ладонью очевидно было, что хочет. По лицу не скажешь.

Юрика напрягало именно то, что возбуждало: что они прячутся, что от этой миниатюрной девушки веет страхом и просительностью. Волнующий привкус рабства маячил в каждой интонации, во взгляде снизу вверх… Ничего не стоит надкусить это чувство, как переспелую грушу, и тут же измазаться, нельзя не измазаться. Чуть сжал, и сразу течёт по морде липкий сладкий сок.

Привычка ― вторая натура. Для Юрика ― это сдержанность. Осторожность, воспитанная за годы и годы.

Его мужское достоинство было немалой длины. Отлично таким меряться. Задействовать по эротическому назначению сложней. Необходим самоконтроль, а чуткость не его сильная сторона. Юрик всё делал от ума. По длине члена ― «конь», по толщине «бык», он не ловил каменной эрекции от высоких, широкобёдрых, раскованных партнёрш. Ему нравились кошечки, тростинки, такие, как Асия. Нравилось ощущать, что всю фигурку аккуратными толчками натягиваешь на себя… Как теперь, второй раз… Лицом к окну, губами в макушку…

Он вошёл и почти не двигался. Наслаждался скользящим внутри чувством… Как она выгибается. Пытается и не хочет слезть с него. Боится и хочет пропустить ещё глубже. Пульсирует горячими волнами.

Юрик чуть вынул и проник глубже, казалось, до сердца.

Под строгой застёгнутой блузкой в его ладонях её прохладные груди лежали, как нежное суфле в чашках, соски-ягодки колыхались в такт…

Кончить он хотел так же, доведя это ― гадкое ему ― ощущение власти до пика.

Юрик взял руку Асии, прижал к её животу. Чтобы угадывала его великана сквозь тело. Гладила его член сквозь тело. Чувствовала его рукой под пупком. А он ― её робость. Её маленькая рука под его ладонью излучала испуг, просила: не надо, не надо глубже, остановись, не делай сильней, не надо… Его рука прижимала сильней: чувствуешь? Вся в моей власти, изнутри и снаружи, целиком и полностью моя… Сладкая мерзость…

Так всю жизнь. Ощущение власти над кем-либо Юрик ненавидел. Кончал от него моментально.

Он попал в ритм скулежа за окном… Мерзость, как на гравюрах, изображающих публичную казнь. Где зрители на балконах: дамы возле перилл, кавалеры сзади ― под откинутыми пышными юбками. Чёртова эмпатия, чёртовы зеркальные нейроны… Может, именно они повинны в самых чёрных, самых гнилых делах людей. Они позволяют кусать и пить чужую боль, чужие стоны. Всё равно какие, всё равно чьи. Мерзость.

Запах тонкой открытой шеи сводил с ума… Вожделение билось, раскачивало бёдра, жгло, искало выход…

Кончил, подгадав под частое дыхание Асии, под всхлипывания за окном. Там наступила тишина, а затем оно… ― слёзное, мучительное завывание. Юрик прижался насмерть и выплеснулся в горячее, сокращающееся нутро.

Асия взяла его руки, растёрла большими ладонями своё тело под одеждой ― от ключиц до очень шёлковых бёдер и прошептала:

― Спасибо.

Упрямая маленькая женщина сделала новый заход:

― Юрий Александрович, это ведь я ответственна за неё.

― Не ты.

Она стала загибать пальцы:

― Вандализм. Эта несчастная рвёт ногтями плакаты, которые советуют внимательно следить за детьми…

― Ну, не смеши меня, Асия! Допустим, расклеивание плакатов ― твоя ответственность, но их порча ― не твоя. Патрулей.

― Тогда почему вы её не уб… почему её не арест… ― Асия замялась, подбирая менее циничное слово.

За окном послышался скрежет ногтей о водосточную трубу.

Юрик обернулся, у Асии дрожали губы.

― В дурку? Отправим. Асия, ты не можешь заступаться за всех подряд. За них всех. Во-первых, людей много. Во-вторых, ты не хуже меня знаешь, что в окраинных районах отцы, зачастую ― и матери, сами продают своих детей. Продают тем же бичам. Знаешь, что выкупленные у бичей дети оказываются в лучших условиях, чем до похищения, особенно при заграничном усыновлении.

Дед вбросил легенду о приграничных поселениях бичей и подземных тоннелях, ведущих через границу. Чистая правда. Только схема и трафик принадлежали самому тирану.

― Асия, я не пойду к Льву Максимилиановичу из-за одной сумасшедшей. Это бесполезно, просто ― бесполезно. Он ясно дал понять свою позицию.

― Юрий Александрович, ― торопливым шёпотом спросила Асия, ― вы такой добрый, такой милый… Почему вы служите чудовищу? Он же чудовище, он специально... Ведь я знаю, что всё это нарочно…

Да, нарочно: и скудное освещение улиц, и обезумевшая женщина, которой никто не мешал завывать под окнами Резиденции Шандал. Никто её не тронул, шатавшуюся самыми дикими пригородами, где бродяги на месте сожрут одичавшего алабая.

Безрезультатно пройдя все окраинные притоны, ведомая чутьём самоубийцы, женщина всё чаще стала приходить сюда ― к логову настоящего виновника своего горя.

Эту городскую достопримечательность Дед считал полезным живым нравоучением.

Тиран специально задумал и создал контраст между безопасной городской жизнью днём и ночью вне закона, когда полиция бездействовала. Контраст между суперохраняемыми кластерами «Шесть в кубе» ― жильём по сути нищих людей и теми, кому нового жилья не досталось. Строительный департамент игнорировал руинированные сквоты. Нарочно, чтобы вторые стали проблемой, пугалом для остальных. Чтобы «бродяга», «бездомный», «бич» стали худшими словами. Всё нарочно.

Экономика не нуждалась в большом числе рабочих рук. Образовался гендерный перекос. Женщин больше, особенно в городах, мужчин ― среди бичей. Не попавшие на госслужбу, законопослушные мужчины работали в бытовых мастерских, в теплицах и на небольших полях вокруг города, женщины ― в сфере обслуживания или нигде. Им платили за рождение и воспитание потомства.

Вытесняемые в маргиналы мужчины становились лабораторной базой для ненасытных отделов оцифровки. Будущее Дед видел исключительно в области экспериментов на людях.

Разводы не поощрялись, лёгкое отношение к изменам культивировалось в кино и анекдотах. Ревность представляла собой типичный предмет осмеяния на ток шоу, чтобы создать лёгкое отношение к факту гендерного дисбаланса. Ведь полных семей в одном кластере «Шесть в кубе» ― раз два и обчёлся. Мужья там нередко становились общими. Жена должна все силы отдавать материнским обязанностям и без проблем делиться супругом.

Худшее преступление ― не досмотреть за ребёнком.

Изощрённые ужастики вбрасывались информационным отделом Резиденции. Дед приказывал регулярно освещать их в новостях. Если же, что бывало, к его досаде, но не так уж и часто, в бомжацком притоне обнаруживался неучтённый ребёнок… Особенно украденная и не сданная государству, используемая негодным образом, девочка, за такое бичей ошкуривали без разговоров. Мальчишку, подростка лет с десяти Дед мог и оставить бродяжить.

В масштабах страны неформально установился вечный комендантский час.

Зато, не любящий детей, страдающий мизогинией Дед, сделав ставку на приплод населения, преобразил страну. Цинично называя жилые кластеры «Шесть в кубе» инкубаторами, он выделял огромные суммы на прививки-витамины, на детские площадки, на обучение талантливых детишек с последующим отбором в элитные интернаты.

Жизнь стала ровной, небогатой, сытой. Развлечений хватало.

Скверы переходили в скверы, парки ― в парки. Везде курсировали ярко раскрашенные трамвайчики. Между городами ― автобусы, тоже без спешки. Личный транспорт не приветствовался. Тиран учёл опыт предшественников и раскрасил свою деспотию в яркие весёлые цвета. Всё было конфетно-весёленькое и бедное. Дешёвая окаменевшая карамель. Приторное варенье внутри каждодневной угрозы.

Города в целом служили к удовольствию элиты: цифровиков и силовиков, и к привлечению туристов. Иностранцы знали, что туры в государство АЦИД ― направление для самцов, и приезжали в одиночку.

«Доверие — это державная монополия», ― ухмылялся Дед.

«Дети — это святое», ― и крал их при любой возможности.

«Безопасность ― это фундамент», ― и платил бичам за похищенных.

― Юрий Александрович, попробуйте! Заступитесь, прошу вас! Я не могу больше её слышать! Вдруг ещё можно его найти? Ему было три годика, её сыну. Вдруг он ещё жив? Прикажите его поискать!

Нечего там искать. Дед знал всё про всех, архивы пропаж перед ним, как на ладони.

― Или я пойду просить, ― вдруг добавила Асия.

Юрик сам не понял, с чего вдруг повёлся на это. Ну, иди, если жизнь не дорога.

Деду оказалось всё равно. Завывания ему надоели. Ребёнок был жив-здоров и ждал усыновления в иностранную семью, готовую хорошо заплатить.

― Ой, можно подумать она будет жить с новообретённым сыночком долго и счастливо!.. А не окончательно сойдёт с ума на радостях. Ну, кинь монету, ― снисходительно предложил Дед.

Юрик по-рыбьи открыл рот и захлопнул. Откуда у него монета?

― Бедный ты у меня! За еду работаешь, ни гроша в кармане! Юбилейный червонец возьми. Там под альбомами коробка.

Юрик не подбросил, а раскрутил волчком золотую монету с ладонь в диаметре. Она долго вращалась, плясала с боку на бок и легла орлом вверх, платиновым солнцем.

― Ты загадал что да, что нет? ― спросил тиран.

Юрик уставился на него молча.

― Я тоже нет! ― Дед ухохатывался. ― Перегадаем?

