Нить Ариадны часть 1

~~

                                                   1    

   День  складывался  на  редкость  удачно.  К  ужину  Фронкул  успел  завершить  скульптурную  композицию  «Осуждение  Пасифаи»,  над  созданием  которой  бился  почти  целых  три  месяца.
  Это  была,  пожалуй,  самая  крупная  и  значительная  его  работа  за  последние  годы.  С  тех  пор  как  он  всерьёз  занялся  декоративным  ваянием  и  лепкой,  ни  одно  из  его  созданий  не  приносило  ему  такой  полноты  творческого  удовлетворения.  Фронкул  был    доволен  собой  настолько,  что  стыдился  признаться  в  этом  самому  себе.
 
  Перейдя  из  гостиной  в  мастерскую,  Фронкул  опять  подошёл  к  постаменту,  на  котором  стояла  скульптурная  группа,  и   в  который  уже  раз  замер  в  невольном  восхищении.

  Динамика  изображённых  фигур  была  передана  в  глине  с  почти  идеальной  достоверностью.  Царица  Пасифая,  опустившись  на  колени,  с  низко  опущенной  головой  вымаливала  прощение  у  своего  мужа,  всемогущего  царя  Миноса.  Разгневанный  недостойным  поведением  супруги,  Минос  изъявлял  желание  покарать  её  -  об  этом  наглядно  говорил  внушительный  вид  жестокосердного  владыки  -  но,  смущённый  противоестественными  мотивами  её  проступка,  царь  явно  затруднялся  подыскать  наказание,  способное  уравновесить  тяжесть  совершённого  греха.
  Величавая  и  гордая  плавность  больших  поз,  графическая  отточенность  складок  одежды  и  пальцевой  техники  -  всё  было  доведено  до  совершенства!  Всё  говорило  о  том,  что  сложный  процесс  слияния  внутреннего,  эмоционального  содержания  и  внешнего  рисунка  удался  на  славу!
  Конечно,  эта  победа  далась  ему  нелегко,  но  зато  теперь,  когда  все  обязательные  и  традиционные  муки  творчества  были  позади  -  Фронкул  с  полным  правом  мог  назвать  себя  подлинным  триумфатором!!

  В  полном  созвучии  с  его  настроением  природа, словно  позабыв  о  своих  повседневных  капризах,  явила  в  этот  день  небывалое  благодушие.  Деревья  за  окном  одобрительно  шелестели  могучими  кронами,  выражая  свою  поддержку  победителю;  птицы,  порхая  над  садом,  звонко,  на  все  лады   распевали  гимны  великому  художнику…  и  только  далёкое  мычание  одинокой  коровы,  отбившейся,  по  всей  видимости,  от  стада,  вносило  некоторый  диссонанс  в  картину  всеобщего  торжества…

    Фронкул  сел в   глубокое  кресло,  установленное  напротив  скульптурной  группы,  и,  не  торопясь,  взял  в  руку  рюмку  коньяку. Сделав  маленький  глоток,  он  положил  себе  на  язык  дольку  лимона,  почмокал,  сладко  зажмурился  и,  откинувшись  на  спинку  кресла,  с  наслаждением  вытянул  ноги…

  Чего  там  говорить,  последние  годы  удача  часто  изменяла  ему,  причём  изменяла  зачастую  несправедливо  и  жестоко.   Понадобилось  всё  его  жизненное  упорство,  вся  собранная  в  кулак  воля  к  победе, чтобы  не  сломиться  раньше  времени  под  ударами  судьбы.  Потом, поначалу  очень  незаметно,  но  поступательно  начали  происходить  перемены  к  лучшему.  О  благоприятном  к  нему  расположении  фортуны  он  догадался  только  когда  ближайший  по  соседству  дом  Памье  /именуемый  так  по  названию  местности/,  приобрёл  один  нувориш  с  туманным  прошлым,  приехавший  откуда-то  с  Юга.
  Как  выяснилось  вскоре,  южный  новосёл  оказался  очень   состоятельным  эстетом,  собирателем  антиквариата,  коллекционером  со  стажем  и  большим  любителем  древности,  буквально  помешанном  на  античности.  Поначалу  Фронкулу  казалось,  что  это  маститый  учёный,  титулованный  историк,  чьи  открытия   с   трудом  находят  своё  признание  в  научном  мире;  позже  он   стал склоняться  к  мнению,  что  рядом  с  ним  поселился  доморощенный  любитель-археолог,  сумевший  накопить  достаточные  средства  для  того,  чтобы  посвятить  себя  любимому  делу  целиком.

  В  любом  случае,  у  этого  поклонника  античности   всегда  находились  деньги  на  то,  чтобы  периодически  снаряжать  дорогостоящие  экспедиции  куда-нибудь  на  северо-восточное  побережье  Средиземного  моря,  в  которых  сам  он,  как  правило,  принимал  активное  участие.  Немаловажным  был  тот  факт, что  в  этих  исследованиях  новому  хозяину  Памье,  в  отличие  от  многих  других  самоучек-дилетантов,  сопутствовало  необычайное  везение.
   Фронкулу  ещё  ни  разу  не  довелось  побывать   у  него  в  гостях,  но  он  знал,  что  дом  учёного  мужа  доверху  завален  всяческими  раритетами,  найденными  при  раскопках  древних  дворцов  и  храмов…

