Часики

*1*

Сегодня как никогда надо вспоминать про Большую войну, потому что про неё в последнее время говорится так много лжи и неправды. Я считаю, что сочинения на данную тему писать полезно, и даже необходимо. В моей семье есть близкий человек, участвовавший в этой войне. Это мой дедушка. Дедушка — человек, который не понаслышке знает обо всём, что там происходило. Он освободитель города Ипсилона и восточной Ипсилонии, кавалер ордена Заслуг всех трёх степеней, командир штурмовой группы особого отряда уничтожения. От него лично я узнал всю правду про эту страшную войну, которой наш народ принёс столько много жертв.

*2*

Генерал Вит вышел из респектабельной, сверкающей черным лаком «двадцатьчетвёрки» — машины, предназначенной для высшего командного состава. Лысая голова с огромным лбом, серые проницательные, глубоко посаженные глаза.

— Здравия желаю, — обратился он к вытянувшимся перед ним по струнке сотрудникам Управления, и, прежде всего, к полковнику Гамма, выступившему вперёд, — я тут услышал краем уха, Шестое управление приготовило что-то новенькое. Экстраординарное. Коммандер Гамма, вы ведь знаете, с какой теплотой мы, армейские, всегда относимся к вашим новинкам?

— Ваши бы слова да богу в уши, господин генерал! Пока что наше шестое управление — всего лишь нелюбимый сыночек в огромной семье спецкомитета, серая рабочая лошадка — полковник Гамма, брюнет в очках без оправы, улыбаясь, сверлил своими голубыми глазами прибывшего гостя.

Они почти бегом прошли через бесконечные КПП, через решётки и стальные двери, молниеносно раскрывающиеся перед ними.

— Вот понагородили-то! — полушутя заметил генерал Вит. — Надеюсь, страна дождётся результата от всего этого. Армии сегодня как никогда нужны спецсредства.

— Страна уже почти дождалась. Не торопите события, господин генерал, сами сейчас всё увидите, — так же на ходу отвечал полковник Гамма.

Наконец, они вышли на смотровую площадку. Отсюда открывался вид на квадратное сооружение из красного кирпича, высотой метров в пять, и метров двадцать в основании. Из щелей бойниц в верхней части стены выглядывали дула пулеметов и огнеметов. Внутри периметра был выстроен пятиугольный бастион и круглая высокая башня без крыши, в незастеклённых оконцах которой угадывалось какое-то движение.

— Вот здесь мы на скорую руку возвели учебное СФС: наше специальное фортифицированное сооружение, — Гамма взглянул на часы, — через три минуты начнётся его штурм. Внутри держат оборону наши курсанты — четверокурсники.

— А штурмовать… — начал было Вит.

— Штурмовать будут штатные сотрудники управления, в основном, — младший офицерский состав. Это и есть наше секретное оружие! Они прошли спецобработку по исследуемой технологии, шифр «Витязь». Изюминка состоит в том, что для них, в их изолированной реальности, этот штурм будет самым, что ни на есть, настоящим.

Теперь вкратце о разработке: при определенном сигнале, а это будут три пущенные подряд зелёные ракеты, специальная штурмовая группа бойцов перейдёт в состояние альтернативной личности. Эта личность является воплощением всего лучшего, эффективного, что только можно использовать в человеке для боя. Прежде всего — это беспредельная храбрость, беззаветный патриотизм, взаимовыручка и жертвенная дружба, безразличие к повреждениям, вплоть до физической нечувствительности, и всё это в сочетании с полной концентрацией ума и физических сил. В ходе испытаний бойцы будут полностью уверены, что перед ними — реальный противник и реальная смерть. Вероятность захвата укрепления — исчезающе мала. Все они поставлены на острие нравственного выбора между жизнью и смертью за Родину. Сейчас мы воочию увидим, как они себя поведут в такой ситуации.