Юрик сделал честные глаза:

― Я всегда выбираю орла. Орёл ― вернуть ребёнка.

― Ты из-за собачонки своей шелудивой припёрся ко мне с этой фигнёй? ― куснул его Дед вопросом пугающе внезапно.

― Да… Асия меня попросила. Она всё время разоряется, что не может контролировать то, ради чего поставлена на свою должность.

― Она предаст меня.

― Нет! Почему?

― Дат! Потому!

― Асия не допустила за всё это время ни одного своевольного шага! Я ручаюсь…

― Юра, до чего же вы все дебилы… Как же я от вас устал... Ладно, мозгов у тебя нет, но уши-то есть? Я сказал: предаст. Всё, нечего тут обсуждать. Не трону я твою собачонку, Юра. Я и без того мало чем способен отблагодарить тебя за службу. Хочешь в морской круиз? На год? И собачонку свою бери.

Это могло оказаться не шуткой.

― Лев Максимилианович, за что вы так со мной?! За одну сумасшедшую? Я больше не буду! С этого дня Асия и её министерство меня не интересуют!

― Да тебя вообще ничего не интересует кроме моей биты! ― вспылил Дед, и это было правдой… Юрик только не знал, что это так заметно.

Тиран указательным пальцем направил его лицо к себе:

― Куда ты уставился? В будущее смотри, в глаза мне смотри! Юрка, ты меня эксплуатируешь! Мало того, что я делаю, что ты хочешь, так я ещё должен делать то, что ты хочешь?!

«Действительно, безобразие!» ― Юрик вдохнул, чтобы не рассмеяться. Почти получилось.

― Лев Максимилианович, я бесконечно благодарен за то, что вы откликнулись на мою просьбу.

― Чего весёлого ты увидел на потолке?

Ничего. Лицом к лицу, когда тиран злобствовал, слуга щурился под натиском разгорающихся жёлтых глаз. Слишком ярко в упор. А поскольку злиться и выговаривать тот мог долго, Юрик на это время просто слегка отключался. Вспоминал осенний парк в сухой погожий день. По листопаду его душа носилась лопоухим щенком. Кругами-кругами, с груды на груду листвы, вдаль и вдаль по газонам. Прогулка так коротка ― парк так огромен. Солнце, топот, ветер в ушах. Сердитый голос. Тёплый свет на носу.

Когда Асия благодарила его, Юрик даже не понял сразу, что случилось. Решил, что, может, он опоздал. Сумасшедшая покончила с собой? Асия начудила? Отказалась от должности? Накатала тирану письмо с проклятиями? Листовки, призывающие к восстанию, по городу разбросала? Или что? Но нет, полились слёзы, а вместе с ними и всё не проговоренное раньше:

― Юрий Александрович, не прогоняйте меня! Не сердитесь! Я не представляю, как без вас! Я не смогу без вас, только не прогоняйте!

«А ты почему служишь чудовищу? ― подумал Юрик, обнимая её. ― Так оно всё и крутится, так и закольцовывается».

― Иди, отдавай ребёнка своей сумасшедшей. Где она там бродит. Мальчишку привезли.

-----------------------------------------------------

8. Под железной рукой. Перилла его лестницы

-----------------------------------------------------

Послышалось… Тогда Юрик не обратил внимания на обрывок чужого разговора.

Дед с Пал Семёнычем трепались о новостях и старостях, пересказывая их друг дружке подробно, язвительно, небрежным тоном. Избегали впадать в ностальгию. Вдруг мелькнуло: «Юрка-заступница», или чего-то типа того… Именно так, в женском роде.

Возможно, речь шла о часовенке Девы-заступницы? Библейские сюжеты и термины в стране заменил упрощённый суррогат, называемый попросту ― Дева.

Бога-отца и все мужские ипостаси высших сил Дед вытеснил из общественного внимания. Не нужны.

В государстве насаждался псевдорелигиозный культ Девы. Визуально: одинокой молодой женщины с ребёнком или без, скромной и всем довольной. Легенды не было, только иконография. Большие и малые города наводнялись аккуратными часовенками с её изображением: скульптуры, барельефы. Девы стояли, сидели, парили в окружении детей, кошечек-собачек, разных амулетов и целительных артефактов. Что-то нужно потереть, куда-то положить монетку, а кое-что купить рядом в лавочке. Нет денег на душистое лечебное масло? Вот календарик с прославляющей её доброту молитвой. И на него нет денег? Погладь хвост котика, трущегося у ног Девы. Исцелишься, деньги появятся.

Проявив чёрный как смоль юмор, Дед назвал отделение, заведующее похищением и перепродажей детей: «ДЭВа». Расшифровка: «Дети — это валюта». ДЭВ против Девы, так сказать…

Бытовой эрзац религии легко прижился в народе. Дева — изначальное женское божество с понятной атрибутикой. Добавлено чуть-чуть новых деталей. Хризантема ― её цветок. Восьмёрка — её число. Символ женской фигуры, подобной песочным часам, и одновременно символ бесконечности ― защита от безвременной гибели. Но!.. Не от благородной, спасительной оцифровки, которая суть гордость страны, единственной в мире страны, дающей каждому шанс на спасение от старости, выход из смертельной болезни или переход на высшей уровень бытия! Разумеется, воспринимались эти талисманы с точностью наоборот: как оберег от ужаса цифровой эвтаназии.

Магнитики, значки, календарики с хризантемами продавались повсюду за копейки. Возле часовенок торговали букетами. Народ сам додумал символику цвета: голубые лепестки ― для тех, кто мечтает о сыне, розовые — о дочери, жёлтые — кому хочется разбогатеть… Белые ― от внезапной беды.

Браслетик — белая восьмёрка из хризантем — был практически на каждой детской ручонке…

Ну, вот, Юрик и решил, что его имя мелькнуло в разговоре случайно, как инспектора этих часовенок. Ан, нет…

Разминувшись в дверях с начальником внешнеторгового отдела, ― которому Юрик из гуманизма не отдал документы на одного проштрафившегося со сроками поставщика, а то у Деда разговор короткий… ― он услышал хлопок по столешнице и отчётливо недовольное: «Юрка-заступница!»

Что за ерунда?

В ответ на прямой вопрос Дед раскатился рычащим смехом:

— А ты не знал, как тебя за спиной называют?

— Но почему?!

— Да ты постоянно за всех просишь! Ты меня задрал уже со своими убогими, Юрка-заступница!

Это какое-то суперизвращённое оскорбление.

— Лев Максимилианович, при всём уважении…

— Юра, что ты конкретно от меня хочешь? Давай сделаем общую рассылку. Или нет, лучше… Я вызову весь штат Резиденции на построение и запрещу им употреблять в отношении тебя это прозвище?!

Дед нахмурился и резко сменил тон:

— Что у тебя в руке?

Юрик с честными глазами протянул её к Деду. В руке у него была часть аналогового прибора ― шкалы газоанализатора, крайне далёкой от милосердия вещи. Тонкие стеклянные трубочки в мелкой поперечной штриховке разных цветов. «Шкалы надежды». Они показывали уровень гормонов у людей, оказавшихся в зале цифровой эвтаназии: кто был помилован, и кто ей подвергся. Несколько минут назад.

Напрочь лишённый эмпатии, цифровой тиран распорядился эвтаназию производить в дальней лаборатории, а перед ней в проходном зале, где оформляют документы, часть капсул расположить в пустыми, якобы открытыми для проветривания, ха-ха. Развесить устрашающие информационные плакаты в зале ожидания без дверей. Газоанализаторы дыхания были везде — в дверях, над креслами и непосредственно вокруг капсул.

«Шкалы надежды» Дед оцифровывал и анализировал их лично. Как себя чувствовали приговорённые на входе? В зале ожидания? Внутри капсулы? А невиновные, без предупреждения вызванные туда? Он хотел выяснить, как влияет на процесс оцифровки надежда и отчаянье. Признание своей вины. Сознание произвола власти. Отсрочка не приведшая к помилованию. Во всём этом Юрик, мало-мальски не боявшийся оцифровки, участвовал в свободное время ― служил контрольным экземпляром. Юрка-заступница, серьёзно? Возможно ли придумать более циничную роль? Нет предела совершенству. Наверное, возможно.

— Не прокатило, Юра, — прищурился Дед, — что во второй руке?

— Ничего, — Юрик поднял пустую открытую ладонь, с ловкостью фокусника уронив осколок фарфора в рукав.

И это не прокатило.

— У меня очень хорошее зрение… ― сказал Дед. ― Гораздого острей прежнего.

Осколок был от парадного сервиза, который грохнула девушка из прислуги. Весь поднос целиком. За это ей грозил допрос прямо сразу там ― в зале цифровой эвтаназии и с большой вероятностью она самая…

Эти сервизы не антикварные, они сувенирные. Их дорого продают иностранным гостям на память о посещении логова цифрового тирана. Кокнуть такой сервиз — значит получить возможность приторговывать осколками возле туристических автобусов.

Когда Юрик увидел глаза этой девушки, когда смог отцепить её руки от своих ботинок «я-не-нарочно, я-не-нарочно», то пообещал заменить сервиз, минуя отчёт службе охраны. Передать его сразу в снабжение. Затем и осколок ему был нужен, что по цвету и узору на разные мероприятия подавались разные сервизы. Но почему сразу в карман не сунул?!

А ведь и правда… Много ли раз Юрик приходил к тирану с отчётом, без дополнительной личной просьбы за кого-то? Но это были такие мелочи! Как этот сервиз! Ну, вот совсем мелочи! Не обращал внимания…

— Юра. Ты в курсе, что они на тебя билеты продают? На место и время, когда и где ты по коридорам ходишь?

— Кто они? — машинально спросил Юрик.