  Как  бы  то  ни  было,  денежный  мешок,  заселивший  дом  Памье,  оказался  одним  из  тех  чудаков,  чьи  чудачества  не  приносят  окружающим  ничего, кроме  пользы.  Фронкулу  это  стало  ясно,  когда  на  голову  его,  как  из  рога  изобилия,  посыпались   выгодные  заказы  от  соседа,  чрезвычайно  падкого  на  сюжеты  древнегреческой  мифологии.  Благодаря  этим  заказам,  он  не  только  смог  выбраться  из  долгов,  но  и  существенно  поправил  свои  дела:  заново  отстроил  свой  дом  и  оборудовал  новую,  просторную  мастерскую  в  духе  Родена.  Конечно,  ради  этого  ему  пришлось  как  следует  покорпеть.  Кого  он  только  ни  лепил,  выполняя  всевозможные  прихоти  чудаковатого  богача?!  Какие  только  мифы  ни  возрождал  в  глине?!  Почти  все  боги  Древней  Греции,  украшавшие  сейчас  балюстраду  над  главным  входом дома  Памье,  прошли  через  его  руки.  Он сделал  по  длине  фасада  великолепный  барельеф,  на  котором  были  запечатлены  все  12  подвигов  Геракла.   Фонтан  в  парке  украшала скульптурная  группа,  задуманная  в  виде  циклопа,  пожирающего  товарищей  Одиссея  /причём  струя  воды  била  непосредственно  из  единственного  циклопова  глаза,  проколотого  самим  Одиссеем/.  Да   мало  ли  чего  было  им  уже  сделано.  А  теперь  вот   понадобилась  зачем-то  Пасифая…
  Хотя  почему  именно  Пасифая?  И  на  кой  она  ему  сдалась?..
  В  отличие  от  остальных  древнегреческих  мифов  Фронкул  не  очень  хорошо  помнил  историю,  связанную  с  деяниями  Пасифаи. Он  знал  наверняка,  что  она  была  женой  легендарного  царя  Миноса,  всесильного  владыки  Крита.  Знал  также,  что  её  объединяла  какая-то  неясная  связь  с  отвратительным  чудовищем  по  имени  Минотавр,  представлявшем  из  себя  помесь  быка  с  человеком.  Что  же  касается  самого  Минотавра,  то  он,  согласно  тем  же  преданиям,  обитал  в  подземном  лабиринте  дворца  царя  Миноса,  наружу  никогда  не  выходил,  и  питался  исключительно  человеческими  жертвами.  Ф-фу,  какая  мерзость!..

  Фронкул  даже  поёжился,  представив  себе  на  минуту  безобразие  подобного  мутанта.  Хорошо  б  смотрелся  этот  монстр,  если  бы  был  рождён  на  самом  деле,  а  не  в  головах  античных  фантазёров.  Чего  только  ни  напридумывали в   своё  время  древние  греки,  какие  только  сказки  ни  насочиняли  -  лишь  бы  войти  в  историю  и  остаться  навсегда  в  памяти  потомков.  /Что,  если  быть  объективным,  им  удалось  сделать/.  Впрочем,  всё  это  не  его  проблемы…

   Фронкул  не  привык  задавать  лишних  вопросов.  Хорошая  плата  за  выполненную  в  срок   работу  примиряла  его с   любым  заказанным  персонажем,  кем  бы  тот  ни  являлся  и  какую  бы  помесь  из  себя  ни  представлял.  И  тем  не  менее…
   Пасифая,  в  самом  деле,  была  чудо  как  хороша.  Сам  не  зная  зачем,  Фронкул,  руководствуясь  одними  лишь  токами  сердечных  импульсов,  воссоздал  в  её  облике  свой  идеал  женской  красоты.  Наверное  поэтому  он  взирал  теперь  на  неё,  как  Пигмалион  на  Галатею,  с  немым  и  восторженным  обожанием. Когда  он  попытался  представить  себе,  как  будет  смотреться  его  застывшая  красавица,  будучи  отлитой  в  бронзе,  то  ему  даже  пришлось  на  мгновение  зажмуриться  -  с  такой  ослепительной  яркостью  сверкнул  в  его  сознании  солнечный  луч,  отражённый  от  воображаемых  бронзовых  плеч…
  ……………………………………………………….

   Резкий  звонок  в  дверь,  прозвучавший  неожиданно  и  некстати,  моментально  разрушил  всю  сладостную  идиллию. За  первым  звонком  почти  сразу  последовал  второй,  более  продолжительный  и  настойчивый,  что  говорило  о  крайнем  нетерпении  звонившего.

  Фронкулу  потребовалось  сделать  над  собой  усилие,  чтобы  вернуть  себя  в  русло  обыденных  реалий.  С  крайним  неудовольствием  оторвавшись  от  созерцания  любимого  детища,  он  решил  подняться  к  себе  в  кабинет,  чтобы  там  принять  незваного  визитёра  -  но  тут  вспомнил,  что  кроме  него  дверь  открывать  некому.  Всю  прислугу  ещё  накануне  он  отпустил  на  выходной,   чтобы  сегодня  побыть  дома  одному.  Порой  на  него  такое  находило.  Он  любил  иногда  провести  время в  полном  одиночестве,   наедине  со  своими  творениями,  особенно  когда  те  радовали  его  своими  результатами.
  И  в  такие  минуты  чьё  бы  то  ни  было  постороннее  вмешательство   действовало  на  него    по-особому  раздражающе…
   …………………………………………………………..

