Однажды мы умрём

Мишка укутался в одеяло и слушал сиплое дыхание друзей. Васька, что спал на соседней койке, что-то бормотал и испуганно вскрикивал. В дальнем углу комнаты время от времени ворочался Андрей, под ним жалобно скрипела кровать. Все спят. Один только Мишка не спит.
Мальчишка зевнул и свернулся калачиком, пытаясь согреться. Тёплые штаны и кофта не спасали от холода. Зима суровая в этом году, а дров в детдоме мало. Рано утром печи слабо топили, и до вечера было вполне сносно. А ночью дом остывал. Пусть, так даже лучше. Так он точно не заснёт. Лучше холодно, чем спать. Темнота не страшна, а во сне ещё неизвестно, что увидит.
Глаза потихоньку слипались. Очнулся он от звука выстрела. Испуганно сел, сердце бешено заколотилось. Тишина. Наверное, кто-то из ребят крикнул во сне. Мишка лёг и поспешно натянул на себя одеяло, прикрыв уши. В животе после пережитого страха предательски заурчало. У него припасён кусочек хлеба. Тот больно дерёт горло, когда его глотаешь. Но до чего же вкусный! Конечно, можно его съесть, но разве наешься? Так, раздразнит только. Мишка держит его на случай, если Любаня раскапризничается. На мысли о еде желудок отозвался уже болезненными спазмами. Лучше не думать.
Задремал и почти сразу проснулся, уставился в темноту. Затем торопливо ощупал штаны и облегчённо вздохнул. Нянечка, меняя утром бельё, никогда никого не ругала. Но Мишке было стыдно. Такой большой, семь лет осенью исполнилось, а не может сдержаться. Даже трёхлетняя сестрёнка, и та не мочилась. Дети, словно по молчаливому уговору, об этом не говорили. Болтали о другом: о немцах, что раскинули гарнизон в деревне, о возможном наступлении, о летающих по ночам самолётах, об отдалённых взрывах, о слухах об их скорой отправке в Германию.
Мишка не заметил, как заснул. Проснулся от далёких звуков выстрелов. Значит, не приснилось. Он высунул голову из-под одеяла и прислушался. Стреляли явно на другом конце деревни. Крики за окном разожгли любопытство, и он вскочил на ноги. Поёжился, завернулся в одеяло и поспешил к окну.
На небе, спрятавшись за облаками, тускло светила луна. Деревья и избы утопали в снегу, заборов почти не видно за сугробами. Мелькнуло несколько чёрных фигур. Мишка вглядывался с таким напряжением, что заломило глаза. Совсем близко залаяли собаки, им эхом ответили другие, с дальних дворов. Прямо перед домом по расчищенной дороге пробежали несколько человек. Мишка решил, что немцы штурмуют здание, и быстро присел. Осторожно выглянул из-за шторки и увидел, что они бегут мимо. Проехали мотоциклы, за ними грузовик. Вдалеке прозвучали выстрелы. Почти сразу ещё, в ответ.
В комнате кто-то застонал во сне и перевернулся, ритмично заскрипела пружина. Как бы Любаня не проснулась. Она не трусишка, но плакать будет.
Мишка рванул в тёмный коридор. Шёл осторожно, по стеночке. На лестнице послышались торопливые шаги и приглушённый голос одной из воспитательниц, Валентины Сергеевны. Мишка замер. Если его заметят, то будут ругать. Немного подумав, решился и побежал. Вот и комната сестры, сюда точно никто не зайдёт. А если и заглянут, то он спрячется. Наверное, все переполошились из-за выстрелов.
Любаня лежала, раскинув во сне руки, жиденькие волосы спутались и разметались по подушке. Мишка убрал со лба прядь и поцеловал, едва касаясь губами. Заботливо укрыл одеялом и подоткнул под невесомое тело. Нежно погладил по голове, как делала когда-то мама. Пусть спит. Маленькая совсем.
Выстрелы не стихали. Мишка подошёл к окну. На улице пустынно, лишь снег поблёскивает в свете луны. Вскоре к звукам выстрелов добавился едва слышный гул самолёта. За дверью шарканье ног, тихие голоса, гудение. Мишка растерялся – никогда такого не было. Пока раздумывал, что делать, заскрипела дверь, и щёлкнул выключатель. Тусклая лампочка осветила комнату, заставленную койками со спящими детьми. Валентина Сергеевна, увидев его, даже не рассердилась:
– Кротов, ты здесь? Тогда помоги разбудить малышей.