Генерал Вит посмотрел в темнеющее лохмотьями облаков тревожное серое небо, где уже поднимались одна за другой три зелёные сигнальные ракеты.

Где-то внизу лязгнул затвор, заскрипела дверь. Сразу вслед за этим десять теней с нечеловеческой скоростью бросились через пространство, пролегавшее между внешним ограждением и фортом. Несколько пулеметов проснулись почти одновременно…

*3*

Дверь медкабинета открылась, и в ней появилась коротко стриженная голова:

— Здрасьте, мне сказали всё Управление должно пройти медобследование. Я по адресу зашел? Я — лейтенант Зит, — парень всё ещё стоял на пороге, не решаясь его переступить.

— Входите, — врач в белом халате и в очках с массивной чёрной оправой, смотрел на него каким-то отстранённым взглядом, голос его был совершенно лишённым эмоций, механическим, — это небольшая формальность, она не займет у вас много времени. Присаживайтесь, — дверь с щелчком захлопнулась.

…Зит сидел пред доктором с засученными рукавами.

— Теперь я буду называть буквы алфавита, и вы должны сказать, на какой я остановился. Довольно несложное задание, — Зит скучая смотрел то на его очки, то на зелёные занавески на окне, то на муху, отчаянно бьющуюся о стекло.

— Раз плюнуть, — ответил он.

— …гамма, дельта, эпсилон, — монотонно перечислял доктор, — зита, фита, йота, капа, ламбда…

В кабинете повисла тишина. Слышно было, как журчит вода в канализационной трубе, да всё та же муха натужно пыталась пробиться сквозь своё невидимое препятствие.

— Что, можно говорить уже последнюю букву? — нетерпеливо спросил Зит.

— Да, конечно, говорите, — испещрённое морщинами лицо доктора с карими остановившимися глазами было настолько статичным и малоподвижным, что смахивало скорее на ствол дерева или на древнего истукана.

— Последняя буква была ламбда, — быстро выпалил Зит. А ещё вы начали не с альфы, а с гаммы.

— Хорошо, — доктор записал что-то в журнале.

— Можно идти?

— Идите, — ответил врач. — Видите, — на его безжизненном лице появилось какое-то хилое подобие улыбки, — мы заняли у вас не так уж много времени, — с еле слышным щелчком защёлка на двери разблокировалась.

*4*

Генерал Вит стоял у потрескавшейся красной стены и энергично жал руку полковнику Гамме. Прямо в метре возле него из обугленного проёма в стене безжизненно свисала часть человеческого тела. Нижняя часть. Ноги были обуты в сапоги, а брюки коричневого цвета немного сползли вниз, так что взору открывалась часть задницы погибшего бойца. Повсюду в воздухе висел туман из кирпичной крошки, пахло порохом.

— Впечатлён вашими наработками, полковник, — улыбаясь, говорил генерал Вит, — вот без преувеличения, ей-богу впечатлён.

— Я крайне рад, — ответил Гамма, в то же время сохраняя на лице выражение подчёркнутой скромности.

— Дальнейшее применение всего этого будет обсуждаться с Верховным, вы понимаете, — продолжал Вит. — Но мои прогнозы данной теме — самые благожелательные. Родина, — он улыбнулся, — она умеет ждать. Она умеет и вознаграждать за проделанную работу.

— Мы всего лишь служим Родине, — так же сдержанно улыбаясь, ответил полковник.

— До скорого! — генерал Вит сел в машину. Хлопнула дверь, и они тронулись.

Некоторое время Вит ехал молча, словно окаменев, и его шофёр несколько раз искоса поглядывал на него, пытаясь уловить настроение шефа. Потом генерал как будто моментально оттаял:

— И чем же дружище Эпсилон, ты сегодня собираешься заниматься вечером? — дружелюбно обратился он к водителю, решительно хлопая себя ладонями по коленям.

— Да вот, господин генерал, собираюсь на рыбалку с другом моим закадычным поехать. Рапорт на увольнительную уже в канцелярии лежит. Друг приехал из Гамского гарнизона, на два дня всего.