  На  пороге  стоял  Дафнис,  местный  исполнительный  нотариус  и  не  слишком  удачливый  агент  по  недвижимости.  Фронкулу  не  доводилось  иметь  с  ним  никаких  дел.  Он  был  знаком  с  нотариусом  постольку-поскольку,  и  это  поверхностное  знакомство,  разумеется,  говорило  отнюдь  не  в  пользу  непрошенного  гостя.
  Обычно  спокойный  и  уравновешенный,  зачастую  скучновато-медлительный  Дафнис  выглядел  сейчас  переполошённым  до  крайности.  Необычайная  бледность,  покрывшая  его  лицо,  взъерошенные  волосы,  одежда,  брюки  и  обувь,  основательно  заляпанные  грязью  -  всё  это  создавало  законченную  картину  только  что  пережитого  сильного  потрясения,  перешедшего  затем  в  паническое  бегство.
  Не  дожидаясь  приглашения,  Дафнис  вбежал  в  дом,  сам  запер  за  собою  дверь,  затем,  не  давая  никаких  пояснений,  нервно  описал  круг  по  мастерской,  снова  подскочил  к  дверям  проверить,  как  заперты  замки,  после  чего,  издав  горестный  вопль,  обессилено  повалился  в  кресло.
  Что-то  чрезвычайно  тревожило  и  томило  его.
  Залпом  осушив  стакан  воды,  не  слишком  охотно  поданный  ему  Фронкулом,  он  поморгал  глазами,  стараясь  сфокусировать  их  на  хозяине  дома,  повертел  головой  и,  наконец,  выпалил  на  отчаянном  вдохе-выдохе:
  — Через  лес  напрямик  к  тебе  бежал!..
  Сознавая,  что  этого  объяснения  совсем  недостаточно,  чтобы  извинить  его  позднее  вторжение,  он,  немного  отдышавшись,  добавил:
  -  Насилу  ноги унёс!..
  Видя  очевидные  затруднения  гостя  и  начиная  понимать,  что  отделаться  просто  так  от  него  вряд  ли  удастся,  Фронкул  был  вынужден  сам  задать  встречный  вопрос:
  — За  тобой  кто-то  гнался?..
 
  Дафнис  неопределённо  помотал  головой  и  вновь  с  тревогой  воззрился  на  дверь.  Что-то  в  её  структуре  явно  не  давало  ему  покоя.
  -  Послушай,  Фронк…  -  произнёс  он  с  трудом,  как  бы  стесняясь  своей  просьбы,  но  вместе  с  тем  испытывая  необходимость  срочного  разрешения  назревшего  вопроса.  -  А  её  нельзя  припереть  чем-нибудь  тяжёлым? 
  -  Кого  -  её?
  -  Дверь!
  -  Зачем?!..
  -  Чтобы  её  нельзя  было  открыть  снаружи…  Уж  больно  она  у  тебя  того…  ненадёжная…

  Фронкул  скептически  поджал  губы  и посмотрел  на  гостя  уже  с  нескрываемым  неодобрением.  На  всякий  случай  он  немного  склонился  над  ним  и   слегка  поводил  ноздрями,  чтобы  удостовериться  в  отсутствии  возбуждающих  напитков.  Нюхательный  осмотр  положительных  результатов  не  дал:  никаких  провокационных  запахов  от  гостя  не  исходило.  Пахло  лесом,  дождём,  травами,  мокрой  землёй,  чем  угодно,  только  не  спиртным.
  -Ты  можешь,  наконец,  связно  объяснить,  что  случилось?

  Связность  у  Дафниса  была  весьма  условная:  он  почти  не  владел  собой  и  речь  его  была  понятна  от  силы  на  треть.
  Наконец,  Фронкулу  удалось  узнать,  что  совсем  недавно,  примерно  с  пол-часа  назад,  Дафнису  пришлось  в  страшной спешке  покинуть  дом  Памье,  где  он  находился  по  поручению  самого  владельца,  оформляя  кое-какие  дела  с  недвижимостью.  По  словам  Дафниса,  там  ему  угрожала  какая-то  серьёзная  опасность,  но  что  она  из  себя  представляла  и  насколько  была  серьёзна,  Дафнис  объяснить  затруднялся.  То  ли  он  сам   имел  о  ней  слишком  скудное  представление,  то  ли  боялся,  что  его  неправильно  поймут.

  Постепенно  речь  гостя  стала  выравниваться.
  Уже  не  прерывающимся,  а  относительно  спокойным  голосом  он  сообщил,  что  перед  отъездом  в  очередную  экспедицию  учёный  муж  затеял  для  чего-то  серьёзные  операции  с  недвижимостью.  Для  совершения  их  был  привлечён  он,  Дафнис,  как  человек,  сумевший  заслужить  его  доверие  в  недавнем  прошлом  -  ведь  это  именно  он  помогал  совершить  сделку  на  дом  три  года  назад.  Теперь  ему  было  поручено  довести  до ума  начатые  дела   и   оформить  всё  соответствующим  образом.  По  всем  вопросам  -  если  бы  таковые  вдруг  начали  появляться  -  Дафнису  надлежало  обращаться  непосредственно  к  управляющему  дома,  почтенному  Порсене,  у  которого  имелись  при  себе  необходимые  доверенности…

  Здесь  Дафнис  запнулся,  и  растянувшаяся  за  тем  долгая  пауза  могла  означать  лишь  то,  что  предисловие  закончилось  и  сейчас  начнётся  самое  главное.

