Судья устало обвел взглядом присяжных. Молодая девчонка тут же потупила взгляд, толстячок во фраке промокнул платочком вспотевший лоб. Дряблый старичок комкал в непослушных пальцах твидовую кепку, взгляд пышногрудой мадам испуганно бегал по лицам людей.
— Оглашается вердикт присяжных, — слова пристава проплыли над залом, увязли в тишине. Все замерли, в ожидании решения суда, и лишь широко улыбался в клетке седой человек.
Скрипнула лавка. Председатель взглянул в опросный лист.
— Невиновен, — будто выплюнул слово.
Судья побледнел, тяжело вздохнул. Губы сложились в тонкую белую нить.
— Олдрик Кёниг, обвинения с вас сняты, — судья шумно втянул воздух, — вы свободны.
Генрих Рихтер — верховный прокурор Эвервиля вскочил, лицо пошло лиловыми пятнами:
— Да как же? Да все же улики… Да что ж это такое?
Старик в клетке улыбнулся еще шире.
Рихтер взмахнул руками, пошатнулся, осел на стул. Лицо побагровело еще больше, он рванул воротник, да так и замер. Пристав бросился к нему.
— Доктора! Срочно доктора!
***
Лил дождь, крупные капли барабанили по крестам, разбивались о могильные плиты, разлетались брызгами на плащах и зонтиках. Кладбище размокло и чвакало под ногами.
Несмотря на каверзы погоды, народу собралась уйма. Оно и понятно — Генриха Рихтера горожане уважали, и даже стихия не смогла помешать людям почтить его память. Орхидеи, каллы, гейхеры… Венки и букеты…
Угрюмый капеллан отчитал заупокойную, гроб опустили в яму.
Сквозь толпу протолкался седой старик, небрежно бросил в могилу две белых цинии, презрительно сплюнул на землю. Вдалеке ударила молния, взвыл ветер, швырнул комок грязи старику в лицо. Стоящие рядом охнули, отшатнулись. Олдрик утер лицо, молча обернулся, пошел прочь. В потустороннее он не верил, хлюпал по грязи, бормоча под нос проклятия.
Ветер кружил сорванный лепесток цинии.
***
Раймунд направлялся в таверну «Щербатый медяк», что находилась в тупике Окраинного переулка, но острый приступ боли в животе заставил прислониться к стене. Затем его согнуло пополам и вырвало. Рвало долго, выворачивая наизнанку, выжимая слезы из глаз и вытряхивая душу. Наконец боль отпустила, он поднял взгляд, разглядел силуэт женщины, спешащей по улице. «И не страшно ей, — подумалось Раймунду, — сама, ночью…» Додумать он не успел, женщину окликнули.
— Куда идешь, цыпочка? — ехидный голос ударил наотмашь. Девчонка тихо вскрикнула. Огляделась, но никого не заметила, ускорила шаги. Но побежать все-таки не успела.
— Мы так не договаривались, — темный силуэт отлепился от стены, шагнул наперерез. На мгновение лунный свет выхватил из мрака переулка поросшее черной щетиной сизое лицо. Оно ехидно щерилось щербатыми зубами.
— Что вам нужно? — пролепетала девчушка.
— А ты догадайся, — в лицо ей ударила пивная вонь, густо замешанная на тяжелом смраде чесночной похлебки.
— Не прикасайтесь! — грязная рука зажала ей рот, обрывая фразу. Грабитель навалился всем телом, прижав к стене. Она мычала и брыкалась, пытаясь вырваться. Тщетно, женской воинственности было явно недостаточно против грубой силы пьяного отребья.
— Не ори, дура, хуже будет! — горячо зашептал ей на ухо. Тонкая ткань батистового платьица затрещала. Заскорузлая ладонь сжала белую грудь, начала нетерпеливо мять ее, пальцы теребили сосок. — Хороша, цыпочка, ай хороша, — он смачно причмокнул, — не дергайся, я быстро.
