Проклятая часовня

Алое закатное солнце, похожее то ли на диковинную ягоду апельсин, то ли на отрубленную голову, еще не успело скрыться за дальней кромкой леса, как с полуденной стороны набежали черные тучи. Небо вмиг потемнело, в отдалении загрохотало – словно пустые бочки попадали с телеги, - засверкали зарницы.

Ксан невольно вжал голову в плечи, накинул капюшон и прибавил шагу. Того и гляди дождь начнется, ливанет как из ведра, а укрыться негде. Что на тропе, что под деревьями – одно дело, промокнешь до костей. А не дай Бог молния рядом ударит – сгоришь, как поганый еретик, вместе с дубом аль сосной. И ничегошеньки от Ксана не останется: горсточку пепла – и ту дождем смоет.

«Вот же дурень!» - выругал себя Ксан. Устал он, видишь, поленился по большой дороге идти, думал, что через лес короче да быстрее выйдет, - вот и топай теперь незнакомой тропой, что ведет неведомо куда, да жди, когда тебе на голову разверзнутся хляби небесные.

Оно конечно, лес небольшой, и тропа широкая, утоптанная, выведет, куда Ксану надобно – к ближайшей деревне. Только по темени, под дождем, что вмиг промочил старую куртку, меж деревьями да об корни спотыкаясь шарахаться – радости мало. Да и то сказать, ночью всякой твари Божьей спать положено, а не шляться промеж старых дубов, за кусты одежкой цепляясь.

Надо бы укрытие какое найти. Лес-то господский, может, где избушка егерская есть. Или, чем черт не шутит, в чаще лихие люди прячутся. Они Ксана не обидят – ворон ворону глаз не выклюет. Да и то сказать: что с нищего-калеки возьмешь - пару монет, и те медные. Только нет в лесу лихих людей. В запрошлом месяце всех переловили да на деревьях повесили – прочим во устрашение.

В темном небе полыхнула молния, и в ее свете Ксан разглядел поляну, на поляне – дом с высокой крышей.

«Услышал Господь молитвы убогого, указал путь!» - нищий перекрестился и захромал напрямик, споткнулся о невидимый во тьме корень, упал в мокрую грязь, ругнулся.

Загрохотал гром, что-то упало с треском и шумом. Ксан оглянулся: новая молния высветила рухнувшую поперек тропы тяжелую ветку. Нищий поднялся, обтер о штаны руки и, приволакивая сухую ногу, поспешил к дому.

Капли дождя лупили по спине, по плечам, по голове словно кулачки мертвых детей; ветер гнул тяжелые стволы, ломал ветки; грохотал гром, молнии били в землю чуть не под ноги Ксану. Поминая всех святых, нищий добрался до дома, нащупал дверное кольцо, дернул – гляди-ка, не заперто! - ввалился внутрь, захлопнул дверь, прислонился спиной, словно это могло спасти от творящегося снаружи армагеддона, перекрестился, прислушался. Да только что расслышишь за воем ветра, грохотом грома и шумом дождя!

Ксан осторожно двинулся в глубь жилища, тихо ступая и при свете молний стараясь разглядеть, куда попал. А когда понял – испугался так, что чуть не выскочил обратно наружу.

Нет, не в егерской избушке, и даже не в тайном схроне лихих разбойников оказался Ксан, а в проклятой часовне. Той самой, о которой слышал много раз от других нищих да воришек на ярмарках, и которую до сей ночи видеть не приходилось. А вот нынче – не уберег Господь - довелось.

Много лет назад - Ксана еще несмышленышем был – сюзерен этой земли устроил великое празднество в честь именин своей супруги, прекрасной Инессы, прославленной не только красотой, но добросердечием и милостью к бедным да убогим. На то празднество собралось много знатных господ, почтенных вассалов, даже епископ из вольного города приехал – имениннице почтение оказать. Был в замке богатый пир, музыканты, представление – не марионетки или шуты непотребные, какие на ярмарках крестьян развлекают, - а приличное случаю, из священной истории, - ввечеру – бал, а на следующее утро – охота на оленей. Только эта забава бедой обернулась: горячий конь, на котором ехала госпожа Инесса, взбесился, понёс напрямки через деревья да кусты, на этой самой поляне взбрыкнул, на дыбы встал. Прекрасная дама упала и расшиблась насмерть.

