Яблоневый цвет. Глава 5

в выпуске 2018/06/07

14 мая 2018 - Amateur

Что ни день – покоя Северину не давала ворожея: всё заставляла тяжести с пола поднимать, ногами перебирать по стене будто по земле. Не забывал гость ей при каждом случае слово резкое сказать, за что немедленно получал замечания едкие, с которыми не мог поспорить. Зато полюбил он вечера уютные да теплые. Баюн под руку примащивался, мурчал да засыпал от поглаживаний, а Радмила садилась у огня, брала в руки дощечки – плела что-то замысловатое, с узорами угловатыми из красно-черных нитей, - да напевала, будто бы колыбельную, тихую песню. Как Северин задремывал, тут же свет гасила. Сон в хату забирался ленивым увальнем.

Часто деревенские к ворожее приходили – после долгих холодов тяжело Белокрай к жизни возвращался. Не впуская никого в хату, девица сама к гостям выходила, сама сельчан навещала.

Как земля согрелась под солнышком ярким, зазеленели березовые веточки и народ в поля ушел работать, приходящих меньше стало. И как-то утром Радмила окно и двери распахнула, первое робкое тепло весеннее в дом приглашая.

— На вот, - положила на стол перед Северином, уж на ноги вставшим, нож и ножницы заточенные, ушат с чистой водой и зеркало. – Негоже миру в таком виде показываться.

Промолчал парень – и сам знал, что совсем на медведя стал похож. На колкости Радмилы только и мог ответить взглядом злым с высоты своего роста – девица ему лишь до плеча макушкой доставала. Она же колючих взглядов не заметила. Вынесла на солнце перед избой пустую кадку, рукава закатала и что-то зашептала.

Дед Беримир уж тут. Все время чужестранца небылицами да поверьями о лесах и полях Белокрая развлекал, так что Северин не знал, от чего устал больше – от болтуна-сказочника или от дерзостей девицы. В этот раз старик тихонечко в избу вошел, чтоб ворожею от дел не отвлекать, присел на краешек кровати – и Северина видать, и за Радмилой пригляд.

— Утречка доброго, - прошептал Беримир, кивнув парню.

— И тебе, старче.

Зеркало ровнее поставив, свое отражение Северин рассматривал придирчиво. «Раньше всё над братом смеялся – скоро веки бородищей зарастут, а теперь сам ничем не хуже. То-то она надо мной потешается…»

Яркие блики кольнули глаза больно, зажмурился, ладонью заслонился. Чуть переждав, размежил веки да на «рукоделие» ворожеи загляделся вместе с Беримиром.

Не нити золотые да серебряные – лучи солнечные да лунные собирала в кадку кудельница. Не тесто месила – благоденствие ткала, радужным сиянием беззаботность Белокрая под ее ловкими руками танцевала.

Отвернулся Северин, нахмурившись. Глубоко въелись в мысли наветы сенельцев о вреде магии. Хоть и верил он до сих пор, что от колдовства одни беды, но все оправдание Радмиле искал – ведь жизнь спасла ему ворожея, лекарь бывалый не смог бы.

Снова на себя в зеркало посмотрел. Вроде как уж глаза к свету привыкли, а все одно мерещится, будто белые пятнышки мелькают. Пригляделся – неужто колдовской пепел с битвы на голове и в бороде остался? Взъерошил волосы – не стряхивается. Вздохнул парень – видать, так и останется с ним великая ценность, какую только на поле брани получить можно.

— Никак седина? – удивился дед, головой покачав. – В твои-то годы… Эх, многим молодым, что в Белокрай вернулись, война головы мукой побелила. У тех, кто постарше, и вовсе уж затылки серебряные. Пусть хоть так – лишь бы живые да целехонькие.

Воспоминания слух прервали. Перед глазами воина вновь обозы с калеками по размешанной грязи тащатся, с лат и кольчуг дождь моросящий кровь смывает…

— Много вашего брата в бою полегло. Еще больше в Поганой Пуще померло.

— Отчего же ты меня спас, а им не помог?

Давно Северина вопрос этот мучил. Впервые к слову его произнести довелось.

Исподлобья старик сверкнул темными очами, будто стрелой насквозь пронзил.

— Ты жить хотел, а они – жизнь отнять.

Отвел глаза парень, устыдился. «На войну не за жизнью идут, старче». На девицу покосился, в проходе видно было, как она все еще полотно сияющее в кадке укладывает. «Вот она точно догадывается, о чем я молчу».

Только за ножницы взялся – дед дальше речь повел, вполголоса, чтоб не услышала хозяйка.

