Когда бывало раньше я часами смотрел снизу в небо, задрав голову и уставив взгляд в эту синюю безграничность, что так манит своей непонятностью, то не видел ничего особенного… лишь то, что привычно и уже порядком надоело. И тогда начинало казаться значительным все мелкое, окружающее меня.
Стоило же мне взглянуть вниз отсюда, из своей мансарды на Седьмом небе, из дома, сквозь который проросла яблоня, вслед спускающемуся на землю рассвету или встретить отблески вчерашней зари, возвращающейся медленно за горизонт, как все, происходившее когда-либо там, на земле, теряло для меня все свое непомерное значение...
Я улыбнулся, перевернув исписанный до конца день, и оторвал его без сожаления. Однако все-таки положил его в старое бюро с записками себе самому на всякий случай… Вдруг я когда-нибудь спрошу себя:
— А что, собственно, дружище, ты делаешь здесь, на седьмом небе?
Потом увижу нежный Ее след, который хранится в дальнем уголке моего бюро, и улыбнусь. И кивну себе головой:
— Значит, ты забыл, как, сломя голову, убегал от той, что так удивила тебя?..
И тихо засмеюсь...
Так я отвечу себе когда-нибудь, потом, когда забудется та музыка… и ее образ, наконец, окончательно растает вдали...
А пока я погладил рукой легкое ощущение ее, вздрогнувшее под моей ладонью. Оно, оставшееся от ее взгляда, тоже было мной положено сюда...
Но сейчас не воспоминание о Ней заставило меня вновь засобираться в путь.
Просто за окном вдруг пошел снег.
Большие его хлопья летели и летели за стеклом, шапками ложась на неширокий карниз, на фонарь, висевший под самой крышей, и старая лестница заскрипела ворчливо, жалуясь на непогоду.
Рассопливившийся вдруг нос заглянул любопытно ко мне в дверь и шмыгнул обратно. Шорох его шагов еще долго раздавался в коридоре, и я понял, что он зовет меня куда-то...
В потемневшем от снеговых туч небе не видно было звезд, и лишь серебряная лодка месяца, зацепившись кормой за мою мансарду, да одинокий, замерзший и немного удивленный от этого глаз поглядывали на меня равнодушно.
Поэтому, отыскав пару лыж, когда-то подбитых шкурой оленя и от которой остались теперь одни воспоминания, повязав шарфом шею, я решился расстаться опять с мансардой, оставить вечер коротать там себя в одиночестве, предоставив ему в распоряжение свое уединение...
Потому что снег шел и шел, и я не мог не отправиться вслед за ним. Ведь если идет снег, то это значит, что кому-то стало очень холодно. И я испугался за него.
А лыжи, ведомые воспоминаниями оленя, скользили легко, и я сам будто олень летел вперед. Поэтому, выпучив глаза, пролетел поворот, и вскоре пожалел об этом.
Здесь на седьмом небе все не как у людей. И если ты что-то по своей оленьей натуре упустил вдруг, то будешь еще долго нарезать круги, пока вновь не повстречаешь то самое.
Поэтому я понял, что путь мой неблизкий и решил завернуть на огонек, забрезживший вдали, в мутной пелене снега.
Но огонек погас, лишь только я приблизился к нему, и Его Мрачнейшество граф Дракула грустно на меня взглянул. На его груди виднелся бейджик, гласивший, что передо мной "Санитар леса", и мне отчего-то тоже стало грустно. А Дракула сунул мне в руки рекламный проспект Лесного братства и отвернулся...
Что поделаешь, эти удивительные места заставляли нас искать и находить в себе самые неожиданные качества, вот и граф тоже нашел и теперь безгранично удивлялся, наверное, себе самому.
Всякое мне встречалось здесь. Многое было непонятно. Но самое любопытное было в том, что здешний лес я всегда обходил стороной, а теперь эта сторона проходила прямо через мою лыжню.
Я это заметил, когда застрял окончательно, и дятел постучал многозначительно по соседней сосне.
Что поделаешь, я слишком торопился к тому, кто сейчас замерзал там, в пелене идущего впреди меня снега и заблудился...
Здесь, в этом лесу, на Седьмом небе, воспоминания оленя мне очень помогли, и, уже спустя недолгое промедление, я вновь бежал легко по оставленной кем-то лыжне. Хотя где-то что-то внутри и предостерегало от такой опрометчивости, но другого выбора у меня не было.
А вскоре рядом с лыжней потянулся след, а еще через мгновение Человек-Заяц оглянулся на меня.
— Ты кто? — спросил Человек-Заяц, убегая от кого-то.
— Я из Дома, через который проросла яблоня, — ответил я, запыхавшись совсем, стараясь догнать его, — а ты кто? — в свою очередь спросил я, на то, что очередь была моя, указывало все, в том числе и невнимательное молчание моего спутника.
— Я — Человек-Заяц, — ответил Человек-Заяц.
— Я очень рад, что повстречал тебя, вдвоем будет веселее, — пытаясь не отстать от него, говорил я.
Но Человек-Заяц только прядал длинными ушами и пугливо озирался, и отвечал:
— Говори тише, вдруг кто-нибудь услышит...
— Разве нам будет веселее, если мы будем молчать? — спросил я и вдруг заметил свою назойливость.