Мишка кивнул, обрадованный, что его не будут ругать, и кинулся помогать, даже не спросив, зачем это нужно. В комнату вошли двое старшеклассников и принялись тормошить детей. Мишка разбудил сестрёнку и быстро сунул ей в рот комочек засохшего хлеба. Та лишь растерянно хлопала глазёнками, когда он её одевал, и всё время норовила прижаться к нему и заснуть. Затем он помог другим. Танька, подруга Любани, попыталась захныкать, но воспитательница строго посмотрела и приложила палец к губам. Та испуганно замолчала.
–Тихо, дети! Все быстро одеваемся и выходим. Не шумите.
Малыши удивлённо потирали глаза и озирались по сторонам. Когда все были одеты, воспитательница вывела их в коридор. Там уже собрался почти весь детдом. Дети ничего не понимали. Когда объявляли тревогу, они никого не ждали, а быстро спускались в подвал.
Валентина Сергеевна велела Мишке одеться потеплее. Он оставил с ней Любаню и побежал за одеждой. Не сразу нашёл тёплую кофту, она упала под кровать. Быстрее схватил и побежал назад. Любаня сразу же бросилась к нему и вцепилась в руку.
– Дети, мы уходим к партизанам, – раздался взволнованный голос директора. – Надо соблюдать тишину, идти осторожно, потому что рядом немцы. Если в небе появятся осветительные ракеты, то надо садиться и не шевелиться. Большая просьба к старшим – помогите малышам.
Все радостно переглядывались, но молчали. Мишка одевал Любаню, а сам всё смотрел по сторонам. В дырявых пальтишках, клетчатых платках, завязанных крест-накрест, малыши, едва стоящие на ногах от постоянного недоедания, были похожи на неуклюжих пингвинят. Тех, кому не хватило тёплой одежды, кутали в одеяла. Мишке захотели помочь, но он заявил, что сам. Уже застёгивая пуговицы, заметил, что в нагрудном кармане пусто. Внимательно оглядел серую кофту – все пуговички чёрные, и лишь одна, самая нижняя, синяя. Васькина кофта. Мишка бросился в толпу в поисках друга. Тот сидел на скамье неподалёку и старался попасть ногой в валенок. Мишка бегом к нему, и сразу полез в карман. Отобрал у ничего не понимающего мальчишки потрёпанное письмо и бережно прижал к груди. Затем спрятал за пазуху и вернулся к сестре.
На улицу они вышли одними из первых. Крепко взялись за руки и зашагали по широкой дороге, стараясь не отставать от других. Люба лишь иногда сопела, но не останавливалась. Шли в полной тишине, лишь снег скрипел под ногами. Когда деревня осталась позади, дорога перешла в узкую тропу. На небе вспыхнула ракета и дети свалились в снег, замерев неподвижными кочками. Стрельба вдалеке не умолкала, над ними пролетело несколько самолётов на бреющем полёте.
– Долго ещё? – прошептала Люба.
– До леса далеко, но надо идти, – Мишка и сам устал, но не показывал вида.
За время пути падали несколько раз, используя эти минуты, чтобы отдохнуть. Люба начала спотыкаться. Мишка её поднимал и тянул за собой. Девочка всхлипывала и твердила, что устала. Мишка в отчаянии уговаривал пройти ещё немного, лес уже совсем рядом. Но понимал, что силы её на исходе. К счастью, их догнал старшеклассник с салазками. Он быстро усадил Любаню позади малыша и рванул вперёд. Мишка за ними. Вереница спин тонула в темноте. Ноги не слушались, и Мишке казалось, что он сам не дойдёт, а останется в одном из сугробов.
Неожиданно им навстречу выскочили партизаны в белых комбинезонах. Они подхватывали детей на руки и несли в лес. Мишка не успел опомниться, как кто-то поднял и его. Он даже был рад, что не успел упасть.
Их бережно уложили на телегу, укрыли толстыми одеялами. Как только сани заполнились, возница взмахнул кнутом, лошадь фыркнула и тронулась с места. Мишка прислонился к борту и не сводил взгляда с танцующих звёзд. Люба прижалась к нему и, судя по ровному дыханию, вскоре заснула.