Безутешный господин, похоронивши возлюбленную супругу, повелел на месте гибели воздвигнуть часовню и каждый год в память о добросердечной Инессе службы служить да милостыню немалую раздавать. Сам же помаялся вдовцом год-другой и в монастырь ушел. А земли все сыну младшего брата отписал.

Новый господин – уж его-то Ксан сколько раз в городе да окрестных деревнях видел – нрава был крутого, и прославился не добротой и справедливостью, а жестокосердием и неуемным сладострастием. Сколько знатных дам обесчестил, поселянок снасильничал, говорят, даже монашку одну хотел соблазнить, но ту уберег Господь да высокие монастырские стены.

И вот этот-то господин положил глаз на крестьянскую девицу. А та, даром что простого рода, но себя блюла и вольностей никому не позволяла. Уж барон к ней и с подарками, и с уговорами – не поддается, жениху верность хранит! Тогда господин подкараулил девицу, когда она в лесу хворост собирала, и вздумал силой ее взять. Куда бедной деваться? Только в часовню пресвятой Инессы – Господа да покойную прекрасную даму о защите молить.

Другой бы кто поопасался в храм Божий врываться, но злодею всё нипочем: распахнул двери, бросился к алтарю, схватил крестьянку, на пол бросил. Уж изготовился насилие учинить, как разверзлись небеса, полыхнула молния, рухнул потолок часовни и придавил и негодяя, и его безвинную жертву. С той поры храм и забросили, стороной обходить стали. Сказывают, темными ночами кто-то воет да кричит там не по-людски, а по-звериному, да плачет тонким голосом – видать, души неупокоенные мечутся, христианского погребения просят.

Только и крестьяне, и вассалы, и даже служители Божьи боятся в часовню идти, завал разбирать да службу очистительную проводить.

Ксан как обо всей этой истории вспомнил, так к дверям и кинулся. Уж лучше под дождем до костей промокнуть да прозябнуть, чем тут с привидениями ночь коротать. Доковылял нищий до входа, уж руку протянул, за кольцо схватиться – а тут как громыхнет! Сверкнула молния – и в дуб, что возле часовни рос, ударила. Полыхнуло дерево ярким пламенем и сгорело в единый миг. А Ксан от ужаса и грохота сознания лишился.

В трактире повисла тишина, такая густая, что ее можно было резать ножом. Нищие, торговцы, крестьяне уставились на Ксана во все глаза. Наконец из дальнего угла послышалось:

- А дальше, дальше-то что было, поведай!

Ксан перекрестился, степенно отпил из кружки.

- Не знаю, сколько я так провалялся – миг ли единый или час. Пришел в себя, открыл глаза: вижу, прямо надо мной высокий призрак - весь черный, как ночь осенняя, лишь очи ледяным огнем горят. Смотрю: под плащом нет у него ни рук, ни головы, только туман бледный клубится. В часовне холод такой, какого и не бывает вовсе: не как в зимнюю стужу или под дождем ледяным. Нет, то вечный, замогильный хлад, от коего кости промораживает аж до звона, а губы – до немоты. Хотел я глаза закрыть, чтобы ужаса этого не видеть, не тут-то было: схватил меня холодный паралич – ни моргнуть не могу, ни вздохнуть. «Как посмел ты, ничтожный, войти сюда?!» - послышался глас нечеловеческий, громкий да страшный. Такой страшный, что аж ветер с дождем снаружи стихли. «Почто пробудил меня от сна вечного?! За проступок твой накажу тебя смертью мучительной». Я от страха чуть не обмер, но чую – холод все ближе и ближе ко мне подбирается, словно призрак невидимую руку тянет. Я последние силы собрал, схватился за крест нательный, выставил перед собой и прошептал: «Спасите меня, Господь Всемилостивый, Дева Непорочная да Пресвятая Инесса». Тут в окошко тонкий лучик рассветный проскользнул и призрака коснулся. Заскрипел тот, захрипел, зарычал по-звериному, паром да огнем изошел и растаял в воздухе. Не помню, как я дверь распахнул, наружу выкатился. Смотрю – и впрямь рассвет близок. Только небо тучами затянуто, ни единого солнечного лучика не видать. Ровно и впрямь тот чудесный свет мне во спасение был послан… А как сюда добрался – убейте, братья, не вспомню. В разум вернулся: лежу на этой самой лавке, а девка-служанка мне холодной водой в лицо брызгает.