— Те, кого оцифровали только что! Кого ты в другой руке принёс, в шкалах этих! Моя-твоя охрана, скоты. Надо же дерзкие какие… Совсем страх потеряли: они мне принадлежат, ты мне принадлежишь… При этом они тобой торгуют и со мной не делятся!

Дед здраво оценивал концентрацию сволочей вокруг себя. Юрик припомнил: да… Утром лица охраны были другие, точно.

— Лев Максимилианович, но сервиз-то я могу заменить? Снабжение, вроде как, моя сфера ответственности.

— Я тебя ненавижу… — кладя подбородок на кулак, проникновенно сказал Дед.

— Спасибо. Обещаю, что подобное больше не повториться.

Оно повторилось в тот же день после обеда.

Юрик тем и бесил, и озадачивал, и восхищал Деда, что был простым как стёртый пятак. То есть, очевидно не фальшивый, раз так долго в обращении. Когда за серебряный рубль подслеповатому умирающему тирану он пытался подсунуть свою медь, и того не смог. По сей день крутится, живёт. Всём нужный. Сто раз на дню переходит из рук в руки.

Дед ― стратег, азартный игрок, очень долго пытался понять, чем живёт этот холуй ― прирождённый тактик? Даже не особенно вороватый. Исполнительный как чёрт, взявший в кредит свежую душу. Как так-то? Как можно существовать, не планируя дальше, чем на пару шагов?

А разгадывать тут было нечего. Позволение на цифровую эвтаназию давно уже стало единственной мечтой Юрика. Ну, ещё поспать… Непродолжительные сны мучили его кошмарами тесных, наглухо застёгнутых костюмов. Жёстких воротничков. Галстуков, которые не получается развязать. Тело и само бытие мешали ему, плотское, материальное бытие.

Юрка-заступница и не думал брать на себя подобную роль. Хотя классическое распределение на доброго и злого соправителя идеально вписалось в жизнь Резиденции. Он жил, как живётся, реагировал на то, что случается. Не делил штрафников на значимых и неважных. Его ум — чуткий ум лакея с первых слов улавливал суть проблемы и находил самый лёгкий выход раньше, чем проситель закроет рот. Ноль рефлексии. Юрик автоматически оказывался на стороне любого и каждого, примчавшегося к нему со своей бедой.

Так и крутился, так и служил ― простой медный пятак, грезящий о переплавке в криптовалюту…

Фишкой личной гвардии тирана, властной над всеми прочими, охранявшей Резиденцию Шандал, стала улыбка. Отбеленные до сияния зубы и натренированная быстрая, широкая улыбка, от уха до уха, как белая вспышка.

― Вы ж ходите по туристическому объекту! ― втирал Дед перед строем, дружелюбие воспитывал. ― Вы ж лицо его! А ну, покажте!..

… и улыбка-вспышка прокатывалась по строю, как световая волна по коридору, как расчёт на первый-второй.

Трутни. Элита. Свежие, крепкие яблочки.

Одна из их не озвученных функций: улучшение генофонда. Наделённые преимуществом сменного графика, гвардейцы часто гуляли по городу, ища половых радостей и находя их в количестве.

Вторая подразумеваемая функция: развлекаясь, устрашать. Ради тренировки гвардейцы отправлялись гулять по трущобам, искать приключений.

Сверхъестественно чуткий к фальши, Дед проводил селекцию, отбирая тупеньких, бесстыдных, стремительно послушных, лишённых малейшего представления о морали. Никакой агрессии. Этим не нужна агрессия. Только исполнительность. Реакция быстрая как ветер.

Обменявшись улыбками-вспышками, через мгновение они могли схватить и волоком-бегом увести в оцифровку любого человека, на которого Дед указал движением бровей. Кого угодно. Без малейшей заминки. Патрулировали Резиденцию четвёрки гвардейцев. Если троим было приказано отвести четвёртого на расстрельный оцифровочной этаж, за миг скоординировавшись, они обменивались ровно той же белой улыбкой-вспышкой. Без тени фальши.

У этих парей не было никого, кроме Деда, тем более чувства локтя своей гвардейской страты.

Никогда не знаешь, где тебя настигнет экзистенциальный кризис. Юрика он настиг между белозубых гвардейских улыбок.

Всё случилось на парадной лестнице, на мраморных ступенях, широких и плоских, как прибрежные волны в штиль.

Топот.

Гвардейцы метнулись на верхний пролёт.

Два громких выстрела.

Эхо и рикошет.

Юрик успел безэмоционально отметить про себя: знал. Однажды покушение должно было случиться. Почему бы ему не удаться с первого раза.

Нет, не в него стреляли.

Парень в серой униформе ДЭВа, здоровенный бычара, паркурщик и боксёр сиганул через перилла этажом выше. Кувырком слетел по лестнице. Сто с лишним килограмм отличного мяса упруго пересчитали ступени, остановившись ровно у Юрика под ногами. Там ДЭВ замер, не поднимая головы.

Испуг улетучился, не успев сгуститься.

Юрик огляделся: «Кордебалет впечатляет…»

Его четвёрка рядом. Восемь патрульных на входе в выходе музейных анфилад. Кемаль, старший над клинингом, с пушкой дулом вверх появился из двери, которую Юрик всю жизнь считал стенной шпалерой. Ещё четверо в бело-синей форме отдела цифровой эвтаназии целились в бычару ДЭВа с того пролёта, откуда он сиганул вниз.

Остальные тоже целились ― в бело-синюю четвёрку. Ох и огребут они, когда Дед узнает… И за сам инцидент, и за стрельбу в Резиденции. Безо всякого снисхождения огребут ― за стрельбу в непосредственной близости от Юрия Александровича…

Тишина…

На розовый с прожилками мрамор парадной лестницы льётся свет из высоких окон…

Над головами чирикает случайно залетевший воробей…

От телохранителя слева пахнет лимонной жвачкой…

Далеко в музейной галерее что-то вещает гид…

Сцена зажелировалась, как прозрачный мармелад, в зыбкой неподвижности.

Патрульных гвардейцев заклинило. Стреляя глазами друг в друга, они так и обменивались улыбкой-вспышкой. Ни у кого не было правомочности что-либо делать с человеком, находящимся в непосредственной близости к Юрию Александровичу. Даже у четвёрки секюрити, подпиравшей его плечами, светившей дулами в голову прыгучего ДЭВа.

Юрик между тем выслушивал от его склонённой башки, от его затылка бесконечно знакомую песню — «я не нарочно, я всё исправлю».

Ну, окей…

— Что именно ты исправишь?

Бычара вскинулся:

— Я приведу её! Немедленно! Сегодня же!

Нет, не окей…

Такое Дед не прощал, шансов у парня не было.

Мелко-самолюбивые, зависимые от чужого мнения люди не прощают предательства. Дед был крупно самолюбивый. Для него предателей не существовало, только дураки. Бесполезные существа. Измена предполагает хотя бы примерное равенство. Кто же равен цифровому тирану в его логове? Он не прощал халатности. Окружение принадлежало ему на правах вещей, а вещь равняется своей функции. Плохо исполняет её? В мусор.

Желая услышать суть происшествия кратко и конкретно, Юрика подманил сине-белого гвардейца эвтаназии присесть рядом на широкий мрамор перилл. Тот остался стоять.

История оказалась тухлой, вонючей, безвыходной.

Дед торговал детьми под такими соусами, на какие хватало его изобретательности. Лучшие легенды-соусы ― про спасение.

Хорошенькие девочки всегда продавались и удочерялись лучше мальчиков. Дети инвалиды ― лучше здоровых, как это ни странно. Их не должно быть много, их проблемы со здоровьем не должны быть единообразны. Чтобы не вызвать подозрений, что дело поставлено на поток, и усыновители поддерживают бесчеловечные калечащие практики цифровой тирании. Плюс ещё требовалось исключить тот риск, что ребёнок может рассказать что и кто с ним сделал. Инвалиды нужны настоящие природные. Годится порча ДНК и внутриутробная тоже. Но лучше всего шёл «Болливуд»! Разлучённые братья и сёстры. Близнецы, это вообще супер. Плюс выгода освещения процесса, съемка сюжетов о поиске, о воссоединении…

Из такой пары, ― подлежащих разлучению братика и сестрёнки, три-четыре года им было, ― тупой бычара-ДЭВ и упустил девочку с церебральным параличом. Её должны были похитить у юной, легкомысленной матери. Здоровый брат близнец при этом оставался дома. При удочерении сестрёнки за границей Дед имел отличные шансы: во-первых ― торговаться за любую информацию. Во-вторых — развернуть дискуссию, мягко сказано… Устроить шикарную свару на счёт разлук и желанного воссоединения. Где? На каких правах? Он участвовал бы в дискуссии от лица многих своих аватаров… Роскошно: выгодно, весело!

В тот день мать с дочкой отправились к часовне Девы в Облачках, поставить белые свечи перед её барельефом. За детей обычно клали яблоки и белые цветы, но мать всё ещё надеялась на выздоровление: «Болезнь пройдёт, как свеча догорит».

Отдельным коварством тирана было сделать только пять на всю столицу часовен, посвящённых Деве в Облачках ― путешественнице и детской целительнице. Стояли они на окраине, вдалеке от жилых кластеров. Там, где велик риск похищений.

Поскольку мать с дочкой едут в чужой, неблизкий район на трамвае, они захотят отдохнуть. Посидеть в сквере или напротив в кафе. Вечером... Далеко от своего дома…

Тупой бычара должен был под видом бармена караулить в кафе, отвлечь мать, соблазнить на быстрый секс и дать знак киднепперам.

В отношении простых людей условия игры Дед соблюдал жесточайшим образом: никаких нападений при матери, никаких проникновений в жилище. Не для того он строил эти инкубаторы «Шесть в кубе». Никаких нападений в светлое время суток рядом с домом.