— Ладно тебе на Радмилу зыркать волком. Она, может, виду не подает или вовсе не замечает, а нам с Баюном все ясно. По нраву она тебе.

Северин растерялся, дар речи пропал.

— Она девица ладная, - продолжал старик, - только слепой не заметит. Нрав хоть и строгий, но чуткий. Не смотри, что словом задеть пытается – не со зла, с добрым умыслом – чтоб сердце тверже стало да разум со злом боролся. Только с людьми она мало говорит, да и не с кем, кроме как со мной. Иной раз как девки к пруду пойдут, она им вслед долго глядит, на платья любуется да песни и смех слушает. А так никогда к ней никто не подойдет о житейских мелочах поболтать, подарков дорогих да красивых никто не сделает – думают, без надобности это колдунье.

Не отвлекаясь от стрижки, Северин старика внимательно слушал, не перебивал.

— Старка, наставница ее, в Белокрае злыдней слыла. Люд помощи у ней в последнюю очередь просил да только через старосту. Всё больше к ней девчоночек местных в ученицы предлагали, да старка всех прочь гнала. Радмилу ей Леший подарил. Из соседских деревень кто-то от лишнего рта избавиться хотел – привел ребятёнка в Погань, да Хозяин Леса малую пожалел, сам себе в дочери взял, да потом к ворожее как ученицу привел. Старка к кончине совсем разум потеряла – долг древний перед Белокраем ее давно в могилу вел, все силы выжимал. Дожди тогда месяц целый не утихали, деревенские роптать начали на ворожею. Собрались мужики да в хату ее вломились. Старка уж померла, Радмила у ее ложа заговоры творила – дух покойной убаюкивала. Разума гости незваные лишились, надругались над девицей…

Голос Беримира надломился да совсем стих.

Северин отложил ножницы, на старика взглянув. Тот с тоской за ворожеей наблюдал.

— Откуда ж ты знаешь это всё, старче?

— Я после пришел, Радмилушку проведать да помочь. Только чем старость молодости невинной помочь может…

Чувствовал Северин горе и слабость в словах этих, но и злоба в них была, хоть и далекая, как туча грозовая на горизонте.

Обернулся дед к парню да с внезапной суровостью молвил:

— Тогда она заступилась за обидчиков перед Хозяином Леса, с рук им это сошло. Но знай: коль ты ее обидишь – перед Лешим ответ держать будешь.

Не ожидав от кроткого старика такое услышать, Северин остолбенел. И в мыслях не было ничего дурного, и дед это понял по виду чужестранца. С места поднялся, больше на слушателя не глядя, да из избы вышел.

— Пойду я, силки проверю. Бывайте.

Взглядом деда Беримира проводив, Радмила закрыла кадку, в дом ее занесла, и вдруг снаружи шаги послышались. Откуда ни возьмись к дверям немедленно Баюн прыгнул, три раза вдоль порога прошел и сел в сенях, на гостью новую глядя.

По тропинке из деревни к избе ворожеи статная женщина вышла, наряд синий издали видать. Кружева да вышивка, бусы янтарные, браслеты бронзовые – только старостиха такую роскошь себе позволить могла. В руках какой-то сверток и корзинку женщина несла.

— Ясного денечка, Радмила, - чуть поклонившись, молвила она в пустоту избы. Ни жив ни мертв чужестранец – прямо на него беда смотрит-улыбается.

Прикосновением легким успокоив Северина, ворожея вышла из дома.

— И тебе ни пылинки, ни тучки, Пламена.

Старостиха и не видит ничего. Глянул северянин на кота – тот глаз от сельчанки не отрывает, хвостом себя по бокам бьет: морок наводит.

«Так вот что доброхожий делает!..»

Пламена сверток Радмиле вручила.

— Вот. Мой Вышемир и Военег с торжища наконец-то вернулись, много чего привезли. Вот и тебе в благодарность – отрез большой, на два платья хватит. Без тебя всю свадебку бы по домам сидели из-за мороза-то. А так – хоть и зимой, а все ж на воздухе погуляли.

— Спасибо.

— Вот еще тебе яблок лукошко. Хорошо в подполе сохранились – как ты и говорила. Это я заранее. Голуба-то понесла. Как время ей рожать настанет, за тобой пошлю – огради ребеночка от болезней.

— Хорошо, Пламена, я приду.

Не успела старостиха в березняке скрыться, Радмила уж в избе ткань льняную расстелила и резать начала. Северин за девицей краем глаза наблюдал, бороду сбривая. Мигом хозяйка огонь на воздухе развела, порошки да смеси вынесла, намешала варево пахучее, оба отреза в жестяных тазах замочила – красить принялась.

