Служение Жизни

На пути правды – жизнь, и на стезе её нет смерти.

Притч. 12:28

Тук… тук… тук…

стучало в висках. Каждый такой удар отдавался тупой болью где-то глубоко в голове. К глазам постепенно возвращалось зрение. Мысли путались, всё было как в тумане. И тут воспоминания начали стремительно заполнять положенные им отсеки памяти. Он вспомнил всё.

…Николай Амброзьев…

Да, это его имя. Николай вспомнил себя и свою жизнь. Вспомнил, как началась война. Как он был призван в армию и попал на фронт – в самый очаг сражений. За пару недель от его роты почти никого не осталось и боеспособными солдатами были доукомплектованы другие воинские подразделения. Теперь, роте, в которую попал Николай, после длительного отступления, было приказано держать оборону возле какой-то безымянной деревушки и любой ценой сдерживать противника до прибытия подкрепления. Жители деревни покинули свои дома ещё до прихода солдат.

Неприятель не заставил себя долго ждать. Ударные силы врага чёрной лавиной обрушились на деревеньку и укрепившихся в ней солдат. Но получив неожиданный и решительный отпор, больше в контратаку не спешили, а методично поливали укрепления миномётным огнём.

Вчерашним вечером – хотя, был ли тот вечер именно вчерашним Николай не знал, он не представлял, сколько пролежал без сознания – враг опять атаковал. Николай помнил, как он сидел в окопе рядом с молодым бойцом, которому едва ли было больше двадцати лет. Сухая трескотня автоматов и раскатистая пальба винтовок периодически заглушалась очередями крупнокалиберных пулемётов. Высунуться из окопа практически не было возможности: пули то и дело рыхлили землю почти у самого лица. Одна из них чиркнула Николая по каске. В нескольких метрах слева другому бойцу пуля попала в глаз и, оторвав пол-лица, глубоко вошла в землю за его спиной. Солдат, схватившись за изуродованную голову, молча повалился на землю и забился в предсмертных судорогах. Его окровавленную винтовку тут же кто-то подхватил. Ничего не поделаешь, оружие и патроны, сейчас были на вес золота. Сзади кто-то кричал что-то про свои ноги, где-то недалеко хрипел раненый в горло солдат и его хрип прерывался бульканьем вытекающей крови. Подобное случалось каждый день и ничего не оставалось, кроме как смириться с этим кошмаром. Но все понимали, что если они не будут сражаться, то очень скоро каждый из них разделит участь этих несчастных. И, как бы не было трудно заставлять себя высунуться из окопа, это надо было делать. Высовываться и стрелять.

Автомат молодого солдата, что сидел рядом с Николаем, заклинило. Боец вытащил из-за пояса гранату, выдернул предохранительное кольцо и приподнялся над окопом. Он не успел размахнуться, как его грудь была прошита очередью крупнокалиберного пулемёта. Пули разворотили тело, превратив его в кровавое месиво, во все стороны полетели куски плоти. Красные брызги попали на лицо Николая. Пуля чуть ниже запястья перебила солдату руку, держащую гранату. Николай сумел бы подхватить гранату и отправить её по назначению, но внезапная мысль, что сейчас он просто поднимет и выбросит часть тела боевого товарища, на мгновение задержала его. Этого мгновения хватило, и граната разорвалась буквально под ногами Николая.

…ноги…

Сделав над собой усилие, он приподнял ноющую голову. Нет, ноги были на месте, да и руки тоже. И вообще, видимых признаков ранений Николай не обнаружил.

…может, граната не взорвалась…

Он чувствовал, как сила и способность двигаться возвращается в тело. Николай приподнялся на локтях и, оглядевшись, понял, где находится.

Один дом в деревушке использовался как госпиталь, куда приносили раненых. Для экономии места мебель почти всю вынесли, а пациентов клали прямо пол. Раненых всегда было много, но сегодня Николай увидел рядом лишь пятерых. Перебинтованные, они спали, находясь под действием обезболивающего, или пребывали бес сознания. Николай окинул их взглядом. У одного не было руки.