Девочка сидела за столом. Она была почти нормальная, только ходила плохо. Ела сама, разговаривала хорошо и смеялась как солнышко.

К молодой матери подошла её подруга, оказавшаяся здесь с целью попросить Деву в Облачках о ребёнке. Она была бездетной, а это не поощрялось общим укладом, понижало социальный статус морально и материально.

Свечерело.

Вокруг ниши с Девой затеплилась подсветка барельефа ― венок из облачков.

Шафранными грушами поспели фонари до настоящих сумерек.

Подруги вместе пошли к часовне. Буквально сотня шагов в пределах видимости кафе. Девочка осталась за столиком у окна.

ДЭВу не пришлось даже знакомиться и флиртовать! От него требовалось всего лишь дать знак, совершить звонок без единого слова! Трое, промышлявших в этом районе, бичей утащили бы ребёнка в момент, как вороны!

Тупой ДЭВ отвлёкся на толстозадую шалаву и не сделал звонка.

Мать с подругой вернулись, взяли девочку за руки и ушли к трамваям, карамельно-ярким в полумраке.

Поняв, что натворил и каковы его шансы дожить до утра, бычара-ДЭВ рванул за ними, нарушая все мыслимые законы. Он был, разумеется, перехвачен, и даже был бит. Патруль впервые столкнулся с дебилом такого масштаба. Но сам бычара ничего не понял! Идея приказа, как незыблемого алгоритма действий и бездействий, не смогла поселиться в его мозгу. И теперь у ботинок Юрия Александровича двухметровый, стодвадцатикилограммовый ДЭВ клятвенно обещал тоже самое, что немедленно ворвётся в дом и заберёт у матери хроменькую трехлетку…

На противоположной стороне лестницы, на изгибе мраморных перилл сидел цифровой тиран и с интересом наблюдал сцену.

Получи, Юрка-заступница. Вот теперь, когда под твоим ботинками не дурочка из прислуги, не воришка, не рассеянный лаборант, а киднеппер, ДЭВ, самый настоящий урод, что ты будешь делать?

Кемаль возле правителя что-то высказывал ему близко к уху. Дед кивал. Ждал. Подсказывать Юрику он явно не собирался.

Веселуха.

Юрик сложил в уме несколько фраз: «ничем не могу помочь», «заберите его», «это недопустимая халатность», но не произнёс ни одной. Как-то не выговаривались, не произносились они у него.

Почувствовав себя в капкане, Юрик вдруг понял, что отдыхает в этом капкане. В неподвижности мыслей, где они бессильны. Где морально и формально всё так однозначно.

В широкие, арочные, застеклённые прямоугольниками окна шёл мягкий свет…

Чирикала птица, надо выпустить…

Сама вылетит…

Было тихо, спокойно…

Несколько минут назад Юрик спешил куда-то, но забыл куда и не хотел вспоминать, и опоздать не боялся…

Внутреннюю тишину царапала только крошка досады перед неразрешимостью ситуации. Должен же быть выход? Хоть из спортивного интереса должен Юрик его найти?

Деду наскучило раньше. Терпение — не его конёк. Марафонская выдержка, связанная с многолетними, грандиозными планами — это да. Бытовая, где надо лишнюю минуту подождать — нет.

— Юра? — вопросительно наклонив голову, Дед перешёл лестницу, сел рядом и положил руку ему на плечо. — Твоё решение?

Было мраморно тихо…

«Какого лешего? — подумал Юрик. — Девиантный бычара воленс-ноленс помешал разрушить семью, отвёл горе. Именно потому что он такой дебил, я сижу на этой лестнице и вижу свет. Вижу окна с этого ракурса… ДЭВ не станет человеком, один шанс из тысячи, но вдруг? К тому же, ведь и мы давно перестали быть людьми. Тупой бык может случайно для чего-нибудь ещё пригодиться. Для непредвиденного, как эта солнечная лестница».

— Юра? — повторил Дед.

Юрик очнулся:

— Перевод к штрафникам, отработка долга пять лет.

― Чего-о?

Цифровой тиран молитвенно воздел руки к небу:

— Я сам виноват. Но почему? Юрочка, объясни! Я знаю, что ты не бесхарактерный, не прикидывайся, я хорошо тебя знаю. Почему?

— От балды. Я так решил.

Дед широко раскрыл львиные, стеклянные глаза и уважительно кивнул:

— Принимается… Мальчик вырос, пора купить ему страну. Какую желаешь, похолодней, пожарче? Стоп, а если я добавлю условие: либо я и дальше слышу твои заступничества, либо этот урод — последний. Что тогда?

— Лев Максимилианович, я обычная пешка и назад не хожу. Этот. Что сделано, то сделано.

Дед скользнул вниз на ступени, резко махнул гвардейцам идти за собой.

Остановился.

Бросил Юрику через плечо:

— Ты мне поверил?

— Нет, — отрапортовал Юрик, живо вставая перед хозяином.

Дед развернулся:

— А это почему?

Юрик поклонился с характерным видом лакейской наглости:

— Интуиция.

— Вот же ж… Кемаль, пригляди за ним. Без наружки до завтра. Я с отделом разбираться буду. Как вообще допустили этот цирк?! Дебил на дебиле и дебилом погоняет. Полная Резиденция чертей. Только жрут за казённый счёт и прислугу дерут по углам.

Ушёл в галерею.

Кемаль бочком, с извиняющейся улыбкой приблизился к Юрику:

— Лев Максимилианович подразумевает, чтобы сегодня вы не покидали Резиденции, пожалуйста.

Интересно звучит это «пожалуйста» в сочетании с гортанным акцентом и взглядом, который просверлит бетонную стену.

— Хорошо, Кемаль. Ты не знаешь, эти патрули, они ведь не тут по времени должны были быть… Это на меня одного столько охраны? В чём смысл?

Кемаль покачал головой:

— Моё дело маленькое.

Бычара поднял морду. Голубые глазёнки, в кровь искусанные губы:

— Юрий Александрович, скажите, чем я могу…

Надоело, сил нет…

Юрик перебил:

— Купи белые хризантемы и отнеси Деве, в ту же часовню.

-----------------------------------------------------

9. Под железной рукой. Тетрис его ночной

-----------------------------------------------------

― Представь себя центре фасеточного глаза…

― Ко мне стекается вся сырая информация, и я её обрабатываю… ― Юрик пытался выяснить у Деда, как тот воспринимает цифровую Резиденцию Шандал.

Дед прищурился:

― Миллион своих изображений? Чего тут обрабатывать? Они на тебя смотрят, Юра, понимаешь? То есть, на меня. У них нет какой-то своей жизни вне моих распоряжений. Им не нужны пища и дыхание… На первый взгляд ― шикарно. По факту ― страшно и губительно. Нет заданного ритма жизни. Но есть я.

Ругаться Дед мог долго и с удовольствием. Инструкции выдавал как одолжение. Не через губу, но с излишним тщанием. В данном случае он снизошёл до безнадёжных с его точки зрения объяснений лишь потому, что соправитель развёл руками:

― Должен я хоть как-то ориентироваться в происходящем?

Справедливо.

Дед хмыкнул, зыркнул из-под бровей:

― Ладно, я сделаю для тебя визуализацию цифровой личности… Осязаемую. Данную в ощущении.

Не такой он её задумал в этот момент, чтоб Юрик что-то понял, а такой, чтоб отвязался.

Прошла неделя.

После обеда тиран вызвал соправителя к себе и тормознул на пороге кабинета:

― Готово. Идём смотреть.

Поманив его в сторону лифта, Дед нажал кнопку минус седьмого ― лабораторного этажа.

На ходу Юрик вернулся к занимавшей его теме, к непосредственному восприятию цифрового мира.

Дед честно пытался:

― Там всё оно как бы пикселями... Воспринимаются они, как брусчатка, склеенная ледком. Ноледь… В цифровом мире органы чувств сведены к осязанию. Смотришь ты или прислушиваешься, или принюхиваешься, всё одно ― словно ведёшь рукой. А ледок между пикселей тает… Зримое и слышимое тает... Оцифрованные вкусы и запахи редкость. Они есть у моих цифровиков, по миру ― в паре научных библиотек.

Юрик уловил новое для себя слово.

― Ноледь? ― переспросил он.

― Ноли и единицы.

Так Дед называл не собственно код, в той же мере недоступный его ощущениям, как живой человек не сознаёт жизнь каждой отдельной клетки своего тела, но ― чувство цифрового бытия. То, что тает под рукой, но не растаивает. Почему? Чтобы ощущать, восприятие должно двигаться, скользить по объектам. Рука в данном случае ― обобщённый фокус внимания. Под ней на ширину ладони всё сплавляется в конкретный смысловой блок. За ней опять застывает кодом, единицы которого не информативны в отрыве от соседних. Для считывания нужна выборка размером с ладонь. Прожектор внимания, а не одна яркая точка.

― Ноледь… Она тает ― мир возникает... Цвета, созвучия...

― Вещи?

― Да, обычные предметы. Шкаф целиком или частями, на что смотришь. Полка, альбом, твой сим-дурак, извини… Не важно. Мне нравится сама ноледь. Нравится её чувствовать. Провожу ладонью… Тает, но не тает... Бытие как таковое. Существовать значит ― таять передо мной.

Дед оживился:

― Ты, небось, как и я раньше, думал, что на той стороне в кайф незаконное и труднодоступное? По чужим домам гулять, по тропическим лесам, по дну океана? Или по блокбастерам, по энциклопедиям, да? С кометы на комету прыгать? Можно. Но пресно. Там всё едино, будь то кольца Сатурна или порнография: смысловые блоки, а между ними... Ноледь…

― Она воспринимается… Материально?