— А чего. Съезди. Рыбалка — это дело святое, — добродушно одобрил шеф. — Куда поедете? На Верхнее небось?

— Так точно, на Верхнее.

— На Верхнем сейчас карась… — задумчиво произнес генерал Вит, и сразу же, невпопад продолжил:

— Я вот одного не понимаю, Эпсилон: вот эти «учёные» из шестого управления, только что ухреначили на испытаниях десять своих же сотрудников. Понимаешь? Людей, которые к ним на службу пришли, вместе на работу ходили, семьи, дети наверняка у всех, может быть учатся в одной школе, дружат… Девятерых просто в лапшу, всё ради учебного штурма… Десятому — прострелили горло насквозь, одна пуля в животе, рука болтается, но он взял-таки эту чёртову крепость, забрался внутрь! И все друзья-товарищи счастливы, улыбаются — будто так и надо. Как это называется?

— Да просто суки они, эти ваши «спецы», — решительно прервал его размышления водитель, — а особенно, это самое Шестое управление, — говорил он уверенно, задушевно. Эпсилон всегда знал, что хотел бы сейчас услышать от него начальник, знал, что надо сказать, чтобы ему полегчало. Вот и сейчас он продолжал уверенно делать свое дело:

— Своих — чужих, им без разницы. Да на них же клейма негде ставить! Я вам так скажу, господин Вит: нам, армейским, с нашими понятиями о чести, о выручке, «спецов» никогда не понять, и нас ихней линейкой не измерить. Между нами и ними — пропасть.

— Да, ты прав, Эпсилон, суки, — глядя словно в себя, сказал генерал. Но ты же знаешь: мы на пороге большой войны. А война — это и есть сучество в чистом виде. Тут либо мы их, либо они нас. А враг там у себя в спецслужбах тоже такие аттракционы задумывает — мама не горюй! У меня от некоторых разведдонесений — волосы дыбом встают, — Вит помолчал немного, глядя, как машина выруливает на центральную автостраду, — Похоже, что на этот раз воевать будут не ружья, и даже не генералы, а такие вот высоколобые «изобретатели». Так что, по всему выходит, наступает самое время для таких, как полковник Гамма.

*5*

Когда Зит пришел в сознание, он увидел трубки. Много трубок: белых, прозрачных, буро-красных. Они шли у него из горла, из живота, даже изо рта. Рот открывать было больно, но он всё же попытался издать звук, получившийся похожим на жалобный хрип. Тут же в его поле зрения нарисовался врач: лысый мужчина в белом халате и чёрных очках с очень толстыми тонированными стёклами.

— Что со мной? — прохрипел Зит, собрав силы. Врач смотрел на него как-то напряжённо, настороженно:

— Прежде всего, мы хотели бы узнать, что именно вы помните?

— Построение…,— Зит сглотнул. Поморщился. — Нас собрали на дальнем дворе на плацу, сказали, что будут учения. Мы построились. Всё... Потом я оказался здесь. Доктор, что со мной? Почему тут трубки?

Врач позволил себе улыбнуться. Уголки его тонких губ слегка приподнялись.

— У вас множественные ранения. Прострелено горло, один осколок мы извлекли из толстой кишки, руку собрали чуть ли не по кускам. Вы сейчас в реанимации.

— Доктор, а что произошло?

— Диверсия. Обыкновенная диверсия. Вражеский диверсант подобрался к нашей части. Произвёл обстрел из гранатомёта. Первой же гранатой вас и посекло. Ваши товарищи по отряду погибли. Есть разрушения на полигоне и на хозпостройках, но их ликвидируют.

— А этот шпион…

— Его уже поймали и в настоящее время весьма продуктивно допрашивают, — доктор по-дружески улыбнулся, — вы единственный, кто выжил из отряда, так что держитесь, — он ласково похлопал Зита по загипсованной руке.