Раймунд хотел было помочь бедняжке, но приступ отобрал все силы. Ноги тряслись и подкашивались. Крикнуть и то не выходило. Во рту перекатывался валун, и кроме как тихо хрипеть пересохшее горло ничего не могло.
Продолжая зажимать рот девушке, разбойник неуклюже начал стягивать узкие кожаные штаны. Получалось плохо. Девчонка попробовала вырваться, укусила за руку. Он сдержал крик, влепил звонкую пощечину и, не удержав равновесия, плюхнулся с жертвой прямо на мостовую.
— А это что? — его взгляд скользнул между грудей, остановился на кулоне, который висел на неприметной тонюсенькой цепочке. — Это я тоже возьму, как раз за оброк сойдет.
Грабитель рванул цепочку. Мелькнула какая-то тень, пронесся ветер и верзилу сорвало с девчонки, отшвырнуло, потянуло по булыжникам мостовой. Он беспомощно сучил ногами, которые путались в полуспущенных штанах, орал благим матом, проклиная все и вся. Пытался отмахиваться, но руки все время находили лишь пустоту. Затем его рвануло за ворот, подняло, ударило лицом о стену дома. Брызнула кровь. Вокруг грабителя заклубился белесый туман, свился в тугую спираль, закружил. Затем молниеносно скользнул к мошонке. Бандит дико взвыл, зажимая пах руками. Сквозь пальцы полилась кровь, что-то глухо шлепнулось на мостовую. Он упал навзничь, захлебываясь криком. А туман все кружил вокруг, пока не поглотил его полностью. Крик смолк. Спустя мгновение на землю упала окровавленная ладонь разбойника, разжалась. Золотой кулон, позвякивая, покатился по мостовой.
Девчонка завизжала, осела на мостовую.
По переулку пронесся ветер, разбросав во все стороны белые лепестки циний.
***
Из «Кайзера» — лучшего ресторана Эвервиля, выходящего террасой на площадь маршала Клауса фон Меихарда, доносилась веселая музыка. Райумунд топтался у порога, все никак не решаясь войти. Наконец, собрав мужество в кулак, толкнул дверь. Едва Раймунд ступил на ковровую дорожку, его остановил метрдотель. Окинул презрительным взглядом заношенный до дыр пиджак с затертыми лацканами, застиранный платок на шее, узкие клетчатые штаны, и башмаки, явно знававшие лучшие времена. Произнес:
— Простите, милейший, в таком виде сюда нельзя.
Раймунд сглотнул слюну: умопомрачительные ароматы роскошных кушаний укоризненно напоминали, что кроме краюхи хлеба вчерашним вечером, в его желудке ничего и не было. Он замычал, тыча пальцем вверх.
— Что? — метрдотель поморщился, его маленькие, аккуратно стриженые усики конвульсивно дернулись. — Что вы говорите?
Раймунд вновь замычал.
— Так, милейший, давайте на выход. Охрана!
Посетитель отрицательно замотал головой. Начал энергично жестикулировать руками.
— Немой, что ли?
Раймунд кивнул.
— Этого еще не хватало, — застонал метрдотель, — охрана, ну где же вы?!
Двое молодчиков вынырнули из-за тяжелых портьер. Метрдотель кивнул на посетителя и поспешил ретироваться.
Раймунд узнал одного. Человек Олдрика — Жаб. Здоровенного детину прозвали так из-за страшно выпученных глаз, над которыми кустились густые брови. Раймунд радостно замычал. Поднял левую ладонь вверх, занес над ней правую руку, поводил, делая вид, что пишет.
Охранники переглянулись.
— Бумагу и перо? — прогундосил Жаб и почесал здоровенную бородавку возле носа.
Немой кивнул.
— Это еще зачем?
Раймонд повторил жест, затем ткнул пальцем в грудь знакомого охранника, потом поднял палец вверх.
По лицам охранников пробежала тень, затем отобразилась работа мысли. Наконец Жаб изрек:
— Для Олдрика, что ли?
Немой радостно закивал.