― Нет, Юра… Самое простое, чтоб тебе понять… Ноледь, она как бы клей, гравитация. Внутри моих цифровых рабов она слабая. Почему? Потому что гравитация ― это движение, вращение. А у них есть только инстинкт самосохранения ― страх, желание замереть в неподвижности. С ним жили, с ним и умерли. Да… ледяной страх. Если я не согрею, не положу на него руку. В аналоговом мире ужасно небытие, в цифровом ужасно бытие.

― Почему?

― А разве не кошмарна реальность совершенно предсказуемая? Исчисленная, остановившееся на конечном числе? Разве она не должна вызывать паническую клаустрофобию? Чтобы не сойти с ума, надо постоянно меняться. Быть чем-то занятым. Вот причина, по которой абсолютно все мои цифровые рабы чувствуют мою руку ― выполняют какую-либо задачу. Полезную, пустую, главное, что не для себя. Иначе они заранее увидели бы её конечное число. Для меня выполняют… Их жизнь ― моя непредсказуемая воля.

«А для вас почему всё не так…» ― хотел спросить Юрик, но времени не оставалось, и он, вспомнив кое-что, вдруг сменил тему:

― Лев Максимилианович, а что вы делаете там вместо сна? Я ведь помню: условием оцифровки является стопроцентное копирование личности.

― Этого я тебе не скажу, Юра.

Озадачил… На шутку дурного тона не похоже.

― Не секрет, лень извращаться с аналогиями. Погоди, через минуту сам поймёшь.

Тиран называл это «сыграть в тетрис».

Пока ехали, ― до чего же медленные лифты! ― Дед успел опрокинуть на соправителя традиционный вал упрёков самого занудного свойства. Как в прежние добрые времена:

― Ты считаешь, что я от тебя что-то скрываю, да? Что я тебя к чему-то главному не допускаю, да? Разбирайся, в добрый путь! ― его слова были прозрачны и непонятны абсолютно. ―Ты думаешь, что управлять легко и просто, да? Цифровым рабам, что моё слово, что молчание ― гиблое дело. Положи на них руку, отними руку ― всё едино. И как быть? То-то и оно! Попробуй балансировать на грани, день за днём, попробуй!

Выйдя на легендарном, ― где плоть и цифра мутируют в общее, извращённое для обеих состояние, ― на минус седьмом этаже, они не остались там. Проехали на траволаторе ещё ниже и очутились на самом дне Резиденции Шандал.

Юрик давно тут не был, с момента окончания строительства, и удивился атмосфере. Впрочем, он быстро её себе объяснил требованиями стерильности. Пол был мокрым и стены тоже словно опрысканными. Необычный для подвала свежий воздух с тревожной химической нотой.

Навстречу полубегом метнулась группа лаборантов в полных экранирующих костюмах и резиновых носках вместо ботинок. Значит, тут всегда сыро…

Двое в комбинезонах с открытыми лицами, подобно двум стражам, распахнули перед соправителями дверь в торце коридора. Проём узкий и низкий с закруглёнными краями, с герметизирующей полосой.

Небольшое восьмиугольное помещение. Сферический потолок. Ничего помимо стола. Плитка на стенах придавала лаборатории сходство с бассейном. В ней было и холодно, и душно.

Дед провёл пальцем по запотевшей стене:

― Это для тебя. Влажность и поля нужны для проекции ощущений на белковое тело.

Сенсорный стол-монитор был меньше того, что в кабинете у Деда, и разрешение гораздо ниже. По центру светилось контурное изображение человека. С приближением Юрика силуэт разделился надвое.

― Цифровой мир не трёхмерен, ― пояснил Дед, ― и не двух, и не четырёх. Там нет вещей, а смыслы не находится на каком-либо расстоянии от тебя. Цифровые глаза не сводят два изображения в одно, позволяющее оценить удалённость объекта. Но мы в аналоговом мире, поэтому проекция на плоскость будет такая ― раздвоенная.

В квадратах, разделённых общей гранью, теперь лежали одинаковые, контурные, довольно-таки условные изображения стройного тела без намёка на одежду. В раскрытой позе, притянутые за руки и за ноги невидимыми верёвками к углам квадратов. При этом они слегка колыхались, как на поверхности воды.

Дед замахал на Юрика, нет-нет:

― Предвосхищаю твой вопрос, нет. Это лишь выглядит связыванием. Объясни подробней, ― приказал Дед одному из лаборантов.

Тот почтительно обернулся к соправителю:

― Юрий Александрович, когда цифровое существо пребывает в бездействии, в нём борются две противоположные тяги: наружу и внутрь. Снаружи оно ждёт причины действовать, внутрь себя хочет втянуться, как улитка, по причине крайнего дискомфорта. Но поскольку такой возможности нет, а пребывать в покое виртуальное существо тоже не способно, верх берёт центробежная сила и приводит вот к такой ― предельно открытой позе. Они вглядываются, но не видят. Вслушиваются, но не слышат. Мало-помалу их внимание концентрируется в ступнях и ладонях. Причина этого ― порыв за что-то схватиться, куда-то бежать.

― Положи на них руки, ― приказал Дед.

Юрик замялся и неудобно, далеко потянулся к головам силуэтов.

Дед фыркнул:

― На гениталии. Там вход в человека. Вот же, всё перед тобой.

Юрик положил и ощутил под руками вибрацию всей фигуры целиком. Дрожь голого тела, которое чувствует, но не видит. Которому холодно и очень, чудовищно страшно.

― Больше от тебя ничего не требуется, наблюдай. 3Д шлем надень. Это не обязательно, но приглушит комнату вокруг, чтобы не отвлекала.

В очках шлема фигуры не стали объёмней, зато стали видны промежутки между пикселями. Из-за предыдущего разговора или нет, они действительно показались Юрику холодными, как ледок, тающий, не способный заморозить руку.

Что в 3Д стало объёмней, так это лицо тирана. Смотрящее в упор. Склонённое. Белки глаз не видны. Нависшие брови просвечены кругами пронзительных жёлтых радужек. Нетипичное для него выражение ― предвкушающее. Как у хозяина, который приготовил отменный ужин и хочет насладиться впечатлением.

Юрик всё-таки сместил руки выше, но почувствовал дедовы ладони, возвращающие обратно. Сдался и прижал сильнее.

Сначала Юрик увидел частые волны мертвенно-синего цвета. Они расходились от кончиков его неподвижных пальцев. Затем в такт волнам услышал гаммы.

Затем ощутил вибрацию…

Ощутил, как пиксели в абрисах тел разрывает притяжение сторон квадрата. Это действительно было вроде захватывающей игры ― тетриса на все четыре стороны, где не нужно ничего делать. Каждый столбик пикселей отрывается и летит без промаха в свободное место.

Юрику показалось, что его ладони увеличились до размера самих фигур и он дико захотел скомкать их!.. Слепить в снежок… Мять и держать… Стискивать… Чувствовать, как ручейками сочится вода…

Фигуры таяли… Рассеивались от центра наружу.

Внутри тела Юрика изнывающей щекоткой росло желание… Змейкой поднималось в ладони, раскаляло их.

Безошибочный тетрис. Животная вибрация. Сырой запах ненормальной чистоты. Сбивчивые гаммы. Неразборчивый лепет. Бесполезные слова-дуновения. Бесполезные. Никто не остановится на полпути.

Из-под плинтусов змеился влажный дымок…

Туман поднялся до шеи...

По стенам ручейками скатывался конденсат…

Вокруг слоями плыла эфирная зыбь…

Дед повторял:

― Дыши, дыши, не беспокойся.

Источение пикселей ускорилось. Юрик приподнял ладони. Неразборчивый лепет стал выше, стал зовущим, протяжным…

Линии фигур сгладились, спрямились. Вместо рук и ног ― четыре течения. Они выходили из бурлящего центра к ещё видимым стопам и кулакам. Силуэты людей бились единым флагом в душном безветрии. Каждый порыв уменьшал число пикселей, уносил их с поверхности…

Тетрис… Он самый.

Ощущая, как пиксели убегают из-под рук, как исчезают в изменчивых лакунах периметра, Юрик подумал: «Как будто девственницами овладеваешь. Беспрепятственно в полной темноте. Сколько их? Неизвестно. Знаешь только, что все они девственницы. В каждую ― один раз».

Пиксели становились крупней, ноледь ― шире. Вожделенный холодок таял всё быстрей. Захлёбывающийся лепет вибрировал глубже.

Предвкушающий азарт…

Близкое взрывное распадение…

Сознание поплыло. Юрик погрузил руки до локтей в тающее, сыпучее, утекающее между пальцев нечто. Разделительной грани уже не было. По всей столешнице гуляли круги тягучими, затухающими волнами.

Из центра разошлась четвёрка последних льдистых пикселей и встала точно-точно углами в углы квадрата…

Метроном ниоткуда:

Тук…

Абрис фигуры вернулся, будто молнией прочерченный! Сверкнул и ударил под сердце, зигзагом ― в полную темноту.

Юрик ощутил наслаждение, какого в жизни не испытывал, и опустошение, какое трудно вообразить.

Метроном:

Тук…

Очнулся лицом в столешницу.

Дед трепал его за шкирку, сладко выспавшегося, но не пришедшего в себя.

― Ну, как тебе?

Сидя в рекреации лабораторного этажа, допивая жидкий томатный сок, ― почему такое дешёвое у элиты цифровиков обеспечение, кто им заказывает? ― Юрик ему ответил…

― Это не было визуализацией. Это был актуальный опыт.

― Да неужели?! Да что ты такое говоришь?

― Кто был этот человек?

― Никто.

― Мужчина или женщина?

― Юра, ты намерен психовать? На той неделе, когда мне понадобились бродяги, ты сжёг три деревни, не моргнув глазом! А тетрис, по крайней мере, доставил тебе удовольствие. Помножь свои ощущения на тысячу, и ты получишь примерное представление, как я провожу ночь. Как оцифрованные люди ощущают себя и других ― там. Ты хотел узнать? Я тебе объяснил. Юра, ну, до чего же ты неблагодарный! Я пожертвовал ради тебя сеансом полноценного отдыха! Не прибавил лишнего человека к своей очереди, от сердца оторвал, а ты сидишь с кислой рожей!