…рука…

Забинтованная культя лежала на животе. Лицо и грудь солдата тоже были все в бинтах. Николай всматривался в раненого с нарастающим недоумением. Нет, это не мог быть тот солдат, просто не мог. После таких ранений не выживают! Но как же он был похож на того бойца, граната которого взорвалась у ног Николая… или не взорвалась?..

Из окна тянулись солнечные лучи, в которых плясали пылинки, Николай понял, что пролежал в госпитале как минимум всю ночь. Он уложил ноющую голову обратно на дощатый пол импровизированного полевого госпиталя.

Головная боль то утихала, то усиливалась, мысли путались. Сложно сказать, сколько прошло времени, прежде чем входная дверь заскрипела, и в госпиталь вошёл капитан Троицкий. Это был мужичок средних лет, приземистый, крепкого телосложения. Он всегда был приветлив, а пристальный взгляд глубоко посаженных глаз, казалось, способен видеть людей насквозь.

Троицкий прошёлся по комнате, оглядывая раненых. Николай, превозмогая боль и головокружение, поднялся на ноги:

– Здравия желаю, товарищ капитан! – поприветствовал он старшего по званию, стараясь придать голосу твёрдость.

– Здрав будь, Амброзьев! – с улыбкой ответил капитан, было видно, что он рад видеть Николая в здравии, – Как ты?

– Голова ноет, а в остальном замечательно. – На самом деле, самочувствие было ужасное, но жаловаться не хотелось. – К вечеру буду готов вернуться в строй, а если понадобится, то и раньше.

– Да тебя, я посмотрю, просто так не одолеть! – весело сказал капитан, но Николаю показалось, что в честных глазах Троицкого мелькнула то ли тревога, то ли жалость, то ли что-то ещё, никак не вяжущееся с этой наигранной весёлостью. – Раз так, то пойдём отсюда. Нечего здоровым мужикам в госпитале валяться!

За улыбкой и бодрым тоном Троицкого чувствовалась какая-то горечь, это наводило на мысль, что капитан что-то скрывает.

Они вышли на улицу. Погода была чудесной. И если бы не вспаханная взрывами, засеянная гильзами и политая кровью земля, если бы не изрешеченные пулями стены опустевших домов, то нельзя было бы и сказать, что идёт война.

– Что слышно о подкреплении? – спросил Николай.

– Ничего. Рация… уничтожена.

Хуже, чем остаться во время боевых действий без связи, было разве что оказаться в плотном окружении. Дав товарищу переварить неприятную весть, Троицкий продолжил:

– Скоро наверняка опять атакуют, видишь как тихо – силы собирают. Думаю, вечерок будет жарким.

Николай не знал что ответить, и просто кивнул. Троицкий похлопал его по плечу:

– Не дрейфь, продержимся! Иди, отдыхай, пока есть возможность.

Капитан зашагал в сторону землянки, оборудованной под командный бункер.

Что-то было не так, Николай не мог понять что именно, и это не давало ему покоя. Что мог скрывать от него Троицкий? Неужели плохие вести о семье? Нет, капитан не мог ничего знать про семью Николая, так как связи не было и сообщение с тылом сейчас отсутствовало. Но что тогда скрывал от него капитан?

Мучимый этим вопросом, Николай направился к дому, который он занимал вместе с четырьмя другими бойцами. Войдя в дом, он не обнаружил и следа их пребывания.

…ошибся домом…

Нет, он не мог ошибиться. Голова ещё болела, но в деревне Николай ориентировался хорошо. Куда же они подевались? Погибли? Многие погибли этой ночью… Отмахнувшись от мрачных мыслей, он упал на хлипкую деревянную кровать. Глаза сами начали слипаться, и боец провалился в сон.

Он шёл по полю брани. Не по тому полю возле безымянной покинутой жителями деревушки, где разворачивались сражения последних дней, а по настоящему Полю Брани. Широкая равнина простиралась так далеко, как мог видеть глаз.

…и даже дальше… она бесконечна!..

Эта равнина, казалось, вместила в себя всю военную историю человечества, причём самую ужасную её сторону. Кругом валялись трупы и кости погибших участников всех войн, которые когда-либо вели между собой люди. На лицах покойников застыли маски ненависти и злобы, страха и боли. Многие мертвецы ещё сжимали в окостеневших пальцах оружие. Тут были и рыцари в латах из грубого железа; солдаты в форме времён русско-турецкой войны; бойцы в современных гимнастёрках; богатыри в кованых кольчугах; римские легионеры… Разломанные катапульты, искорёженные танки и прочие пришедшие в негодность образцы военных технологий возвышались над телами павших. Пулемёты, треснувшие щиты, стрелы, чугунные пушки… всё перемешалось так, будто эти войны произошли здесь одновременно.

Кругом тишина, небо затянуто каким-то чёрным туманом, из-за которого очертания горизонта так же были практически неразличимы. Николай был единственным живым в этом океане смерти. Он просто шёл вперёд, не имея определённой цели.

Его внимание привлёкло чьё-то всхлипывание, как после долгого плача, когда уже нет сил на слёзы. Всхлипывала женщина. Николай опустил взгляд и увидел, что прямо перед ним, там, где только что простиралась ровная земля, усеянная трупами, сейчас была глубокая воронка, как после взрыва тяжёлой бомбы. На самом дне сидели два человека. Николай сразу их узнал.

Одной из них была оставленная в тылу жена Николая. На ней было надето старое платье, заношенное до такой степени, что нельзя было определить какого оно цвета. Спутанные волосы частично покрывал сползший на затылок рваный платок. Она сидела на коленях, низко наклонив голову, и прижимая к груди свёрток грязных рваных тряпок. На её пыльном лице отчётливо виднелись грязные разводы от недавних слёз. Николай хотел спуститься к ней, обнять, утешить, но не смог пошевелиться – его как будто парализовало.

Рядом с женой Николая сидел тот самый погибший молодой боец. Помутневшие глаза мертвеца уставились на Николая. На правой руке не хватало кисти: из обрывков бледной кожи и плоти торчала сломанная кость. Грудь, превращённую крупнокалиберным пулемётом в кровавое месиво, покрывал толстый слой запёкшейся крови. Кожа на лице была бледной, безжизненной. Но Николаю почему-то казалось, что сидящий рядом с его женой человек не был мёртвым. Как бы в подтверждение этой мысли, синие губы солдата искривились в злобной улыбке:

– Поздравляю, – произнёс покойник хриплым голосом, будто окоченевшее горло отказывалось ему повиноваться, из уголка рта медленно поползла струйка густой тёмной крови, – Теперь ты с нами!

Николай по-прежнему не мог ни пошевелиться, ни вымолвить хоть слово.

– Ты с нами! С НАМИ! – с неистовством повторил мертвец, откинул голову назад и зашёлся леденящим душу хохотом. Его обезображенная грудь затряслась и заклокотала. Всё онемевшее мёртвое тело содрогалось от хохота, в горле хрипела и булькала загустевшая кровь, иногда её брызги вылетали из открытого рта. Мертвец хохотал всё громче, всё неистовей. Эти лающие хриплые звуки разносились далеко, как раскаты грома перед надвигающейся грозой.

Чем громче и яростнее становился хохот мертвеца, тем ближе подбирался чёрный туман, застилавший небо и горизонт. Туман, казалось, не просто наползал, а наступал. Скрывая под своим покрывалом всё новые тела, он словно впитывал в себя весь ужас окружающей картины. Будто он питался смертью. Будто он и есть смерть.

Николай пытался бежать к жене, чтобы хоть как-то оградить её от надвигающейся угрозы. Но так и не смог сдвинуться с места.