Слушатели заахали, закрестились. Трактирщик важно головой покивал.

- Я Ксана рано утречком нашел – без чувств на крыльце лежал. Только-только рассвело. Все знают, сколько от нашей деревни до той проклятой часовни пешим ходом идти – никак бы калека хромоногий так быстро не поспел, да после страхов таких, да через лес. Не иначе, чудом он сюда перенесся, как чудом спасся. Госпожа Инесса помогла. Она, сказывают, при жизни завсегда убогих да бедных жалела.

Крестьяне да торговцы запереговаривались все разом, дивясь случившемуся чуду да вознося хвалы прекрасной доброй госпоже, что и после смерти нищему помогла.

Ксан встал из-за стола, подошел к трактирщику.

- Устал я шибко да страху натерпелся. Позволь, как раньше, отдохнуть у тебя на сеновале.

- Да что ж на сеновале, - толстопузый трактирщик хлопнул калеку по плечу. – После такого дела тебе поспокойнее местечко надо. Иди вон, поспи в каморке у прислуги. Ей-то постель днем без надобности.

Ксан низко поклонился и похромал в тесную комнатушку. Трактирщик-то не просто так доброту проявил: чай, понимает, что и от нищего калеки нынче польза есть – после того дивного да чудесного, что с ним приключилось, в трактир непременно заглянут не только крестьяне да пастухи, а и кто побогаче. Может, и какой купчина полюбопытствует.

Так что тут польза обоюдная: и трактирщику прибыток от торговли, и Ксану чего ни то перепадет, окромя внимания да аханий.

Но сейчас надо отдохнуть, выспаться вволю.

Нищий усмехнулся, укладываясь на тощую охапку сена, служившую девке постелью. После таких ужасных приключений никто не будет тревожить «бедненького калеку».

«Как же все-таки легко людям голову дурить!» - подумал Ксан. Любую сказочку за быль примут, лишь бы на обычную жизнь не походила. Эк им всем чудес хочется! Вот ведь и сам хромой до прошедшей ночи верил, что в проклятой часовне призраки-привидения водятся, случайных путников в ад утаскивают иль пугают до смерти. А там и нет никого. Зато при свете молний Ксан в подробностях разглядел кучу камней возле алтаря. Видать, под ними целомудренная дурочка да сластолюбивый барон схоронены. Ну, с девки-то что возьмешь: простая поселянка, и одета, чай, просто. А господин, небось, в богатом платье был, камнями драгоценными расшитом, с толстым кошелем на поясе. Может, и оружие какое при себе имел.

Значит, надо крестьян да нищих запугать пошибче, чтоб никому не вздумалось не то что возле часовни отдыхать, а даже и мимо проходить. А Ксан дождется вечера, возьмет у трактирщика в сарае топор, клещи, еще инструмент какой найдется, запасется фонарем и огнивом, вернется в часовню и потревожит мертвых. Им драгоценные камни да золотые монеты без надобности.

Ксан сладко улыбнулся, завернулся в тонкое одеяло и уснул.