Но Человек-Заяц боялся так быстро, что комья сырого снега, свистели в моих ушах, и моя назойливость прошмыгнула незамеченной.
— Иди тише, вдруг кто-нибудь заметит… — говорил он с досадой мне, в который раз обернувшись… — Эх, и зачем ты ко мне привязался, Человек из дома, через который проросла яблоня...
Я же больше не мог бояться так быстро, этот процесс протекал у меня гораздо медленнее. От его страха я уже еле передвигал ноги.
Но тут моя лыжня свернула, и я с радостью оставил его бояться одного и пошел дальше в моем одиночестве. Оно всегда радовало меня отсутствием всего ненужного. Правда, вместе с ненужным отсутствовало порой и самое необходимое, но в некоторых случаях бывает предпочтительнее второе...
Становилось все холоднее, а, значит, я приближался к тому, что меня тревожило больше всего в этой непогоде. Холод… Он же не приходит просто так. Его кто-то несет с собой.
— Мы уже давно идем вместе. Только ты так увлечен собой, что еще не понял этого...
Эти слова прозвучали неожиданно, и я увидел рядом с собой Человека-Смерть. Он шел одной своей половиной в моем мире, а другой половиной — в своем неведомом мне мире. И из того мира тянуло страшною стужей.
— Как я мог не заметить тебя, ведь холод, который ты несешь, выгнал меня из дома и заставил идти в неизвестном направлении?
От близости этого неожиданного спутника мои лыжи испуганно косили, и скошенный путь оказался намного короче.
Но я постоянно чувствовал теперь его присутствие, потому что мы двигались в одном направлении.
Снег сыпал надоедливо мелкой крошкой и сек нехорошим предчувствием мои мысли. От этого я злился и все чаще оглядывался на Человека-Смерть, шедшего вслед за мной. Неужели я опоздаю?
Мне отчего-то казалось теперь, что оттого, успею ли я туда, куда так стремилось все мое нутро, зависит и то, успеет ли Человек-Смерть сделать свою работу...
Но та половина Человека-Смерти, которая шла в моем мире, молчала. Та же, что была не видна, напевала себе что-то под нос. От лютой стужи, струившейся из того, неведомого мира, или от этой славной песенки мои волосы стояли дыбом, язык пригвоздило к гортани, и лишь та, забытая клавиша дергалась еще во мне пульсом время от времени...
Виноградная лоза появилась неожиданно, когда я совсем было потерял надежду добраться до нее. Зеленые резные листья, повисшие под тяжестью снега, гроздья винограда, убранные в белые шапки… Я очень обрадовался лозе, будто увидел старинного друга. Потому что здесь я встретил прошлый раз тех, к кому теперь стремился.
Снежная крошка летела во все щели старого дома, крыша которого показалась, наконец. И казался он безжизненным.
Однако, в следующее мгновение в белом саване, все больше укутывающем дом, стала видна тоненькая струйка дыма над полуразрушенной трубой.
Я заспешил. Оглядываясь на Человека-Смерть, который одной ногой шагал размеренно за мной, а другой ногой шел там, куда отправится после того, как выполнит свою работу, я хотел лишь одного… Успеть до того, как Человек-Смерть наложит свою печать. Это как сказать: "Здесь был Вася". Но я не Вася. Но иногда бывает очень важно сказать… А вдруг?..
Забраться в узкое круглое оконце под самым коньком — дело нехитрое. Я и забрался не хитро. А Человек-Смерть лез за мной...
И я увидел их… Его и Ее.
И я вдруг понял, кто из них ждал Человека-Смерть, а кто изо всех сил его отгонял.
Она, лежа на куче старого, отдавшего уже кому-то свое тепло, тряпья, держала свою жизнь обеими руками. Снег, летевший в узкую прореху окна, не таял на ее лице. Свет Ее, удививший так меня в прошлый раз, больше не удивлял...
А старик Рояль жег костер, отрывая от себя белые, блестящие доски и бросая их в огонь. И одинокая его клавиша дрожала и дрожала в тишине.
Здесь было холодно. Очень холодно. Человек-Смерть стоял за мной, и щель иного мира дышала стужей.
А я лишь помнил, что хотел что-то сказать, но что именно, никак не мог вспомнить и поэтому сказал только:
— Сегодня пошел снег, и я замерз, а потом понял, что нельзя откладывать ничего в долгий ящик.
И подарил Ей шарф, а Ему — лыжи. Когда же Она засветилась от радости, а старик Рояль сделал себе новенькие заплатки и затренькал от счастья своей сентиментальной клавишей, то Человек-Смерть вздохнул разочарованно и полез назад в окно. Зацепившись косой за конек, он ворчал еще долго:
— И зачем шел в такую даль, все здесь не как у людей?..
А мое одиночество угрюмо посматривало на меня и шептало голосом Человека-Зайца:
— Светись тише, вдруг кто-нибудь заметит!..
Похожие статьи:
Рассказы → Счастья, здоровья
Рассказы → Оркаизация
Рассказы → Характерные симптомы
Рассказы → Богатырь
Рассказы → Мокрый пепел, серый прах [18+]
Не знаю, почему, но прямо понравился он мне)) Каким-то супергероем он мне представился - некий Рэббитмен) 
Дорогие слова 