«Как всё просто, ― подумал Юрик, ― почему я сразу не догадался? Он не может забыться усилием воли, это абсурд. Но чужое распадение, чужое небытие воспринимает на максималках… И того: цифровой дракон пожирает одного человека в сутки».

― А крадёт около сотни! ― хохотнул тиран.

― Простите пожалуйста, я забылся.

― Всё во благо страны! Я, может быть, не довёл это до твоего сведения, но виртуальные рабы трудятся, как искусственный интеллект никогда не сможет! Конструируют сайты, проводят исследования в области той же самой оцифровки, тестируют игры и симуляции. Придумывают релаксирующие цифровые курорты, это сейчас модно. Подсчитай прибыль!

На следующий день тема внезапно получила развитие.

― Юрий Александрович, ― раздался голос механического секретаря по громкой связи, ― экстренное совещание. Лев Максимилианович просит вас пройти в Синий зал.

«Чтобы в каждом углу Резиденции слышно было! Глумится над кем-то, судя по всему…»

Юрик проглотил четвертинку персика, ткнул фруктовую вилку в остатки пудинга и с сожалением покинул террасу ресторана.

Синий зал левого корпуса был предназначен для демонстрации успехов и новинок, а также для вкусных казней.

По центру стояла одна капсула оцифровки. Пустая. Её целиком прозрачная крышка являлась окном для ещё живого материального тела и одновременно демонстрационной панелью для глубокого сканирования при цифровой эвтаназии. Чтобы можно было взаимодействовать в процессе.

Перед капсулой, боком к Деду навытяжку застыл начальник отдела расчётов финальной оцифровки, Костя Жердь. Зрачки у него были расширившиеся до белков, а белки красные. Вокруг мрачный, сине-фиолетовый дрожащий свет, удобный цифровому тирану, но разглядывать ему было нечего.

― На судне бунт, Юра…

Дед опирался на изголовье капсулы и постукивал по ней пальцами.

― Странные люди, не поймёшь, что им надо. Дал конкретные указания ― мало воли. Дал свободу импровизации ― «я отказываюсь этим заниматься». Ты не знаешь, чего им не хватает, Юра?

На Косте был халат с узкими планочками погон. Для гражданских ― высшая степень поощрения. А раз так, то и спроса за нелояльность. Бунтовщику не светит ничего хорошего.

― Я не стану этим заниматься, ― повторил Костя. ― В мои обязанности входит точная оцифровка нормальных людей, а не производство мутантов. Сожалею.

Дед, небывалый случай: пытался его переубедить!

― Это будут не мутанты. Человек же может принять таблетку и стать вялым, замедленным. Об этом я и прошу: сильный транквилизатор для оцифрованных людей.

― Нет. Ищите другого, ― сказал профиль Кости.

Отчаянный суицидник.

― Почему?

Костя поднял к потолку лицо и за три выдоха отчеканил:

― Потому что. Это. Бесчеловечно.

Дед повернулся к Юрику:

― Видишь, чего делается?

― Вижу, Лев Максимилианович, ― улыбнулся Юрик, ― вы намереваетесь обезглавить свой самый эффективный отдел.

― Исправь ситуацию. Образумь дурня.

― В чём суть проблемы?

Дед притушил свет до фиолетового мрака и вывел на крышку капсулы визуализацию пяти цифровых людей крупно-полигональным рисунком. Очень напоминало… Да.

Там в цифровом пространстве четверо из углов смотрели на пятого человека в центре. Смотрели в упор, без движения, ничего не делая, на лежащего, стремительно исчезающего человека.

― Понимаешь? ― спросил Дед. ― Это слишком быстро. Мне надо чтоб он медленней исчезал. А они медленней смотрели.

Дальше последовало изложение в общем очевидного факта: у тирана с другими оцифрованными людьми гораздо больше сходств, чем различий. Да почти сто процентов. Соответственно…

― Любой из них может разделить со мной это удовольствие: сыграть в тетрис. Я иногда разрешаю. То есть, не препятствую.

― Хотите сказать, что без вашего запрета цифровая Резиденция Шандал захлебнулась бы взаимным истреблением?

― Не совсем так, Юра. Там люди работают в составе небольших ячеек. Не более пяти сотрудников на одно задание. Один на один цифровой человек безопасен для другого, для двух, для трёх... А четыре и более неподвижных, бездействующих сотрудников образуют…

― Клетку?

― Точно. Четыре ― уже команда, не личное общение. Тот, кто между ними ― вещь. Объект. В данном случае объект наблюдения. Пятому они враги, либо подчинённые. Когда отдел выполнил задание, для всех его сотрудников это ― конец жизни. Если отдать одного из них четверым на съедение, они проживут чуть дольше. Пока он распадается, они будут кайфовать и до последнего надеяться, ждать от меня новую задачу. Я её дам. Либо распределю их по другим командам, либо они распадутся одновременно. Чаще всего я переформатирую всю пятёрку, но иногда… тетрис.

― Ясно. Не понял только при чём тут замедление. Зачем нужен цифровой транквилизатор?

Тиран шумно вдохнул и взорвался непритворным гневом:

― Да затем, что эти сволочи не желают платить за видео столько же, сколько за бой на ринге! Даже за видео, предназначенное к единственному просмотру.

Эти сволочи ― заграничные клиенты Деда, поставщика эксклюзивных развлечений. Большей частью из правящих и бизнес элит.

― А пять быстрых цифровых людей превращают бой всех против всех в хаос! Это здорово снижает выручку… Печаль... Проблема… Четверо не успевают образовать команду. Не успевают договориться, кого они вытолкнут в центр. А раз так, то погибает вся пятёрка. Нет смысла делать ставки, кроме как на зеро. Хочу, чтобы они были разноцветными, для удобства наблюдений. И двигались за-мед-ленно! Как хамелеоны на дереве! Боролись как в болоте, вязкой жидкости, в смоле…

Тиран ещё не знал точно, как это должно выглядеть, эти запутывающиеся, затягивающиеся петли взаимного недоверия, взаимных договорённостей. Знал только, что ― медленно... И вдруг бунт. Начальник отдела отказывается воплощать его фантазию.

Костя смотрел поверх всего и всех.

Юрик пытался сообразить, что не так? Что-то было не так… Ну, разумеется: подглядывание за подглядывающими, любимое развлечение тирана! Хорошая выручка? Прямо-таки?.. Для Деда ― гроши. Тоже мне, промоутер...

― И для скольких зрителей вы, Лев Максимилианович, устраиваете шоу?

― Очень-очень камерно… Помнишь паромный остров в нейтральных водах? Так вот, там теперь не казино, а бойцовские клубы-казино, в частности, цифровые. Бой вместо рулетки. Вход по приглашениям.

― А выход?

Дед поднял брови:

― Какой такой выход?.. Разве кому-то плохо у меня в гостях?! Зацени лучше дизайн: бывшие в деле капсулы оцифровки превращены в ложи вокруг ринга...

― Пять зрителей на одном ярусе… Пять на втором, третьем?..

― Как ты догадался?! Ну, а если ставка не сыграла и капсула захлопнулась, что ж… Мы успели спасти гостя, оцифровав его личность. Капсулы-то рабочие.

Юрик молча кивал, глядя на белый профиль Константина:

«...и второй ряд зрителей дрожит от азарта, делая ставки на участь зрителей первого ряда, но, разумеется, не примеряя на себя. Не подозревая о третьем, четвёртом, пятом… Ничего не меняется. Всё те же гладиаторские бои и шоу на выбывание. Технологии взлетают в космос, люди остаются на земле. А Костя… Он был в ракете, как в домике. Пока Дед за пятку не дёрнул, с небес на землю. И на тебе, результат научного труда ― пять оцифрованных висельников. Мало того, Костя должен ещё петлю затягивать собственноручно. Чтобы они медленно-медленно смотрели. Медленно-медленно произносили вязкие жуткие слова… Какие слова? …удавим этого, …нет, этого …нет, удавим тебя… Найдётся ли пятёрка бесстрашных, твёрдо, как сейчас Костя, способных отвергнуть эту игру?..»

Юрик тряхнул головой, от него ждали ответа.

― Лев Максимилианович, вы так изобретательны. Ваши расчёты всегда так верны. Между тем, живого человека вы эксплуатируете совершенно без учёта его характера. Пусть цифровую химию для бойцов-слоупоков кодирует специально созданная под эту задачу лаборатория, не Костя.

― А испытывает на нём! Я тиран или где? Что я за тиран, если мне можно сказать нет?

― Классический, у которого семь пятниц на неделе. К тому же, тираны часто затаивают злобу. А вы, Лев Максимилианович, давно затаивали на кого-нибудь злобу?

― Делать мне больше нечего! ― надменно бросил Дед. ― Молодца, убедил. Выматывайтесь отсюда оба. Константин, ручки Юрию Александровичу целуй при встрече, отец он тебе родной.

Они вышли, и Костя, оказавшийся куда больше не в себе, чем представлялось Юрику, зашептал на первых шагах:

― Это чудовище, чудовище... Это чудовище надо остановить…

― Тсс… Нишкни, Костя… Дурак что ли? Сегодня родился? Имей благодарность к Льву Максимилиановичу: я ― только предлог. Если он тебя отпустил, значит, хотел отпустить. Ценит.

― Я не думал, я не знал, что это чудовище…

Блаженны узкие специалисты, чего с них взять.

Да, виртуальные люди были Косте суперблизки. И нет, он не интересовался их прошлым и будущим. Не задумывался, как они попадают в капсулу, как после неё существуют. Его дело: обеспечить переход от белковой к цифровой личности по идеально выверенному числу ступеней. Бедняга.