Ехали долго. Когда остановились, всех молча перетаскали в другие сани и снова двинулись в путь. Мишка задремал. Сквозь сон понимал, что его заносят в жарко натопленную избу, торопливо раздевают и укладывают на печи.
Снился Мишке их большой двор. Шум, весёлые крики, стук колёс едущего трамвая. Бабушки сидели на лавочках в тени деревьев и присматривали за играющими в песочнице малышами. Рядом ребятня постарше гоняла на велосипедах. Только никого из мальчишек он не узнаёт. Смотрит на окна своей квартиры и видит на балконе маму. Она стоит к нему спиной и вешает бельё на верёвку. Мишка радостно кричит, но она не слышит. Тогда он вприпрыжку бежит в подъезд, по лестнице быстрее наверх, считая этажи. Сбивается, не может найти нужную дверь – они все одинаковые, покрашенные коричневой краской. И все закрыты. Мишка стучит кулачками, пинает двери, но никто не отзывается. Он бежит выше, потом ещё выше. И вдруг одна из дверей поддаётся и открывается. В коридоре на стене большое зеркало в резной рамке, на коврике мамины туфли, на трюмо зелёная сумка. Пахнет котлетами и жареной картошкой. Мишка врывается в квартиру и, счастливый, бежит на балкон. Но там уже никого нет, лишь бельё висит неподвижно. Мишка быстрее в спальню родителей. Мама спит, накрывшись одеялом. Лица не видно, лишь густые русые волосы выглядывают. Мишка трясёт её за плечо, но она не просыпается. Он пытается стащить одеяло, чтобы заглянуть в лицо, вспомнить, как она выглядела. Для него это очень важно, увидеть её вновь.
– Мама, проснись! мама! – плача, кричит Мишка.
И просыпается, трёт мокрые глаза. Замечает, что рядом кто-то сидит. Женщина с русыми волосами. Мишка бросается к ней, обнимает и тут же отскакивает. От неё пахнет не мамиными любимыми духами «Красный мак», а навозом и парным молоком. И чем-то ещё. Запах незнакомый, пугающий. И вовсе она не похожа на маму, разве только цветом волос. И старше намного. Черты лица крупные и грубые, хоть и смотрит ласково. Мишке неловко, что он принял чужую женщину за маму. А ещё стыдно, что обмочил постель. Но женщина не ругает, а лишь украдкой вытирает фартуком глаза. Даёт ему одежду, чтобы он переоделся в сухое. Штаны ему большие, и рубаха тоже, пришлось закатать рукава. Любаня ещё спит на печке, раскраснелась от тепла, одеяло скинула. Рядом лежат двое ребят – маленькая девочка и подросток.
– Ну, коли проснулся, айда к столу, – зовёт его женщина и ставит на деревянный стол алюминиевую миску.
От похлёбки кверху идёт пар, а в сторону Мишки умопомрачительные запахи. Он жадно ест. В животе довольно урчит, он не отказался бы от добавки, но женщина говорит, что много нельзя. Она рассказывает, что они в глубоком тылу и бояться больше не надо. Зовут её тётя Надя. Просыпается Любаня и присоединяется к ним. Мишка улыбается, глядя, как она ест. Сестра улыбается ему в ответ, поглаживая свой живот. Лицо грязное, светлые тусклые волосы спутались, одна тоненькая косичка наполовину расплелась. Но счастливая!
Оказывается, они проспали почти до вечера. Вскоре тётя Надя с сыном Алёшей пошла за водой, наказав присматривать за маленькой Светой. Она чуть младше Любы, но намного крупнее. Девочка показала им небольшой дом. Очень мало мебели и вещей, на полу вязанные длинные дорожки. Всё очень просто, но по-домашнему уютно. Затем девочки засели играть в куклы, смастерённые из тряпиц и соломы. Мишка же сел у окна и смотрел, как хозяйка с сыном таскают вёдра на коромыслах. У них изо рта и из трубы бани валил густой белый дым. На улице зябко, а в тёплой избе хорошо.
В сенях раздался топот, и Света бросилась к двери:
– Папка пришёл!
Хромая, зашёл невысокий крепкий мужчина с бородой. Он скинул тулуп и погладил правой рукой девочку по голове, вместо левой висел пустой рукав. Затем положил на стол связку рыбы и протянул руку Мишке. Дал Любане и Свете по кусочку сахара. И Мишке протянул. Тот посмотрел на сестру и сунул в карман. Мужик одобрительно хмыкнул.
