Сова в гнилом дереве

​Любая картина таит в себе множество смыслов, рожденных воображением смотрящих на нее людей. Вследствие этого истинные мысли, чувства и переживания художника просто теряются, не находя выхода в наших сердцах. И в этом нет чьей-либо вины, просто все люди уникальны и мыслят по-разному.

Многие со мной не согласятся и скажут, что причина в художнике, который якобы плохо рисует и не может передать при помощи кисти и холста свои мысли. А я им противопоставлю тот факт, что у них самих совершенно нет никакого воображения. Но давайте не будем устраивать дебаты, ибо мы вряд ли сможем друг друга переубедить.

Я считаю, что для понимания истинного смысла картины любому человеку нужна подсказка, которая направит ход его мыслей в нужное русло. Именно поэтому я и стал использовать в своих работах анаморфозы, благодаря которым Вам больше не нужно ломать голову в попытках понять, что же все-таки автор хотел до меня донести своим художеством. Достаточно просто взглянуть на отражение и все сразу становится на свои места!

Иштван Орос

 

ПРОЛОГ

 

 

Несчастен тот, кто повторяет открытия других, а сам не может придумать ничего нового.

Иероним Босх

 

 

 

Определённо, очертания капусты напоминали человеческую голову. Глаза, нос, уши, подбородок и рот. Безусловно, это было не самое приятное лицо. Даже, можно сказать, отвратительное. Но это было несущественно.

Подлинное уродство привлекало внимание и надолго оставалось в памяти, как и подлинная красота. Как, впрочем, и всё необычное.

Восхищаясь поистине жуткими полотнами или безобразными химерами на сводах собора, люди восторгались не самой чудовищностью, но мастерством художника или скульптора, сумевшего сотворить подобное.

Да, на всём поле не было второй подобной капусты. Да что там на поле, — во всей стране, а может быть, и в целом мире. Сомнительно, чтобы она была особенно вкусной. Одного взгляда на неё было достаточно, чтобы на долгое время лишиться аппетита. Но к ней одной было больше внимания, чем ко всем остальным вместе взятым кочанам.

Не проходило и дня, чтобы учёные мужи, художники, алхимики и просто любознательные личности, богатые и не очень, не захаживали на ферму Гогенштауфена. Как минимум, гости желали увидеть своими глазами необычное растение. Как максимум, — приобрести диковинку. Но некоторым хотелось набросать эскизы или заняться изучением на месте.

Надо сказать, что вся эта братия приносила немало вреда, давя капусту и прочее, чем славилась ферма. Но Гогенштауфен, сетуя на нравы и поведение визитёров, не спешил прогонять всех прочь, боясь продешевить в вопросах, связанных с продажей и использованием удивительного кочана.

Может быть, голова — это только начало, и в дальнейшем на капустной грядке появится целый человек? Или, говоря точнее, существо, напоминающее своими очертаниями безобразного человека. Может быть, сок капусты способен лечить болезни? Или повышать мужскую силу? А если так, даст ли она приплод? Как знать…

Пока что многие люди прибывали из дальних краёв, чтобы повидать чудесный кочан, и, прибыв на место, не желали покидать его в скором времени. Гости разбивали палатки, а где скопление народа — там тебе и базарная площадь со всевозможными торговцами, шарлатанами и гадалками, цыгане с ручными медведями, заразные куртизанки и жонглёры с разнообразными трюками. С утра и до вечера стояли крики, продавалась нехитрая снедь, а по ночам горели костры, звучали весёлые песни и пьяные беседы.

Время шло, народ всё прибывал, и вскоре у одного костра под старым деревом поздним вечером можно было наблюдать достаточно пёструю компанию.

Там можно было увидеть расфуфыренного ландскнехта в щёгольском наряде с буфами и разрезами. Учёного мужа в шапероне и мантии. Задумчивого монаха в тунике и пелерине с капюшоном. Горячего конкистадора в кирасе и бургиньоте. Предприимчивого купца в роскошном камзоле с высоким жабо. Язвительного шута с мароттой и жизнерадостного миннезингера с лютней.

Поскольку очередь к удивительному кочану выстроилась уже давно, а они явились достаточно поздно, странники были вынуждены дожидаться рассвета. Более того, их оттеснили не куда-нибудь, а к могильному погосту, находившемуся за деревней.

Стоял жуткий летний мороз, щебетали ненормальные дрозды, убаюкивающе мерцали звёзды, а странники как могли старались приободрить друг друга. И коль скоро проспать желанный момент им явно не хотелось, они начали коротать время как умели. Поначалу некоторые стали бросать кости, но монах оказался против. Потом начали петь песни, но миннезингер явным образом всех обошёл, и соревноваться стало неинтересно. И тогда было решено провести ночь травя друг другу байки.

Поначалу ландскнехт начал рассказывать кровавую мрачную историю о Прыгающем Иакове, который был сыном чёрта, извергал пламя и дым из ноздрей, перескакивал пламя, наводил на людей страх, грабя и убивая. Злодея не брали ни пули, ни ядра, а сам он каждый день заходил в осаждённую крепость, оставляя после себя слёзы и горе, развлекаясь муками своих жертв, будто кот с мышами. Но эту историю не стали дослушивать: в ней не было пользы ни для ума, ни для сердца.

Тогда шут начал рассказывать о надменной графине, которая прогнала нищенку, сравнив её голодных детей со свиньями, после чего вернулась в родовой замок, где у неё внезапно начались родовые схватки и, в общей сложности, за целый год родилось три сотни и шестьдесят пять поросят. Но эту историю тоже не стали дослушивать: в ней были и аллегория, и мораль, но она была общеизвестной и многие народы рассказывали её на все лады, меняя незначительные детали.

Миннезингер стал наигрывать на лютне, напевая историю о незрячем философе, взявшемся писать поэму, которая должна была открыть людям глаза на многие вещи, открыть их сердца Богу и сделать мир лучше. Философ трудился день и ночь, не щадил ни сил, ни здоровья, лишился сна и покоя, когда окружающие издевались. Но дети, опасавшиеся, что слепой старик испачкает всё вокруг чернилами, втайне заменили их на воду, а философ самоотверженно положил жизнь на труд, веря что он не напрасен. И его труд не был напрасен: быть может, люди не смогли прочитать стихов, написанных водой на бумаге, но Всемилостивый Создатель знал и видел сердце и чаяния философа.

Конечно, это была добрая и выразительная история, а музыкант сопровождал её мелодичной игрой и красочным пением, но она оказалась настолько слезопробивной и душевыщипывающей, что, по мнению шута, у слушателей появилось моральное право бежать прочь в поисках спасения, прыгая по головам присутствующих.

Такие истории тоже были нужны и важны, но просто общий настрой ситуации не располагал к ним в данный момент. Как же быть?

Поскольку каждый начал бы говорить только о своём и другим было бы скучно, собрание решило, что каждая следующая притча будет вносить что-то новое, но должна хоть как-то затрагивать старую, чтобы каждая история развивалась. Так просто интереснее и веселее.

Допустим. Но с чего начать?

В этот самый момент учёный муж как раз достал из-под складок мантии ноктурлабиум, чтобы определить с его помощью время по звёздам, и, бросив взгляд на небо, предложил начать с истории про луну и в дальнейшем связать все другие истории с ней.

Почему бы и нет? Решено: про луну — так про луну.

Жребий рассказывать первую новеллу пал на монаха. Перебирая вишнёвые чётки, он задумчиво вглядывался в пламя костра, медленно и размеренно говоря мелодичным бархатным голосом.

 

ГЛАВА I: NIL NOVI SUB LUNA

 

 

О, Боже на Небесах, сжалься над нами, о, Господи Иисус Христос, заступись за Твой народ, освободи нас вовремя, сохрани в нас истинную справедливую христианскую веру, собери своих далеко рассеянных овец Своим голосом, названным в Писании Божественным Глаголом… Созови снова воедино овец своей паствы, коих часть ещё можно найти в римской церкви, вместе с индийцами, московитами, русскими и греками, разделенными из-за насилия и алчности пап посредством сияния ложной святости.

Альбрехт Дюрер

 

 

Монах пустился в воспоминания о далёких и ярких событиях, которые сохранились если не в форме роскошных эльзивиров, то хотя бы устных преданий, которые он слышал ещё будучи облатом при Монастыре Святого Христофора.

История, о которой он поведал, произошла примерно в такой же непримечательный вечер, как этот, с той лишь разницей, что это вообще был не вечер, а тихое утро.

Впрочем, не такое уж и тихое, потому что страсти в это утро разыгрались нешуточные. Существовала крошечная страна Кокань, также известная как Шлараффенланд, а в ней обитали счастливые, но грустные жители: учёные невежды, мудрые глупцы, которые были богаты, но еле сводили концы с концами.

И вот однажды в местном монастыре затеяли спор о селенитах. Одни ссылались на труды францисканского монаха Роджера Бэкона, писавшего о планетных эпохах. Другие — на кардинала Николая Кузанского, полагавшего, что это Земля вращается вокруг Солнца, а на других планетах может быть жизнь. Третьи — на доминиканца Фому Аквинского, математически выводящего, что Земля имеет форму шара, приплюснутого у полюсов.

Естественно, в ходе всего этого упоминались то блемии, то паноптии, то кинокефалы или ещё какие создания, упоминаемые учёным историком Плинием Старшем или Святым Исидором Севильским. Кто-то полагал, что всё это не имеет отношения к людям, потому как, например, те же блемии не имеют головы, ведь их лицо расположено на торсе, а раз у них нет головы, то нет и мозга. Другие в ответ на это замечали, что даже если у них и на самом деле нет головы, это ещё не означает отсутствия мозга, а даже если он и отсутствует — у них может быть иной орган, но с теми же функциями.

Августин Блаженный в своём монументальном труде «О Граде Божьем» высказался по этому поводу вполне определённо: либо подобных существ и вовсе нет, либо, если что-то такое есть, то это, может быть, и не люди; а если всё-таки люди, то, стало быть, и они происходят от Адама. Следовательно, можно найти причину их облика, отличного от нашего: акциденции, искажённость природы как следствие испорченности мира в результате грехопадения человека.

Рождаются же иногда двуглавые младенцы и люди с жуткими уродствами, но от этого они не перестают оставаться людьми, душа которых прекраснее, чем у иных. Мореплаватели это подтвердят, ведь когда-то никто не верил, что существуют те же мавры или носороги.

Это, как раз-таки, вопрос не столь принципиальный, как то, что если у них есть люди, то, стало быть, у них есть душа. А раз у них есть душа, то её можно и нужно спасти. Следовательно, к ним необходимо отправить миссионера. Но вот ведь в чём загвоздка: желающих масса, хоть сейчас отправляйте, однако же как им попасть на Луну?

В итоге, начавшись как мирный диспут, разговор постепенно перешёл на высокие тона, и отец Малахия был вынужден вмешаться, напомнив собравшимся два принципиальных момента. Во-первых, что они всё-таки не в кабаке, а в стенах Кафедрального Собора Кокани. А во-вторых, что они не базарные девки, а монахи Ордена Святого Венедикта Нурсийского.

Этого было достаточно, чтобы всех урезонить. Но даже после того, как полемика прекратилась и голоса попритихли, молодого монаха, Беренгария Грамматика, по-прежнему не оставляла тревога за судьбы и жизни тех несчастных, которые обитают на Луне, лишённые пастырского окормления.

Продолжая возвращаться к этому мыслями снова и снова, он обратился к Господу с истовой молитвой, встав на колени, закрыв глаза и перебирая чётки.

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen, — произнесли монах, при этом осенив себя крестным знамением.

Отворив после этого глаза, Беренгарий не обнаружил знакомой кельи. Вместо этого его встречали базальтовые моря, реголитовый слой под ногами и лунные кратеры больших и малых размеров.