— Понятно, — протянул охранник. Глянул на напарника — коренастого молодчика, весь разговор отстраненно наблюдавшего за улицей и не прекращавшего что-то жевать, — сгоняешь?
Коренастый молча удалился. Через несколько минут принес перо, бумагу и маленькую чернильницу, протянул Раймунду. Тот принялся что-то черкать. Затем аккуратно сложил лист, протянул Жабу.
— Передам, — заверил тот. — А теперь проваливай.
***
На бархатную скатерть перед Олдриком положили записку.
— Откуда? — он взглянул на охранника.
— Да только что какой-то немой передал.
— Странно, — хмыкнул Олдрик Кёниг. — Спасибо, можешь идти.
Охранник отошел, примостился за соседний столик.
Олдрик склонился над эскалопом. Душистая свинина распласталась на пучках салата, просилась на вилку. Кёниг жевал мясо, то и дело промакивая губы ажурным платочком. Он думал. Дела в последнее время шли совсем неважно — начали пропадать люди. Бесследно. Не то, чтобы они были слишком важными фигурами, так — пешки, которых и не жалко вовсе. Но вот оброка меньше — это факт. По своим каналам он узнал, что эвервильские блюстители порядка совершенно ни при чем. Подозрения сводились к одному — Карающая Длань. Те еще ребята! Группа энтузиастов на свой страх и риск затеявшая войну против Олдрика Кёнига. Довольно глупую войну, надо сказать. И опасную. Прежде всего — для него. Эти без суда и следствия… Редеет гильдия. Нужно что-то с этим делать! Олдрик в сердцах ударил кулаком по столу. Кофе из чашки выплеснулось, прямо на аккуратно сложенную записку.
— Черт! — выругался Олдрик, хватая бумажку. Принялся разворачивать ее. Спустя мгновение еще раз — черт!
Чернила поплыли. Черточки, кружочки и стрелочки слились в одну кляксу.
— А это еще что за шутки? — Кёниг непонимающе уставился на белый лепесток цинии, выпавший из записки.
***
Смеркалось. Раймунд медленно брел через сквер, поглядывая по сторонам. Вдруг кто-то забыл что-нибудь ценное на скамеечке. Пусто. Вчера день выдался удачнее. Какой-то растяпа обронил карманные часы и их хватило на две миски похлебки в «Щербатом медяке». И даже на пойло, именуемое там пивом, осталось. Теперь он страшно сожалел, что так опрометчиво потратил последние гроши. И будто в подтверждение его мыслей желудок жалобно заурчал. Раймунд грустно улыбнулся. Скоро, очень скоро все наладится. Еще десять дней нищеты, а потом… Эх, что только начнется потом… райская жизнь. Уж он-то отыграется за все. Заявится в «Кайзер», прощеголяет перед метрдотелем в новом, с иголочки, сюртуке. Выпьет бутыль, а лучше даже две, наилучшего эвервильского полусладкого десятилетней выдержки. Закусит айсбаном с сочной квашеной капустой… Желудок заурчал, возвращая Раймунда к суровой голодной действительности. Мечты, мечты…
Раймунд оглянулся на невнятный шорох. Успел разглядеть лишь смутную тень. Затем последовал удар. Он упал на землю, человек навалился сверху, снова ударил. Раймунд застонал, пытаясь сбросить нападающего. Нападавший был слишком силен — выбраться немому не удавалось. Он мычал и брыкался — но тщетно. А нападавший все-таки заломил руки Раймунда за спину, медленно обшарил карманы. Немой горько улыбнулся — нашел, где искать.
— Тьфу ты, нищего обокрал, — выругался нападавший, сплюнул на землю, — только время зря потерял. Ничего — вся ночь впереди. — Он зашагал прочь.