  -… Вскоре  мне  действительно  понадобилось уточнить  кое-какие  детали,  -  помолчав,  продолжил  он.  -  Собрав  все  необходимые  документы,  я,  не  мешкая,  отправился  рано  утром  в  дорогу  и  к   вечеру  был  уже  на  месте.
  Сказать  по  правде,  я  не  любитель  подобных  поездок;  долгое  путешествие  в  автомобиле  порядком  утомило  меня.  Когда  мы,  наконец,  спустились  в  низину  и  подъехали  к  парку,  окружавшему  дом,  я  попросил  водителя  остановиться  и,  выйдя  из  машины,  отпустил  его.  Мне  хотелось  немного  размять  ноги  и  пройтись  пешком  на  свежем  воздухе.  Погода  стояла  просто  замечательная!  Было  так  тепло  и    безветренно!..  Когда  я  подумал  о  том,  что  здесь  мне  придётся  провести  несколько  дней,  ко  мне  сразу  вернулось  хорошее  настроение... 
  Тебе,  Фронк,  наверняка  хорошо  знаком  этот  роскошный,  прекрасно  ухоженный  парк  в   Памье,  по  которому  можно  совершать  бесконечные  прогулки  с  неизменной  для  себя  пользой  и  удовольствием.  Я  не  торопясь  шёл  по  дорожке,  любуясь  многоцветием  разбитых  клумб  и  аккуратно  подстриженными  кустами,  как  вдруг  моё  внимание  было  привлечено  странной  вознёй,  затеянной  кем-то  в  маленькой,  оплетённой  бородавником  беседке,  стоявшей  в  тени  деревьев.
  Подойдя  поближе,  я  увидел  там  садового  сторожа  Асфанеза,  старого  саламантийца, которого  я  хорошо  знал  ещё  по  его  службе  у  прежних  хозяев  дома.
  Сидя  в  глубине  беседки,  он  с  увлечённым  видом  что-то  выстругивал  большим  садовым  ножом  из  обломка  корявого  древесного  корневища.  Над  чем  именно  он  трудился,  было  не  понять,  однако  это  занятие  настолько  завладело  его  вниманием,  что  старик  ничего  не  замечал  и  не  видел  вокруг  себя.
  Картина  такой  искренней,  почти  мальчишеской  увлечённости   показалась  мне  весьма  трогательной,  но  когда  я  окликнул  его,  Асфанез  повёл  себя  так,  словно  его  застигли  на  месте  преступления.  Мигом  вскочив  на  ноги,  он  воззрился  на  меня  с  откровенной  неприязнью,  чуть  ли  не  со  злобой.  Весь  вид  его  ясно  говорил  о  том,  что  моё  внезапное  появление   вряд  ли  можно  назвать  удачным.  Старик  был  крайне  недоволен  тем, что  ему  помешали.
  Немало  удивлённый  такой  реакцией,  а  также  полагая,  что  Асфанез  по  старческой  своей  рассеянности  просто  не  узнал  меня,  я  попытался  заговорить  с  ним,  как  со  старым  знакомым,  но  это  не  сгладило  неловкости  возникшей  ситуации.
   Угрюмое,  замкнутое  лицо  Асфанеза  ничуть  не  прояснилось  от  моего  ласкового  тона.  Тяжелые,  седые  брови  его  сдвинулись  совсем  уже  неодобрительно.  Злобно  сверкнув  в  мою  сторону  глазами,  он  схватил  грабли  и  метлу,  прислонённые  к  перилам  беседки  /с  их  помощью,  он,  видимо,  подбирал  опавшую  листву/  и  поспешно  заковылял  прочь,  что-то  недовольно  бурча  себе  под  нос.

  Когда  его   непомерно  длинная,  нескладная,  сутулая  спина  скрылась  за  деревьями,  я  вдруг заметил,  что  предмет,  который  Асфанез  выстругивал  из  дерева,  лежит  на  траве  возле  беседки.
  Я  видел,  как,  убегая,  он  торопливо  совал  своё  изделие  себе  в  карман,  но  то  ли  карман  оказался  дырявым,  то  ли  рука  в  спешке  скользнула  мимо  него,  в  любом случае,  замести  следы своей  деятельности  сторожу  не  удалось.
  Это  была  вырезанная  из  дерева  голова  быка.  Маленькая,  самодельная  головка  с  крохотными  рожками  и  ушками.  Она  не  производила  впечатления  изделия,  созданного  руками  искусного  мастера  -  скорее  наоборот,  было  видно,  что  изготавливали  её  небрежно  и  наспех  -  зато  она  была  выполнена,   с  каким-то  большим  чувством…  что  ли.  Казалось,  что  садовник,  вырезая  её,  хотел  вложить  в  эту  голову  нечто  более  значительное,  чем  обычную  внешнюю  схожесть.
  Это  выглядело  несколько  странно,  потому  что  Асфанез,  насколько  я  знал,  никогда  с  домашними  животными  дела  не  имел,  а  всю  свою  жизнь  проработал  в  саду,  ухаживая  за  цветами  и  растениями.  Внимательно  рассмотрев  на  свету  бычью  головку,  я   положил  этот  случайный  сувенир  себе  в  карман,  после  чего  продолжил свой  путь…