― Не будь дураком, Костя, молчи… Возвращайся к работе.

Юрик развернул его за локоть к лифту и сам нажал кнопку.

«Надеюсь, я буду в командировке, когда он оступится заново».

-----------------------------------------------------

10. Под железной рукой. Его перпетуум мобиле

-----------------------------------------------------

Снаружи кабинета был день. Внутри лица подсвечивала только интерактивная столешница ― ночная река от стены до стены. Русло её по всей длине заполняли ярлыки файлов. Плотно, как чешуя, рыбье серебро... Складки штор ― стволы вековых деревьев. Болотная полутьма заполняла кабинет через окна, которые сузились до лесных прогалин.

Ярлыки ― это названия виртуальных фирм, обеспечивающих львиную долю бюджета цифровой деспотии. Люди всегда селились по берегам рек, путешествовали по ним, кормились от них…

― Юрка, я сделал это!

― Что именно, Лев Максимилианович?

― Именно что всё! ― тиран обхватил вселенную руками и скороговоркой добавил. ― Оно не твоя компетенция, но больше мне не с кем поделиться. Цифровики сами участвовали, прочие не в теме, так что, слушай. Я отладил эту машину! Виртуальные фирмы отныне почти автономны. С ручного управления сняты, ура.

― Мне всегда казалось, что вам оно нравится…

― Ты представляешь сколько их?! Нравится дать одну задачу, одну тему вести. Пять, десять… А цифровых фирм и отделов уже сотни тысяч… И все требуют хоть самых пустых, но заданий. Что останавливается, то умирает.

― Если я правильно понимаю, вы зациклили этот мир?

― Именно! Я замкнул их на самих себя. Проблема была в иерархии: сколько должно быть управляющих центров и какой специфики, чтобы они уравновешивали друг друга. Баланс нужен, баланс!

― И сколько?

― Два, разумеется! Антиподы. Идём на воздух, там расскажу. Я намерен гулять и гулять по аналоговому миру. И тебя заставлю.

Тиран действительно проделал большую работу.

Он давно пытался разделить цифровых сотрудников по разным критериям: технари и гуманитарии… Изобретатели и исследователи… Творцы и цензоры… Кого из них назначать главным за конкретный проект?

Оказалось, надо мыслить ещё проще и ответственных назначать парой противоположностей. А уж они пусть привлекают в дело, кого им там нужно, чтобы… ― да хоть диван сконструировать.

За основу Дед взял те же, что в жилых кластерах, шестёрки: один этаж ― шесть рабочих мест в одной фирме, нанизанные на пустоту сквозного атриума. Получился такой круглый цифровой небоскрёб, бесконечно растущий вверх и вниз.

Фактически работников было пять, шестое место везде принадлежало самому тирану. И вот наконец-то он нашёл способ самоустраниться. Теперь его воля ― центральный, общий для всех атриум. Там звучит приказ хозяина и принимается сделанная работа.

Шестёрки поделены на две тройки «жёсткую» и «мягкую». Взаимно уравновешенные.

В каждой тройке ― два инженера и адвокат.

В «жёсткой» тройке: инженер каркаса, инженер долговечности, их адвокат. Задача ― упрощение конструкции.

В «мягкой» тройке: инженер эстетики, инженер удобства, их адвокат. Задача ― усложнение конструкции.

При отсутствии взвешенного подхода решение задачи уносило в одну из крайностей. Диван либо красивый, мягкий как облако, который развалится через неделю. Либо диван ― скамейка парковая, голая доска на четырёх ножках, пропитанная всеми мыслимыми химикатами против горения и гниения.

Адвокаты высказывали претензии и ставили задачи чужим инженерам.

Например, адвокат «жёсткой» тройки мог затребовать крепкого плетения нитей очень красивой обивки дивана. Это сужало пространство маневра для дизайнеров. Адвокат «мягкой» тройки мог отомстить, затребовав расширения функций ради удобства.

Инженер, отвечающий за эстетику, по природе вещей оказался ферзём, будучи наделён правом на любые требования.

Ответственная фирма сама ставила задачи более широкому кругу фирм. Подбирала цифровых и физических консультантов, оформителей, проектировщиков, поставщиков, мастерские.

Результат работы попадал во внутренний круг атриума, где тиран принимал его лично. Инженерные решения, дотуда добравшиеся, как правило, существовали уже при царе Горохе… Но Деду было всё равно приятно, что его система работает!

Он регулярно подбрасывал чисто художественные задачи и ехидно следил за их реализацией.

Сделать пять красивых и разных постеров!

На какую тему? Без комментариев.

Инженеры «мягкой» тройки мечутся по каталогам, выбирают главную тему. Инженеры «жёсткой» тройки пытаются понять: долговечность будет связана с качеством носителя? Или с моральным устареванием?

Обе тройки пытаются осознать слово «разных», что значит разных?

Всё серьёзно.

Если возникал лобовой спор: сделайте так, нет мы сделаем так, работа останавливалась, и Дед отправлял всю фирму «сыграть в тетрис». То есть, скармливал более успешным работникам в качестве поощрения.

― В парк идём, ― поторопил тиран. ― Момент… Скажу чтобы с островов всех выгнали и мосты перекрыли.

В парк это, конечно, хорошо… Но было бы неплохо понять, где ты сейчас находишься. Юрик осознал, что дезориентирован, как-то враз.

Прежде оцифровки тирана, переход личности в виртуальный мир не удавался в принципе. Затем ― удавался почти без осечек, но всегда с его помощью. Дед своей рукой переводил в цифру и авантюристов, и экстремалов, и романтиков. Неизлечимо больных и здоровых, наказанных цифровой эвтаназией. С аналоговым миром после этого напрямую они уже не взаимодействовали. Не могли. В цифре жить и трудится могли, верней, были обречены на это. Цифровые рабы. Их число их было соотносимо с крупным городом. Тысячи фирм, сайтов, отделов, игровых пространств, населённых невидимыми отсюда людьми. Не равными тирану, неполноценными людьми.

Устройство виртуальной Резиденции минуту назад было Юрику хоть как-то освещено… Окей…

Как их Дед воспринимает, ему тоже было предъявлено в «тетрисе»…

А база?

Морфология цифровой личности? Увидеть бы её по-настоящему. Наглядно, как на развороте анатомического атласа.

В виде кода уже наблюдал, но какой смысл для непрограммиста? Дед однажды открыл ему на мониторе бездонный колодец, заполненный строками цифр ― крупных и бисерно мелких, в круглых и в квадратных скобках, всплывающих и тонущих, сливающихся, распадающихся на другие цифры при зуммировании.

― Читаемо? ― спросил тогда Дед.

― Смеётесь... Но я бы действительно хотел понять… Вы вполне справедливо требуете от меня стратегического мышления, Лев Максимилианович, а я как будто не чувствую сам предмет, материал, с которым имею дело, из которого состоит будущее.

Что ж, непорядок…

Дед откликнулся на его просьбу:

― Да пожалуйста, смотри. Я не забыл. Думал… на той неделю допилить визуализацию покачественней. Торопливый ты какой.

Памятуя «тетрис», Юрик содрогнулся, и не зря. Очередной трэш.

Дед открыл визуализацию на углу столешницы.

Глубокий колодец.

Круглый небесно-голубой центр.

В нём эстетично плыла-летела белоснежная фигурка человека ― единственный не относящийся к делу элемент, просто заставка. Дед смахнул в сторону парящего человечка.

Круг потемнел, а его края засветились.

Весь остальной квадрат наполнился вращающимися в полёте, отрубленными стопами и кистями рук. Вся ширина и глубина колодца.

― Это для простоты восприятия, ― сказал тиран, ― Руки ― действия, ноги ― перемещения.

Кисти и стопы в полёте стягивались центру колодца, как галактики к чёрной дыре. Тугие спирали траекторий вращались и по часовой стрелке, и против.

― Часовая пружина Хорина, ― сказал Дед. ― В честь сотрудника назвали. Это первый начальник отдела, ты его не застал. Он понял, что оцифровывать человека надо, как он есть ― в динамике. Оцифровывать постоянную внутреннюю борьбу. Человек никогда не будет роботом, нацеленным на одну конкретную задачу. Видишь? Руки и ноги разные: какие-то тёплого цвета, другие ― холодного. Это ― позитивное или негативное отношение к деланию и перемещению: «хочу», «не хочу», «буду» не «буду», всё такое. Хорин понял, как важно сохранить динамику. Динамику внутренних противоречий.

Юрик пристально наблюдал…

Отрубленные конечности, вращавшиеся против часовой стрелки, в месте рефракции переходили на спираль, вращающуюся по часовой стрелке, и пропадали там. Вот рука исчезла в стопе…

― Заметил? Рука была светло-розовой. Что означает желание что-то сделать. А нога тёмно-красной, то есть, чтобы сделать, нужно куда-то пойти.

Само пространство колодца состояло из точек.

Нет, эллипсов…

…при зуммировании оказавшихся глазами.

― А это все органы чувств. Прозрачные ― актуальное восприятие. Непрозрачные ― память о воспринятом. Видишь, они тоже переходят друг в друга.

Юрик напряжённо и азартно ждал, когда в центральном круге колодца стопы, руки, глаза окажутся парой. Сколько ещё ждать? Когда там возникнет белоснежный как облако, летящий-плывущий человек? Цифровая личность... Но этого не происходило. Некоторое количество отрубленных частей тела, несколько крупных глаз крутились в ярком сиянии внутреннего кольца, но затем рассеивались либо уходили на глубину.

― Где же сам человек? ― не выдержал Юрик.

― Вот!

Тиран раскрыл ему объятья.