Взвыл ветер, пронесся по земле, разметал листья. Раймунд едва успел откатиться с его дороги. Порыв догнал нападавшего, сбил с ног. Тот вскрикнул, вскочил. Резко обернулся, занося руку для удара. И застыл, изумленно раскрыв рот. Перед ним покачивалась дикая, нелепая фигура — исполинский человек, сотканный из пожелтевших листьев, собранных причудливым ветром воедино. Фигура развела руки в стороны. С криком нападавший бросился наутек. Фигура сделала шаг, другой, подхватила беглеца, сжала в кулак. Багряные пальцы, казалось, щекотали разбойника, нежно, ласково играли с ним, будто любящий отец с ребенком. А тот отчаянно размахивал руками, вопил что есть мочи. И вдруг резко затих. Тишина накрыла скверик. Фигура последний раз сжала пальцы, и разорванное напополам тело упало на землю, орошая кровью пожухлую траву. Спустя несколько мгновений подернулось дымкой и начало истаивать.
Исполин обернулся к Раймунду, шагнул. Немой затаил дыхание, понимая одно — конец. Конец непутевому и нищему вору. Исполин склонился над ним, поднес ладонь. Раймунд зажмурился — смотреть в глаза собственной смерти было выше его сил. Пролетела минута, другая. Ничего не происходило. Собравшись с духом, Раймунд приоткрыл глаза. Желтый лист висел перед глазами, едва-едва покачивался. А на нем… в зыбком свете молодого месяца отблескивал медяк. Его последний щербатый медяк.
Немой поднял голову, взглянул туда, где у людей — лицо. Застывшая маска из золотистой листвы смотрела на него одиноким белым глазом. Наваждение длилось секунду, а затем белый глаз заскользил по «лицу», будто слезинка. Плавно закружился в воздухе, медленно опустился на ладонь. Лепесток цинии. И в то же мгновение исполин рассыпался, завалив немого горой мертвой листвы.
***
На проспекте Святого Эбеля, возле лавки Маурицио Перетти, которого в Эвервиле называли не иначе, как Макарони, толпилась куча народу. Никто не хотел пропустить потеху. А посмотреть действительно было на что. Незадачливый торговец и вправду напоминал спагеттину — такой же тощий, несуразно длинный и болезненно бледный. Маурицио был привязан к деревянному щиту, который с утра притащили люди Олдрика. Подле него стояли три корзины подгнивших помидоров. Тех самых, которые Макарони продал в ресторан Олдрика Кёнига. То, что Олдрик был редким гурманом, было известно многим, но мало кто знал, что очень часто он захаживал на кухню, самолично принимая участие в приготовлении блюд. Изредка сам проверял приходящий товар. Макарони просто не повезло, в это злополучное утро Кёниг был в «Кайзере»… Теперь каждый желающий мог швырнуть в Маурицио злосчастный помидор. Бедняга с ног до головы был покрыт томатными ошметками. А толпа заливалась хохотом, то и дело устраивая соревнования в меткости. Макарони стоически переносил наказание, понимая, что могло быть гораздо хуже. Изредка косился на Олдрика, который соизволил лично посетить народную потеху, и даже несколько раз запустил помидором в торговца.
Раймунд проталкивался через толпу, пытаясь пробраться в передние ряды.
— Да не толкайся ты, хватит и на тебя помидоров! — крикнул кто-то.
Немой не обратил внимания на окрик, продолжая прокладывать себе путь. «Эх, сейчас только карманы чистить», — мелькнула мысль, но тут же исчезла, уступив место страху. Не до того сейчас.
Ему почти повезло, он наконец протолкался к Олдрику, ухватил того за рукав. Но Кёниг брезгливо поморщился, кивнул, и Раймунда тут же сгребли в охапку, потащили из толпы. Он брыкался, но тщетно. Несколько увесистых затрещин и вовсе охладили его пыл. Миновав задние ряды его поставили на землю.
— Ану пшел вон, бродяга, — пробасил охранник Олдрика, подкрепив доводы пинком. — Кыш отседова.
Немой побрел прочь. «Если бы вы только знали, какие вы все глупцы, — подумал он, — нужно придумать что-то другое».
***
Имение бургомистра давно спало. Храпел хозяин с женой, сопела прислуга. Украдкой заглядывала в приоткрытые окна луна.