  А  возле  дома  меня  уже  с  нетерпением   поджидал  управляющий  Порсена,  заранее  предупреждённый  о  моём  приезде.  Широко  и  доброжелательно  улыбаясь,  он  спускался  вниз  по ступеням  парадного  крыльца,  жестом  приветствия  протягивая  мне  обе  руки.
  Желая  показать  свой  сугубо  деловой  настрой,  я,  едва  успев  поздороваться,  выразил  намерение  немедленно  приступить  к  обсуждению  операций  по  недвижимости,  но  Порсена  мягко  осадил  меня.  Радушный  и  деликатный  хозяин,  он  сразу  дал  понять,  что  ничего  не  будет  слушать  о  делах  до  тех  пор,  пока  я  не  отобедаю  вместе  с  ним  и  не  попробую  их  знаменитого  памьежского  ликёра,  настоенного  на  бузине  и  шиповнике.  Сказать  по  правде,  я  не  долго  противился  этому  предложению.  Дорога,  как  я  уже  говорил,  действовала  на  меня  утомляюще  -  и  мне  действительно  хотелось  сперва  отдохнуть  и  перекусить.

  За  обедом  Порсена,  продолжая  развивать  образ  хлебосольного  хозяина,  непрестанно  угощал  меня  всевозможными  яствами,  но  более  всего  знаменитым  памьежским  ликёром,  к  которому  не  забывал  прикладываться  и  сам.  Разговорившись,  он  в  подробностях  сообщал  все  местные  новости  последних  дней,  немало  не  задумываясь  над  тем,  насколько  они  могут  быть  мне  интересны.  Наконец,  ещё  раз  выразив   одобрение  моему  приезду,  управляющий  многозначительно  подчеркнул,  что  он  пришёлся  как  нельзя  кстати.  «Вы  не  представляете  себе,  дружище,  как  исключительно  вам  повезло,  -  заявил  Порсена.  -  Совсем  недавно  в  коллекции  нашего  хозяина  появились  две  прелюбопытнейшие  вещицы,  две  минойские  безделушки,  на  которые  вам  наверняка  небезинтересно  будет  взглянуть».

   Слова,  произнесённые  скорее  из  вежливости,  почему-то  заинтересовали  меня.  Хоть  я  и  не  питаю  особого  интереса  к  раритетам,  да  и  к  самой  истории  Древнего  Мира  достаточно  равнодушен,  но  здесь  высказал  вполне  искреннее  желание  ознакомиться  с  предметом  нашего    разговора.  И  едва  лишь  успел  закончиться  обед,  как  услужливый  Порсена   повёл  меня  во  внутренние  покои,  по  пути  жалуясь,  что  от  обилия  экспонатов  в  доме  вскоре  не  останется  свободного  места,  и  что  вообще,  дом  всё  больше  становится  похожим  на  музей,  чем  на  человеческое  жильё.

  Как  я  уже  говорил,  страстная  любовь  к  археологическим  изысканиям  не  позволяла  хозяину  Памье  долгое  время  находиться  дома.  Он  частенько  отсутствовал,  месяцами  пропадая  в  экспедициях,  зато  на  его  адрес  с  места  раскопок  постоянно  приходили  грузовые  контейнера  с  пометкой  «особо  ценного  груза».  Учёный  муж,  отрывая  в  своих  экспедициях  всякие  занимательные  вещицы  и  не имея  достаточно  времени  на  их  изучение,  в  большинстве  случаев  сразу  пересылал  найденное  на  свой  домашний  адрес,  с  тем  чтобы,  вернувшись  домой,  в  спокойной  обстановке  подвергнуть  любопытную  находку  более  тщательному  рассмотрению.

  Под  «безделушками»  подразумевались  два  весьма  любопытных  предмета,  имевших,  судя  по  всему,  действительно  большую  историческую  ценность.  Если  верить  оценке  учёного-археолога,  они  принадлежали  к  эпохе  так  называемой  минойской  культуры,  распространившейся  на  северном  побережье  Средиземного  моря  во  2-м  тыс. до  нашей  эры  и  получившей  такое  название  по  имени  царя  Миноса -  грозного  правителя  Крита.  Боюсь  ошибиться,  но,  кажется,  с  этим  легендарным  именем  был  связан  небывалый  расцвет  в  истории  критского  государства,  являвшемся  на  тот  период  могущественной  военно-морской  державой.
  Впрочем,  эти  историко-хронологические  подробности  меня  мало  трогали.  Гораздо  больший  интерес  вызывали  сами  находки.