*6*

Дельта посмотрел в небо: там одна за другой падали три зелёные ракеты. Как ни странно, настроение у него было сейчас приподнятое, даже весёлое. Ещё бы, штурм Ипсилона был в самом разгаре! На душе было так радостно, что хотелось петь. Но он сдержал себя: не время было петь. Прямо перед его окопом был канал, наполненный водой, а за каналом — главная цель: форт номер три. По форту уже четвертый день отрабатывали особо крупнокалиберные орудия — гаубицы в 295 миллиметров — и всё без толку. Толстенную кирпичную стену пробить они не могли. Изо всех щелей форта враги лупили из автоматического оружия, так что подойти никто не мог. Головоломка, одним словом. Именно поэтому вызвали его штурмовую группу: людей, специально подготовленных для взятия крепостей в городских боях. Для всех это означало, что задача будет решена в течение часа.

Дельта прикрывал огнём взвод Зита, который уже форсировал канал и теперь пробирался к стенам форта. Зит тащил на своей спине более ста килограммов взрывчатки. Если удачно заложить её возле опоры, то появляется некоторый шанс уронить неприступную доселе стену. Несмотря на огневое прикрытие, враг нещадно лупил по подрывной группе, видимо, чувствуя, где его погибель. Вот один за другим падают бойцы, образовавшие живой щит. Зит остаётся в одиночестве. Вот пуля попадает ему в колено. Он падает, но продолжает ползти. Вот до стены всего три метра. Метр. Дополз. Раздаётся взрыв: Зит подорвал взрывчатку, не снимая рюкзака, прямо на себе. В небо взметается гигантское облако пыли и крошеного кирпича — отличное прикрытие для наступления. Медлить и думать нельзя. Пришла, наконец, пора захватывать эту крепость!

Спустя всего несколько секунд, уже преодолев канал, Дельта со своим взводом бежит по изрытой взрывами полянке перед фортом. Постепенно облако пыли рассеивается, и он понимает, что у его отряда возникла проблема: бежать им, собственно говоря, некуда. Стена форта почти не пострадала от взрыва. Пробоины нет — разве что только небольшие трещины. К тому же, как назло, в самой интенсивной зоне обстрела корчится от боли боец из первого взвода с обеими простреленными ногами. «Надо отнести его в безопасное место» — решает Дельта. Он тут же берёт бойца на руки и несёт его на берег канала: там за отвесным уступом берега можно отлежаться в безопасности до прихода санитаров. Уже у канала он вдруг видит страшную картину: несколько его бойцов подрываются на мине просто чудовищной мощности: все что от них осталось взметается в небо в виде чёрного гриба. Дельта улыбается: ребят конечно жалко, но неразрешимая загадка, похоже, теперь получила хоть какое-то решение.

Мины! Похоже, враги заложили по периметру форта мощные мины, чтобы защититься от пехоты и бронетехники. Что, если устроить из них праздничную гирлянду направленного действия? Конечно же! Теперь у него есть чем подорвать стену. Ну-ка, надо только хорошенько вспомнить практические занятия по сапёрному делу.

Некоторое время вражеские защитники форта номер три с ужасом замечали, как от стены укрепления отрывается быстрая серая тень, что-то выхватывает из земли и потом вновь скрывается у стены. Это зловещее действо длилось минут десять. А потом раздался взрыв, такой оглушительной силы, что у многих защитников потекла из ушей кровь. Стены форта дрогнули, зашатались и разъехались в стороны. Потом что-то неуловимое проскользнуло внутрь, сквозь образовавшуюся щель. Спустя секунду, все двадцать три оставшихся в живых бойца увидели, как возле командира гарнизона, буквально из пыли, возник огромный улыбающийся солдат в коричневой форме противника. Каким-то совсем будничным, простым движением, он схватил командира одной рукой за голову, а другую направил к горлу. Потом произошло что-то непонятное. И уже через секунду солдат сжимал в одной руке окровавленную трахею их командира, а в другой руке — свой пистолет, и кричал, выпучивая глаза и коверкая иностранные слова, что все они должны сдаться, иначе будут так же уничтожены. Почти все оставшиеся двадцать два бойца моментально побросали на землю своё оружие, некоторые в бессильном исступлении попадали на колени. Впоследствии им было трудно рационально объяснить этот свой поступок.