Болдер крался по коридору. Ладони вспотели, какое-то странное предчувствие не давало покоя. Он оглянулся — никого. Тогда почему? Все должно пройти без проблем, ведь четко спланировано, взвешено каждое движение, каждый шаг, каждый вздох. Да и мастерства для такого, положа руку на сердце, простенького дела хватало с лихвой. Ну и что, что дом бургомистра? Подумаешь… Но душа (или что там?) трепетала в его грешном теле, отчаянно орала: «Беги отсюда быстрее!» Но бежать нельзя. В любом случае. Ведь завтра — последний срок. И Олдрик не простит, если Болдер вернется без оброка. Несмотря на то, что он — второй после Кёнига человек. Ведь дело даже не в деньгах — дисциплина!
Коридор уперся в массивные двери. Именно там, за дверью, то, за чем он сюда пришел: три золотых слитка. Болдер достал инструмент, придирчиво осмотрел. Подобрал отмычку. Принялся колдовать над запорами. Ощущение опасности наступало на пятки, гнало вперед. Дрожали пальцы: невольно Болдер отметил, что такого с ним не случалось лет с пятнадцати. С тех самых пор, когда его, совсем юного нахала, взял под свое крылышко Олдрик.
Наконец механизм сухо щелкнул. Болдер облегченно вздохнул, приоткрыл двери. Давно несмазанные петли обиженно застонали. Вор юркнул внутрь, даже не услышав тихого скрипа половицы и не заметив одинокую тень, которая скользнула следом.
***
Слитки тускло сверкали в лунном свете, будто глазища хищника. Болдер улыбнулся: полдела сделано. Снял заплечный мешок, бросил первый слиток, второй. Кто-то ухватил его за руку. Болдер резко обернулся, вытаращился на Раймунда. Немой покачивал головой, как-то тоскливо смотрел прямо в глаза, мол, не трогай ты их, не стоит.
— Тьфу ты, шельма, напугал! — Болдер сплюнул, — зачем за мной потащился?
Раймунд не ответил, да и глупо ждать ответа от немого. Лишь крепко держал Болдера за руку, продолжая сокрушенно качать головой.
— Сгинь, проныра, иди, воруй в другом месте, не по твоим способностям этот оброк! — Болдер выдернул руку, оттолкнул немого. Взял третий слиток…
Что-то темное пронеслось по комнате. Болдер вскрикнул, его бросило о стену. Сдавило грудь, выжимая хрип из легких. Кто-то или что-то подняло в воздух. Сжало горло. Казалось, когти огромной кошки рвут его на части изнутри. Болдер отмахнулся. Краешком сознания он понимал всю тщетность своей попытки, но надежда, как известно, умирает последней. Болдер пытался закричать, но что-то — казалось, это была сама тьма — вбивало слова обратно в разинутую глотку. «Это конец», — понял вор.
Тело Болдера подсветилось едким зеленым сиянием, с хрустом голова упала на грудь, руки вывернулись, вырвались из суставов. Тело рухнуло на пол.
Немого темнота не тронула…
За окном жалобно завыл пес…
***
В таверне клубился сизый дым. Несло гарью, прокисшим пивом, гнилой соломой, чем-то гадким, названия чему Раймунд даже не мог выдумать. Отвратительное место, что и говорить. Горше во всем Эвервиле не сыщешь. И пойло здесь подавали хуже некуда, и готовили дрянно. Но на что-то более приличное, чем «Щербатый медяк», мизерной грошвы, которую Раймунд кое-как выпрашивал на улицах, просто не хватало. Поэтому приходилось довольствоваться этим. «Ничего, — рассуждал немой, — сегодня последняя ночь, затем жизнь наладится. Наверное».