  Первым  делом  Порсена  показал  мне  большую  маску  быка,  вылепленную  из  терракоты.
  Я  сразу  обратил  внимание  на  то,  что  маска  изготовлена  очень  странным  образом.  Дело  даже  не  в  том,  что  она  была  непомерно  огромна,  тяжела,  а  также  казалась  совсем  непригодной  для  ношения.  В  отличие  от  других  масок  подобного  рода  у  этого  вылепленного  в  гипсе  быка  глаза  почему-то  были  закрыты. Однако  эта  необычная  деталь  отнюдь  не  делала  гипсовое  животное  похожим  на  спящее;  скорее  она  навевала  какие-то  погребальные  ассоциации.  Мне  вдруг  почудилось,  что я   смотрю  на  мёртвого  быка!  Мышцы  его  громадной  морды  были  растянуты  по скулам,  челюстям  и  лбу  таким  характерным  образом,  словно  их  запечатлели  в  гипсе  уже  после  того,  как  сам  оригинал  отошёл  в  мир  иной.  Это  могло  показаться  невероятным,  но  маска  смотрелась  как  посмертная!  И  её  наверняка  можно  было  бы  назвать  именно  таковой,  если  допустить  совершенно  нелепую  мысль,  что  кому-то  когда-то  пришло  в  голову  снимать  маску  с  умершего  животного.
  Подивившись  необъяснимой  причуде  древнего  ваятеля,  я  перешёл  к  осмотру  второго  предмета.
  Это  уже  была  огромная,  вместительная  чаша,  некогда  предназначавшаяся,  судя  по  всему,  для  отправления  древних,  культовых  обрядов.
  Снаружи,  по  всей  окружности  её  украшала  искусно  выполненная  разноцветная  роспись.  Роспись  была  нанесена  красками  какого-то  особого  состава,  чья  прочность   прошла  испытание   временем  достаточно  успешно.  Несмотря  на  то,  что  местами  рисунки  стёрлись  и  поблёкли,  в  целом  запечатлённые  фрагменты  можно  было  разглядеть  без  особого  труда.
  Как  ни  странно,  разнообразием  сюжетов  сохранившиеся  фрески  не  отличались.  Везде   был  изображён  один  и  тот  же  персонаж:  некое  фантастическое  существо  -  человек  с  головой  быка!  Древний  художник,  давая   возможность  разглядеть  уникального  монстра  во  всех  ракурсах,  везде  выносил  ему  одну  и  ту  же  суровую  оценку.  Независимо  от  того,  чем  занималось  чудовище:  бежало,  сидело,  стояло  или  лежало  на  боку   -  всем  своим  видом  оно  неизменно  вызывало  ужас  и  отвращение!  Любая  его  поза,  жест,  поворот  головы  говорили  о  том,  что  сердце  изображённой  твари    преисполнено  лютой  злобой  и  ненавистью  к   роду  человеческому.

  На  одном  из  фрагментов  существо  с  головой  быка  набрасывалось  на  группу  красивых  юношей  и  девушек,  облачённых  в  античные  туники.  Эта  сцена,  как  нарочно,  сохранилась  лучше   других,  и  та  экспрессия,  которую  древний  живописец  вложил  в  композицию,  была  передана  с  неподражаемой  достоверностью.  При  одном   лишь   взгляде  на  неё  по  телу  пробегал  озноб.

  К  бесценным  раритетам  было  приложено  длинное  сопроводительное  письмо  учёного  мужа.  В  нём  он  пытался  общими  словами  раскрыть  суть  и  содержание  уникальных  предметов.  По  его  мнению,  это  была  жертвенная  чаша,  назначение  которой  определялось  нехитрыми,  но  отвратительными  функциями.  Она,  скорее  всего,  служила  для  сбора  внутренностей  приносимых  в  жертву  животных,  а  может,  даже  и  людей.  В  те  далёкие  времена  человеческие  жертвоприношения  не  являлись  редкостью,  и  последний  фрагмент  росписи  наталкивал  на  предположение,  что  они-то  как  раз  и  были  наиболее    предпочтительны  для  мерзкого  чудовища…

 … Здесь  поток  красноречия  не  в  меру  разговорившегося  гостя  был  остановлен,  причём  самым  неожиданным  образом.  Порыв  ветра   распахнул  неплотно  прикрытое  окно,  наполнив  мастерскую  приглушённым  бормотанием  дремлющей  природы.  Меланхолично  зашелестели  колеблемые  ветром  растения,  лениво  зажурчал  ручей,  однако  ко  всему  этому  сонному  лесному  лепету  снова  примешался  всё  тот  же  неприятно  диссонирующий  звук,  не  дававший   Фронкулу  покоя  на  протяжении  последних  полутора  часов…
  Где-то  не  так  далеко,  в  низине  вновь  тоскливо  замычала  потерявшаяся  корова,  горько  жалуясь  на  свою  несложившуюся  судьбу…

  При  звуках  этой  одинокой  коровьей  жалобы  с  Дафнисом  произошла  ужасная  перемена.  Выплеснув  содержимое  стакана  себе  на  колени,  он  резво  вскочил  на  ноги  и  с  криком  «Он  близко!  Спасайся,  кто  может!»  бросился    к  дверям,  ведущим  к  чёрному  ходу.
  Бросок  Дафниса  был  столь  внезапен  и  стремителен,  что  Фронкулу,  при всём  физическом  несовершенстве  гостя,  стоило  немалого  труда  вовремя  перехватить  и  удержать  его.
  После  короткой  и  непродолжительной  борьбы  норовистый  визитёр  был  кое-как  усмирён,  после  чего, с  помощью  уговоров  и  увещеваний,  посажен  на  прежнее  место.