Плечи женщины дрогнули, она ослабила руки, отпуская свёрток, который всё это время крепко прижимала к груди. Одна из тряпок сползла в сторону. Николай увидел то, что было замотано в этом проклятом свёртке. Он понял, почему женщина прижимала его к себе, и почему так заплакано было её лицо. Земля ушла из-под ног, Николай рухнул на колени, руки бессильно повисли вдоль тела. Женщина медленно завалилась на бок. Свёрток выпал из её рук и развалился, с сухим перестуком рассыпая по обугленной земле тонкие, словно птичьи, белые косточки.

Поля брани уже совсем не было видно, почти всё вокруг застилала беспросветная чернота. За спиной Николая послышалось урчание. Далёкое, но стремительно надвигающееся, оно перерастало в клокочущий рокот. Неотвратимо приближалось нечто огромное и страшное. Лязгая и грохоча, оно подминало распластанные на земле тела, вгрызаясь когтями в трупы, с гнусным чавканьем разрывая их и размазывая по земле. Николай не мог повернуть головы. Он ощутил свою беспомощность перед надвигающимся чудовищем. Лязг, грохот и рычание оглушали. Земля вокруг дрожала, воздух наполнился смрадом. Нечто нависло над Николаем, приготовилось вмять его в землю...

С шумным вздохом Николай подскочил на своей койке. Сон. Всего лишь кошмар. Но как же реально он выглядел! Всё тело было покрыто липким холодным потом. Сердце бешено колотилось. Дышалось с трудом, и Николай поспешил выйти на улицу.

Снаружи было ещё светло, хоть солнце уже и близилось к закату.

– Удалось отдохнуть? – услышал Николай знакомый голос, на ступеньках крыльца сидел Троицкий и курил самокрутку.

– Меня искали, товарищ капитан? – сипло ответил Николай.

– Да. – Троицкий затоптал окурок. – Пойдём, разговор есть.

Молча они отошли от деревни на приличное расстояние, и, наконец, остановились на опушке леса.

– Послушай, Амброзьев… – начал капитан, – Я сейчас тебе говорить буду… а ты не перебивай только. – Капитан нервно потирал руки, казалось, он не знает, с чего начать. – Как-то после боя очнулся я в госпитале, как ты сегодня. Почти сразу начал замечать, что что-то вокруг не так. Будто это место… не настоящее. На первый взгляд, вроде, всё так же, но не так… по-другому как-то. То запаха какого-то нет, то мебель не та… Деревенька эта, дома, лес… Всё как будто заново сделанное, причём, со слов кого-то, кто и был-то здесь всего пару раз.

Николай молчал. Ему казалось, что капитан не в себе, но останавливать его пока не спешил. Троицкий продолжил:

– Ты не так давно в роте, мало кого успел узнать. А я всех ребят в лицо знаю. И вот, что я заметил, Амброзьев… бойцы вокруг… это те, кого я видел среди погибших. Все, кто погиб, пока мы в этой деревне стоим. – Троицкий помолчал. – Потом враг атаковал. Ну, в бою не до таких мыслей, взял оружие, пошёл на позицию. И тут я увидел их…

– Врагов?..

– Нет же! Наших! Они были как куклы… не живые, не мёртвые. С пустыми глазами, отрешёнными лицами… Заряжают, целятся, стреляют. Молча. Ни криков, на ругани – ничего! Прикажешь – выполняют, спросишь – молчат. И эти их лица… ничего не выражающие, безразличные… Одному парню пуля в плечо попала, он даже бровью не повёл.

– Мало ли что может в бою показаться…

– Да не показалось мне!.. Будто не люди они вовсе были. А потом смотрю, враги так же себя ведут. Идут на пули и не реагируют ни на что. Молча так идут. И стреляют. И такой страх на меня тогда напал, словами не передать. В окопе под вражескими танками и то не так страшно было! Тогда я побежал… Как трус, как предатель, каких стрелять надо! Побежал от них от всех! Что было сил. Даже толком не понимая куда. Потом смотрю, темнеть стало… Солнце светит, а кругом тьма… И вместе с этой тьмой тревога стала на меня накатывать. Предчувствие какое-то нехорошее. Будто нельзя мне уходить, будто если сбегу, что-то непоправимое и страшное произойдёт. И чем дальше я от места битвы, тем вокруг темнее и чувство это сильнее. Смотрю, а уже и шагу сделать не могу, ноги не слушаются! И тут всё таять начало. Обтекать какой-то чёрной жижей, как мазут… Деревья, кусты, листья – всё кругом вниз стекает, растворяется. Даже воздух будто загустел, дышать тяжело стало. Потом в голове мысли стали возникать… Не мои. А какие-то чужие совсем. Будто кто-то мне их в голову специально вкладывает и таким образом говорить со мной пытается.

– Что за мысли?.. – хрипло спросил Николай, в горле у него пересохло.

– Всё в мире служит жизни. Всё есть жизнь. А мы… люди опорочили её, осквернили. Привели в мир смерть.

– Но, ведь, смерть была всегда. И до людей.

– А что есть смерть? Просто отсутствие жизни? Я тоже так думал. Всю свою жизнь думал, что одного без другого не бывает… до того дня. Понимаешь, там не просто мысли в голову пришли, а осознание. Будто кто-то мне показал как оно всё на самом деле. В нашем мире всё по кругу – по кругу жизни. Ничто не умирает, всё только перерождается. Если жизнь откуда-то уходит, то тут же приходи куда-то ещё. Даже убитое хищником животное не умирает, не перестаёт существовать. Просто одна жизнь перетекает в другую. Это люди приравняли отсутствие жизни к смерти, чтобы легче было. А потом начали убивать. Просто так. Для себя, по своим причинам. И вот тут уже жизни некуда стало перетекать, она начала пропадать, умирать. Вот это и есть настоящая смерть – утрата жизни без возможности перерождения. Убивая, люди призвали в этот мир смерть. Придумали войну и возвели смерть в культ. Так часто взывали к ней, что, в конце концов, она откликнулась. Теперь она рвётся в наш мир. Чёрная, безжалостная, абсолютная смерть.

– Мы-то тут причём? – не выдержал Николай. Этот непонятный разговор вызывал какое-то тревожное предчувствие. – Мы просто солдаты! Выполняем свой долг! Защищаем Родину и свои семьи от врага!

– Да пойми ты! Не важно, как мы оправдываем свои действия. У жизни на это всё свой взгляд. Мы приняли в этом участие, значит и на нас вина. И теперь эту вину нам положено искупить.

– Что значит «теперь»?!

Тревога Николая усиливалась. Троицкий проницательно посмотрел ему в глаза и произнёс:

– Потому что умерли мы, Амброзьев. Забрала нас эта проклятая война. И место это странное, потому что не настоящее. И окружают нас мертвецы, потому что и мы такие же. Только к нам сознание вернулось, а к ним нет. Пока нет.

Николай не знал, что сказать. Сердце его тяжело колотилось в груди, кровь шумела в голове. Капитан явно бредил. Но деревенька действительно казалось не такой, как обычно. Неужели, правда? В голове возник образ покойника из недавнего кошмара. «Теперь ты с нами!» – торжествовал мертвец.

Тем временем Троицкий продолжил:

– Тут всё, как заевшая пластинка. Всё как по кругу ходит. Каждый день похож на предыдущий. Каждый день ни ветра, ни дождя… сплошное лето. Запасы провизии и боеприпасов как будто сами пополняются. Даже если ты их намедни все истратил, наутро опять столько же. С людьми то же самое. Если кто падёт в бою, к следующему сражению все снова на своих позициях: ни убитых, ни раненых. Понятное дело, мёртвых не убить.

– Но… я же видел раненых в госпитале!

– Может и видел, но они, скорее всего, уже в норму пришли.

У Николая потемнело в глазах.

– Товарищ… – он прокашлялся, и выпалил: – Товарищ капитан, разрешите идти!

– Проверить хочешь? – ухмыльнулся Троицкий, – Иди, проверяй. Убедишься, что я прав, возвращайся. Я тут побуду, деревеньку эту фальшивую видеть уже не могу.

Капитан сплюнул на землю. Николай развернулся и зашагал к домам, ускоряя шаг. Услышанное не укладывалось в голове. Этого не может быть! Капитан просто не в себе. Контузило или ещё чего… Но тревога усиливалась с каждым шагом.

Тяжело дыша, Николай почти бегом влетел в госпиталь и огляделся. Внутри никого не было. На негнущихся ногах он прошёл в дальнюю комнату, где сам очнулся сегодня утром. В пустой комнате на полу лежал всего один перемотанный бинтами боец. Вот только на месте культи уже была совершенно здоровая рука.

Николай присел рядом с раненым и дрожащими пальцами начал срывать с его лица бинты. Он ожидал увидеть под бинтами раны, ожоги, кровавое месиво, что угодно… но лицо бойца под повязкой было совершенно здоровым. Это было лицо того самого солдата, который умер на его глазах. Николай оторопел, он не мог в это поверить. Грудь раненого медленно опускалась и поднималась – человек дышал. Глаза бойца открылись, и на Николая уставился пустой ничего не выражающий взгляд.

– Нет… – прохрипел Николай, голова у него закружилась, – Ты же умер… Умер!

«Теперь ты с нами!» – отозвался в голове надсадный голос покойника из кошмарного сна. В глазах Николая потемнело, он вылетел из госпиталя, согнулся пополам и его вырвало.

Утерев рот рукавом, он огляделся. Солдаты в деревне были заняты своими обычными делами. Кто-то чистил оружие, кто-то рубил дрова для полевой кухни, кто-то штопал обмундирование. Мимо двое бойцов пронесли в сторону окопов ящик с боеприпасами.

Они все молчали.

Не говорили ни друг с другом, ни сами с собой. Никто даже не насвистывал себе под нос. Все просто молча, машинально выполняли свои обязанности.

Николай нашёл Троицкого на той же опушке. Капитан докуривал очередную самокрутку, привалившись к дереву.

– Ну что? Убедился? – ухмыльнулся он, заметив Николая.

– Что это за место? Что с бойцами? Что тут вообще происходит?! – вид у Николая был крайне потрясённый.

– Всё, что знаю, я уже сказал, – покачал головой Троицкий.

– Мы что, все мертвы?! А остальные?

– Остальные, думаю, выжили.

– Почему только к нам двоим сознание вернулось?

Троицкий пожал плечами и развёл руками, давая понять, что ответ ему не известен.

– Нет нас больше в живых, Амброзьев. Так что смысл нашего существование теперь в искуплении вины перед жизнью за все убийства, что совершали.

– Это вы, товарищ капитан, тоже тогда, при попытке бегства, осознали? Или сами так думаете?

– Осознал. Всё тогда осознал. Говорю же, она сама мне суть вещей показала и знания эти дала!

– Кто?

– Жизнь.

– Понятно…

– Что тебе понятно?! – взорвался капитан, – Думаешь, я псих?! Думаешь, я с ума сошёл? Ты же сам их видел, истуканов этих! Я лично присутствовал на похоронах каждого из них, когда после очередного боя мы погибших в землю зарывали!..

Повисло молчание. Немного успокоившись, Троицкий продолжил:

– Ты не чувствовал её укор, горькое разочарование во всех людях… Мы все не смогли послужить жизни, когда это было нужно, так что послужим ей после смерти.

– А враги? – спросил Николай.

– А что враги? Те, что по вечерам атакуют, не те враги, с которыми мы воевали, пока живы были. Эти уж точно не люди. Просто выглядят также. А погибшие все по одну сторону. Так что и они теперь тоже сражаются, и, возможно, к ним враг в нашем обличии приходит. Это враг не только человечества, но самой жизни! Единственный способ остановить смерть – перестать её звать. Перестать убивать…

– И что же нам теперь делать?..

– По сути, задача у нас всё та же. Сдерживать врага, пока не подойдёт подкрепление. – Троицкий вздохнул и затоптал окурок сапогом. – Смерть рвётся в наш мир, как волк на запах крови. И не остановится, пока люди на земле убивать не перестанут. А до тех пор, нам надо её сдерживать.

– И сколько уже?.. – Николай проглотил последнюю часть фразы.

– Я со счёта сбился, – поняв суть вопроса, вздохнул Троицкий, – уже лет десять. Точно не скажу, мне же не известно, сколько я сам в бессознании провоевал.

Николай замер, как громом поражённый. Одно и то же лето, один и тот же день, одна и та же война – десять лет!

– Один?..

– Да. Ну… ещё два бойца были… но они не приняли правды. И сознание их опять покинуло.

– Может так лучше, – подал голос Николай, – Если наша задача теперь врага сдерживать, то не проще ли вот так, как они сейчас? Зачем опять боль, страх, переживания? Можно и так с задачей справляться.

Капитан сник, будто на него разом навалилась усталость за всё время, проведённое в этом месте.

– Это мой выбор, – твёрдо произнёс он, – буду искупать вину, сколько бы времени на это ни понадобилось. Сто лет, тысяча, две тысячи… неважно. Я хочу нести этот груз осознанно. А ты решай сам.

Троицкий побрёл в сторону домов. Сутулый, сгорбленный и очень уставший человек, который слишком долго был на войне, но не сдался ей.

Вечером враг атаковал. Бойцы заняли свои позиции и успешно держали оборону. Сидя в окопе, Николай видел, как чётко и слаженно воюют солдаты, находясь в бессознании. Молча, с бесстрастными лицами, не издавая ни звука, даже если получали тяжёлые ранения. Грохот стрельбы и взрывов не мог заполнить это неестественное молчание. Нереальность происходящего давила сильнее, чем страх перед самим сражением. Николай начал понимать Троицкого, ему тоже хотелось поскорее покинуть это молчаливое побоище. Но он не верил, что сможет найти правду в бегстве.

Из дальней лесополосы на поле битвы выехал танк. Боевая машина, лязгая гусеницами и рыча мотором, направлялась в сторону окопов.

«Нет, бежать нельзя» – думал Николай: «Если граница между жизнью и смертью открылась капитану во время боя, то она не обязательно должна быть за спиной… Если мы в плену у жизни, а враги – это просто обличие истинной смерти, значит и граница их противостояния должна быть не в тылу!»

С этой мыслью Николай поднялся во весь рост и, не обращая внимания на летящие мимо пули, пошёл навстречу танку. Стальной монстр нёсся прямо на него, разбрасывая в стороны комья земли.

Николай шёл к танку, такой хрупкий и ничтожный по сравнению с этой бронированной громадиной. За мгновение до столкновения, когда железная махина уже была готова раздавить человека, вмять его в землю, мир замедлился. Танк застыл в движении. Комья земли, вырванные траками гусениц, повисли прямо в воздухе. Грохот и лязг слились в монотонный еле различимый гул. Цвета стали блекнуть, как будто испаряясь, всё кругом стало бесцветным, ненастоящим, как изображение на старом выцветшем наброске.

Николай протянул к застывшему танку руку, пальцы как будто наткнулись на прозрачную мембрану. От этого прикосновения окружающий мир дрогнул, смялся и осыпался к ногам тысячей чёрных осколков.

Яркая вспышка света ослепила Николая. Когда он проморгался, то увидел, что стоит на освещённом ярким солнцем поле. Это было явно то же самое место, где его рота вела бои, но всё выглядело иначе. Николай огляделся: ни окопов, ни домов безымянной деревушки не было. Лесополоса, откуда выехал танк, тоже отсутствовала. Вместо неё вдалеке проходила прямая широкая дорога, по которой на безумной скорости проносились странные автомобили, которых Николай никогда раньше не видел. Да, место было тем же самым, но оно до неузнаваемости изменилось.