Проснулся – за окном уж вечереет. Нищий вышел в большую залу, а там народу полным-полно. Все перешептываются, на Ксана пальцами тычут. Трактирщик с женой да служанкой только успевают еду да выпивку разносить.

У трактирщика морда красная, лысина потная, но улыбается во весь рот: небось, деньжат сегодня изрядно заработает. Ксану на радостях аж поклонился – не то, чтобы низко, но с почтением, - за стол усадил, метнулся ужин подать.

А как блюда да тарелки принес, шепнул, что днем заходил доверенный слуга из самого замка, от молодого господина – сына того, в часовне погребенного. Рассказ весь со вниманием слушал, есть-пить не стал, но монету серебряную на стойку кинул.

Ксан тихо усмехнулся: вот и хорошо, вот и славно. Пусть каждому свой прибыток будет – и трактирщику, и калеке.

Обождал чуток, выскользнул на улицу, в сарае пошурудил, взял, что нужно, и похромал, как мог скоро, в лес, к проклятой часовне.

Когда добрался до поляны, уже совсем стемнело. Ксан фонарь зажег, поставил на землю – сегодня ночь, не в пример вчерашней, тихая да звездная, ни тебе дождя, ни ветра, - нарубил молодых деревьев, ветки обрезал, с одной стороны стволы обточил, чтоб сподручнее было под камни пропихивать.

В часовне тоже тихо да темно, только сквозь дырявую крышу звезды смотрят, да луна в окошко заглядывает. Но их любопытство Ксану не помеха – пусть себе смотрят и светят. С ними лучше, чем с одним фонарем.

Чтоб завал у алтаря разобрать, немало времени понадобилось. Нелегкое это дело – булыги ворочать, когда у тебя одна нога хромая. Но Ксан справился, хоть и упрел весь.

Под камнями скелетов не нашлось, так что калека поначалу огорчился: неужто зря работал? Потом подумал чуток, да себя дурнем бестолковым ругнул! Какой-никакой злодей, но барон из знатного рода был. Сын да вассалы его здесь не оставили бы, в позорище, рядом с простой девицей. Значит, схоронили по-христиански.

Ксан поднес фонарь поближе, всмотрелся и разглядел в полу крышку – не каменную, а из дерева, с кольцом. Видать, ход в склеп, где тело прекрасной Инессы и сластолюбца покоится.

Что доброй госпоже, что негодяю-барону их украшения да наряды теперь без надобности. Нищий потянул за кольцо, отворил крышку, и, светя себе фонарем, начал спускаться.

Внизу обнаружилась малая камора, воздух в ней был спертый и душный. И снова – ни тебе каменных гробов, ни могильных холмиков. Ксан уж было совсем расстроился – неужто все труды напрасны, но увидел в углу деревянный сундук, окованный металлическими полосами.

Ну что ж, так оно даже лучше выходит! Не придется мертвых тревожить, коли живые здесь сокровища оставили. Видать, в проклятой часовне, лихие люди схрон устроили, добычу хранили.

Открыл нищий калека сундук, а там и камни драгоценные, и украшения многоцветные, и наряды сверкающие.

Напихал Ксан добра, сколько смог вместить, в заплечный мешок, да и полез наверх. Лезет, пыхтит, а сам про себя думает, что теперь жизнь совсем по-другому повернется. Не придется больше побираться, хромую ногу по дорогам волочить, не надо за малую монетку богатеям кланяться да с другими нищими драться. Прикупит Ксан себе домишко, будет в саду-огороде работать, на лавочке посиживать. Глядишь, еще и молодуху какую себе найдет: с деньгами-то да в приличной одеже мужик сразу красивый да видный становится, и сухая нога не помеха.

Выбрался нищий в часовню, выволок тяжелый мешок, а его уже ждут. Возле лаза стоит молодой господин, рядом – доверенный слуга, что днем про призраков в трактире расспрашивал. Вокруг – кто с факелами, кто с мечами – прочие слуги и стражники из замка.

- Ну спасибо тебе, жадный дурачок, что разбойничью добычу для меня сыскал! – говорит господин и хохочет во все горло. – Я сразу понял, что неспроста ты хамов да побродяг привидениями пугал. Хотел народ подальше от проклятого места спровадить. А дружки твои - сволочь безродная - всякой глупости верить готовы. Только я-то знаю, что могилок госпожи Инессы и папаши моего беспутного здесь нет. Значит, ты что-то другое отыскал. И чему ж это быть, как не сокровищам, что душегубы наворовали да запрятали. Их всех с атаманом вместе верники мои на деревьях перевешали, а вот денег да камней не сыскали. За усердие твое и помощь дарую тебе милость великую: сможешь сам смерть свою выбрать.

- Да за что ж смерть-то, господин? – Ксан мешок выронил, на колени бухнулся. – Возьмите золото – и что в мешке, и что внизу, в сундуке осталось, только не губите, Господом прошу! Клянусь, уйду из земель ваших и больше никогда сюда не вернусь.

- Уйти, может, и уйдешь, да только за язык твой никто не поручится. Болтать будешь.

Ксан перекрестился:

- Пресвятой нашей владычицей клянусь, буду нем, как рыба.

- Верю, будешь! А чтоб уж наверняка, тебе слуги мои язык отрежут. А пока еще можешь говорить, скажи, что тебе больше по нраву. Можем тебя, как побродягу негодного и осквернителя храма Божьего, на дереве вздернуть, или в этом подполе запереть. Выберешься – значит, повезло, судьба тебе еще пожить. Сухоногому да немому больше подадут, чем хромому, - и снова гогочет, ровно гусь.

Ксан у барона в ногах валялся, сапоги целовал, умолял не губить душу христианскую – не помогло.

Подняли двое слуг нищего, схватили крепко, чтоб не вырвался, а третий уж кинжал достал – язык резать.

Тут разверзлись небеса, загрохотал гром, сверкнула молния, ударила в часовню. Рухнули стены и погребли под собой и злого барона, и его бессердечных слуг, и жадного до чужого добра нищего.

- Ох, страх-то какой! – зашептали со всех сторон.

- Да правда ли это аль выдумываешь? – засомневался столичный купец.

- Господом клянусь, истинная правда! Так все и было, - трактирщик перекрестился. – Ксан в последний раз вот тут сидел, за этим столом, пиво пил да про привидений сказывал. Вижу его, вот прям как тебя сейчас.

- И что же часовня? Так и стоит в лесу? – с дрожью в голосе спросил молодой пастух.

- От часовни только груда камней и осталась – ни стен, ни дверей. А той дорогой лесной теперь никто не ходит. Бродят там души неупокоенные. Одна все стонет да плачет по богатству несбывшемуся, другая, говорят, кинжал острый в руке держит и грозится проходящим: коли болтать будут, язык под корень отрежет.

- Храни нас Господь от страстей таких! – чисто одетый - видать, из небедных, - крестьянин перекрестился и обернулся к молодому пастуху. – Тут заночуем, а завтра по большому тракту двинемся. Дорога подольше выйдет, но спокойнее. Ты, Стэн, ступай в загон, да не вздумай спать, смотри в оба. Призраков, я чай, в деревне не водится, а вот любители ягнятины найдутся.

- Конечно, хозяин, не беспокойтесь, - парень поклонился и вышел на улицу.

Постоял на крыльце, посмотрел по сторонам, глянул в ночное звездное небо. Потом, видно, решившись, махнул рукой – эх, где наша не пропадала! – и пошел, но не к овчарне, а вдоль по улице - к темнеющему за деревней лесу.

Похожие статьи:

Рассказы → Золотой жук: правдивая история о том, как были найдены сокровища

Видео → Сокровища Водяного Колодца на острове Рэгид.

Статьи → Тайны золотого чемоданчика

Рассказы → Не те сокровища.

Видео → Сокровище рыцарей Храма - ENS ENTIUM (Сущность сущностей).