Уж довольно времени прошло, и Северин отложил инструмент, себя в зеркало оглядел. Ни щетинки не оставил, топорщащиеся волосы, как у медведя бурые, чуть пятерней расчесал, примял. Вновь стал таким, каким на войну ушел.

— Всё зелья варишь, - послышался из-за стен грубый голос, на который Баюн заругался-заурчал. Парень глянул наружу: стоит в паре шагов перед ворожеей долговязый мужичок, вроде и не стар еще, а годков чуть поболе будет, чем Северину. Хмельным ветром гостя колышет, как ковыль степной, заставляет с ноги на ногу переступать. Одежда не шибко богата, в опилках и пятнах вся.

Радмила молчала, плотно уста сомкнув. Видно было, как плечи ее напряглись.

— Вижу, уж теща тут побывала. Плешь своим торжищем проела... А ты все одна? Дед опять в Погань подался?

— Вернется скоро. Не боись.

Закивал головой ремесленник – вот-вот, казалось, волосы соломенные как сено с головы посыпятся.

Радмила от работы не отрывалась. Загляделся на нее Северин, замечтался. Запястья тоненькие, плечики худенькие, а быстро варево мешает. Лоб чуть наморщенный – тяжело работа дается. На шейке росинкой сверкает капелька пота, под воротник платья серого спрятаться спешит, за собой блестящую ниточку оставляя. Грудь высокая часто, да ровно вздымается. Волосы русые на солнце золотом горят. «А ведь и правда, одна совсем. Ни родича, ни заступника рядом». Верно, те же мысли и у гостя были, двинулся к ней неверным шагом. Ворожея глаза на него подняла, крепко жердь, которою раствор мешала, в руках сжала, на тартыгу глядя.

Долго не раздумывая, Северин взял нож в руки и к выходу направился - долговязого проучить, да застыл на месте.

— Шел бы ты домой, Военег. Голуба тебя, чай, заждалась.

Глаза зеленые распахнулись широко – огненные искры из них посыпались. Волосы из косы повыползали, змеятся вокруг головы – тянутся мужичка схватить. Моргнул Северин, помотал головой, и пропало наваждение, а Военег попятился, в ноги плюясь.

— Чтоб тебя, приблуда…

Спотыкаясь, побрел пьяница к деревне, не оглядываясь.

Вздохнула Радмила, жердь отложила, лоб утерла рукавом. Дрожь запоздалая девицу передернула. Почувствовав на себе взгляд, повернулась ворожея к Северину, нож заметила. Поняла, что чужеземец на защиту выйти хотел, разрумянилась.

Обратно нож на стол положив, парень на стул опустился. Заскрипела спинка, затрещали деревянные ножки – так и повалился Северин на пол. Не понял, как всё случилось, в растерянности на Радмилу взглянул, а та рассыпалась смехом заливистым. Впервые улыбку видел у нее на лице парень, сам расхохотался так, что щеки задрожали с непривычки, нервы на лице задергались, глаза заслезились.

Подошла ворожея к Северину, руку подала, помогла подняться.

— Не ушибся? Спину береги.

— Уж моя спина покрепче стула будет.

Глядят друг на друга, будто и не встречались до этого вовсе. Радмила голову на бок склонила, лицо северянина разглядывала. «Что ж ты за печали в себе таишь? Радоваться жизни ты умеешь, и меня развеселил. Не может быть такого, чтобы ты всё за смертью по пятам ходил». Как увидела седину, тотчас улыбка растаяла.

— Ну, вот! Совсем другое дело, - снова строгий тон голос приобрел. - Хоть на человека стал похож.

Северин ухмыльнулся: в первый раз похвалила.

«Ох, и дед, ох, и Беримир…»

Потянулся было за яблоком к лукошку, как ворожея его одернула.

— Погоди.

Взяла плод ароматный, шепнула да подула на него, в руки парню обратно вложила.

Северин рожу скорчил.

— А без этого никак нельзя?

— Яблоки Пламена принесла – сам ведь видел. Их пастушонок и Военег собирали. Ко мне они тогда приходили, просились стадо на ближнее поле за шиповником вывести, я запретила – пусть в роще скот пасут.

— И что же?

— Они Лешего боятся, вот и на меня серчают. Яблоки эти обидой пропитаны.

Отойдя, Радмила начала щепки с пола подбирать.

— Оставь, - сказал Северин. – Починю. Я плотницкому да столярному делу обучен – в деревянном цеху до войны работал.

Снова улыбнулась ворожея. «Оттаяло сердце нелюдима. Скоро поправится совсем».

— Ну, вот и работа для тебя нашлась. Не все же тебе бездельем маяться.