Пришла тётя Надя и мигом перечистила всю рыбу, поставила жарить. Велела мужу присматривать за сковородкой, а сама повела Мишку с сестрой в баню. Там она намыливала их и сокрушалась, какие они тощие, аж синие.
– Так клови у нас мало осталось, – жаловалась Люба. – Немцы всю выпили. Они кловопийцы. Так нянечка говолила. Своя у них дулная, вот они и питаются кловью детей. – И Люба показала синяки от уколов на тоненьких ручках. – Ничего, папка им на флонте за нас отомстит! И за мамку тоже.
Грязную одежду тётя Надя оставила в бане, сказав, что потом постирает. Завернула Любаню в одеяло и вынесла в предбанник, передав Алёше. А сама потащила Мишку. На ужин их накормили рыбой, напоили чаем с малиновым вареньем и вскоре они уже сонно захлопали глазами.
Тётя Надя уложила их в постель и они тут же заснули.
Жизнь в деревне шла по давно установившемуся порядку. Хозяйка вставала раньше всех, суетилась на кухне. Хотя скотину и птицу удалось сохранить почти в каждом дворе, мяса ели редко. Но на столе постоянно были молоко, яйца, масло, картошка. Тётя Надя пекла хлеб и пироги с рыбой, которой было вдоволь в реке. Затем она будила Алёшу и они шли кормить скотину и таскать воду. Речка была позади дома, за длинным огородом. Мишку оставляли присматривать за девчонками. Те хлопот не доставляли, тихо играли в углу комнаты или на тёплой печке. Мишка мёл в доме веником из прутиков, кормил девочек. Почти каждый день в гости приходила Любина подруга Танька, она жила в доме у соседки. Мишка её не любил. В детдоме она частенько отнимала у малышей игрушки и сама же первая плакала и жаловалась воспитательнице. А ещё у неё из носа постоянно текли густые зелёные сопли. Несмотря на то, что была она старше Любы, говорила плохо. Но малышки её понимали.
Дядя Игорь вставал позже всех. Завтракал и уходил в небольшую кладовую, заставленную корзинами, вёдрами и бидонами. Садился у небольшого самодельного столика и при свете тусклой лампы плёл или чинил сети. Каждый день он подолгу рыбачил, возвращался домой уже затемно. Улов обрабатывали. Мелочь сразу жарили, немного спускали в ледник. Но большую часть укладывали в корзины и накрывали тёмной тряпицей. Вечером за ними приезжал хмурый старик. Седой, обросший, в залатанной куртке, он сухо здоровался с хозяевами, на детей не смотрел, брал корзину, и спешно покидал хату.
Любаня пугалась его, а Мишке казалось, что тот просто очень несчастен. Тётя Надя частенько совала ему небольшое лукошко с продуктами. Мишка видел в окно, как старик укладывал корзины в телегу, заботливо укутывая одеялом, словно младенцев. Дядя Игорь всегда уезжал с ним.
Мишке было интересно, куда ему столько всего. Наверное, у него большая семья.
Однажды, помогая дяде Игорю распутывать сети, он спросил о странном госте. Тот ответил, что у Седого никого в деревне нет, живёт один. Жена умерла, а трое сыновей ушли в партизаны. Вот он и возит им продукты.
– Неужели ему не страшно одному? – удивился Мишка.
– Не страшно. А вот за детей боится.
– А вы на войне были?
– Был. В самый первый день на фронт ушёл. Мы тогда в Минске жили. Жена на сносях. Отправил её с Алёшей сюда, к своей старенькой матери. Та, правда, вскоре умерла. А я много чего успел повидать за это время. Даже умирал несколько раз.
– Как это? Разве так можно?
– Можно. Первый раз в самом начале войны. Мина рядом разорвалась, осколками в ногу и живот ранило. Я даже ничего и понять не успел. Шёл и вдруг споткнулся, упал. А очнулся уже в госпитале. Подлечили. Вернулся в часть. Через несколько месяцев контузило. Опять толком ничего не понял. Долго лечился, вернулся. А в следующий раз уже руку потерял. Перевозили нас, да на засаду напоролись. Прямое попадание в кабину. Меня выкинуло, а грузовик перевернулся, да прямо на руку бортом упал.