А Дельта праздновал в этот день успешное завершение операции: захвачена важнейшая крепость, ещё семнадцать убитых и двадцать два пленных на его счету. Удача сегодня была на его стороне, хотя он, как говорится, блефовал на грани фола: к моменту, когда Дельта пробрался в крепость, автомата у него уже не было, а в пистолете не оставалось ни одного патрона.

*7*

Альфа сидел за своим огромным рабочим столом, к которому примыкал стол для совещаний, обитый плотным зеленым сукном. Вит и Гамма сидели по разные его стороны, на самых близких к «хозяину» местах. Альфа так любил. Садиться по одну сторону, а тем более с торца, гостям нельзя было ни в коем случае, в верхах знали: сел с торца — непременно жди беды. Кроме них на совещании присутствовали ещё несколько штабных аналитиков, имена которых Гамме не были известны.

Сейчас Альфа говорил по телефону, назначал на завтра встречи. За окнами первого кабинета страны растекался какой-то уж слишком мрачный кровавый закат. Тяжёлые багровые тучи клубились до самого горизонта. Местами в них упирались трубы заводов и острые шпили антенн. Гамма отвернулся от окна и стал рассматривать декоративные часы в виде статуэтки лошади, что стояли на столе первого лица государства. Лошадь была изысканная, дорогая, похоже, выточенная из огромного оникса, а часы у неё на боку — напротив, какие-то чересчур простенькие. Внезапно Альфа бросил трубку и продолжил их прерванный разговор:

— Хорошо. Положим, я дам добро этому вашему методу разделения личности. Мы запустим «Витязя». Но что мы получим потом, по возвращении всех этих людей в нормальное состояние, к обыденной жизни?

Гамма ответил сразу же, почти не раздумывая:

— Конечно, эксперименты подтверждают, что психика человека — это не бездонный колодец, а скорее, ограниченный резервуар. Забирая в одном месте, мы неизбежно теряем где-то в другом, мы берём, по сути, взаймы. Позже наступит неизбежный откат, когда все положительные качества героического сверхбойца как бы вывернутся наизнанку. И эти люди, вернувшись домой, в повседневной жизни…

— Учтите, что мы просто обязаны заботиться о том, что с ними будет потом, когда мы выиграем войну, а мы выиграем эту войну, — подчеркнул с особым нажимом Альфа. Вы понимаете, какое мнение может разойтись в народе об этих ваших «героях наизнанку»? Какую они всем сладкую жизнь устроят?

— Я все понимаю, господин Альфа, именно поэтому я и представил эти факты на обсуждение, — голос Гаммы задрожал, он судорожно начал поправлять на носу очки, — это решение — не панацея, у него есть как плюсы, так и минусы. И если смотреть с точки зрения народного хозяйства мирного времени…

— Но-но-но! Мирное время! — Альфа оборвал его со снисходительной улыбкой. До этого мирного времени всем нам ещё всем нужно дожить, — он на несколько секунд задумался.

— Послушайте, Гамма, а эту вашу искусственную личность можно создать только одну? Две не сможете?

— Ну, теоретически нет никаких препятствий для внедрения в одного человека любого количества наведённых личностей.

— Тогда смотрите, всё получается просто. Надо создать в бойцах ещё одну личность — в противоположность той, геройской. Мы включаем её после боя на точно такое же время, и она компенсирует весь отрицательный баланс, весь, так сказать, негатив. И к моменту возвращения бойцов с фронта, мы получаем не перегоревших калек, а людей чистых, возвратившихся в том же нравственном и психологическом состоянии. Что у нас там запускает героя? Три зеленые ракеты? Тогда пусть антигерой запускается точно так же, положим, четырьмя жёлтыми. Улавливаете? Как вам такая идея?