Совсем рядом послышался женский голос. Николай увидел женщину в темном ситцевом платье с незатейливым узором. Седина тронула её волосы, сетка морщинок покрыла лицо, но любимые черты нельзя было не узнать. Она выглядела старше, чем Николай её помнил и видел в том кошмарном сне, но это определённо была его жена. Рядом с ней шла молодая стройная девушка лет двадцати. В лицах обоих женщин ясно угадывались родственные черты.

…если это моя жена, то значит, та молодая… моя дочь… сколько же лет прошло?..

Ком подступил к горлу, на глаза навернулись слёзы. Николай хотел подойти к женщинам, обнять их, прижать к себе и больше никогда не отпускать, таких родных, таких любимых! Он всегда помнил и скучал по оставленной семье, но только теперь ощутил, как сильно их ему не хватало. Он побежал навстречу жене и дочери, но расстояние между ними не сократилось ни на метр. Николай звал их, кричал, но они его не слышали. Грудь щемило от тоски и досады, глаза слезились. Николай понял, что он здесь только наблюдатель.

– Мам, это тут? – спросила девушка звонким приятным голосом.

– Да, – со вздохом ответила ей мать, – Здесь сражался твой отец. Где-то на этом поле он бился за нас. За нашу свободу… – голос её дрогнул, – здесь он отдал за это свою жизнь…

Из глаз женщины потекли слёзы, она закрыла лицо руками. Дочь приобняла её за плечи, утешая. В груди Николая защемило ещё сильнее.

– Зачем ты мне это показываешь?! Почему не даёшь прикоснуться к ним?! Поговорить?! Хотя бы пару слов! – кричал он, обращаясь неизвестно к кому.

Но никто ему не ответил.

Где-то под ногами зашевелились чёрные осколки фальшивого мира, в котором не смолкает грохот войны. Они стали растекаться, терять форму, сливаться между собой, превращаясь в лужи чёрной вязкой жидкости. Отвратительно побулькивая, чёрная мерзость потекла к женщинам.

Николая пронзило острое предчувствие беды. Он увидел, как чернота пытается дотянуться своими щупальцами до его родных. Гнев вскипел в самых глубинах души, ещё никогда до этого момента он не был так зол.

– Не смей их трогать! – проревел он, и с силой опустил на одно из чёрных щупалец свой солдатский сапог.

Мелкие чернильные брызги разлетелись в разные стороны. Обрубок щупальца конвульсивно задёргался, постепенно замирая и растворяясь в воздухе. Остальные щупальца тут же дёрнулись и изменили направление, пытаясь скрыться в траве. Несколько сильных ударов сапогом и они тоже обратились в брызги.

Николай взглянул на жену и дочь. Они стояли в обнимку среди изумрудной травы. Этот образ он навсегда сохранил в своём сердце. Ослепительный белый свет стал застилать глаза, поглощая всё вокруг.

Николай очнулся в полевом госпитале. В том же, где и в прошлый раз. Рядом сидел Троицкий, в глазах у него была тревога:

– Очнулся, Амброзьев?

– Да, товарищ капитан.

– Что ты помнишь? – с опаской и надеждой спросил Троицкий.

– Всё, – ответил Николай, – вы были правы. Нельзя бежать от этого врага. Только мы можем не дать смерти проникнуть туда, где ей не место.

– Ну и хорошо, – вздохнул Троицкий, – я уж не знал, каким ты вернёшься. Видел, как ты на танк пошёл. Подумал, собираешься умереть поскорее, чтоб в бессознанку вернуться.

Капитан немного помолчал и спросил:

– Так что ты решил?

– Я хочу знать и помнить, – твёрдо ответил Николай, – Искупление это или нет, но я буду сражаться. Потому что мне есть, кого защищать. Я не хочу их забывать.

– Тогда долго тут не валяйся! К вечеру ты нужен мне в строю! – в голосе Троицкого слышалось облегчение, практически радость.

КОНЕЦ

Похожие статьи:

Рассказы → Эфемеры Вселенной (Внеконкурс)

Рассказы → Две стороны, одна правда

Статьи → Конкурс "Две тысячи лет война"

Рассказы → Дочь шамана

Рассказы → Приглашение на войну