Третий день Раймунд безбожно пил, заливался так, что домой полз на четвереньках. Но иначе не мог: увидев столько ужасных смертей, немногие отказались бы от бутыли окаянной. Немой поднял кружку, глотнул пива, как вдруг двери, слетев с петель, рухнули внутрь. Троицу, которая ворвалась в «Щербатый медяк», Раймунд знал отлично. Люди Олдрика, кровавые рубаки, сорвиголовы, каких поискать. Таким что женщину прирезать в подворотне, что ребенка придушить — все едино.
— Вон он! — рявкнул один, — Хватай паскуду!
Троица ринулась к немому. Раймунд попробовал встать, но тело вовсе не слушалось. Его ударили, свалили со стула, прижали к полу. Натянули на голову мешок, ударили снова, потянули куда-то. Раймунд потерял сознание.
***
— Оклыгал, — тихий голос Олдрика плыл по залу, — плесните-ка еще воды.
Приказ Кёнига сразу же выполнили. Раймунд раскрыл глаза, обвел очумелым взглядом помещение. Народу собралось немного, человек двадцать, наверное, все, кто остались от империи Олдрика.
— Рассказывай, на кого работаешь, крысеныш, — говорил Олдрик тихо, но от его голоса тысячи ледяных мурашек бегали по спине.
— Батька, он же немой, — ввернул кто-то.
— Ничего, когда начну шкуру заживо сдирать, у меня и немой заговорит. Принесите бумагу, перо и чернильницу. Не может сказать — пусть пишет. Что же это ты, паскуда, натворил? Мы же тебя… я же тебя… Змея подколодная! — Олдрик сорвался на крик. — За сколько тебя Карающая Длань купила?! Единственного сына потерял. Ох, дорогой Болдер, преемник мой… А все из-за тебя, ублюдок! И не лги, мои люди видели, как ты за ним пошел в тот вечер!
Олдрик вскочил, что было мочи ударил Раймунда по лицу. Второй раз, третий. Бил, пока не запыхался.
Окровавленный немой смотрел на Олдрика. Казалось, он спрашивал: «За что?» Ведь Раймунд честно пытался спасти, предупредить. Как мог. Но к Олдрику простой шестерке ни за что не пробиться, сколько он не пытался. Да и кто бы поверил? В то, что заурядный вор, ради самоутверждения, попрется в дом умирающего прокурора на промысел? В то, что станет единственным свидетелем его последних слов? Страшных слов. Настолько страшных, что готов будет навеки бросить воровское ремесло. Ну, не навеки конечно, а, по крайней мере, на сорок дней после смерти? В это бы точно никто не поверил.
Раймунд не заметил, как принесли перо и бумагу. В помещении уже несколько минут царила тишина. Все переводили взгляды с него на Олдрика и наоборот.
— Значит, отказываешься писать? Тогда я вырву твое гнилое сердце.
Олдрик взмахнул рукой, лезвие вспороло одежду на груди немого. По залу пронесся ветер. Полумрак сгустился, стал объемным. Кто-то с криком ринулся прочь. Поднялся шум. Олдрик даже успел удивиться, спросить: «Что это?» Собственные руки вывернулись, воткнули кинжал в грудь. Казалось, они вдруг зажили собственной жизнью. Неспешно, будто издеваясь, эти руки тянули кинжал вниз. Олдрик кричал, умолял, потом всхлипнул, оседая в лужу крови. Подсвеченную едким зеленым сиянием.
Раймунд смотрел на мертвого Кёнига, и видел рядом темный силуэт. Мстителя с лицом прокурора Генриха Рихтера. Он широко улыбался, этот мертвый Генрих, сжимая в руках две белых цинии. Лепестки медленно осыпались, кружили вокруг тела Олдрика. Лунный свет, невесть как проникший в закрытый зал, посеребрил лицо призрака. И он улыбнулся, Мститель, которого призвало к жизни проклятие умирающего прокурора, его последние слова: «Fiat justitia et pereat mundus» .
С улицы донесся звон. Били полночь. Начинался сорок первый день…
Похожие статьи:
Рассказы → По ту сторону двери
Рассказы → Доктор Пауз
Рассказы → Песочный человек
Рассказы → Властитель Ночи [18+]
Рассказы → Желание