Простой босоногий монах с аккуратно выбритой тонзурой, в хабите со скапулярием, охваченным сыромятной верёвкой вместо пояса, имеющий при себе лишь бревиарий и чётки с нательным крестом, он воспринимал происходящее естественно, без страха и волнения.

Грамматик понимал, что это Божий ответ на сердечную молитву. Как понимал то, что вроде бы как не должен дышать или должен хотеть отведать пищу к этому часу, или ощущать холод — но ничего подобного не было.

Стало быть — это чудо. А чудо, как говорил Святой Августин Блаженный, противоречит не законам природы, но только лишь человеческим представлениям о законах природы.

Беренгарий Грамматик осознавал всю важность и значимость возложенной на него миссии. Быть может, судьба всех селенитов теперь зависела от действий и решений монаха. И второго шанса ни им, ни ему могло не представиться.

Осмотревшись, монах вскоре понял, что не имеет каких-либо особых причин отдавать предпочтение тому или этому направлению. Его окружал однообразный пейзаж. И оставалось только одно — куда-нибудь направиться и следовать до тех пор, пока Беренгарий не обнаружит свою новообретённую паству.

Долгое время он ступал, отталкиваясь от поверхности и совершая небольшие прыжки. Поначалу это было несколько непривычно, но монах освоился достаточно быстро. Густая пыль поднимается от каждого его шага, и казалось, что следы Беренгария — единственные на многие мили, если не на всю планету вообще. Но Грамматик не отчаивался и следовал, движимый желанием довести начатое до конца. Если бы в этом не было смысла — он бы здесь не оказался…

…Спустя некоторое время его лицо озарила лучезарная улыбка. Но вскоре она сменилась гримасой недоумения, а затем — и разочарования.

На плато перед Беренгарием раскинулся Селенополис — лунный город, построенный местными обитателями-селенитами. Его нельзя было назвать монументальным, поражающим красотами или будоражащим воображение. Но всё-таки это было поселение, построенное кем-то умелым и разумным, обладающее своей самобытной эстетикой. К сожалению, город вымер. Он напоминал скорлупу, в которой больше не теплится жизнь, — отброшенную и бесполезную.

Да, некогда в нём обитали жители, которые возводили его, населяли дома и улицы, бродили по окрестностям. Но теперь всё предстало перед монахом в жалком виде. Кругом царили разруха и упадок. Вряд ли там кто-нибудь остался. Хотя, быть может, среди потресканных камней и осыпающихся в песок строений ещё можно было обнаружить что-нибудь, что дало бы подсказку или зацепку.

Беренгарий мог что-то узнать о языке, культуре, внешнем виде и традициях селенитов. Понять, что послужило причиной тому, что он видит перед собой. Быть может, такой город-призрак остался здесь один, а в остальных всё цветёт и благоухает? Не похоже, но мало ли…

…Спустя некоторое время монах спустился на плато. Конечно, замедленные прыжки создавали иллюзию безопасности, но при этом Грамматик ощущал, что здесь возможно медленно-медленно упасть, а затем так же тихо разбиться. Поэтому он постарался спускаться с крутого склона осторожно и сорвался лишь на сравнительно небольшой высоте.

Размахивая руками при падении, он тщетно хватался за пустоту, но вскоре сгруппировался и рухнул, подняв столб пыли. Отряхнувшись от налипшей на него серо-коричневой массы, Беренгарий направился прыжками в сторону города.

Там были земляные постройки. Имелись выдолбленные в скалах ходы и жилища троглодитов. Наблюдались какие-то своеобразные скульптуры в стороне. Встречалось что-то вроде сада или огорода с непривычной на вид растительностью. Безжизненный фонтан. Как, впрочем, и всё здесь.

Потресканный полупрозрачный купол, покрытый пылью и грязью, весь в дырах, имеющий несколько входов и выходов, покрывал собой город. Он напоминал витраж, но в ужасном состоянии.

Над проходом миссионер заметил какие-то запылившиеся надписи, показавшиеся ему плохо различимыми. Но вместе с тем сам факт их наличия наводил на определённые мысли.

До сих пор от внимания Беренгария ускользнул тот немаловажный факт, что между ним и его паствой может возникнуть языковой барьер. Конечно, собственный язык селенитов может ощутимо отличаться от известных монаху образцов. Допустим, они могли бы общаться свистом, или сменой окраса, или особыми жестами. Не суть важно. Поскольку проблема есть, придётся разработать общий язык.

Поразмыслив некоторое время, монах пришёл к выводу, что для любой планеты, страны и культуры универсальным языком может являться математика. Соответственно, возможно создание языка на математической базе. Ведь даже если у землян с селенитами нет ничего общего, за исключением наличия разума, и для тех и для других у куба будет шесть сторон, а два и два будет в сумме давать четыре.

Подобный язык должен быть строг и однозначен, свободен от фонетического звучания, двусмысленности, синонимов, исключений из правил и тому подобного. Соответственно, нужно было подготовить базис, на основании которого Беренгарий мог бы обучить любого встреченного им селенита.

Так-так-так… Базовые понятия математики и логики. Сперва — натуральные числа. Можно просто обозначить их некой наглядной последовательностью. Точки или палочки. Потом — знаки этих чисел, и понятие «равняется». Пять палочек равняется числу пять, шесть палочек равняется числу шесть, и таким образом селенит понимает простую закономерность.

Вот такое-то количество простых предметов записывается таким символом, такое-то — таким, а этот знак обозначает равнозначность того и этого.

Хорошо, с этим, кажется, разобрались. Что дальше? А дальше будут простые арифметические операции. Это больше того, это меньше того, тут убывает, тут возрастает, это верно, это не верно.

При этом нужно разграничить такие понятия, как «хорошо» и «плохо» с «истинно» и «ложно», во избежание недоразумений.

Математика универсальна. Это — абстракция в чистом виде, не относящаяся к чувственно постигаемой области. От неё можно отталкиваться, в дальнейшем обогащая метаязык более сложными абстрактными понятиями…

…Бродя по улицам под потресканным дырявым куполом, Беренгарий заглядывал в однообразные лунянки (как он вскоре нарёк их по аналогии с землянками), но не видел в них ничего особенного. Это были очень простые дома, подобные которым встречаются и на Земле. В них не находилось ни мебели, ни предметов быта, ни каких-либо тел. Тем не менее, даже это уже говорило.

Во всяком случае, если бы здесь прокатилась война, случилась какая-нибудь катастрофа или стихийное бедствие, повлекшее за собой массовую гибель населения, — это объясняло бы разруху и запустение, но не объясняло бы отсутствие в домах тел владельцев и вещей. В любом состоянии. Стало быть, что-то просто вынудило обитателей уйти и забрать всё с собой. Во всяком случае, так казалось…

…Необычные скульптуры тоже привлекали внимание. Определённо это были скорее произведения искусства, нежели что-то, созданное с практической целью. С другой стороны, если быть до конца последовательным, не всегда, но иногда у произведений искусства тоже бывают практические цели. Например, они могут обучать, наставлять, служить памятью о чём-либо. Впрочем, об этом можно рассуждать очень долго: естественно, творчество человека не существует в отрыве от его личности и может отражать его веру, политические и иные убеждения; произведения искусства можно продавать и зарабатывать этим на жизнь; но первоначально всё это базируется на тяге к искусству, которая, как и процесс создания произведений искусства, находится за гранью повседневной рационально-прикладной логики. Сложность организации стихотворной речи видится излишней для повседневных языковых нужд, но истина, выразительно поданная посредством мелодичных словосочетаний и метких образов, действует на человека мощнее, чем просто и безыскусно сказанная в лоб. Здесь действует своя, особая, творческая логика.

В данном случае уже сама по себе композиция сообщила монаху о многом. Во-первых, одна из скульптур даёт представление о внешности селенитов. Судя по всему, это один из них. Если, конечно, это не какое-то мифологическое или вымышленное существо.

Конечно, о соотношении пропорций судить по статуе сложно. Но у Беренгария сложилось мнение, что это создание, заметно превосходящее человека в росте, при этом заметно уступает ему в телосложении. Худощавое, хрупкое, вытянутое.

Если это была статуя в натуральную величину, то Грамматик, мужчина с ростом заметно выше среднего, даже не доставал этому селениту до груди. Зато в плечах он оказался шире его раза в два.

Селенит держал в руках некое приспособление. Не то копьё, не то посох с острым наконечником и крюком на разных концах. Судя по всему, для Луны, где им приходится перемещаться преимущественно прыжками, отталкиваясь от почвы, и цепляться за уступы, подобное приспособление могло быть удобным инструментом и оружием.

Селенит воинственно заносил свой боевой багор. Этому бойцу противостояло существо, отдалённо напоминающее блоху. При этом по размерам оно смотрелось примерно с крупную собаку, и у него имелись мандибулы. Выглядело достаточно жутко и мерзко. На взгляд Беренгария, разумеется. И, надо думать, оно могло прыгать, высоко и далеко, наскакивая сверху или нанося удар в прыжке своим бронированным панцирем…

…Городской сад. Если так, конечно, можно его назвать.

По сути, весь сад представляет собой одну большую грибницу. Грибы покрылись налётом пыли и грязи. Как, впрочем, и всё вокруг. Монах ткнул пальцем в один из них, счищая наслоение, и заметил, что в месте прикосновения гриб начинает светиться. Это уже интересно.

Если присмотреться внимательно, то вскоре становилось ясно, что здесь находились не только грибы различных форм и размеров, но и вообще некий симбиоз различных сосуществующих видов. Просто грибы тут явно доминируют и сразу бросаются в глаза. Но они обросли неким подобием не то плюща, не то лианы, не то виноградной лозы. А на ней наблюдалось что-то вроде цветков с лепестками, которые начинали недовольно шевелиться, реагируя на прикосновения. Всё это запылилось, потому и смотрелось со стороны словно однородная масса, хотя это, конечно, не так.

Надо думать, пока купол был цел, — сад был достаточно красив, и всё это выглядело иначе…

…Фонтан. В принципе, Беренгарий не заметил ничего особенного. Судя по виду и форме, это и вправду обычный фонтан.

У него не имелось никаких украшений. Но, так или иначе, сам факт его наличия уже говорил о многом. Во-первых, как минимум, здесь раньше была вода, и она как-то использовалась. Её пили, или поливали растения, использовали в быту. Значит, у людей с Земли есть что-то общее с селенитами. Но это всё-таки фонтан, а не колодец. Он выполняет определённые декоративные и эстетические функции, помимо прикладной. Вырыть колодец было бы просто и практично для повседневных дел. А раз тут есть фонтан, значит, к нему должно что-то вести.

Сделав ряд умозаключений, Беренгарий обратил взгляд на пещеры троглодитов. Его взору предстал внушительный скальный комплекс. Ступени, окна, жилища, всевозможные помещения, пещеры, тоннели. Наверное, внутри он достаточно глубокий, и разветвлённый. Для того чтобы проделать нечто подобное, нужны знания, инструменты и наличие немалой рабочей силы. Вполне возможно, что основное поселение находилось или даже находится где-то там, внутри, в то время как здесь, снаружи, располагается эдакий «предбанник». Что-то вроде шахтёрского посёлка при шахте, если можно так выразиться.

Монаху хотелось зайти внутрь и изучить всё как следует, но там царил мрак. Естественно, заходить в темноту и неизвестность — глупо и опасно. А если даже и нарвать грибов, — не факт, что они будут светиться в руках, как и не факт, что их света хватит, чтобы осветить хотя бы себя.

К тому же, если бы там остались жители, скорее всего они хотя бы иногда показывались бы снаружи и это можно было бы как-то заметить. Кто знает?

С печалью покачав головой, Беренгарий оставил руины Селенополиса и продолжил свой путь. Первое знакомство с цивилизацией селенитов прошло не так, как хотелось бы, но, тем не менее, и оно принесло свои плоды. Как бы там ни было, Грамматик кое-что узнал и извлёк выводы из того, с чем столкнулся. Одной неудачи явно было недостаточно, чтобы сломить его уверенность.

В конце концов, на Земле тоже много различных мест, и близко не похожих одно на другое. Если здесь царит разруха, из этого ещё не следует, что так обстоят дела везде…

…Тем не менее спустя некоторое время монах так и не нашёл ничего нового, что могло бы его обрадовать или стать предметом изучения. Долгое время он шаг за шагом, прыжком за прыжком, преодолевал безжизненные просторы бескрайней лунной пустоши.

Иной раз уже начинало казаться, что всё напрасно, но Беренгарий тотчас же отгонял подобные мысли прочь, понимая, что это, прежде всего, испытание его веры. В конце концов, он — не девица на выданье. Он — монах. Воин Христов. Он привык к трудностям, лишениям и невзгодам. И сделает то, ради чего явился сюда.

Пока Грамматик шёл, ему вспоминалась притча о монахе, который, наблюдая царящее в мире беззаконие, молил Бога о том, чтобы Тот наказал всех грешников. Но монах получил неожиданный для себя ответ о том, что, если бы на всей Земле существовал бы лишь один единственный грешник, — Спаситель и ради него не пощадил бы Себя.

Тем паче, если тут обитает хоть кто-нибудь — не целый великий народ, но хоть кто-нибудь, — поход имеет смысл уже и для спасения одной конкретно взятой души. А если тут и в самом деле никого нет, то это испытание для Беренгария.

…В конечном итоге терпение неутомимого монаха в какой-то мере всё-таки было вознаграждено. Преодолев немалый путь, он обнаружил на краю утёса прекрасно сохранившийся бельведер весьма самобытной конструкции. Оригинальный и необычный, он выглядел значительно лучше всех прочих виденных ранее построек.

Вблизи него располагался трельяж, обросший необычным вьющимся растением с многоцветными крупнолистыми цветками, внутри которого располагалась скамейка.

Судя по всему, за всем этим кто-то присматривал, потому что на руины Селенополиса всё это не походило совсем.

Ажурный трельяж изготовлен с мастерством и изяществом. Материал показался Беренгарию незнакомым, но это какой-то узорчатый металл. При этом никаких сочленений не видно, словно трельяж цельнолитой. Растение в целом похоже на земные, хотя и имеет свои отличительные черты. Заметно, что оно не растёт как попало: здесь прослеживается чей-то замысел, уход, соображение эстетической целесообразности.

Это, разумеется, уже говорит о многом. Как минимум, о том, что всё не так безнадёжно, как могло показаться при посещении мрачного Селенополиса. Здесь живут разумные существа. Не жили, а именно живут здесь и сейчас. И они, с одной стороны, достаточно сведущи и оснащены необходимыми средствами, чтобы заниматься подобными делами, а с другой — находятся не в таком жутком положении, раз могут уделять немалое внимание делам и заботам не первой важности.

Безусловно, после столь долгого и утомительного пути Грамматик вполне заслужил короткий отдых. Присев, он некоторое время обдумывал увиденное. На ум не приходило новых мыслей, поэтому, настроившись в целом оптимистично, монах решил продолжить сбор информации, поиск селенитов и изучение планеты. Для этого прежде всего нужно было подняться на бельведер и осмотреть окрестности.

Лунный пейзаж оставил на Беренгарии неизгладимое впечатление. Прекрасный вид сделался к этому часу намного разнообразнее, чем был всего пару часов назад. Буквально на глазах у монаха из-под лунного грунта в одночасье вырастали и распускались многочисленные разнообразные растения, образуя непроходимые, но вместе с тем удивительно чарующие леса. Плоды, стволы, ветви и листья пусть не всех, но многих растений источали мерцающий разноцветный свет, на который можно было смотреть хоть сутками напролёт, если бы это было возможно. Местами встречались источающие свет грибницы с грибами, от самых малых (с булавочную головку) до грибов-колоссов, под шляпкой которых поместился бы целый город.

Где-то вдалеке на лунную поверхность упал метеорит, подняв огромное облако пыли и оставив на месте падения очередной кратер. То здесь, то там встречались небольшие постройки, наподобие лесных беседок. Поскольку структура леса была нестабильной и постоянно пребывала в движении, прошлый опыт не гарантировал повторения пути в будущем. Местами виднелись руины, но некоторые из лесных сооружений смотрелись вполне себе ничего.

Вскоре вблизи одного из кратеров началось заметное оживление: неторопливо и буднично оттуда один за другим принялись выходить на поверхность Луны существа худощавого телосложения и высокого роста, с удлинёнными конечностями, немного приплюснутыми головами, по всем сторонам которых были размещены глаза.

Судя по всему, селениты могли одновременно отслеживать всё, находящееся вокруг них в пределах видимости, но испытывали определённые сложности при определении точного расстояния до объектов.

Цвет кожи этих созданий колебался от серо-голубого до серебристо-зелёного. У некоторых на теле имелись особые наросты, напоминавшие разноцветные морские кораллы.

Орудуя широкими ножами-косариками, в отдельных случаях насаженными на древки, селениты срезали плоды с деревьев и делали запасы, складывая их в большие глиняные горшки и корзины.

Было похоже, что Грамматик нашёл тех, кого искал. Вопрос в том, как теперь к ним спуститься. Если спускаться, держась за отвесный склон, монах почти наверняка мог сорваться и рисковал разбиться.

С другой стороны, густые заросли способны смягчить падение: при медленной скорости Беренгарий мог бы ухватиться за ветви. Но, опять же, из этих зарослей нужно было бы каким-то образом выбираться, и монах не был вполне уверены, что у него это получится. Как вариант, если очень постараться, можно спрыгнуть на шляпку крупного гриба. Монах не до конца был уверены, что такое приземление будет мягким, но шляпка располагалась к нему ближе всего прочего и выглядела достаточно удобной для посадки.

Конечно, можно было вообще не прыгать, а, например, попытаться найти обходной путь, которого он пока не видел. Впрочем, мало ли: вдруг где-то поблизости находятся и другие селениты? Совсем не обязательно разбиваться в лепёшку просто ради того, чтобы встретить именно этих. Да и если они тут единственные на всю планету, — уж лучше остаться живым и здоровым и повстречать их позднее, чем убиться из-за своего нетерпения.

Тем не менее, монах оценил возможные риски и принял решение.

С Божьей Помощью, приземление… Или, вернее, пригрибление вышло удачным. Впрочем, дело на этом ещё не заканчивалось, ведь нужно было ещё спуститься с гриба вниз, на твёрдую почву.

Присмотрев наиболее крупное и прочное на вид дерево, Беренгарий рассчитал примерную траекторию, разбежался и спрыгнул. Надо сказать, дерево оказалось достаточно склизким на ощупь, но, во всяком случае, оно не было кусачим или колючим. На его могучем стволе отворились многочисленные поры, из которых показались светящиеся глазки на стебельках. Эти любознательные наблюдатели принялись активно и с интересом рассматривать Грамматика.

Благополучно спустившись и отряхнувшись, он побрёл в том направлении, где недавно видел селенитов. Как ни странно, это оказалось на удивление просто. Монах ожидал, что лес будет мешать ему проходить, но вместо этого он словно бы расступался на пути миссионера.

Другое удивление вызвал тот факт, что селениты совершенно спокойно и даже по-будничному отнеслись к его появлению, словно что-то подобное происходило здесь каждый день по двести раз.

«Встреча. Знакомство. Приветствие», — возникли неожиданные слова в сознании монаха. И ощущалось, что они вложены извне. Судя по всему, подобным образом эти существа общались. Быть может, это и будет подспорьем в деле налаживания мостов между культурами.

Каким-то образом селениты проецировали в сознание Беренгария образы, мыслеформы и понятия, опираясь на уже имевшиеся в его разуме. Но всё равно, вести сложный разговор пока что виделось затруднительным.

Закончив свои сборы, селениты предложили миссионеру проследовать за ними, попутно разъясняя ему некоторые вещи. В сознании возник образ того, как он идёт следом, помогая нести добытые селенитами запасы. Намёк был предельно ясен. И, нужно сказать, в сравнении с жителями здешних мест его сила была просто немереной: лунная сила тяжести многократно уступала земной, поэтому даже крупные предметы казались для Грамматика лёгкими. В итоге он в одиночку смог унести больше, чем все селениты вместе взятые.

Селениты уже долгое время обитали, в основном, под поверхностью Луны, по причине чего их иным названием было «подземцы». В толще лунной коры находился сложнейший комплекс, состоящий из множества пещер, проходов и залов, суммарной протяжённостью такого размера, что в нём помещались целые страны и королевства. Этот комплекс носил название Подземья.

Когда-то на поверхности были моря и реки, но они испарились и выветрились в космос, оставив лишь базальтовые моря. Теперь жить наверху опасно и сложно. Ночью там слишком холодно, а днём очень жарко, и находиться долгое время на поверхности нельзя. Вместе с тем, с неба периодически падают глыбы льда, камни и прочее, что, с одной стороны, несёт смертельную угрозу, а с другой — является источником ценных ресурсов.

Поверхность обитаема: в определённое время там вырастают характерные для местных особенностей растения и грибы, многие из которых погибают столь же стремительно, как и рождаются. Но это не всегда именно так: некоторые живут очень долго, не век и даже не два. Многие растения опасны. Тем не менее, со многими жизненно необходимыми ресурсами под землёй дела обстоят плохо, поэтому селениты регулярно устраивают экспедиции на поверхность. В состав экспедиций входят наиболее смелые и подготовленные из них.

Мир Луны полон различных созданий, населяющих пещеры и поверхность. Одни из них опасны, другие — ручные, а третьи — даже не обратят на странника внимание, если тот не станет их провоцировать.

Помимо них здесь есть и разумные существа. К примеру, здесь обитают драконианцы — ящерообразные создания, некогда явившиеся на Луну откуда-то извне, словно кочевые варвары, разрушив всё, что только было возможно, разграбив и убив многих селенитов.

Вместе с тем драконианцы не были несведущими дикарями. Они пришли с оружием, которое превосходило имевшееся на тот момент в распоряжении селенитов. Это были магнитные петринали, которые стреляли кусочками руды, встречающимися то здесь, то там. Для этого оружия не требуется порох, достаточно иметь боеприпасы.

Когда-то здесь, на Луне, находилось царство Пресвитера Иоанна, которое многие понапрасну пытались отыскать на Земле: то в Индии, то в Китае, то в Персии. Многие из селенитов ещё издавна были христианами. Но с приходом Вавилонского Братства (как называли себя драконианцы в силу ряда исторических обстоятельств) они подверглись гонениям.

Впрочем, прошли века, и общества селенитов и драконианцев не существовали в качестве монолитных. На светлой и тёмной сторонах Луны, наверху и внизу, существовало великое множество маленьких княжеств и царств, в которых, как и на Земле, проживали различные народы с различными правителями. Бывало так, что в одной из таких стран могли быть и потомки коренных селенитов, и драконианцы, при этом воюя с другими селенитами и другими драконианцами.

В недрах Луны встречались источающие свет грибы, камни и мох, залежи руды, коралл, оставшийся от былых времён, и многое другое. Но главным и наиболее редким богатством была вода. Она встречалась, в основном, в виде льда.

Подземье (или, даже точнее, Подлунье) было густо населено, и многие ресурсы уже давно добыли, а за редкие уцелевшие — вели постоянную борьбу, то и дело пробиваясь глубже и глубже в недра Луны. На поверхности, в силу царивших там угроз, тоже кое-что сохранилось, из-за чего отряды смельчаков периодически производили вылазки.