  Видя  его  состояние  и  желая  избежать  повтора  подобного  инцидента,  Фронкул  предложил  непредсказуемому  гостю  подняться  к  нему  в  кабинет  на  второй  этаж.  Он  дал  понять,  что  там  имеется  возможность  продолжить  беседу  в  обстановке  более  комфортной  и  располагающей  к  общению;  плюс  ко  всему,  там  можно  угоститься  чем-нибудь  бодрящим  и  тонизирующим,  что,  в  отличие  от  стакана  воды,  способно  внушить  более  оптимистичный  взгляд  на  вещи.
   Когда  они  очутились  в  кабинете,  Фронкул  усадил  Дафниса  в  мягкое,  кожаное  кресло  и  первым  делом  плотно  закрыл  за  собой  двери,  а   также  двери,  ведущие  на  террасу.  Он  тщательно  задёрнул  занавески  на  окнах  и  на  всякий  случай  опустил  тяжёлые  шторы  из  малиновой  парчи.  Потом  он  повернулся  к  притихшему  гостю  и  с  напускной  строгостью  произнёс:
  -  Ну,  а  теперь,  дружище,  давай-ка  рассказывай  мне  всё,  что  произошло  от  начала  и  до  конца.  Обещаю,  что  выслушаю  тебя  с  большим  интересом.  Но  хочу  предупредить,  что  если  ты  и  в  дальнейшем  будешь  так  реагировать  на  мычание  коровы,  отбившейся  от  стада,  то  никакой  беседы  у  нас  с  тобой  не  получится.

  В  ответ  Дафнис  издал  тяжёлый  вздох  и,  принимая условия,  молча  кивнул  головой.

  -… Чего  и  говорить,  «минойские  безделушки»  оказались  довольно  занятны  на  вид,  но  нельзя  сказать,  чтобы  я  был  от  них  в  восторге,  -  возвращаясь  к  прерванной  теме, сказал  он.  -  Немного  настораживало  их  жутковатое  оформление.  В  особенности    смущала  маска  быка.  Я  долго  рассматривал  её  так  и  эдак,  пытаясь  разобраться  в  своих  ощущениях,  как  вдруг  сообразил,  что  эта  огромная  маска  и  маленькая  деревянная  головка,  лежавшая   на  дне  моего  кармана,  как  две  капли  похожи  друг  на  друга!

   Я  тут  же  извлёк  из  кармана  своё  случайное  приобретение  и,  показав  его  Порсене,  рассказал  о недавней  встрече  с  Асфанезом  в  парке.
  Выслушав  меня,  Порсена  внимательно   осмотрел  деревянную  бычью  головку, улыбнулся  и покачал  головой.
 «Да,  похоже,  нашего  скромного  садовника  всерьёз  заинтересовали  эти  древние  сувениры,  -  сказал  он.  -  Не  знаю,  что  он  в  них  нашёл,  но  с   тех  пор  как  они  появились  в  доме,  старик  ходит  сам  не  свой».
  И  он  рассказал  мне  о  том,  что  произошло  в  день,  когда  маска  и  чаша  были  привезены  в  этот  дом.
 … Извлечённые  из  специальных  контейнеров,  в  которых  они  совершали  своё  кругосветное  путешествие,  маска  и  чаша  были  выложены  на  стол  в  кабинете  владельца  и,  согласно  инструкции,  подвергнуты  тщательному  осмотру  на  предмет   повреждения  дорожного  характера.
  Внимательно  ознакомившись  с  сопроводительным  письмом,  Порсена,  как   полагается,  делал  записи  в  журнале,  регистрируя  новые  приобретения.  Рядом  находились  двое  его  помощников  и  кто-то  ещё  из  домашнего  персонала.  Для  чего-то  ему  понадобилось  ненадолго  выйти  из  комнаты,  и  надо  же  было  такому  случится,  что  как  раз в  ту  минуту  там  появился  Асфанез…
  Обычно  садовнику  не  разрешалось  заходить  во  внутренние  покои  -  последнее  время  старик  отличался  крайней  неряшливостью;  одежда  его  постоянно  находилась  в   беспорядке  и  частенько  была  перепачкана в   земле.  Но  так  получилось,  что  тогда  на  его  приход  почему-то  никто  не  обратил  внимания.
  В  тот  день  старый  садовник  с  утра  усердно  отмечал  восьмидесятую  годовщину  своего  рождения  и  по  той  причине    пребывал  в  состоянии  необычайно  весёлом  и  раскрепощённом.  Однако,  приблизившись  к  столу  с   минойскими  ценностями,  он  неожиданно  замер  и  уставился  на  них  с  таким  нескрываемым  изумлением, словно  там  лежали  сокровища  тамплиеров  или  же  копи  царя  Соломона.
  Его  реакция  так  позабавила  окружающих,  что  кто-то  из  слуг  надумал  подшутить  над  стариком.  Очень  серьёзно  Асфанезу  было  сказано,  что  эту  маску   хозяин  прислал  именно  ему  в  подарок  на  день  рождения,  в  знак,  так  сказать,  признательности  за  долгую,  добросовестную  службу.
  И  что  же  вы  думаете?!  Доверчивый  старик  слишком  буквально  воспринял  это  сообщение.  Неожиданно  для  всех  он  схватил  со  стола  тяжеленную  маску  и  с  размаху  нацепил  её  себе  на  голову…
  Все  так и   ахнули!
  Никто  не  ожидал  от  старого  садовника  такой  прыти.  Но  ещё  больше  всех  поразило  то,  как  ладно  опустилась  громоздкая  терракотовая  маска  на  тщедушные  стариковские  плечи.  Несоразмерно  огромная,  раза  в  три,  наверное, больше,  чем  голова  самого  старика,  она,  тем  не  менее,  сидела,  как  влитая,   словно  была  сделана  специально  для  него.  Кому-то  даже  почудилось,  будто  глаза  спящего  быка  на  какую-то  долю  секунды  чуть  приоткрылись…
  Но  этим  дело  не  закончилось.  Дальше  уже  произошло  нечто  совсем  из  ряда  вон  выходящее.  Похоже,  старик  действительно  был  сильно  пьян  и  не  соображал,  что  творит.  Потоптавшись  немного  на  месте,  он  вдруг  вскинул  обе  руки  над  головой  и  развёл  их  в  стороны,  словно  пытаясь  изобразить  что-то  этим  круговым  жестом;  затем  он  сделал  два  шага  вперёд,  наклонив  при  этом  рогатую  голову  так,  будто  собирался  забодать  присутствующих…
  Все  так  и  покатились  со  смеху:  настолько  забавно  это  у  него  получилось.  Старик  же,  по-видимому,  окончательно  утратил  контроль  над  собой.  Сорвав  со  стены  аркадский  тимпан  /на стенах  кабинета  была  развешена  коллекция  древнегреческих  инструментов/,  он  принялся  яростно  бить  в  него и  под  этот  примитивный  аккомпанемент  выделывать  какие-то  нелепые  прыжки  и  антраша,  которые  перешли  затем  в  совсем  уже  бестолковые  приседания  и  подскоки...
 