Глаза Гаммы радостно засияли:

— Это просто великолепная идея, господин Главнокомандующий! — в восторге выпалил он. Даже генерал Вит сдержанно заулыбался.

*8*

Фиту было двенадцать лет. В тот момент, когда в небе оккупированного Ипсилона показались четыре жёлтые ракеты, он пытался на заднем дворе наколоть дров для их маленькой печки-буржуйки. Город сдался три дня назад, и авиационные налёты прекратились, но что можно было ждать от вражеских солдат — он толком не знал. Люди поговаривали разное. Поэтому Фит старался лишний раз не показываться на улице без особой нужды.

Когда сигнальные ракеты одна за другой погасли в небе, город сразу как-то сник, подозрительно замолк, словно почуяв что-то неладное. Фит быстро подобрал все щепки, схватил ещё не расколотую ножку от шкафа и побежал в дом. Хлопнув дверью, он закрыл её на все два замка и даже для верности накинул цепочку. На секунду ему показалось, что какие-то беззвучные тени проносятся на улице в свете костров. «Нет, не может этого быть, мне просто мерещится со страха» — успокаивал он себя. «Вот если бы был папа — что бы сделал тот в такой ситуации?» — мечтательно подумал он. Этот вопрос на какое-то время придал парнишке силы. Фит схватил ножку от шкафа и сел на стуле в дальнем от двери углу. Он здесь за старшего, и решать всё будет сам. Ни мать, ни сестру не стоило посвящать в эти проблемы.

За окном всё так же метались тени, но было уже не так страшно.

Внезапно, каким-то невероятным чудовищным ударом выбило входную дверь, так что она слетела с петель и осталась болтаться на одной цепочке. На пороге показались четыре фигуры — вражеские солдаты в коричневой форме. Один из них, самый здоровый, видимо, их командир, теперь смотрел прямо на него:

— Где есть ваш часы, жольто? — медленно спросил он, коверкая слова.

Фит затряс головой. Слова не давались ему, он с трудом выдавил из себя:

— Нет, нет…
Тогда огроменный солдат подошел к нему, схватил левой рукой за волосы и повторил свой вопрос, уже подняв Фита на полметра над землёй:

— Где есть ваш часы, жольто? А?

Как только Фита поставили на землю, он на негнущихся ногах подошёл к шифоньеру, и достал оттуда мамину золотую цепочку, старые часики, монеты, запонки и ещё какую-то мелочёвку:

— Вот, это всё, берите.

Солдаты торопливо распихали вещи по карманам гимнастёрок. Теперь в разговор вступил боец пониже, с тёмными, злобными раскосыми глазами:

— Где есть ваш баба? Женьщин? — спросил тот.

Фит неосознанно, инстинктивно встал между ним и лестницей, ведущей на второй этаж.

— Нет, — сказал он дрожащим голосом. — Нет баба, нет тут никаких женщин.

Буквально в следующий миг мощный удар по левому уху сбил парня с ног. Фит упал на пол, в глазах у него потемнело, но он отчетливо слышал топот солдатских сапог по лестнице. Там, в дальней спальне прятались его мама со старшей сестрой, и Фит знал, что их непременно найдут. Он знал это и ничего не мог сделать. Он даже не мог встать. Его ноги попросту отказали. И потом, когда сверху раздались глухие удары, а позже — женские крики и развязный мужской гогот — он просто сидел на полу в углу, закрывая лицо руками, словно так ему было легче, проще перенести происходящее. С каждым криком, с каждым воплем, доносившимся сверху, творившееся вокруг казалось ему всё более и более нереальным. Потом боль, достигнув нестерпимого максимума, словно обломилась.