― Да, это я. Это моя оцифровка. Как ты выражаешься, актуальный опыт. Ну, что ты на меня уставился? Туда погляди… Видишь? В прозрачных тонущих глазах? ― зумируй ещё поближе. ― Это всё твои отражения. Потому что я сейчас на тебя смотрю. Эта стопа, вот, это я решил подойти к окну, но передумал. Юра, нет никакой личности. Перед тобой ― окончательная, полная картина. Я изучал, я сделал много-много оцифровок других людей. И они… Ничем! Юра, ничем не отличаются от моей. От этой. А личностный потенциал разный абсолютно. Такие дела. Я не понимаю. И никто не понимает. Но оно работает.

Вот уж не думал Юрик, что его накроет в такой момент…

«Нет никакой личности, нет личности».

Флешбэк.

Всего через пару лет после начала службы в Резиденции, Юрик остался сиротой. У него из близких родственников и были-то мать с тёткой.

После того, как сестра погибла в аварии, мать потемнела, замкнулась. Врач заподозрил, что её странности ― не горе, а ранний альцгеймер. Ухаживать Юрик не имел времени. От правительства мать поместили в хороший пансионат. Навещая её там, Юрик мог воочию ― с нарастающим гневным изумлением ― ― наблюдать распадение личности. С гневом и обидой. Не на мать, на судьбу. Всё не вовремя! Всё так несправедливо! Однажды он подумал именно в этих словах: «А может, и не было никакой личности? Только куски, отрывки, всполохи. Или я так быстро забываю? Может, личностей вообще нет, они нам только мерещатся? И своя и чужая. Они нам только кажутся чем-то цельным на большой скорости, на большом расстоянии».

― Крутая визуализация. Лев Максимилианович, большое спасибо.

― Тебе понравилось? ― с тоном огорчения в басе переспросил тиран. ― Вот жеж… А я дизайнера…

― Что?

― Ничего. Мне как-то не очень понравилось... Проехали.

Юрик пешком гулял по городу... Фантастика… Целый час, нога за ногу шли.

Парк был рядом, но улочки петляли и петляли между жилыми кластерами. С балконов доносилась музыка и голоса. Всюду цвела сирень: белая, голубая, рубиново-розовая, густо винная, с мелкими цветками в узких гроздьях, с широкими цветками ― в разлапистых, с махровыми ― в крохотных, изобильных. Её запах тёк разветвлённой дельтой проулков, закручивался водоворотами.

Юрик не мог надышаться. Словно вчера приехал в столицу, и ему показывали местные красоты. Сам планировал озеленение столицы, а результата не видел… Сногсшибательно. Город расцвёл в прямом смысле слова. Полно молодых женщин, выглядящих спокойными и благополучными.

Как выглядела столица в процессе преобразований, Юрик отлично помнил, но не говорил про себя: цель оправдывает средства. Неприменимо к цифровому тирану. Какие ещё оправдания?!

В лицо двух соправителей народ знал только по анимированным образам из новостей. Что позволяло гулять без лишнего внимания. Шныряющие поодаль гвардейцы охраны строили глазки дамочкам, будто ни при делах.

На входе в парк пришвартовался двухэтажный автобус. Выходивших их него туристов-мужчин разбирали по группам хорошенькие гиды-девушки… Как всё и задумано. В Резиденцию они направятся по регулярной части парка, мимо фривольных скульптур и через ресторан, конечно…

Парк сходился к Резиденции Шандал концами зелёной подковы. Дед не любил эту его часть: кусты стриженые, статуи дурацкие… Поэтому они с Юриком и прошли через город ― к изящным парковым воротам в центре подковы. Отсюда вдаль раскатывался ландшафтный парк с озёрами и островками.

Отправились на большой остров, называемый «Половинка Груши». Веточка ― мостик, семечки ― три внутренних пруда.

Где тут присесть?.. На стволах ив, наполовину тонувших в зелёной воде.

Выходной не был наградой тирана самому себе, а следующей тренировкой.

Дед обнаружил свободное время, чтобы посмотреть на солнечной свет, на водные блики. На всё сложное, плотное, богатое. Ради чего и создан его аналоговый корпус. Ради чего наделён всеми органами чувств.

Базовая устойчивость тирана основывалась на бессчётном количестве его копий ― в облачных хранилищах, в аккаунтах, на сайтах, на дисках. Сохранены и пересохранены везде, где только можно, сведены в единую сеть. Поддерживая функционирование актуального на данный момент корпуса, они непрерывно сверяли данные памяти и точность двигательных сигналов. Новые воспоминания сохранялись все подряд, навыки тоже. Паттерны ― в том случае, если они не сужали функционал. Научиться Дед мог, разучиться ― нет. Вот он и тренировался. Усложнение равно усилению личности. А оно возможно только в реальном мире, где есть пространство и время.

― Чего притих, Юрка?

Тот встрепенулся:

― Я о чём-то забыл доложить?

― Не всё тебе служба! Да и не сидеть же молча. Хочешь, спроси что-нибудь… Только не опять про цифру!

Юрик спросил о прошлом. Что было, когда он ещё не родился? Когда могущественной цифровой тирании невозможно было вообразить.

Что было?..

В год и месяц рождения Деда, в несуществующей ныне столице жахнула, от большого ума размещённая под ней, ядерка. Материальный урон оказался ничтожным по сравнению с моральным. Страну откинуло в смуту, в прошлый век, а она и была не из лидирующих. Децентрализация, хаос, разбой, натуральное хозяйство вплоть до натурального обмена. Если бы тогда придумали новый герб, в центре поставили самогонный аппарат на горку антибиотиков и патронов. Когда страна перебесилась, когда дерзкие мобильные банды изничтожили друг друга, верх взяли укрупнившиеся ― выдержанные и циничные. Помимо них львиная часть капитала и личных армий обнаружилась у иностранных корпораций, облюбовавших полуничейную землю. Вроде бы ― дело дрянь, в итоге оказалось ― на руку.

Смута привела к расцвету международной коррупции на этой территории. Гуманным, высокоморальным государствам смерть как охота иметь невдалеке такое, чертовки удобное место, где можно всё то, чего дома нельзя… Но само это место, ― раненый спрут, ― быстренько отрастило утраченные щупальца и с нежностью обняло своих оккупантов.

Лидировали то время три темы:

Запрещённые цифровые эксперименты на людях.

Неподнадзорная международным законам фармакология.

И генетическое программирование.

С самого начала всё логично шло к цифровой тирании.

Лёва Сабиров, дворовый хулиган, в технологиях не разбирался. Но звериным чутьём был наделён сполна. Он понимал в грабеже и делёжке, ненависти и покорности. Благодаря этому он и вырос в лидера самой решительной преступной группировки крупного, древнего, красивого, чистого от радиации города. Который мало-помалу прибрал к рукам столичные функции. Хулиган стал градоначальником. А от мэра столицы до президента страны ― не шаг, шажок.

Если перебраться на соседнюю иву, поближе к воде, будут видны все три пруда, а не только утки на берегу.

Юрик не хотел. Он смотрел на заслонявший пруд львиный, тяжёлый профиль, на сарказм в губах, мелькавшую по ходу повествования мрачную усмешку, серебряную с чернью шевелюру. Профиль, очёркнутый солнцем.

Странно, да… Тирана в его логове он видит каждый день, а парк ― благорастворение воздухов ― созерцает редко.

Не странно, нет…

Через дедово лицо парк ему видней. Так с обращённого к северу балкона человек смотрит на стену противоположного дома. На освещённый солнцем дом, чьи окна выходят на юг. Так он может удостоверится, что солнце существует, раз оно пускает в его комнату солнечных зайчиков. Прямые, как прямое слово, лучи нагревают облупившуюся штукатурку, рядом с вязами рисуют изогнутые тени вязов, поджигают угол карниза, раскаляют водосточную трубу. Всё хорошо, если дом смотрит на юг с такой будничной уверенностью.

Скоро закончится оцифровка парка. Новый дедов фаворит ― отдел топографии сделает алгоритм смены сезонов для цифровой версии. Воссоздаст этот парк там, в цифре, рядом с Резиденцией Шандал. Здесь же поставят широкополые фонари-излучатели. Оцифрованные люди в виде голограмм будут прогуливаться от фонаря к фонарю в туманные, моросящие дни. Атмосферно… Будут носить исторические костюмы, разыгрывать сценки. Такова их новая работа в специально созданной фирме ― проявляться на этих ландшафтах.

Тиран желал максимально переплести виртуальный мир с реальным, хотел живыми стеклянными глазами наблюдать своих цифровых рабов.

― Опять молчишь. О чём задумался? ― спросил Дед.

― Наш, провинциальный парчок вспомнил, на родине. Мы там пикники устраивали. Однажды тётка привезла из столицы детских журналов, совсем для малышей. Я был школьником, но сообразительностью не отличался. Может быть, вы помните, Лев Максимилианович, были популярны всякие шарады, задания. В частности такое, где точки обозначены цифрами. Нужно их ― один, два, три ― последовательно соединять линией. Так я ни разу не взглянул на картинку целиком! Даже когда уловил, в чём суть, ― Юрик засмеялся, ― даже тогда я оставался целиком поглощён процессом! Тем, чтобы не ошибиться с цифрами, чтобы линии прямые выходили… Думал, как цветные фломастеры быстро заканчиваются! Чёрный не жалко… Когда отрезки складывались в угловатый рисунок какого-нибудь льва, я был удивлён до нельзя!

― … и доволен собой. Где-то завидую… Я понял. Это всё к тому, что ты не сильно изменился. Боишься вопроса с подвохом? Снисхождения от меня ждёшь?

― Да, Лев Максимилианович. Вы смотрите в будущее, а я… Чем конкретней ваше распоряжение, тем больше от меня пользы. Общая картина мне не видна, к сожалению. Зато я хорошо научился соединять точки: от одной к другой…

7. Под железной рукой. Цыплята его

Похожие статьи: