— Нет, что вы, процедура совершенно безопасна. Небольшой укол, успокоительное. И всё, – лаборант покачал головой, старомодные круглые очки блеснули стёклами.
— Значит, безопасна говорите? А я слышал, что некоторые добровольцы после эксперимента чуть ли с катушек не съехали... — я потёр подбородок и нервно поелозил в кресле, всем своим видом показывая, что мне совсем не безразлична собственная жизнь.
— Откуда у вас такая информация? – удивился лаборант.
— Ну, так, пообщались… в коридоре.
Лаборант, пухлый невысокий здоровячек с розовыми как у младенца щеками, насмешливо посмотрел на меня поверх очков.
— Бросьте, — заявил он. — Добровольцам… хм волонтёрам, как и вам нужны деньги. Как вы думаете, сколько человек готовы сейчас рискнуть жизнью ради предложенных за участие в проекте денег?
— Не знаю… — я пожал плечами, — Эксперимент опасный… Десяток?
— Десяток? Ха! – лаборант усмехнулся, обнажив безупречные белые зубы, — Триста двадцать восемь!
— Ого! – искренне удивился я, — Вы правы, я ляпнул не подумав… Ладно, я согласен! Пятьдесят штук на дороге не валяется. Где подписывать?
Толстячок хитро улыбнулся. Он поставил пачку бумаги – договор – ребром на стол и постучал им выравнивая листы.
— Тут, — он кивнул на договор, — на каждом листе с двух сторон. Место для подписи отмечено галочкой.
Лаборант, поднялся из кресла, обошёл стол вокруг и положил передо мной договор.
Я взял увесистую стопку.
— На входе в здание нам выдали образец договора. Пока я ждал своей очереди хорошо его изучил. Ваш вариант сильно отличается? – спросил я, кивая на пухлую пачку.
— Нет, не сильно. Я гарантирую идентичность. Всего лишь в конце появился ещё один лист.
— Гарантируете? – фыркнул я, — Да что мне ваши гарантии? Так, простой звук… Я всё равно прочту договор снова. Целиком и полностью.
— Конечно-конечно, ведь от этого может зависеть чья-то жизнь. Не правда ли? – он гаденько ухмыльнулся, — Суммы должно хватить, чтобы решить все ваши проблемы с клиникой…
Откуда этот розовощёкий гад узнал про врачей? Хотя, глупо с моей стороны думать, что такая крупная компания, как «Эир-спэйс» не позаботится о том, чтобы узнать получше про своих кандидатов. Даже если вакансия разовая.
— А это вот уже не ваше дело! – заявил я гордо.
— Да не переживайте вы так, — лаборант поморщился. Он уже просёк, что я попался на крючок и перестал галантничать со мной.
Всё что у меня осталось – это моя гордость. Да и ту скоро придётся засунуть куда поглубже. Пятьдесят тысяч наличкой. Без них моему сыну просто не выжить. У него последняя стадия лейкемии. Ему необходима операция, тем более, что врач определил стопроцентную вероятность успеха. Осталось дело только за малым. За деньгами.
Выхода у меня не было. Я взял шариковую ручку: белую, с названием компании на колпачке. И принялся выводить свои инициалы на хрустящей бумаге.
— Очень хорошо, очень, — лаборант принялся по дурацки качать головой в такт моим росчеркам.
* * *
Огромный, метров сто в длину, хорошо освещённый зал был набит всякой разной машинерией. Что-то жужжало, что-то гудело и позвякивало. Какие-то катушки, провода, изоляторы торчали со всех сторон. Бочки, баллоны, трубы исторгали белый пар. А посередине возвышался саркофаг. Вокруг пятиметровой высоты сооружения, увитого блестящими трубками, как муравьи сновали люди в белых халатах.
— Мистер Дарвин, прошу вас, — ссутуленный очкарик указал мне на небольшую кабинку, подвешенную к стреле крана с помощью системы тонких тросов.
Я кивнул и направился к стазис-капсуле, которую безошибочно распознал (ещё бы не распознать-то после трёх дней утомительной подготовки). Капсула висела в воздухе, наклонённая под 45 градусов и немного покачивалась. Я взобрался по металлической лестнице и залез внутрь. Двое молодцов покрепче помогли мне улечься поудобнее в узкое ложе, больше напоминавшее ванную, обмотанную проводами всех цветов радуги.
— Как вы себя чувствуете? – спросил очередной учёный, подошедший ко мне. Я узнал в нём профессора Карла Брауна. Лет пятьдесят, сморщенный как гнилой овощ, абсолютно седой, он выглядел слишком предсказуемо, как и должен был выглядеть профессор. И почему все гениальные учёные словно клоны, похожи друг на друга? Браун недовольно хмурился и непрерывно тыкал пальцем в экран тонкого планшета, на котором было изображено тело, обсыпанное цифрами и графиками. Вероятнее всего — моё.
— А то вы не знаете?! – съязвил я, кивнув на его компьютер.
Браун не понял моего сарказма, а только проворчал:
— Отвечайте, мистер Дарвин. Как указано в контракте, вы должны предоставлять информацию.
— Нормально, — буркнул я. — Холодно только.
— Холодно? Не может быть. Здесь поддерживается постоянный микроклимат, —парировал учёный.
— Да мне пофиг, на ваш микроклимат, – обиделся я. — Холодно мне и всё!
— Вероятнее всего, это нервная реакция организма на ситуацию. Я отмечу это, но считаю своим долгом напомнить, по условиям контракта это не существенно.
— Блин, ну и ладно. Грузите меня в ваш реактор уже, что ли?
— Всему своё время, мистер Дарвин. Всему своё время…
Вот зануда! Все учёные в «Эир-спэйс» такие зануды? А может быть, от степени занудства у них выше премиальные? Хотя вряд ли такой мегамозг, как Браун нуждается в премиальных…
— Мистер Дарвин, приготовьтесь, — наконец, скомандовал Браун, — сейчас мы приступим к вашей «упаковке».
Это он правильно сказал. Двое его помощников принялись опутывать меня жгутами проводов, прижав к самому дну капсулы с помощью сложной упряжи. И я понял, что обратной дороги нет. Под самый конец моего обучения инструктор всё же подтвердил слух о том, что не всё так гладко с этим экспериментом. Грубо говоря, он даже намекнул, что ожидается полная труба. Обнадёжил, что называется…
Лаборанты прекратили укутывать меня проводами и закрыли плоды своих творений пластиковой плитой, изогнутой по форме тела. Моего тела. Открытым осталось только лицо.
— Мистер Дарвин, как вы себя чувствуете? – как попугай повторил Браун.
— Как мумия.
— Это всё?
— Холодно мне!
— Понятно, — кивнул он, потыкал пальцами в нарисованную на экране клавиатуру и махнул кому-то сбоку, — Начинайте, ассимиляцию.
Лебёдка сверху чуть слышно зажужжала и пришла в движение. Капсула медленно повернулась, легла горизонтально и поплыла к саркофагу. А в нём тем временем открылся проход: две толстые плиты разъехались в стороны. Вся внутренняя часть представляла собой лес из множества полуметровых конусов, направленных остриём в центр. А в центре висела конструкция, напоминавшая гироскоп трёх метров в диаметре. Стазис-капсула, как я уже знал, будет помещена в центр этого гирокомплекса.
Я медленно «летел» над полом, а профессор шёл рядом со мной и монотонно гундосил:
— …таким образом, достигнув напряжённости в сто тысяч ньютонов на кулон, мы создадим поле, совершенно непроницаемое для всех видов физического воздействия. В том числе радиации и когерентного лазерного излучения любой мощности. Вы будете отрезаны от всего внешнего мира. Мы, естественно, проведём соответствующие эксперименты и замеры, как указано в вашем контракте и...
Я беспардонно хмыкнул, чем прервал поток заумных слов, лившихся изо рта учёного.
— Профессор, да мне, честно говоря, похрену и свысока на ваши замеры. Зачем вы мне это рассказываете? Просто скажите, на кой чёрт — это всё нужно на человеческом языке и делайте своё дело.
Браун, несмотря на моё резкое заявление, не обиделся. Посчитал лучшим для себя не вступать в полемику, а действительно просто рассказать.
— Всему причина — космические перелёты на дальние расстояния. К другим звёздам.
— Космические перелёты к другим звёздам? А, я читал… как-то давно. Это вы про субпространство что ли говорите?
— Нет, что-вы! До этого современной науке ещё очень далеко. Я говорю об анабиозе — замедлению процессов жизнедеятельности организма человека. Но я считаю, что химический анабиоз или заморозка – это всё тупиковые ветви. А вот статическое поле, поле стазиса, в котором буквально останавливается время, это то, что откроет человечеству путь к звёздам.
— Понятно, то есть, я типа того, буду первопроходцем?
— Ну, формально, вы не летите в космос. Вас поместят в поле стазиса на сутки локального времени. При этом для вас они пролетят незаметно. Почти мгновенно.
— Ха! То есть вы украдёте у меня как бы лишний день из жизни?
— Ну грубо говоря да. Если…
— Что «если»?
Капсула остановилась у разверзшихся врат саркофага. Профессор наклонился надомной и прошептал.
— Если эксперимент завершится удачно.
Что-то ёкнуло у меня внутри. Слишком безнадёжно произнёс эти слова профессор Браун. Слишком!
— Мне говорили, что почти все предыдущие опыты завершились хорошо.
— С точки зрения науки – да, — учёный сморщил нос, — Но для испытателей – совсем наоборот.
Внутри меня начала подниматься паника. Минимум нечестно было сообщать о таких вещах буквально за минуту до начала эксперимента.
— Сколько осталось в живых?
— Все… но они обезумели.
— А всего сколько было попыток?
— Шесть.
Паника обуяла мой разум, но я вспомнил про Айрона, моего сына. Мальчишка будет жить, даже если я умру.
— Цифра семь – счастливая цифра, — заявил я уверенно. — Давайте побыстрее закончим с этими вашими статическими анабиозами.
— Простите, я записал все ваши слова на карту памяти. Не обессудьте, они могут понадобиться на суде, — извинился профессор и ободряюще кивнул, — Удачи, мистер Дарвин.
— Да пошёл ты, — грубо ответил я.
* * *
Я лежал в напичканной электроникой капсуле, замотанный проводами, как мумия бинтами, и слушал позвякивание, еле слышно доносившееся снаружи. Это лаборанты прикручивали капсулу к держателям внутри гирокомплекса.
Сердце стучало как бешеное. В левом предплечье заныла старая рана, полученная при неудачном приземлении три года назад. Собственно, тогда я разбил жутко дорогой вертолёт и… чудом выжил. Кроме руки я повредил спину. Небольшое смещение позвонков защемило ствол спинного мозга. Незаметное в повседневной жизни замедление реакции перечеркнуло мою блистательную карьеру лётчика испытателя.
Лаборанты закончили возиться с креплениями и ушли. Наступила тишина.
Минуту или чуть больше ничего не происходило, но вдруг в капсуле моргнул свет. Этого ещё не хватало! Остаться в темноте в узком тесном гробу не самое приятное времяпровождение.
Шорох и хруст, донёсшиеся из динамиков, напугали меня до смерти. Кажется, кто-то проволок гарнитуру с микрофоном по столу и только потом нацепил на голову.
— Аллё, аллё, меня слышно, — раздался голос профессора.
— Да, — огрызнулся я, — Вы меня напугали, блин! Чуть разрыв сердца не устроили. Нормальные люди сначала одевают наушники, а потом уже включают микрофон.
— Простите, не знал, — нисколько не расстроившись, ответил Браун. Он несколько секунд помолчал и спросил, — Вы готовы, мистер Дарвин?
— Да готов я, готов… — проворчал я. – Включайте уже свою адскую машину!
— Не адскую, мистер Дарвин, а скорее машину Морфея. Хотя, правильнее будет утверждать, что вы находитесь в своеобразной машине времени. Ведь ваше время остановится, ограждённое от всего мира энергетическим коконом.
— Да, неважно, в какую хренотень вы меня засунули. Главное, чтобы быстрее из неё вытащили и заплатили мне деньги... Включайте уже!
— Хорошо, — согласился профессор. – Начинаем эксперимент…
Не знаю, чего там он «начал», но у меня ровным счётом ничего не изменилось. Я лежал не шелохнувшись и ожидал хоть каких-нибудь ощущений.
Насколько я понял из обучающих видеороликов, моя капсула, находящаяся внутри гиросистемы, должна была оставаться неподвижной относительно горизонта. А вокруг неё, вращаясь с бешеной скоростью, три сверхсильных магнита должны были создать шарообразное электромагнитное поле, на которое воздействовали бы конусообразные излучатели саркофага. Разность векторов сил, по замыслу профессора Брауна, породила бы некую аномалию, теоретически прервавшую нормальный ход времени. Профессор, что-то упоминал про какие-то тахионы, но я, естественно, пропустил эту ахинею мимо ушей.
Наконец, появился гул. Он нарастал подобно набирающему обороты двигателю авто. Периодическое мерное позвякивание и попискивание нарушало его плавность. С каждым звяк-звяком гул усиливался. С каждым писком тон становился выше. В ладонях и ступнях появились «ёжики», как от долгого лежания в неудобной позе.
— У меня зуд в руках и ногах, — заявил я в микрофон.
— Это нормальная реакция организма на высокое напряжение, — успокоил меня профессор Браун.
Через пару минут гул превратился в рёв. Капсула начала трястись мелкой дрожью. Волосы на моём теле встали дыбом буквально везде. Лёгкое покалывание в конечностях потихоньку переросло в резь. Довольно-таки сильно ломило поясницу.
Сквозь шум я услышал голос профессора.
— Через несколько секунд ваша связь с внешним миром прервётся. Вы хотите что-нибудь сказать?
— Скорее бы это кончилось!
— Понятно… Вероятно, неприятные ощущения скоро закончатся, вы и глазом не успеете моргнуть, как снаружи минуют сутки… Ну что ж, удачи вам!
Рёв перерос в дикий шквал, а зуд стал нестерпимым. Капсула трепыхалась как лист на ветру и опасно скрипела на стыках. Во рту пересохло, голова наполнилась тянущей болью, словно кто-то пытался её разодрать.
Стало очень холодно, а потом сразу очень жарко. По телу прокатилась волна жара. Мне показалось, что ещё чуть-чуть, и кожа начнёт лопаться. Но я даже с места не мог сдвинуться.
Я закричал от боли и безысходности. Но никто мне не ответил.
Горячая липкая субстанция обволокла меня, не давая возможности даже вздохнуть. В спинном мозге вспыхнула огненная спица. Волна боли накрыла меня огненной вспышкой и наступила тьма.
* * *
Шелестел ласковый летний ветерок. За окном весело и звонко смеялись дети. Упруго шлёпал по асфальту мяч. Тёплый, ласковый солнечный зайчик играл на моём лице. Я почувствовал, как он перескочил с одного века на другое. А потом на губы. Кому это пришло в голову баловаться зеркальцем в лаборатории?
Я вздохнул полной грудью. Но вместо чистого прохладного воздуха я втянул удушливый смрад. Горячий, вязкий, с примесью тухлятины и серы он оцарапал лёгкие, и я зашёлся в хриплом кашле.
— Что, за хрень?! — крикнул я прокашлявшись, и открыл глаза.
Вокруг была темнота. Только тускло блестели металлические нити вокруг. Изоляция оплавилась, стекла вниз, заливая остатки капсулы, которая превратилась в чёрную хрустящую сажу.
Я разворошил паутину, в которую превратилась проводка. Вонь горелой изоляции снова заставила меня закашляться. Похоже, произошла авария. Нужно выбираться.
Капсула лежала среди обломков гиросистемы вместо того чтобы висеть в метре от поверхности. Я встал на пол и ежесекундно натыкаясь на конусы излучателей, стал пробираться к серой вертикальной полоске, которая мне представилась выходом из саркофага. Так и оказалось. Тяжёлые гермоворота были приоткрыты, но недостаточно широко, чтобы я просто вышел. Мне пришлось приложить немало сил чтобы сдвинуть створку, но она наконец подалась, и я выполз в ангар, на развалины лаборатории.
Мусор, паутина, кучи грязи вокруг. Я оглянулся. Толстый слой пыли покрывал некогда сверкающую чистотой лабораторию. Сейчас она казалась заброшенной лет десять назад.
Сквозь обвалившуюся крышу проглядывало мутное серо-сизое небо.
Паника лучший друг ужаса. А кроме как ужасом не назвать того состояния, что я испытывал глядя на эти развалины.
— Э-эй! – крикнул я вполголоса, понимая бесполезность этого занятия.
В паре десятков метров я увидел выход из ангара. Кажется, там раньше была камера дегазации. Я как мог быстро пробирался к ней. Мне безудержно хотелось покинуть это мёртвое место и спустя пять минут я выбежал наружу…
У входа в лабораторию стоял автомобиль. Точнее, его ржавый остов. Множество брошенных давным-давно и полусгнивших машин вжалось в заросшую странной колючей травой мостовую. Напротив меня возвышалась груда камней разрушенного дома. Собственно, вся улица представляла собой кадры из военной хроники.
Охвативший меня шок заставил присесть на ближайшую бетонную плиту. Поражённый увиденным, я не знал, что делать дальше.
Я провёл грязной пятернёй по пыльным волосам ото лба к затылку и обратил внимание на сложные наручные часы, выданные в лаборатории. Секундомер шёл, он включился автоматически в тот момент, когда пропала связь с компьютером лаборатории.
На маленьком экране были цифры: 3 часа 46 минут.
Это что же получается? Судя по хронометру я был без сознания примерно три с половиной часа, если считать с момента запуска электромагнитной установки. А как же все эти разговоры о том, что для меня время должно было остановиться?
Метрах в пятидесяти вниз по дороге промелькнула какая-то тень. Раздался грохот рухнувшей плиты. От неожиданности я свалился с бетонного блока, заменявшего мне сидение, и уткнулся в землю носом, закрыв голову руками.
И правильно сделал.
По дороге мимо меня стремглав промчалась дикая помесь богомола с пауком. Восемь серых, длинных — метра по три — утыканных шипами ног, скрипя суставами, раскидывали остатки машин словно бумажные пакетики. Длинное волосатое тело венчала треугольная башка. А из задницы торчали два длинных рога.
Громко урча и скрипя, как несмазанная телега, существо проскакало влево ещё метров двадцать. Затем, яростно заверещав, оно принялось раскидывать обломки, пытаясь извлечь что-то или кого-то из-под развалин.
Его труды увенчались успехом. Двумя передними парами ног существо вытащило на свет длинную извивающуюся тушу, похожую на червяка, бросило её на землю и впилось в неё зубами. Кроме задранного рогатого зада и мешанины ног, я ничего больше увидеть не смог. Но оно мне и не надо было. Буквально перед моим носом с крыши навеса опустилась пара таких же длинных колючих ног, как и у первого богомола. Существо замерло, опустило ещё пару ног и дико заскрежетав, бросилось в атаку.
Преодолев несколько десятков метров за пару секунд, второй богомол накинулся на пировавшего и ударил его острыми ногами, целясь в туловище. Первый в долгу не остался, парировал удар и набросился на обидчика. Драка гигантских богомолов превратилась в сплошное месиво из колючих ног и рогатых задниц. Треск стоял при этом оглушительный.
Совершенно не понимая, что мне делать дальше я принял решение убраться подальше от этой битвы монстров. Я тихонько приподнялся на четвереньки, потом присел на корточки и таким макаром поспешил за угол лаборатории. До спасительного угла остался метр-полтора, как вдруг из-за него вышла страшная горбатая собака.
Здоровенная, больше метра в холке псина была практически лысая. Только на затылке торчала высокая чёрная щетина, плавно переходящая в серый грязный мех на большом горбу. Узкий таз, голый хвост, здоровенные когти и почти треугольная голова с дырочками в черепе на месте ушей. Серый, словно покрытый сухой пылью пёс захрипел и припал к земле. Я понял, что эта тварь готовится прыгнуть на меня с единственной возможной целью – убить, разорвать и сожрать.
Мышцы пса дрогнули. Сам не понимая, как мне пришло это в голову, но я упал на землю. Лапы зверя распрямились, выталкивая безобразное тело вперёд. Я ухватился за металлический прут и попытался убраться с траектории прыжка пса. Он завис в воздухе, раззявив отвратительную пасть. Прут неожиданно оказался у меня в руках. Это была метровая арматурина с куском бетона на конце. Я упёр её в землю толстым концом. Пёс с утробным воем налетел шеей на торчащий прут. Штырь пробил ему горло, переломал шейные позвонки и с противным чавканьем вышел между лопатками не задев горба.
Тварь кашлянула, дёрнулась и затихла. По ржавому пруту потекла бурая, местами почти синяя кровь.
Я сидел не шелохнувшись, слушая своё дыхание и шум крови в ушах.
Прошла кажется вечность, я очнулся и посмотрел в сторону богомолов. Драка между существами прекратилась. Они как ни в чём не бывало пожирали червяка.
На землю капала кровь собаки, распространяя вокруг тошнотворный запах тухлятины.
Нервно оглядываясь по сторонам в поисках ещё каких-нибудь тварей, я невзначай посмотрел на часы.
5 часов 17 минут.
Такого не может быть! Субъективно ведь прошло минут десять. Ну максимум пятнадцать. Я потряс рукой с часами. Жест дурацкий, учитывая тот факт, что часы находились в титановом водо- и пыленепроницаемом корпусе.
На часах было уже 5 часов 18 минут. Я недоумённо уставился на циферблат. Спустя десяток секунд цифры сменились: 5 часов 19 минут.
Что за хрень?! Неужели всё-таки сломались?
А если нет?
Тогда несложно было бы вычислить, что время на часах шло в шесть раз быстрее положенного. Если предположить, что стазис-машина как-то всё-таки изменила время, а конкретно его скорость, то как это повлияло на окружающий мир?
Что стало с миром? Мой ли это мир?
Правильно было бы спросить, когда этот мир?
Неожиданный во всех отношениях удар прервал мои размышления. Что-то или кто-то так сильно пнул меня в грудь, что я потерял сознание.
* * *
Я чувствовал, как горячий ветер теребит шелушащуюся кожу на моём лице. Всё оно было словно покрыто сплошными ожогами. Было больно даже морщиться. Но я переборол себя и открыл глаза.
Серое небо полыхало далёкими грозовыми разрядами. Вокруг горячий песок. Полузасыпанный разрушенный саркофаг окружал меня лесом конусообразных излучателей. Я приподнялся на локтях и понял, что лежу ровно в его центре. При этом от стазис-капсулы не осталось и намёка. Вероятно, она истлела, вместе с проводами.
Я не знал, как чувствует себя кусок мяса в микроволновке, но это оказалось единственное сравнение, пришедшее мне на ум. Моё тело буквально прожаривалось на медленном огне. Сотни иголочек больно впивались в обожжённую кожу, она трескалась и лопалась.
Превозмогая боль, отчётливо понимая, что каждое движение грозит чуть ли не разрывом плоти я взглянул на часы.
12 часов 30 минут.
Нет 31 минута…
Уже 32!
Часы в бешеном темпе считали секунды и минуты.
Грохот близкого разряда оглушил меня. Я вскинул руку, чтобы прикрыть от яростного света сухие глаза и зажмурился. Мозг пронзила россыпь острых уколов. Стало больно, и я обхватил голову. Какая-то мысль, чужая мысль(!), неуклюже ворочалась в моём сознании. Через боль, я открыл глаза.
Надомной зависла огромная эфемерная тварь, похожая на клубящуюся тучу, постоянно меняющую форму. Туча отрастила множество щупалец, которые метнулись к моему телу. Вопреки ожидаемому, щупальца остановились в сантиметре от него. Очевидно, опасаясь навредить, щупальца изучали меня на расстоянии. Я почти ничего не чувствовал, но существо, видимо, такое положение дел устраивало.
Аморфная мысль в моей голове превратилась во вполне себе понятную. Тварь удивлялась. Она щупала меня, изучала, как мы изучаем низших животных. Словно через гигантский микроскоп она рассматривала меня, брала мазки, пробы.
Мне стало до жути обидно. Эта куча-туча загнала моё самомнение ниже плинтуса, сравнив с подопытным кроликом. Мне, несмотря на боль и ожоги, захотелось выпятить грудь, и заявить о себе. Показать твари, что я разумное существо. Показать, что я мыслю! Но я не знал, как это сделать.
Однако, кажется, тварь поняла мои порывы. В ответ в моём мозгу возник образ муравья. Обычного земного муравья, с антеннами-усиками на голове. Затем туча показала мне муравейник. Несметное множество муравьёв занимались такими важными для них делами. Таскали прутики, укрепляя свой дом. Потрошили жука, запасая еду впрок. Строили переправу через ручей.
Я видел, как кипит работа! Но мгновение… и муравейник запылал!
Маленькие насекомые с треском сгорали в пламени. Туча показала мне крупным планом, как их маленькие тельца корчатся в нестерпимом жаре. И тут она оттранслировала мне безразличие.
Я понял её мысль. Куда уж может быть яснее. Муравьи — это я, мы, Человечество. А муравейник – наша планета, Земля. И для тучи мы просто безразличны.
Словно муравей, сгорая, я поднёс к почти совсем высохшим глазам часы.
23 часа 50 минут.
Конец? Конец моим страданиям? Конец всему?
Я вспомнил Айрона. Его улыбку. Не по годам взрослый взгляд.
Чудовищный удар в грудь выбил из лёгких остатки горячего воздуха. Тьма накрыла меня бархатным саванном.
* * *
Чувств нет. Зрения нет. Я просто знаю. На часах 23 часа 59 минут 59 секунд. Секундомер остановился.
Я не дышу. Мне это не нужно. И неважно. А в голове только одна мысль, о прохладном лете. Но вдруг её место занимает другая. Снова чужая. Слегка наивная. В ней звон детского смеха. Кажется, радость, красота и счастье в одном флаконе.
Это Свет.
— Кто? – я всё же спрашиваю. Или думаю, что спрашиваю.
— Свет, — отвечает Свет.
— Почему? – я опять спрашиваю, хотя знаю мне незачем это делать.
— Потому что кто-то должен был увидеть.
— Что это было? Будущее?
— Нет. Есть только настоящее. Всегда только настоящее.
— Параллельные миры?
— Нет. Всего лишь две частицы. Противоположности.
— Это глупо! Мир не может состоять всего из двух частиц!
— Конечно глупо. Для тебя. Но ещё глупее считать, что можно обуздать время. Ведь его нет… Но тем не менее, твоё кончается.
00:00
Часы показывают нули.
Моё время кончается. Остаётся лишь разочарование.
* * *
Я лежал опутанный проводами стазис-капсулы и слушал гул гиросистемы. Гул, такой знакомый, такой приятный и родной. Я не слышал его целые сутки, двадцать четыре не существующих никогда часа. Я был рад его снова услышать. Редко прерываясь звяканьем и писком, он убаюкивал, словно колыбельная…
И вдруг резко оборвался и превратился в рёв сирены!
Я сделал глоток холодного воздуха и открыл глаза. Яркий свет. Люди в белых халатах. Профессор Браун среди них. У него испуганное лицо.
Он спросил:
— С вами всё в порядке, мистер Дарвин?! Произошла авария, эксперимент не удался.
— Не беспокойтесь… — еле слышно прошептал я. Улыбаться не было сил, и я медленно моргнул, – …эксперимент удался…
Меня бережно вытащили из капсулы и положили на мягкую, хрустящую чистым бельём, каталку.
Профессор недоверчиво уставился на меня.
— Мистер Дарвин, вы что-то видели?
— Да… Ад… Рай… Другую сторону лета… Я узнал, что времени не существует. И его нельзя обуздать.
* * *
Из отчёта:
…эксперимент по исследованию физики поля стазиса №14988-7 следует считать неудачным… как и у всех предыдущих, у волонтёра налицо признаки разрушения сознания… требуется госпитализация…
Похожие статьи:
Рассказы → Тахионный смотритель (конкурс "Лишние дни", работа №2)
Рассказы → 29 февраля (конкурс "Лишние дни", работа №3)
Рассказы → Междумирье ("Лишние дни", внеконкурс)
Рассказы → Тридцать второе меолам (конкурс "Лишние дни", работа №4)
Рассказы → Несуществующий день лета (32 августа, конкурс "Лишние дни", работа №1)
О май гадбл! 
Конкурс кончился (наконец-то), пора снимать шапки. Собачка моя, богомолы мои и сумбур - тоже. Спасибо всем за комментарии.