Большего Беренгарию рассказать не успевали, но и этого пока что было вполне достаточно. Пища для размышлений накопилась немалая.

Итак, он был далеко не первым и даже не сотым человеком, побывавшим на Луне. Тем не менее, здесь и сейчас Луна переживала не лучшие времена. Соответственно, определённые основы уже были заложены предшественниками Грамматика задолго до его появления. Но перед ним по-прежнему стояла сложная задача, быть может, даже сложнее, чем была перед ними: распространить и укрепить в селенитах веру в условиях подобного ужаса и хаоса.

В любом случае, для этого требовался план действий, хотя бы на ближайшее время. Если бы у селенитов был некий формальный лидер, то следовало бы начинать именно с него. Но такового просто не существовало. Вместе с тем и сама организация их общества была несколько необычной в понимании миссионера.

К примеру, у селенитов имелось разделение обязанностей, которое определялось на ограниченный срок по жребию. И этот же нелепый принцип присутствовал во многих областях жизни: скажем, в какой-то момент мужчины и женщины собирались вместе, тянули жребий, кто и с кем будет жить, фактически как муж и жена, но по прошествии чётко обозначенного (опять же, по жребию) времени — они тянули жребий снова.

Подобные вещи являлись пережитками языческих времён, которые обретали в обществе новую силу на фоне процветавшего обмирщения.

Как бы там ни было, начинать нужно было с этой небольшой общины и уже с помощью неё развивать дело дальше.

Селениты отвели монаха в своё поселение, находившееся под сводами огромной пещеры, и выделили небольшой домик. По здешним меркам это можно было понимать как знак особого отношения: большинство местных жителей теснилось в таких же точно жилищах целыми семьями.

Здесь же находилась небольшая старинная церковь. Вернее то, что от неё осталось. К ней относились почтительно, но службы в ней давно уже не велись, а священника в этих окрестностях не было, не говоря уже о епископе. Начать нужно было с её восстановления.

Каждое утро и каждый вечер жители поселения собирались на проповеди Беренгария. Помимо этого он также уделяли немалое внимание обустройству быта и реформации уклада. Монах был сильнее и здоровее любого из виденных им селенитов, обладал непривычными для них знаниями и опытом, поэтому успевал работать за десятерых, на радость всей общине.

Внешний вид поселения стремительно изменялся, запасов хватало в изобилии, а слух об удивительном инопланетянине быстро облетел и ближайшие поселения, откуда к стремительно разрастающейся деревне потекла вереница новых жителей, с интересом посещавших проповеди.

Организовав работу на месте, Грамматик в скором времени добился немалых успехов, координируя ремонт церкви и принимая в нём же непосредственное и основное участие.

Меньше чем за месяц, работа была завершена. Конечно, внешний вид лунной церкви не пленял взоры красотами, но это уже было немало. В конце концов, это была настоящая крепость в битве за души, и она смотрелась достаточно внушительно, как и подобает настоящей крепости.

С вопросами письменности Грамматик тоже разобрался достаточно быстро. У стариков нашёлся потёртый экземпляр рукописного Священного Писания, составленного на одном из языков селенитов. Поскольку монах знал содержание наизусть, он сопоставлял слова с известными и, составив, таким образом, словарь, приступил с его помощью к переводу иных селенитских книг, обнаруженных в поселении.

Постепенно Беренгарий догадывался о значении тех или иных слов, исходя из общего контекста повествования, пополняя свой словарный запас. Хотя селениты умели общаться мысленно и даже передавать свои мысли определённым предметам (на их языке это называлось «мысленным письмом»), и обычная письменность была необходима, не утрачивала своей актуальности.

Как бы то ни было, начало было положено.

 

ГЛАВА II: DECIPIMUR SPECIE RECTI

 

 

Даже стражник у ворот имеет собственное мнение. Но кому интересно мнение стражника у ворот?

Конфуций

 

 

Время за рассказом монаха пролетало незаметно. Люди оживились, обсуждая недавно услышанное, к костру с интересом начинали приближаться зеваки, увлечённые историей. У них возникло немало вопросов, и отношение к услышанному отличалось от восторга до возмущения, но, так или иначе, новелла не оставила путешественников равнодушными.

Сидящие у костра, за исключением недавно говорившего монаха, потянули жребий снова. В этот раз роль рассказчика досталась купцу. Тот сразу же поведал, что недавно вернулся из одной далёкой страны, куда плавал закупать фарфор династии Минь, также именуемый «белым золотом». И в этих чудных краях, где всё устроено совершенно иначе, чем здесь, он слышал одну интересную притчу.

Много веков назад, в одной Великой Стране под названием Поднебесная, в Великом Дворце Великого Императора жил Великий Мудрец и философ Вейж Пенгфей.

Он был седым и старым, носил длинные вислые усы, причудливый головной убор и просторную одежду, изукрашенную узорчатым орнаментом, иероглифами и драконами. И уже поэтому его считали очень мудрым.

А когда он со значительным видом изрекал всевозможные глупости, вознося палец к небу и приписывая собственные нелепые суждения Конфуцию, — внимали им, как жемчужинам мудрости.

Что и говорить, ведь его учителем и наставником был другой, ничуть не менее великий мудрец и философ, искренне полагавший, что для того, чтобы быть великим мудрецом и философом, достаточно быть лысым, носить хламиду и жить на вершине горы, сидя в позе лотоса.

Жизнь Пенгфея протекала благополучно и безмятежно, подобно чистой лесной реке…

…Ровно до тех пор, пока Великий Император не вызвал его под свои грозные очи и не поставил перед ним задачу, справиться с которой было под силу лишь поистине Великому Мудрецу.

Ах, если бы Великий Император спросил бы у Пенгфея что-нибудь простое, наподобие: «В чём смысл жизни?» или «Как обустроить страну?» — тот, не задумываясь, дал бы ему совершенно точный ответ. В подавляющей массе всё равно никто ничего бы не понял, зато все покивали бы головами, соглашаясь с тем, какой мудрец умный.

Но — увы. Император попросил выполнить достаточно чёткое, но от этого не менее сложное поручение. Дело в том, что, как и всему на этом свете, пришёл срок, и юный, но от этого не менее Великий Император пожелал жениться. Но жениться не абы на ком-нибудь, а на той, что была бы ему под стать. Ему, Тому, Кто Светит Ярче Солнца и Прекраснее Луны.

Где искать такую невесту? Во дворце? В деревне? Или в городе? Под землёй? Или, может быть, на самой Луне? Это уже были проблемы Пенгфея, ничуть не волнующие Великого Императора.

…Стоило ли говорить, что задание Императора поставило придворного мудреца перед сложным вопросом? На самом деле, у Пенгфея всегда имелись тысяча и одна философская отговорка для того, чтобы не заниматься тем, чем ему было лень… Но это явно был не тот случай.

Конечно, можно было отправиться за советом к своему престарелому учителю. Но глубоко в душе придворный мудрец — прекрасно осознавал, что на самом деле тот такой же точно дурак и позёр, как и он сам. Поэтому, не видя в этом смысла, он решил (для успокоения совести), что знает и без того, что ответит старец, и не желает тревожить его понапрасну.

Можно было прикинуться выжившим из ума старым идиотом, с которого, по идее, и взятки гладки. Но Пенгфей прекрасно понимал, что никому не будет дела до его слабоумия: если человек тонет, то не играет роли, пойдёт он на дно потому, что не умеет, не может или не желает плавать.

Тем не менее, хоть какой-то план был необходим хотя бы на первое время, пока приставленный Императором капитан Ронг Фанг не уличил придворного мудреца в пустозвонстве и не предал страшной и унизительной публичной казни.

Венжу Пенгфею оставалось только одно, — отправиться в императорскую библиотеку, где среди множества свитков и трактатов какой-нибудь мудрец (такой же великий, как и Пенгфей, но живший веками ранее) написал что-то дельное по этому поводу.

Назвать это место библиотекой означало просто оскорбить. Нет, это был, своего рода, целый книжный город. Огромный, с великим множеством мостов и лестниц. Вместе с тем, он, скорее, напоминал некрополь, где пыльные фолианты тихо истлевают на своих мрачных полках.

Но в данный момент придворного мудреца беспокоила отнюдь не судьба ветхих книг, а собственная. Разумеется, он был далеко не первым и, надо полагать, будет далеко не последним, кто занимал и займёт подобный пост при дворе. А все его предшественники-философы оставили немало трудов.

Люди тогда были намного проще и относились ко всему философски. Ляпнет седой старец какую-нибудь глупость — уже философия. Сделает при этом умное лицо — вдвойне философия. Запишет её иероглифами на свитке — втройне философия. А уж если собрать людей, зачитать им её публично и велеть записать высказывание на множестве свитков, разнеся его во все концы мира, — так вообще!

Всё тогда было проще, что да то да. Даже имя ребёнку давали просто: швыряли ложкой о металлический гонг, и дальше как прозвучит (может «дзынь!», может «дзянь!», может «динг!», «донг!» или как-то иначе) — так и называли своё чадо.

Как бы то ни было, пространные трактаты мудрецов седой древности, повествующие обо всём и ни о чём, не помогли Пенгфею приблизиться ни на йоту к решению его насущной проблемы. И хотя он изучил их от корки до корки (как говорится, «Конфуций сказал — Конфуций сделал!»), план действий не появился.

Это опечалило придворного мудреца. С другой стороны, Пенгфей не подал вида, чтобы люди Императора решили, что работа идёт полным ходом, а сам мудрец — полон решимости довершить начатое и уже близок к разгадке тайны.

Честно говоря, он многое взял на вооружение.

Как известно, любой абсурд возможно списать на философию. А количество написанных трактатов, составленных с нацеленностью на то, чтобы их никто не сумел понять, но все усмотрели бы в них мнимую глубину, — это вопрос статуса.

Вот только пригодится ли это знание Пенгфею, зависело от того, сумеет ли он выполнить поручение Императора.

Ладно, хорошего понемногу. В конце концов, всякому терпению есть предел. И хотя в библиотеке ещё было немало интересного по самым разным вопросам, придворный мудрец понимал, что не выполнит поручение Императора, если будет сидеть здесь и дальше.

И тогда Пенгфей пошёл на отчаянный шаг, предложив построить ракету, которая доставила бы его до Луны, коль скоро на всей Земле нет той, что была бы достойна стать невестой Бесподобного.

Признаться честно, он не планировал, что на самом деле сумеет долететь до Луны. Скорее втайне надеялся на то, что дело затянется и кончится ничем, сорвавшись не по его вине, а в силу ограниченности имеющихся возможностей.

Впрочем, есть ли разница для Императора? Он поставил перед придворным мудрецом задачу и собрался казнить его, если тот не преуспеет. А детали и подробности не интересуют и не волнуют Бесподобного.

Но Пенгфей был мудрец — ему и виднее.

Как бы там ни было, его народ был велик, построил Великую Китайскую Стену, изобрёл ракеты, порох, бумагу, компас и много чего ещё. Поэтому, потратив некоторое количество сил, денег, материалов и времени, они соорудили огромную ракету-пагоду, которая должна была доставить придворного мудреца и его сопровождающих на Луну, вместе со всем необходимым для того, чтобы произвести на императорскую невесту должное впечатление.

Давать задний ход было поздно, и Пенгфею оставалось лишь пойти в неё вместе со всеми с таким видом, будто он так и задумывал. После чего неутомимые трудяги заколотили пагоду снаружи, чтобы из неё ничего не вываливалось во время полёта.

Заняв места и заперев приколоченные сундуки, все привязали себя к креслам, надеясь на благополучный исход этого безумного предприятия. Но если остальных обнадёживала вера в мудрость и продуманность Пенгфея, то сам придворный мудрец не мог похвастаться тем же.

…Три. Два. Один. Пуск!

Пагода начала разваливаться ещё в полёте. Многочисленные ошмётки, разлетевшиеся в небе над императорским дворцом, разлетелись во все стороны света, а некоторые даже упали у ставки монгольского хана. Впрочем, это уже другая история…

Однако не вся пагода развалилась по пути. Луна — не Луна, но всё-таки докуда-то она долетела. Впрочем, в какой-то момент полёт прервался и началось стремительное снижение, окончившееся глухим ударом.

Выбравшись из-под обломков, Пенгфей сотоварищи обнаружили какое-то поселение, прямо, скажем, не впечатлявшее своими красотами. Ветхие домики, какие-то оборванцы, серый унылый пейзаж. В таком месте иные не захотели бы и остановиться на ночлег, не то что направились бы искать достойную невесту для Императора.

Нет, всё-таки это была Луна. Конечно, вблизи она выглядела совсем не так, как издалека. Но всё-таки спустя некоторое время китайцы решили, что если они куда-то и приземлились, то точно туда.

Ветхие домики было построены явно позднее, чем та величественная империя, что существовала здесь задолго до того. Местные обитатели, тощие, жуткие и достаточно безобразные, на взгляд пришельцев, явно не подходили на роль писаных красавиц.

Венж Пенгфей и Ронг Фанг выступили вперёд, остальные китайцы, будь то слуги с дарами для невесты или гвардейцы, поспешили следом. Спустя некоторое время они останавлись, наблюдая впереди внушительных размеров зиккурат.

Если бы Пенгфей родился в других местах и слышал о Вавилонской Башне, этот вид навёл бы его на соответствующие мысли.

Время не пощадило исполинское строение. Ступени и стены испещрились множеством трещин. То здесь, то там лежали обломки, большие и малые. У подножия зиккурата валялись разбитая клепсидра и гномон. Судя по всему, когда-то здесь была великая во всех смыслах обсерватория. В небе над зиккуратом, радуя глаз своей благодатной синевой, сияла красавица-Земля.

Увиденное вызывало у жителей Поднебесной гамму чувств.

С одной стороны, это являлось прямым доказательством того, что на Луне, по крайней мере, когда-то жили те, кто всё это воздвиг. И селениты были достаточно развитыми для того, чтобы соорудить и использовать нечто подобное по назначению. Для этого требуются подходящие инструменты, точные вычисления, соответствующее образование, материалы, масса рабочих рук. Вместе с тем, всё это пребывало в таком упадке, что даже такому дураку, как придворный Великий Мудрец Венж Пенгфей, было прекрасно понятно, что времена строителей зиккурата давно прошли.

Тем не менее, Земля вот тоже большая. Где-то на ней есть пирамиды, знойные пустыни и гробницы давно усопших фараонов, а где-то и населённые города с королевскими дворцами и высокими соборами. То, что конкретно здесь всё пребывает в упадке, ещё не означает, что такая же картина царит везде.

Быть может, если хорошо поискать вблизи, можно обнаружить что-нибудь полезное? Что-нибудь, что наведёт на мысли? Или даст подсказку? А может быть, следует подняться на самый верх, и тогда все окрестности будут видны как на ладони? Правда, лестница не внушала доверия, а падать высоко.

Странники медленно обошли обломки, внимательно осматривая каждую трещину. Материал, судя по всему, изначально был обработан профессионально и лишь со временем значительно попортился. Пенгфей заметил, что, несмотря на внушительный вид, эти глыбы на деле оказались достаточно лёгкими, раз даже он был в состоянии передвигать их и поднимать. За исключением, пожалуй, наиболее крупных.

Счистив слой пыли и грязи, он обнаружил нанесённый на один из обломков рисунок: какие-то человечки с копьями, или что-то в таком роде. Очень примитивно, надо сказать, для создателей подобного монументального сооружения. Но в этом есть своя эстетика, определённая самобытная привлекательность.

Почистив налёт с гномона, придворный мудрец заметил знаки, нанесённые по его окружности. Судя по всему, это часовые обозначения селенитов. Время здесь идёт иначе, чем на Земле. Но, тем не менее, это уже что-то. Азы знаковой системы были необходимы, чтобы установить контакт и найти общий язык. Естественно, не с какими-то местными дикарями, но представителями местной знати: образованными, культурными и, надо верить, более привлекательными.

Тем временем Ронг Фанг предложил подняться на зиккурат и осмотреться. Подъём был долгим, утомительным и опасным. Прочность ступеней была под вопросом, да и глубокие трещины простирались достаточно далеко. С каждым шагом казалось, что ещё немного — и камни обвалятся под ногами, увлекая за собой, либо массивный кусок ветхого зиккурата обрушится прямиком на головы пришедшим. Слава Богу, эти опасения себя не оправдали.

Картина, открывшаяся на вершине, вызвала у Пенгфея смешанные чувства разочарования и восторга, каким бы абсурдным ни казалось подобное сочетание. С одной стороны, он не увидел ничего из того, что желал бы обнаружить. А то, что увидел, во многом печалило. С другой стороны, несмотря ни на что, вид открывался потрясающий, и было бы глупо не насладиться им, коль скоро китайцы проделали долгий путь ради этого.

Среди внушительных кратеров и базальтовых морей то здесь, то там возвышались ступенчатые пирамиды с обелисками, располагались живописные руины древних городов и причудливые постройки пока ещё не вполне очевидного назначения.

То здесь, то там, взрывая лунную почву, словно бы на дрожжах вырастали и расцветали цветы, кусты и деревья. Должно быть, они циклически возникают и так же быстро увядают. Во всяком случае, хотя бы некоторые. Непривычные на вид, они имели немного общего со своими земными собратьями. Но, тем не менее, большинство из них радовало глаз и ярко переливалось всеми цветами радуги, источая мерцающее свечение.

Могучие скалы из лунной руды возвышались над цветущей долиной сверкающими колоссами. По ним перемещались прыжками лунные серны, — создания, вид которых не вызывал отторжения, но казался скорее странным и своеобразным, нежели чарующим. Проще всего было охарактеризовать их как нечто среднее между земными сернами и белками-летягами. Ну, или летучими мышами и горными козлами. Жители Поднебесной никогда не видели ничего подобного прежде.

Местами встречалась и другая живность. К примеру, из крупных кратеров то и дело вылетали светящиеся юркие создания, внешне напоминавшие огромных медуз, покрытых затейливыми узорами.

…В какой-то момент Пенгфей заметил, как на вершине одного из зиккуратов появилось высокое худощавое существо и, оттолкнувшись от края платформы, улетело прочь, расправив искусственные крылья.

А это уже что-то. Прикинув приблизительный маршрут до того зиккурата, придворный мудрец решил, что это будет его первый ориентир. Может быть, в итоге он вообще изменит курс, но для того чтобы начать свой путь, необходимо иметь хотя бы временную цель. Ронг Фанг и остальные не должны были догадаться, что мудрец действует не по плану, а наобум.

С этими мыслями китайский философ и начал спуск, напоследок окинув лунные просторы внимательным взглядом. Разумеется, идти вниз было намного проще, чем взбираться наверх. Но это было столь же опасно и волнительно. Голова могла закружиться в любой момент, а ступени — уйти из-под ног. Как бы там ни было, Пенгфей достойно преодолел все трудности, спустившись к подножию зиккурата.

Полный свежих впечатлений, придворный мудрец решил не мешкать и как можно скорее добраться до места, где видели летучего селенита…

…Спустя некоторое время китайцы добрели до одного из ранее виденных проходов, но обнаружили бурную растительность, которая совсем недавно проложила себе путь на поверхность.

Казалось, если замешкаться, то путей скоро и вовсе не останется. А пока ещё есть возможность не идти напролом, а как-нибудь обойти эти заросли. Или перепрыгнуть, пока они не вымахали до огромных размеров.

Если пойти в обход, — в любом случае пройдёт какое-то время. А это риск. Но вдруг прыжок закончится падением в шевелящуюся массу? А это тоже риск. Ещё неизвестно, чем закончится такая авантюра.

Тем временем в стороне от процессии множество серых бугристых камней сорвалось с небосвода и обрушилось на поверхность Луны, вздымая огромные клубы пыли. Хоть китайцы и находились достаточно далеко, они отчётливо различили, как на месте падения образовалось кратерное поле.

Спустя некоторое время странники добрели до глубокой расщелины, простирающейся на многие мили, отделяя один утёс от другого. На противоположной стороне они заметили какие-то руины. Но самое интересное заключалось вовсе не в этом.

Нечто громадное поначалу сливалось по фону с лунным пейзажем, и это удалось различить лишь с такого расстояния. Обломки исполинской статуи, подобной Колоссу Родосскому. Они были покрыты налётом пыли и грязи, но всё-таки выделялись в той мере, что отличались от окружавших скал и горных пород. Одна только исполинская голова, направленная лицом к небу, была подобна горе. Её черты были исполнены гротескности, сочетая в себе величие, чудовищность и красоту. И голова не походила на человеческую. Во всяком случае, в представлении Пенгфея.

Из увиденного можно было извлечь определённые выводы.

Во-первых, на Луне, как и ожидалось, существовала достаточно развитая цивилизация, которой хватило умения, знаний и средств для создания подобного произведения искусства, поражавшего монументальным изяществом. Зиккурат хоть и масштабный, но достаточно примитивный по конструкции, а развитая астрономия — показатель достижений в области науки, а не искусства. Колосс — другое дело.

Во-вторых, руины говорили о том, что, как минимум, это было сделано далеко не вчера, и не факт, что эта цивилизация по сей день существует. Тем не менее, придворный мудрец не сомневался в том, что где-то на Луне должны были остаться потомки этих строителей. И уж, конечно, не какие-то там оборванцы и бродяги, а мыслители, подобные Конфуцию.

В конце концов, на Земле тоже где-то стоят руины Колизея, а где-то населенные города и густые леса.

Как бы там ни было, руины могли содержать в себе немало ответов и подсказок. Конечно, китайцев в большей степени интересовали живые селениты, чем каменные обломки, но если что-то представляет ценность для селенитов, — это место может быть той нитью Ариадны, что приведёт к ним.

Приблизившись к краю расщелины, Пенгфей бросил взгляд вниз. Да, падать, судя по всему, долго. И пусть падение на Луне будет длиться дольше, чем на Земле — его последствие будет ничем не лучше. Внизу кромешный мрак, и можно только гадать, что обитает в нём. Вдоль всей расщелины не видно конца и края. Нет ни мостов, ни переходов. Быть может, если долго идти в одном направлении, можно куда-нибудь выйти.

…Спустя некоторое время лунная почва пришла в движение. Тряска была достаточно сильной, заставляя пришельцев отлетать, напрягаться и ощущать, как они падают в направлении, противоположном силе тяжести.

Впрочем, лунотрясение закончилось так же стремительно, как и началось. В небе виднелись планеты и звёзды, отражённый свет озарял безжизненную лунную пустыню.

Процессия продолжила путь и вскоре обнаружила сравнительно небольшую площадку, ограниченную скалами и утёсами. Судя по всему, она, как и другие кратеры, образовалась от падения астероида, но вышла не особенно глубокой и за долгое время успела обрасти слоем. За многие века с небес падали камни и глыбы льда, давились, смешивались, рассыпались в прах, замерзали и пропекались жарким солнечным светом, в результате чего и возникла подобная почва.

Когда-то здесь извергались вулканы, и теперь можно было наблюдать целые моря из застывшей лавы. Впрочем, вскоре посреди однообразного пейзажа путники обнаружили нечто такое, что быстро приковало их внимание.

В стороне, несколько выделяясь на фоне пыли и грязи, находился скелет какого-то исполинского создания, по сути, просто впечатанный в почву. Как и колосс, он был еле различим издали, но на таком расстоянии его всё-таки можно было заметить.

Вдали, у одной из стен кратера, какое-то неведомое растение произрастало подобно лиане, винограду или плющу. Оно уходило ввысь и на нём росли какие-то странные огромные плоды серебристо-пёстрого цвета.

Как минимум, увиденное свидетельствовало о некоторых вещах. Тут в том или ином виде есть животные. Или, во всяком случае, были раньше. Когда-то в этих местах ходило неизвестное для Земли создание, и оно было очень большим. И здесь есть растения. Значит, эта почва пригодна для каких-то развитых форм жизни. Пусть даже и отличных от тех, что знакомы в Поднебесной. Ну, а раз так, где-то поблизости могут находиться и развитые поселения благородных селенитов.

Да, подобные выводы можно было сделать ещё встретив первых, «низкородных» и «безобразных» селенитов, общение с которыми мудрец и его свита сочли ниже своего достоинства. Но логика Великого Мудреца работала несколько иначе…

Чуть поодаль из этого места уводили три тропы. Внешне они не особенно отличались: все выглядело так, словно по ним никто не ходил никогда вообще.

Но мудрец никуда не спешил. Сначала ему захотелось рассмотреть диковины, начиная со скелета.

Что ж, существо было очень высокого роста. Но при этом его кости казались очень тонкими, длинными и хрупкими. Тяжесть собственного тела Пенгфея и, по всей видимости, иных предметов и объектов здесь была иная, чем на Земле. Потому старый философ ощущал себя сильнее, чем обычно.

Вкупе с рядом прочих факторов, это является причиной того, что окажись на Луне земной младенец, он вырос бы человеком очень высокого роста и достаточно быстро. Если, конечно, при этом имелись бы все прочие условия для роста и развития. Но при этом у такого ребёнка были бы очень хрупкие кости, слабые мышцы и проблемы с другими органами. Всё-таки, чтобы вам хорошо жилось на Луне, — нужно и самому быть селенитом.

Что же до неизвестного вьющегося растения, то оно держалось при помощи причудливых усиков, придаточных корней и прицепок, уходя высоко вверх. Оно было покрыто листьями и цветками достаточно крупных размеров, а висящие на нём плоды по размерам были сопоставимы с человеком, а по своему внешнему виду и форме напоминали местные камни. Поэтому Пенгфей прозвал про себя это дерево камнеплодным.

Возможно, если взобраться на самый верх и взглянуть на мир с того утёса, — можно быстрее изучить окрестности и сообразить, куда и как следует добираться.

Великий Мудрец долгое время осматривал каменистые плоды, выстраивая всевозможные предположения и догадки. В какой-то момент один из плодов зашевелился. Сначала философ решил, что ему это показалось. Но затем — плод расправил лапки, и перед Пенгфеем оказалось достаточно мерзкого вида (на его взгляд) существо, напоминающее крупную бронированную блоху, размером с собаку.

Создание заметило его и, судя по всему, застыло, оценивая свои дальнейшие действия. Резко и ловко блоха преодолевает разделяющее их с философом расстояние, и лишь своевременная реакция пожилого китайца позволила избежать столкновения.

Тварь впечаталась в один из небольших камней, проделав в нём вмятину. А ведь это была ещё новорожденная особь. Мощность и дальность прыжка сопоставимы у взрослой твари, быть может, с полётом пушечного ядра.

Но и этот прыгун был вполне способен переломать человеку рёбра или проломить череп. Под руками у философа не было ничего тяжёлого, чем можно было бы приложить эту громадную дерзкую блоху, а если бы и было, — далеко не всякое оружие способно пробить такой панцирь.

Одними уворотами и уклонами битву не выиграть, к тому же старик не был уверен, что сможет увернуться так же ловко, как и первый раз.

Впрочем, для здешних мест сила тяжести многократно меньше земной, прыжком одолеваются большие расстояния, а крупные камни можно поднять рукой, — для этого Великий Мудрец был достаточно силён.

Тем временем, блохообразное существо поменяло положение и готовилось к новому прыжку, но на него уже наставили копья императорские гвардейцы, возглавляемые суровым капитаном Ронг Фангом.

Неизвестно, чем мог бы окончиться этот необычный бой, но в этот миг Пенгфея осенило, что это создание — и есть лучшая невеста Императора из возможных! Во-первых, она родом не откуда-то там, а именно с самой Луны: на это уже можно списать если не всё, то почти всё, не говоря о том, что это вопрос престижа. Во-вторых, если уродцы, подобные ранее встреченным селенитам, может и водятся на Земле где-нибудь за пределами Поднебесной, то подобной невесты, точно, не было и не могло быть нигде, ни у кого и никогда. А в-третьих, Пенгфей только что был свидетелем её рождения, как и Ронг Фанг — с остальными приставленными людьми; а стало быть, ни у кого не возникнет сомнений по поводу прежней жизни и целомудренности невесты. Конечно, вопрос о том, какого пола эта дрянь, оставался открытым, но уже казался несущественным: если бы Император не выпендривался, то женился бы на обычной милой девушке, живущей поблизости, а не на лунной блохе.

Теперь дело оставалось за малым: изловить блоху и доставить её во дворец Императора. Правда, сначала нужно было отыскать способ вернуться обратно на Землю и найти Срединное Царство, как тоже величали Поднебесную. Но для такого Великого Мудреца это не могло быть проблемой, ведь так?

 

ГЛАВА III: CONSCIENTIA MILLE TESTES

 

 

Наши глаза познавать не умеют

Природу предметов,

А потому не навязывай им

Заблуждений рассудка.

 

Тит Лукреций Карр

 

 

Начавшись как ненавязчивая беседа для убийства времени и увеселения собравшихся, разговор тем временем принимал весьма серьёзные обороты.

Наблюдая царящее оживление, незнакомцы, находившиеся поодаль от костра, подходили поближе, интересуясь, в чём дело. Им поясняли в собственном пересказе, после чего приходили новые интересующиеся и история повторялась снова и снова.

В скором времени оживление охватило всё и вся. В сущности, ровным счётом ничего не случилось, но каждый лично желал в этом удостовериться.

Одни рассуждали о самоотверженности Беренгария, другие о лукавой изворотливости Пенгфея, но при этом и те и другие были явно заинтригованы и продолжали наперебой выстраивать версии о том, какие мотивы и возможности могли бы ещё привести самых разных людей на Луну.

Казалось, что все уже благополучно забыли про тот необычный кочан, с которого некогда началось это поистине вавилонское столпотворение. Нищие, торговцы, музыканты, игроки, монахи, пьяные гуляки, ряженые, акробаты, учёные, военные, карманники, бретёры, моряки, — кого здесь только не было, и чем они только не занимались: метали кости, водили хороводы, играли на волынках, свирелях и лютнях, выясняли отношения и танцевали.

Да что там! Казалось, что в эту минуту здесь собрался весь обезумевший мир, всё человечество, в одночасье лишившееся разума и поглощённое суетными интересами.

Один привязывал чёрта к подушке. Второй грыз столб. Третий нёс в одной руке пламя, а в другой воду. Четвёртый жарил целую селёдку, чтоб поесть одну икринку. Пятый надевал крышку на голову. Шестой сидел меж двух стульев. Седьмой пускал в дом собаку, а она забиралась в горшок или шкаф. У восьмого свинья вытаскивала затычку из бочки. Девятый бился головой об стену. Десятый пытался вывернуть мир наизнанку.

Одиннадцатый стриг овцу, а двенадцатый свинью. Тринадцатый вешал коту колокольчик на шею. Четырнадцатый вооружался до зубов. Пятнадцатый кусал железо. Шестнадцатый вешал на доме ножницы. Семнадцатый обгладывал одну и ту же кость. Восемнадцатый щупал курицу. Девятнадцатый говорил двумя ртами. Двадцатый жёг свечи перед чёртом, а двадцать первый раскрывал ему тайны.

Двадцать второй шептал всем на уши. Двадцать третий ткал пряжу с чужого веретена. На двадцать четвёртого жена надела синий плащ. Двадцать пятый додумался закопать яму, когда утонул телёнок. Двадцать шестой согнулся, чтобы выжить в мире. Двадцать седьмой бросал перед свиньями маргаритки. Двадцать восьмой вспарывал брюхо свинье. У двадцать девятого две собаки грызлись за кость.

Тридцатый пытался накормить людей красивой тарелкой без пищи, глядя на лису и журавля. Тридцать первый мочился в огонь, который раздул. Тридцать второй пытался вращать мир вокруг пальца. Тридцать третий оставлял яйца в гнезде. Тридцать четвёртый пытался собрать всю опрокинутую кашу. Тридцать пятый искал топор. Тридцать шестой бегал от буханки до буханки. Тридцать седьмой тянулся за длинным концом ткани. Тридцать восьмой влюбился в кошелёк. Тридцать девятый зевал в печь.

Сороковой искал другого в печи, где сам горел. Сорок первый шил льняную бороду. Сорок второй брал куриное яйцо, оставляя гусиное. Сорок третий провалился сквозь корзину. Сорок четвёртый сидел на углях. Сорок пятый ставил палки в колёса. Сорок шестой справлял нужду перед всем миром. Сорок седьмой раздавал дуракам лучшие карты. Сорок восьмой водил всех за нос.

Сорок девятый покрывал крыши сладкими пирогами. Пятидесятый старался помочиться на луну. Пятьдесят первый задумал жениться под метлой. Пятьдесят второй смотрел на всё сквозь пальцы. Пятьдесят третий брил дурака без мыла. Пятьдесят четвёртый и пятьдесят пятый собрались как два дурака под одним колпаком. Пятьдесят шестой ловил рыбу сачком. Пятьдесят седьмой вязал свой узелок. Пятьдесят восьмой чесался задом об дверь.

Пятьдесят девятый целовал дверной замок. Шестидесятый прыгал с быка на осла. Шестьдесят первый шутил у позорного столба. Шестьдесят второй вешал селёдку за жабры. Шестьдесят третий замечал, что здесь больше, чем просто селёдка. Шестьдесят четвёртый пускал стрелу за стрелой. Шестьдесят пятый открыл ворота, пустив свиней в посев. Шестьдесят шестой, поев огонь, испражнялся искрами и бегал так, словно задница горит.

Шестьдесят седьмой гадал, как карта ляжет. Шестьдесят восьмой предупреждал, где висит нож. Шестьдесят девятый рассуждал о том, что может сделать дым с железом. Семидесятый был что плащ на ветру. Семьдесят первый смотрел вслед аисту. Семьдесят второй сеял перья на ветер. Семьдесят третий ловил треску на корюшку, а семьдесят четвёртый наблюдал, как большие рыбы едят малых.

Семьдесят четвёртый не выносил блеск солнца на воде. Семьдесят пятый тянул угря за хвост. Семьдесят шестой плыл против течения. Семьдесят седьмой нарезал ремни из чужой кожи.

Семьдесят восьмой ходил по воду, пока кувшин не разбился. Семьдесят девятый вешал куртку на забор. Восьмидесятый бросал деньги в реку. Восемьдесят первый и восемьдесят второй справляли нужду в одну дыру. Восемьдесят третий стоял и грелся, пока горел чужой дом. Восемьдесят четвёртый таскал за собой колоду.

Восемьдесят пятый утверждал, что для него все гуси — просто гуси, а восемьдесят шестой замечал ему, что какова бы ни была причина, — все гуси ходят босиком. Восемьдесят седьмой с лёгкостью плыл по ветру. Восемьдесят восьмой держал парус в глазу. Восемьдесят девятый испражнялся на виселицу. Девяностый отыскал мертвеца по воронам. Девяносто первый пускал вскачь е старых кляч. Девяносто второй наблюдал за тем, как слепцы ведут друг друга в яму. Девяносто третий смотрел, как медведи пляшут. Девяносто четвёртый сетовал, что медведи общаются с медведями.

Девяносто пятый швырял капор через забор. Девяносто шестой работал вспахивал землю мотыгой без ручки. Девяносто седьмой пришёл со своим фонарём. Девяносто восьмой вертел над костром мясо, а девяносто девятый жаловался, что с ним особо мясо не повернёшь. Сотый носил пар в корзине, а сто первый принёс ему черпак для пены. Сто второй был безропотен как агнец. Сто третий не мог втиснуть собаку. Сто четвёртый стоял в собственном свете.

Сто пятый увидел церковь и конюшню, но город был ещё впереди. Сто шестой убеждался в том, что из коня сыпется не инжир. Сто седьмой под страхом заставлял старушку бегать. Сто восьмой заметил, что треснула стена, предугадав падение дома.

Сто девятый наблюдал за всем через дыру в заборе. Сто десятый поглядывал за тем, что растёт из окна. Сто одиннадцатый вешал горшок. Сто двенадцатый покрывал старую крышу заплатками. Сто тринадцатый разглядел в крыше дыру. У сто четырнадцатого одна нога была обутая, а другая босая. Сто пятнадцатый видел, что башмаки стоят. Сто шестнадцатый бросал жребий. Сто семнадцатый сетовал на крышу без дранки и уши у стен. Сто восемнадцатый стонал от зубной боли за ушами, а сто девятнадцатый убил двух мух одним шлепком.

В гнилом дереве сидела сова. У полей были глаза, а у леса уши, и говорили, что если будешь молчать и слушать, то услышишь тоже.

И в этот раз весь шум и гомон стих, чтобы можно было расслышать историю испанца…

…Прихлопнув назойливого комара, Диего Хименес раздражённо поморщился. Ноги утопали в грязи, кровь сочилась из свежих порезов, а на плечах лежало грузное тело раненого товарища. Сильный ветер раскачивал кроны деревьев. Шумела листва. Кричали экзотические птицы.

Кругом царил туманный полумрак незнакомого мира — чуждого, ненавистного, враждебного. Конкистадоры ожидали обрести здесь потерянный рай, но оказались в кромешном аду.

Из глубины мангровых зарослей раздавались голоса дикарей, убивших капитана Рауля. Эти кровожадные варвары преследовали беглецов по пятам. Их воинственные кличи раздавались всё ближе и ближе. Мешкать нельзя. Тихо выругавшись и простонав от боли, Дон Диего прибавил шагу. Да, не о таком он мечтал, покидая родную Испанию.

Где хвалёный Эльдорадо? Где улицы, выложенные золотом и драгоценными камнями? Или источник вечной молодости, в водах которого прекрасные девы и юноши веками наслаждаются жизнью?

Преследователи всё ближе. Они загоняют раненых идальго, словно зверей. Улюлюканье и угрожающие возгласы разносятся над лесом. Слышен бой барабанов. Изредка раздаются выстрелы аркебуз и испанская речь. Недавнее нападение на отряд было стремительным и внезапным. Но погибли не все. Кто-то бежал, кто-то угодил в плен.

Дон Диего содрогнулся. Пленение пугало его куда больше смерти. Ему уже довелось видеть, как эти скоты поступают со своими военнопленными. Особой удалью у этих размалёванных обезьян в перьях считалось не убить врага в бою, а захватить его в плен живым. После этого пленного нещадно истязали, прежде чем принести в жертву языческим богам.

К примеру, с человека могли содрать кожу, бросить его в огонь, вытащить его оттуда и потушить, пока он ещё не умер, чтобы затем вспороть грудную клетку острым обсидиановым ножом и вырвать ещё бьющееся сердце.

Статус в этом обществе зависел от того, скольких человек сумел одолеть и взять в плен тот или иной воин. Даже простолюдин иногда мог войти в состав правящей элиты, если он преуспеет в этом деле. Но явное преимущество имелось у местной аристократии, в разы лучше вооружённой и подготовленной…

…Подав первые признаки жизни, Мигель Альварес проронил какую-то тихую фразу. Диего Хименес не сумел её разобрать, да и не вслушивался. В этот момент он проклинал тот день, когда оставил на родной фазенде в Испании жену и детей.

Он вспоминал, как рассказывал им легенды о заморских чудесах, обещая вернуться с ценными находками и удивительными дарами.

Но сейчас Дон Диего не желал ни богатства, ни славы.

В этот миг он мечтал об одном: просто вернуться в свой дом живым и здоровым. Снова увидеть жену, детей и родителей. Прожить с ними долгую и спокойную жизнь. Застать своих внуков и правнуков. Ходить на воскресные службы и забыть об этих проклятых землях, как о страшном сне.

На шее, под латным воротником и потускневшей кирасой, помимо нательного креста висел медальон с портретом его жены, Каталины. В это время она тоже думала о Диего, молясь за него в далёкой Испании.

…Тем временем, за спиной отчётливо прозвучали голоса врагов. Ещё немного, и они настигнут испанцев. Вот только стоит ли погибать обоим?

Отец Диего Хименеса, Дон Родериго, воспитал своего сына так, что он просто не мог бросить товарища на растерзание дикарям, и готов был разделить с Мигелем его участь.

Частые удары сердца. Бой боевых барабанов. Воинственные крики индейцев. Где-то вдалеке громовыми раскатами прозвучали фальконеты. Бои продолжаются повсюду. Небольшой отряд капитана Рауля не был единственным. Но сейчас Мигель и Диего оказались отрезаны от основных сил.

Взмах. Толедская сталь рассекает непроходимые заросли. Диего Хименес продвигается вперёд, с остервенением прорубая путь к спасению. Гравировка старинного испанского меча гласит: «Несу смерть, сохраняя жизнь».

Силы идальго на исходе. Огромных трудов ему стоит даже просто идти самому. Тем более — тащить на себе Мигеля.

В скором времени их настигнут. Остаётся только одно — приложить Мигеля к дереву и приготовиться к бою.

В идеале товарища необходимо было бы спрятать. Но Дон Диего сомневался, что для этого у него хватит времени. Да и не видел особой возможности. Мигель истечёт кровью, если ему не помочь, и даже если бы его каким-то чудом не обнаружили эти двуногие звери, — один он не выживет.

Тяжело дыша, Диего Хименес встал, опершись о небольшое дерево, сжимая в одной руке эфес семейного меча, а в другой — пистолет с шаровидным прикладом. Идальго понимал, что шансы невелики.

В белесой дымке за деревьями замелькали фигуры дикарей, облачённых в стёганые хлопковые доспехи, перья и шкуры. В скором времени из глубин леса выскочил первый противник. Это был воин в оперённом одеянии и деревянном шлеме, напоминающем голову орла. Издавая воинственный клич, он занёс свою широкую палицу, усеянную обсидиановыми лезвиями.

Прогремел выстрел, и пернатый боец упал под ноги своим соплеменникам. Перескочив его труп, абориген в ягуаровой шкуре изготовился нанести удар. Лицо дикаря покрывал жёлто-синий окрас, взгляд был полон боевого азарта.

Но, в отличие от Дона Диего, этот грозный воитель не обучался фехтованию в Мадриде. Вскоре его кровь окрасила лезвие клинка конкистадора.

Потеря двоих товарищей — или, скорее, соперников в битве за пленников, — ничуть не поубавила вражеского задора. Напротив, это лишь повысило ценность добычи в глазах индейцев.

Оставалось лишь продать свою жизнь как можно дороже.

Бывают моменты, когда перед глазами проносится целая жизнь. Человек осознаёт, что он «не додышал» воздуха, сердце «не достучало», и жаждет жизни всеми силами души.

Перед глазами были не перекошенные безумные лица местных дикарей, с татуировками и жуткими гримасами. Не перья воинов-орлов или пятна воинов-ягуаров. Перед глазами был отчий дом, который Диего не ожидал впредь увидеть. Любимая жена. Пожилые родители. Малые дети. Единственной утешающей мыслью было то, что он не оставил товарища и умрёт достойно…

…Но в этот момент с Луны на Землю свалилась огромных размеров блоха, раздобревшая на китайских императорских харчах, принесённых в дар из самой Поднебесной. Переломав глухие ветви, она раздавила отряд ацтеков и, не тратя время на разбор местных политических конфликтов, поспешила высокими прыжками прочь из знойных джунглей. На счастье испанцев, расчёт на приземление вышел недостаточно точным и потому блоха очутилась не сразу в Китае, а где-то возле ставки конкистадоров.

При этом китайцы сидели не где-нибудь, а в зобе у блохи, которую они к тому времени уже успели приручить, и даже везли в дар Императору Поднебесной ответный дар — капустоликие плоды, собранные с цветущих Подлунных Полей, благоденствующих с тех пор, как на Луне организовал работу достопочтенный Беренгарий Грамматик.

Бросив один лишь взгляд на всё это, Диего Хименес сразу же смекнул, что к чему, и, решив, что если что и поможет Мигелю Альваресу, так это только китайская народная медицина, — сгрёб друга в охапку и ухватил исполинскую блоху за ногу.

Великанша прыгнула и — была такова…

Тем временем Мигелю Альваресу спалось дурно. В нём еле теплилась жизнь. Ему снились горящие воды, кровавые водопады, дикие звери и гады, обитающие внутри брюха большого не то зверя, не то гада, не то зверя и гада одновременно. В окружении людей-деревьев с длинными сухими руками из земли вырастали зубчатые башни, постаревшие дети проводили время в невесёлых играх, кто-то прыгал по снегу и готовился напиться, предвкушая День Мартина Турского, а где-то вдали толстяк с бочонком вместо брюха шёл со свином на вертеле наперевес против угрюмого старца с пчелиным ульем на голове и рыбами на конце весла: то были чемпионы Битвы Карнавала и Поста.

Величественное панорамное пространство вмещало в себя весь ужас видения Тиндала. Но в этот миг Мигель вздрогнул, очнулся, осмотрелся по сторонам, понял, что это был сон, а сам он всего лишь странствует на скачущей в Китай блохе, везущей в капустоликие лунные дары в дар Императору, которому она уготована в жёны, — и тотчас же успокоился.

И пока они скакали, часть лунной капусты вылетела от тряски и разлетелась по миру. К добру или к худу — покажет время.

 

 

 

 

ГЛАВА IV: PER ASPERA AD ASTRA

 

 

Наши познания скудны, тьма и невежество укоренились в нас до такой степени, что истину приходится искать на ощупь. Добро и зло существуют для того, чтобы человек мог выбирать, но правильный выбор зависит как от духовных устремлений, так и от работы ума.

Альбрехт Дюрер

 

 

Пока поленья в костре трещали, а рассказчики сменяли один другого, учёного мужа тронули духовная крепость, учёность и мудрость простого, но от этого не менее мужественного монаха Беренгария Грамматика; впечатлили самоотверженность, боевая удаль и смелость благородного идальго Диего Хименеса; в чём-то позабавила, в чём-то вызвала сожаление, а в чём-то и заставила всерьёз призадуматься кичливая глупость Венжа Пенгфея. Но эта история привела сего почтенного мужа к мысли, что уж теперь-то он просто обязан показать в пику мудрости мнимость — мудрость истинную, поведав историю учёного философа, не чуждого духовной искренности и воинской доблести.

Сидевшие у костра воодушевились, а число зевак к тому времени заметно возросло.

…Наивные горожане полагали, что лаборатория Гуальтеро полна золота. На самом же деле, как он любил шутить, из золотого там и было-то разве что золотое сечение, над изучением которого он кропотливо работал многие годы.

Правда, с определённого момента шутить приходилось всё чаще про себя. Мужики — народ простой, и после того как среди ночи в дом вломились грабители, чтобы поживиться «золотым сечением», а учёный муж прозаично и даже вульгарно выдворил их при помощи совершенно обычной палицы, ему пришлось сделать выводы и поменьше делиться мыслями с теми, кто может понять его не так. А понять его так, как нужно, могли немногие: разве что такие же точно самоотверженные мыслители, ведущие уединённый образ жизни за тридевять земель.

Его жилище было заставлено вдоль и поперёд трактатами Дюрера, Витрувия, Вернера, Альберти, Пачоли и других близких и интересных ему исследователей. То здесь, то там можно было обнаружить перегонные кубы, мензурки, пропорционные циркули, армиллярные сферы, Посох Иакова, модель Солнечной Системы, теллурий, ректангулус и великое множество прочих всевозможных предметов, о назначении которых случайный человек не смог бы догадаться при всём желании.

Как уже говорилось ранее, Гуальтеро уделял огромное внимание вопросу золотого сечения — универсальному проявлению структурной гармонии во всех проявлениях Вселенной, будь то живые организмы, искусство или точные науки. Давая ёмкое определение золотому сечению, говорили, что это соотношение, при котором меньшая часть относится к большей так же, как большая к целому.

Первым это «сокровище геометрии» (по выражению Кеплера) научно сформулировал монах Лука Пачоли в своём фундаментальном трактате «Божественная пропорция», по слухам проиллюстрированном Леонардо Да Винчи. Пачоли усматривал в золотом сечении Божественное Триединство, видя в малом отрезке олицетворение Сына, в большом Отца, а в целом — Святого Духа.

«Ассиметричная симметрия», отображающая порядок и структурную гармонию мироустройства, была тесно связана с числами Фибоначчи, каждое последующее из которых выводилось путём сложения двух предыдущих.

Сознательное употребление принципов золотого сечения в архитектуре, музыке, литературе, живописи и других областях человеческой деятельности давало потрясающие результаты. Золотое сечение обнаруживалось в человеческом теле, в телах животных, в строении растений и небесных сфер, в наиболее выдающихся произведениях искусства и зодчества, создатели которых пусть и не вполне ясно, но интуитивно следовали в правильном направлении.

Тем не менее, тема для исследований была благодатной. Гуальтеро понимал, что логика конечных объектов оказывается ошибочной в случае её переложения на объекты бесконечные. Так, скажем, человеческому разуму кажется самоочевидным, что часть в любом случае должна быть меньше целого и не может включать в себя целое; но, в то же самое время, множество может являться бесконечным тогда и только тогда, когда оно равномощно некоторой своей части.

Рассуждая обо всём этом, учёный философ подолгу смотрел на звёздное небо посредством своих приборов, наблюдая за фазами Луны, движением комет и, замечая что-либо интересное, тотчас же делал соответствующие зарисовки с комментариями. В этот вечер он установил новую телескопическую трубу и, уже пребывая в предвкушении, прильнул к линзе, как вдруг — в его поле зрения попала громадная блоха.

Поначалу Гуальтеро собирался смахнуть блоху с подзорной трубы, но вскоре понял, что блоха не ползает по трубе, а вместо этого скачет прямиком через город. И не какая-то там блоха, а самое что ни на есть настоящее блошище, размерами своими многократно превосходящее самого крупного слона.

Намётанным глазом учёный тотчас же определил, где проходит золотое сечение у блохи, но это показалось ему недостаточно: так или иначе, необходимо было сделать подробные зарисовки и составить подробный трактат. С этой целью блоху необходимо было срочно обездвижить, поэтому Гуальтеро стремглав устремился вверх по винтовой лестнице на вершину своей башни, опрокидывая по пути инкунабулы, свитки, чертежи и макеты.

Оказавшись на поверхности, он тотчас же отворил рундук и, перебрав разложенные в нём ядра, брандскугели, пороховницы, мешки с картечью и прочее, спешно отыскал цепные книппели, весьма полезные при обрушении корабельных мачт.

Завершив все необходимые приготовления, философ навёл свою массивную вертлюжную пушку, расположенную неподалёку от старого телескопа и произвёл залп. Подкошенная блоха спутала ноги и рухнула со страшным грохотом, заметно переменив вид города.

Нужно отметить, что в своё время город выстраивался в соответствии с искажением витрувианских идей, доведённых до крайности. Иными словами, он был построен геометрически идеально, без оглядки на человеческий и географический факторы. Периодически возникающие пожары и эпидемии чумы постепенно перекраивали первоначально эстетичный, но непрактичный вид, а теперь ещё и блоха внесла свои коррективы.

Как бы там ни было, поплясав немного от радости, Гуальтеро переоделся для пикирования на своём орнитиоптере и, как следует снарядившись и закрепив шлем, расправил искусственные крылья, спикировавав с башенной стены прямиком в направлении блохи.

Множество маленьких домишек теснились тяп-ляп, наслаиваясь друг на друга, а хуже всего обстояли дела в еврейском гетто. Многие жители содержали хозяйство прямо в городской черте, но крупный скот неизбежно приходилось держать за городской чертой и, следовательно, вести какое-то хозяйство и снаружи. А проходя через городские врата, необходимо было выплачивать каждый раз подорожную пошлину с яиц, молока, так или иначе пополняя городской бюджет. Один чиновник даже как-то раз додумался поднять вопрос о возведении вторых ворот, ради того, чтобы таким образом удвоить доходы с пошлин.

Если кто-то несчастный оставался за городской чертой после захода солнца и не успевал вернуться до объявления комендантского часа, путь в город был заказан. Поэтому снаружи появились всевозможные гостиницы и прочие заведения, полезные для путников. К покидавшим свои города и отправлявшимся на далёкие расстояния — отношение всегда было подозрительным, и если таковых задерживали, не получив у них убедительных объяснений, путники могли нажить себе проблемы.

К счастью, блоха рухнула прямиком на просторной площади перед собором, и это означало, что ради работы над ней не потребуется совершать променад за городскую черту, то и дело беспокоясь о времени и пошлинах.

Тем временем народ начинал потихонечку собираться. Звенел набат, боевое облачение надевали и стар и млад, будь то городские цеховики или представители патрициата. Сотрясая люцернскими молотами, городская стража молниеносно окружила чудовище, а суровый пышноусый капитан занёс короткую боевую шпагу с ажурной гардой, готовый в любой момент дать отмашку канонирам, кулевринёрам и аркебузирам на городских стенах и дозорных башнях.

Выбравшись из-под блохи, Венж Пенгфей и Ронг Фанг, в сопровождении ощетинившихся пиками китайских императорских гвардейцев и всей приставленной свиты, заголосили в один голос, что это подлый и недостойный мужчины поступок — поднять руку на беззащитную блоху, которая к тому же ещё приходится невестой самому Императору Поднебесной и несёт с собой в качестве приданного удивительную лунную капусту, выращенную в огороде лунного монастыря, основанного почтенным монахом Беренгарием Грамматиком.

Обнажив свой фамильный клинок, Диего Хименес добавил от себя, что он, как и подобает благородному идальго, готов вызвать на дуэль того, кто осмелился совершить такой бесчестный поступок, пальнув из пушки по несчастному созданию, которое спасло его жизнь и жизнь его лучшего друга Мигеля Альвареса от неминуемой гибели в джунглях Нового Света.

К сожалению, капитан городской стражи не понимал ничего по-испански, и уж тем более по-китайски, осознав лишь то, что чужаки не только каким-то образом связаны с этим чудовищем, но даже смеют возмущаться и могут представлять угрозу для жизни и благополучия горожан.

Своевременно подоспевший Гуальтеро тотчас же вклинился между сторонами конфликта, начав твердить про то, что ответственность за случившееся целиком и полностью лежит на нём, в то время как сам он действовал исключительно в интересах науки и общественного блага. Учёному казалось очевидным, что подобная блоха не могла появиться на Земле просто так. Она свалилась с неба. И поскольку ближе всех небесных тел сейчас Луна, скорее всего она упала с Луны. А блохи переносят чуму. Поэтому блоха и её спутники должны остаться под карантином, и остановить их путешествие было делом важным для всего человечества…

…И в этот момент сквозь зыбкий образ прорвался петушиный крик…

 

ЭПИЛОГ

 

 

Существует три разновидности людей: те, кто видит; те, кто видит, когда им показывают; и те, кто не видит.

Леонардо Да Винчи

 

 

Очнувшись в квашенной капусте, Гогенштауфен поднял лицо из тарелки и поморщился. Стол был завален пустыми бутылками. По недоеденному поросёнку ползали мухи. Двузубая серебряная вилка выразительно торчала из пятачка.

В который уже раз фермера посетила мысль, что всё это был сон. Надежда, как известно, умирает последней. Хотелось верить, что сейчас Гогенштауфен выйдет наружу и скачущая братия сразу схватит его за руки, закружив в ярмарочном карнавале, где один нарядился шутом, другой монахом, третий учёным, четвёртый ландскнехтом, пятый конкистадором, шестой миннезингером, седьмой купцом, и все пляшут, и пляшут, и пляшут, бичуя смехом нравы. Всё можно будет списать на яркие краски, забавные маски и ударившее в голову вино.

Но нет, это было бы слишком просто. Никакой это был не сон. Всё совершенно серьёзно и взаправду.

На самом деле, весь мир просто вывернут наизнанку. Все не так, как должно быть, всё наоборот. Естественным было лишь состояние нашего Праотца Адама до грехопадения. Теперь же — всё кругом пропитано неестественностью.

И что теперь делать Гогенштауфену, простому фермеру, который даже и не философ? Наверное, просто делать своё дело на совесть, предоставив философию философам, политику — политикам, войны — военным, а фермерам — уход за капустой? Нет, это тоже не выход. Весьма часто правда сердца человеческого не совпадает с Правдой Божьей, поэтому одной жизни по-совести недостаточно: это единственная из добродетелей, доступная язычникам. Важно не просто делать своё дело хорошо: куда важнее не то, что ты делаешь, но во имя чего, почему и зачем ты это делаешь.

Уже рассвело. Начался новый день. Работы в огороде хватало ещё надолго. Но в это утро Гогенштауфен всерьёз задумался не о брюхе, но о духе, не о тленном, но о вечном.

За сладкое, как известно, приходится горько расплачиваться, и если даже одна злосчастная капуста с его огородной грядки стала причиной такой вакханалии и разврата, то не лучше ли от неё избавиться? Пожалуй, что нет, ведь дело даже и не в капусте: она лишь удобный повод для всего остального безумия. Не будет её, так будет что-то другое…

…Погружённый в тяжкие раздумья, Гогенштауфен взял в руки мотыгу и направился в направлении прославленного кочана, но вскоре замер как вкопанный: на месте капусты осталась зияющая ямка, от которой по земле проходили маленькие, но вполне различимые следы, которые просто не могли принадлежать человеку — ни взрослому, ни ребёнку.

Это были весьма характерные следы, насколько вообще могут быть характерными следы бежавшей капусты.

Что ж, так было даже лучше. На душе у фермера отлегло. Проблема решилась сама собой, но было важно уже и то, что он и до этого был полон решимости поступить по-своему. И всё равно он был рад, что дело обошлось без жертв, даже если этой жертвой оказался бы кочан капусты.

Теперь же беглянке оставалось пожелать одного: найти своё место в этом большом, подчас странном и необычном, порой даже жутком, несправедливом и жестоком, но всё-таки прекрасном мире.

Похожие статьи:

Рассказы → Прошу тишины!

Рассказы → Разговор в поезде часть 1.

Рассказы → Господин Музыка (шесть картинок)

Рассказы → Разговор в поезде часть 2.

Рассказы → Мокрым пальцем