  Чего  там  говорить: зрелище  получилось  преуморительное,  -  сказал  Порсена.  -  Никто  не  мог удержаться  от  смеха!  Даже  меня  рассмешила  эта  сцена,  когда  я,  вернувшись  назад,  поглядел  на  асфанезовы  «танцы».  Но  смех  смехом  -  а  порядок  есть  порядок.  Подобные  вольности  у  нас  пресекались  очень  строго.  То,  что  проделывал  старик,  являлось  грубейшим  нарушением  правил,  установленных  в  доме.  Стоимость  привезённых   раритетов  не  поддавалась  оценке,  и  потому  обращение  с  ними  допускалось  лишь  при  соблюдении  крайней  осторожности.
  Напуганные  моим  разгневанным  видом,  помощники  тут  же  поспешили  навести  порядок.  «Затанцевавшегося»  Асфанеза  мигом  выпроводили  на  улицу,  маску  и  тимпан  положили  на  место  -  на  том  инцидент  и  закончился.  За  допущенную  халатность  я,  конечно,  сделал  потом  своим  помощникам  надлежащее  внушение,  правда,  получилось  это  у  меня  не  слишком  строго.  Стоило  мне  лишь  на  миг  представить    прыжки  садовника  в  напяленной  бычьей  маске,  как  меня  снова  начинал  разбирать  смех.
  Вот  с  тех  пор  на  нашего  Асфанеза  и  нашло  это странное  состояние,  которое  мы  не  знаем,  как  объяснить.  Старик  и  раньше  слыл  у  нас  за  чудака,  впрочем,  совершенно  безобидного.  Ясное  дело,  тогда  он  просто  пытался  позабавить  всех  присутствующих  /что,  кстати,  получилось  у  него  преотлично/,  но  кто  скажет,  отчего  он  после  этого  замкнулся  в  себе,  сделался  угрюмым  и  нелюдимым?  То, что  вы  видели  сегодня  возле  беседки  -  лишь  одно  из  проявлений  его  чудачеств  последнего  времени.  Пару  дней  назад,  например,  кто-то  заметил,  как  он  прутиком  вычерчивал  на  песке  ту  самую  бычью  рожу,  которую  вырезал  сегодня  из  дерева.  Слуги  постоянно  подтрунивают  над  ним.  Насмешники  всё  не могут  забыть  «танец»  в  исполнении  Асфанеза  и  без  конца  просят  станцевать  ещё.  Но  старика  как  подменили.  Он  сделался  совершенно  невосприимчив  к  шуткам  и  вообще  стал  совсем другим...

  Рассказ  Порсены  вызвал  у  меня  двойственное   впечатление,  несмотря  на  то,  что  сам  он,  говоря  об  этом,  раскрашивал  сцену  с  примеркой  маски  в  самые  юмористические  тона.  Отчасти  меня  тоже  позабавило  услышанное.  Я  попытался  представить  себе  огорошенную  физиономию  Асфанеза,  его  нелепые  прыжки,  великодушно  названные  «танцами»,  и  подумал,  что  в  целом,  наверное,  всё  смотрелось  достаточно  комично.  И  всё  же  сам  осмотр  минойских  «безделушек»  оставил  после  себя  неприятный  осадок.  В  символику  этих  вещей  несомненно  было  заложено  что-то  не  очень  хорошее.  В  них  ощущалось   присутствие  какой-то  предопределённости:  тёмной  и  угрожающей.  Любому,  самому  невинному  веселью,  затеянному  вокруг  них,  она  придавала   зловещую  окраску,  и  было  не  совсем  понятно,  почему  так  хохочет  Порсена,  рассказывая  об  этом.  Впрочем,  о  многом  я  тогда  мог  лишь   догадываться.  Полное  понимание  происходящего  пришло   значительно  позже,  когда  исправить  уже  ничего  было  нельзя……………………
 

Похожие статьи:

Рассказы → Нить Ариадны часть 3

Рассказы → Нить Ариадны часть 2

Рассказы → Окна против дверей 3, 4