Через некоторое время шум наверху будто бы умолк, всё успокоилось, и в тишине отчётливо раздался треск дерева и звон стёкол. За окном прозвучал глухой шлепок, а потом — хруст черепицы. Фит знал, что не стоит сейчас выглядывать в окно. Просто не стоит. Он отвернулся лицом к стене.

Вскоре по деревянной лестнице снова затопали сапоги. Мужчины о чем-то оживлённо разговаривали, смеялись. Когда главный из четвёрки подошёл к Фиту, у того на лице уже расплылась эта странная идиотская улыбка. Улыбка, от которой невозможно, не было никаких сил избавиться. Командир схватил его за подбородок и одобрительно потряс, говоря что-то своим товарищам. Те расхохотались. А мальчик, как загипнотизированный, смотрел на карман его гимнастёрки: из него торчал зелёный браслетик часов: малахитовые камешки в золотой оправе. Фит прекрасно, с раннего детства, знал эти часы и этот браслетик. Отец подарил их маме на годовщину знакомства, и она никогда с ними не расставалась.

Когда солдаты ушли, он все так же улыбался. Улыбался и когда увидел на лужайке голое тело старшей сестры с неестественно запрокинутой назад головой, и тело матери, со связанными за спиной руками, которое торчало наполовину из пробитого черепичного навеса, истекая чёрными струйками крови.

*9*

В прошлом году мы с дедушкой ездили в Ипсилон. Возможно, он захотел мне рассказать о своих подвигах, поделиться воспоминаниями, пока ещё жив и в доброй памяти. На месте Форта номер три, за взятие которого его наградили медалью «Герой Родины», сейчас остался только большой холм, поросший травой. Дед подошёл к этому холму, приложился обеими ладонями к траве, открыл было рот, собираясь начать рассказ, да на первом же слове его начали душить слёзы. Я отошёл, не желая ему мешать. А он всё плакал и плакал: видимо, вспоминая своих ушедших друзей, свои ранения, все ужасы войны, выпавшие на его долю. Так он и ушёл с этого холма, не сказав ни слова. Я знаю, это может показаться странным, даже глупым, мол: ну и чего тут описывать, но, по-моему, это и есть та самая настоящая правда. Правда о страшной прошедшей войне что до сих пор живёт в сердцах переживших её солдат.

В последнее время повсюду появилось много лжи про Большую войну. Говорят о якобы жестокости наших солдат, об их зверствах, издевательствах над мирными людьми. Эти слухи распускают враги нашей Родины, которые хотят покуситься на самое святое, что у нас есть: на нашу гордость за победу, на наше единство. Особенно ото всей этой клеветы расстраивается мой дед — ветеран, освобождавший Ипсилон. Всё это очень сильно его печалит, настолько, что у него порой после выхода в свет очередной газетной лжи даже портится здоровье, подскакивает давление, а он у меня немолод: ему уже под восемьдесят.

Однажды, начитавшись вот такой клеветы, он позвал меня и сказал:

— Таф, я хочу, чтобы ты знал, как там всё было на самом деле. Не верь выдумкам этих газетных сволочей. На самом деле жители Ипсилона нас любили и даже восхищались нами. Мы были для них освободителями! Слышишь, не палачами и садистами, как это сейчас показывают, а спасителями. И мы, в свою очередь, к ним относились как к братьям и сёстрам. Всё там было по-доброму, по-семейному. Вот тебе история. После штурма наша рота приводила в порядок ихнюю школу: у дивизии тогда там был штаб, а в городе буквально главу было негде преклонить: одни руины. Работали вместе, сообща: и наши и ихние. Так вот, не помню, как, но после долгой работы меня сморило: уснул я вечером, прямо где работал — на груде кирпичей. Тогда это было в норме вещей. Мои товарищи тоже рядом прикорнули. Ну вот. А когда мы проснулись, то нашли у себя в карманах разные вещички: кто колечки, кто цепочки, кто монеток горсть. А я в то утро нашёл у себя в кармане гимнастёрки — вот это: — с этими словами дед трясущимися руками вынул из шкатулки маленькие золотые женские часики, у которых ремешок был сделан из каких-то зелёных драгоценных камней в золотой оправе. Он протянул их мне. — Вот эти часики. Кто их тогда мне подложил ночью? — Не знаю до сих пор. Очевидно, это была какая-то девушка, барышня, которой я, может быть, понравился, может даже мы работали с нею вместе. Но ипсилонки — дамы очень гордые, они никогда не будут в открытую с солдатами кокетничать. Вот таким способом, похоже, они и выражали своё к нам почтение, своё восхищение… Любовь. Да, внучек, может даже любовь, — дед раскашлялся и некоторое время пролежал, отвернувшись лицом к стене, потом повернулся ко мне и продолжил:

— Возьми эти часики себе. Я хочу, чтобы ты их сохранил, чтобы они были у тебя. Как напоминание. Чтобы ты всегда помнил правду, и у тебя было что возразить этим борзописцам, которые хотят осквернить самое святое, что у нас осталось: нашу память о войне!

(из сочинения на тему: «Моя война» Тафа, ученика класса Пси-9)

*10*

За окном кабинета Альфы кровавый закат постепенно становился бардовым, а потом и вовсе начал гаснуть, словно головешка, вынутая из костра. Лежащий внизу город обратился в одно большое чёрное пятно, в кляксу, пачкающую небо дымом своих труб. Альфа, Вит и Гамма теперь пили чай из стаканов в плетённых серебряных подстаканниках, украшенных государственной символикой.

Альфа продолжал затянувшееся совещание:

— Но объясните мне следующее, может я что-то не понимаю: в конце концов, мы получаем огромную массу людей, вернувшихся с войны, даже выигравших войну, но ничего о военных действиях не помнящих. Все боевые воспоминания остаются, как мы условились выражаться, в Альтернативной личности номер два. Так? Как им жить с этим? Смогут ли они преодолеть это противоречие, этот… провал в своей памяти?

По лицу Гаммы от напряжения уже стекали капельки пота. Глаза за стёклами очков лихорадочно блестели. Он снова ответил, почти не раздумывая:

— Эту проблему мы почти уже проработали, господин Главнокомандующий. Скажем так, на девяносто восемь процентов. И страшного тут ничего нет. О потерянных фрагментах у испытуемых формируется, так сказать, «воспоминание в общем» — когда они якобы помнят, что что-то в целом было, а что конкретно — вспомнить не могут. И главное, им этого и не надо. Утраченные воспоминания как бы входят в «круг личности» — это то, что делает человека тем, кто он есть. Эти события так глубоко зашиты внутри личности, что и вспоминать о них якобы не имеет смысла.

— Но с точки зрения постороннего наблюдателя, в разговоре с таким человеком станет ясно… — вмешался было генерал Вит.

— А при попытке доступа к этим воспоминаниям со стороны посторонних, — продолжал Гамма, — мы включаем так называемый, блокирующий шаблон. Сейчас мы пока остановились на слезах. Внешне это выглядит так, что как только испытуемый пытается получить воспоминания, находящиеся в Личности номер два, но они его как бы… настолько сильно трогают, травмируют, что он начинает рыдать, и так ничего в результате сказать не может.

— Это что же получается за герой такой: беспамятная и бессловесная нюня в слезах? — с недоумением возразил генерал Вит.

— Нет-нет-нет. Постойте! — остановил его Альфа, поднимая указательный палец вверх. — Слёзы… По-моему, это как раз то, что нам и нужно. Слёзы героя: это благородно. Это возвышенно. Это избавит нас от массы вопросов и остановит поток противоречий, — он немного помолчал для важности, а потом махнул кому-то рукой:

— Отметьте у себя там: мы принимаем в работу этот вариант со слезами.