– Больно было?
– Не, даже и не заметил поначалу, что руки нет. Спасло то, что за нами машина с врачами ехала, помощь быстро оказали.
– И не страшно?
– Страшно умирать только первый раз, когда ещё не знаешь, каково это. А потом уже нет. Когда смерть придёт, ты даже и не заметишь, что за тобой. Не так уж она и страшна.
Мишка и дальше бы слушал дядю Игоря, да тётя Надя попросила помочь, пока она в хлеву со скотиной управляется. Пока он расставлял гнутые по краям тарелки и кружки на стол, прислушался к голосам на печи. Там играли девчонки. Света всё хотела узнать, когда закончится война.
– Ох, не фкола! – ответила ей Таня.
– Откуда ты знаешь? Может, сколо? – робко предположила Люба. – Ведь давно уже идёт.
– А как давно, сто лет? – допытывалась Света.
– Болфе, – уверенно ответила вредная Танька.
– Тыщу?
– Болфе. Дье тыфяти, – немного подумав, ответила Таня.
– Не вли, не может она столько идти, – не поверила ей Люба. – Когда война началась, Мишка уже лодился, а ему семь. И я уже лодилась. А Мишка говолил, что как я лодилась, так и война всколе.
– Вьёт тфой Мифка! Забыл фё, вот и вьёт.
– Ничего он не влёт! Он даже маму помнит, какая она была. Он мне лассказывал, какая она класивая и какая у неё коса длинная!
– Как у моей мамы? – встряла Света.
– Навелное.
А Танька хмыкает и знай за своё:
– Да не понит он нифего.
– Нет, помнит! Мама тогда с больницы плишла, устала очень, плилегла. А тут бомбёжка. Она и не услышала, так клепко спала. Во сне умелла, как ангел. Так Валентина Селгеевна сказала.
– Вона дафно иёт и не мофет Мифка ниего понить. Вьёт!
Люба захныкала и Мишка не выдержал. Стащил противную Таньку с печи, сунул ей в руки одежду.
– Вали давай от нас. И не приходи больше. Нечего к нам каждый день шастать.
– Ну и уду! – Танька натянула пальтишко, накинула на голову платок, влезла в огромные валенки и, надувшись, ушла.
– Миш, а плавда война идёт уже две тысячи лет? – испуганно спросила Люба. – И никогда не закончится?
Мишка попытался успокоить девчат, но они ему не поверили.
Когда на другой день пришла Танька, Люба обрадовалась ей, и они вновь играли в куклы, как ни в чём не бывало. Мишка к ним не лез.
Так они и прожили до весны. Дядя Игорь рыбачил, Алёша ранним утром уходил в усадьбу, чтобы заниматься вместе со старшими ребятами из детдома. Тётя Надя хлопотала по хозяйству. Мишка с девчонками, как могли, помогали – убирались в доме, чистили во дворе снег, носили исхудавшей скотине сухую траву. Вечером тётя Надя читала им сказки и тискала девчат, а те, довольные, хохотали. С каждым днём становилось всё теплее, под ногами хлюпала каша из снега. Детей начали эвакуировать. Ночью прилетали самолёты, Мишка слышал их гул. Очень хотел посмотреть, но его не пускали. Алёша однажды ходил и потом рассказывал, что самолётов всего два, кукурузники. В один сажают три-четыре человека, а в другой больше десяти. Под крыльями приделаны люльки, и в них укладывают раненых.
У Тёти Нади под глазами не исчезали тёмные круги. Она украдкой вытирала слёзы и шмыгала носом. Однажды она не выдержала, расплакалась и спросила, не хотели бы они остаться в их семье навсегда. Люба радостно бросилась к ней на шею, но Мишка строго сказал, что папка будет их искать.
– Нам нельзя, – сразу стала серьёзной Люба, – папка вернётся с войны, а нас нет. Как же он будет жить без нас?
Тётя Надя выбежала из комнаты. Дядя Игорь тяжело вздохнул и отвернулся.
Когда в один из вечеров к ним пришёл улыбчивый лейтенант и сообщил, что сегодня ночью их очередь, Мишка даже обрадовался. Все сразу всполошились, забегали. Вещи брать запретили, слишком мало места. Лететь должны были Мишка, Люба, Света и Алёша. Собрались быстро. Дядя Игорь украдкой сунул Мишке в карман три сушёных карасика и подмигнул. Тётя Надя суетливо бегала по комнате, причитая, и обещая прилететь сразу после того, как вывезут всех детей. Света по секрету сообщила Любе, что у неё скоро будет сестричка или ещё один братик.
Их так закутали, что стало трудно ходить. Когда с улицы донеслось ржание кобылы, дядя Игорь подхватил Мишку и потащил в сани. Следом шли тётя Надя со Светой и Алёша с Любой на руках. Как только Валентина Сергеевна приняла их и усадила рядом, подвода сразу же тронулась, оставляя позади низенький домишко с высокой берёзой у ворот. Его хозяева стояли на дороге, тётя Надя прислонилась к груди мужа, он обнял её единственной рукой. Сам смотрел строго, но Мишка знал, что ему тяжело. Они так и стояли, пока их не скрыла тьма.
В санях была и Танька. Мишка узнал её по звонкому голосу. Та радовалась, что полетит на «фалолёте». Дети и воспитательница улыбались, но не отвечали. Замолчала и Танька.
Самолётов, как и рассказывал Алёша, было два. Но им не дали возможности всё разглядеть, сразу подняли наверх. Люба попала в грузовой отсек, а Мишку с Танькой усадили на место штурмана. Набили так плотно, что не пошевелиться. Полусидя, полулёжа. Но все молчали и не жаловались, даже Танька. Лётчик им улыбнулся и спросил, не боятся ли они лететь? Мишка уверил, что нисколько не боятся.
Как только погрузили раненых, самолёт сразу взлетел. Мерно гудел мотор, Мишка сидел и не сводил взгляда со звёздного неба. Огромная луна висела так низко, словно уличный фонарь.
И вдруг черноту неба прорезал яркий луч. Ненадолго исчезнув, он вскоре появился вновь, но уже не один. Два луча скрещивались прямо над ними. Самолёт резко бросило в сторону. Но щупальца не отставали, преследовали их. Затряслась, запрыгала луна. Резкий толчок и стук, словно хулиган бросил в окно горсть камней. Надсадно завыли винты, и в нос ударил резкий запах гари. Звёзды заслонил густой чёрный дым.
Мишка тревожно переглянулся с Таней, но никто не проронил ни слова.
Самолёт мотало из стороны в сторону, Мишке так хотелось за что-нибудь уцепиться, да не за что. Танька скривилась и плачет. Только её не слышно из-за рёва мотора. И тут Мишка увидел впереди огонь. С воздушным потоком он врывался в кабину пилота. Языки синего пламени яростно раздувались, словно полоски ткани на ветру. Мишка не понимал, есть ли там пилот. Наверное, он уже погиб и самолёт летит сам по себе. Мишка вытянул голову и заглянул за перегородку. В глаза ему сразу же бросились руки пилота, все в огне, и он испуганно отвернулся. Танька закрыла глаза и ныла, слёзы не переставая текли по щекам. Любу Мишке не видно, она позади него. И не обернуться, он зажат. Видит только, как безмятежно спит Света, не обращая ни на что внимания. Она даже не знает, что сейчас они все умрут.
Запах гари усилился. К нему примешались другие запахи, тошнотворные и страшные. Стало тяжело дышать. Палёным запахло прямо под носом. На них полетели искры. Мишка вдруг понял, что горит перегородка, отделяющая их от кабины пилота. А Танька прижата к ней. Она смотрит на Мишку, мокрые ресницы делают её глаза просто огромными. Мишка высвободил руки и потянул Таньку к себе. Та не поддалась. Так укутана, что весила целую тонну. Мишка стянул мешавшие рукавицы и вцепился в её пальто. Когда самолёт тряхнуло, с силой дёрнул. Она отлетела от перегородки, уткнувшись мокрым и холодным носом ему в щёку. Мишка чувствовал, как у него по щеке потекли ее слюни и сопли, но лежал, не двигался. Смотрел, как дымилось пальто у неё на спине.
Неожиданно самолёт начал резко снижаться, их потянуло к перегородке. Мишка выставил вперёд руку, но тут же обжёгся и отдёрнул её. В один из моментов, когда особенно сильно тряхнуло, Мишка сбросил с себя Таньку, подальше от перегородки, а сам переместился на её место. Теперь он мог видеть Любаню, с раскрытыми от ужаса глазами, бледных ребят и воспитательницу, беззвучно шевелящую губами.
Внезапно самолёт словно налетел на преграду и они все подпрыгнули. Раздался треск и глухие удары по бортам, словно по ним кто-то хлестал вениками. И тут сверху показались макушки деревьев, совсем близко от них. При очередном ударе Мишку подкинуло и он врезался во что-то головой.
Очнулся он от криков. И от холода. Щека горела огнем, голова болела. Покусал губы, чтобы убедиться, что жив. Затем приподнялся и посмотрел вокруг. Рядом в сугробе уложены в ряд другие дети. Когда он увидел Любу, неподвижно уставившуюся в тёмное небо, то сразу пришёл в себя. Перевернувшись, он подполз к сестре и дотронулся до её щеки. Тёплая. Любаня вдруг моргнула и отрешённо посмотрела на него. Ничего, главное, что живая. Мишка перевёл дух и огляделся. Танька тоже пришла в себя и ворочалась, Света села и молча смотрела на что-то за его спиной.
Мишка обернулся и увидел, как неподалёку горит самолёт. Возле одного крыла мечутся Валентина Сергеевна и Алёша. «Раненые, – мелькнуло в голове у Мишки. – Самолёт взорвётся, а там раненые».
– Лежите тут, – велел он девчонкам и пополз к самолёту.
Раненого уже вытащили из капсулы и волокли по снегу. Воспитательница увидела Мишку и замахала рукой, прогоняя. Но он не послушался. Схватился вместе со всеми в одеяло и потащил. Чувствовался жар от огня. Мишка зачерпнул в ладонь снега, быстро смял его и сунул в рот. Укрывшись за поваленным деревом, они наблюдали, как горит самолёт.
Партизаны прибыли очень скоро, они даже не успели подумать, что делать дальше. Всех погрузили в сани. Мишка сел рядом с сестрой, с другой стороны к нему прижалась Света. Они поехали прочь, за подводой шли бойцы и не уместившиеся Валентина Сергеевна и Алёша.
Когда они прибыли в деревню, Мишку вместе с ранеными ссадили у лазарета, а остальных повезли дальше. Люба осталась с ним. Они сели на нары, и ждали, когда врач осмотрит раненых. Им помощь нужнее. Медсестра помогла им раздеться и сразу стало легче. Люба легла и задремала. Медсестра осторожно промыла рану и сказала, что придётся зашить. Щипало, но Мишка терпел.
Когда медсестра вышла, занесли лётчика и положили на нары напротив. Мишка не сразу его узнал. Смотреть было страшно, но Мишка не мог отвести взгляда. Хотя он был весь перебинтован, но даже сквозь бинты на лице виднелась синяя, обгоревшая кожа. Очки-«консервы» оплавились и прикипели к коже. Комбинезон весь обгорел, от ног остались лишь кости. Мишка не понимал, как он смог посадить самолёт?
Медсестра взглянула на него и побежала за врачом.
Мишка сидел и смотрел на лётчика. Тот в бреду пытался дотянуться до винтовки, висевшей на стене. Один из партизан присел рядом, достал из кармана конфетку и, отряхнув её от прилипших крошек махорки, протянул Мишке. Тот поблагодарил и сунул в карман. Там он нащупал последнее письмо от отца. Мишка подстерегал почтальонку и забирал у неё все письма и газеты, передавая потом матери. Он тогда ещё не умел читать, но хорошо знал, чего боится мать. Она каждый день ждала и боялась, что дождётся. Но Мишка скрыл от неё похоронку. Она так и не узнала, что её муж погиб.
– Сестрёнка? – вдруг спросил боец.
Мишка кивнул.
– Да, повезло вам. Считай, заново на свет родились. Есть кто у вас из родных? – не отставал партизан.
Мишка погладил пальцами потрёпанные листочки и уверенно заявил:
– Есть. Сестрёнка ещё одна есть, Света. И брат, Алёша. Они с ребятами поехали. И мамка есть. Они с отцом позже приедут. Она обещала.

Похожие статьи:

Рассказы → Приглашение на войну

Рассказы → Эфемеры Вселенной (Внеконкурс)

Рассказы → Дочь шамана

Статьи → Конкурс "Две тысячи лет война"

Рассказы → Две стороны, одна правда