С чего же мне начать?
Начну с того, что я собираюсь писать рецензию на рассказ моего друга. Мой друг – писатель-фантаст. Мой друг – писатель-фантаст с многолетним стажем. За время нашего знакомства я прочел множество его текстов.
Еще начну с того, что я сейчас читаю третий том собрания сочинений Ивана Александровича Ильина, в котором он говорит преимущественно об искусстве и, в частности, о художественной критике. Поэтому я, в некотором смысле, окрылен самой идеей вдумчивого и серьезного подхода к рецензированию.
Не так давно мой друг-фантаст прислал мне то, что называется "новым рассказом". И я, человек от фантастики не то чтобы далекий, но и не близкий, до сих пор пребываю в восхищении от того, что увидел. То, что я увидел, настолько резко выделялось на фоне всего, написанного моим другом ранее (вы можете подумать, что раньше он писал плохо, а сейчас вдруг написал хорошо, но нет, я не об этом; раньше он писал просто фантастику, а сейчас написал не просто фантастику, если вы понимаете, о чем я), настолько резко выделялось на фоне всего встречаемого мной сегодня на просторах жанра, что... Что я как будто уловил какие-то тончайшие вибрации литературной атмосферы. До меня как будто донесся откуда-то издалека тихий-тихий звон – из тех, что вы слышите, открывая дверь в какое-то очень уютное место, в котором над дверью вешают тонкие металлические трубочки – чтобы знать, когда вы пришли. В этом рассказе я почувствовал дыхание чего-то совсем нового, но при этом – вечного, способного вознестись на вершину и поднять от земли весь массив жанра, пустивший корни и накрепко приросший к индустрии развлечений.
Упрекните меня в пристрастности, в жанровой безграмотности, но позвольте мне показать вам "Короткие волны" такими, какими увидел их я.
Рассказ помещает читателя на школьный двор – один из тех, которых у нас пруд пруди – с футбольным полем, забором, клумбами. Идет урок физкультуры – и мальчишки гоняют мяч.
Но не все – главный герой, Саша – не Александр, не Санька, не Санек, а именно Саша – и не участвует в общем веселье, он сидит на траве, мнет в руках какую-то справку и предвкушает грядущую головомойку у завуча – по поводу разбитого витража. А еще он охвачен тревогой – он боится за отца. Его отец – космонавт, возвращающийся домой. Корабль поврежден, лютуют магнитные бури, но он близко, он сможет, он вернется. Вернется – из экспедиции на Марс.
Мы застаем героя в очень напряженный момент.
Для того чтобы отвлечься, мальчик достает из кармана подобие привычного нам смартфона – "допотопный" ПЭВ, располагающий простейшими функциями, но радующий пользователя, не знакомого с тем, что умеют привычные нам смартфоны. По ПЭВУ, например, можно... переписываться! Вот это да! Но из-за магнитных бурь с мессенджером творится какая-то ерунда – и привычный список контактов недоступен. Вообще доступен только один – неизвестный – пользователь, беседу с которым и начинает Саша.
По ходу беседы читатель понимает, что с Сашей чатится некто из нашей вселенной, с ее «яблоками», «гектарами» и сенсорными экранами, а вот этот вот урок физкультуры, Марс, витраж – это все происходит где-то в параллельном измерении или вроде того. Саша пишет – но как-то "вполуха"; мыслями он там, в небе.
Беседа обрывается радостной новостью, принесенной мальчишками, – "Вышел! Вышел на орбиту!" Саша сворачивает диалог и – не помня себя от радости – бежит к школе. Ему еще предстоит головомойка. Хотя да, сегодня его вряд ли будут ругать. Скорее всего, завуч посмотрит строго, покачает головой, а потом поздравит мальчика; может быть, даже обнимет – и отпустит домой, к матери. И Саша побежит по школьным коридорам, и счастливая улыбка не будет сходить с его лица.
Вот и весь сюжет – притом, что я еще и добавил от себя предположений в конце. Рассказ обрывается почти одновременно с чатом – и оканчивается таинственными и красивыми словами:
"Заканчивался теплый сентябрь тысяча девятьсот семьдесят восьмого года".
Рассказ я только что перечитал – и меня вновь охватило загадочное и трепетное чувство. Я не знаю, с какой стороны подступиться к его описанию; робею – но все-таки начинаю.
Одна из основных сюжетных линий – соприкосновение миров. Это тема не новая, и ей вряд ли можно кого-то всерьез удивить. Хорошо, это соприкосновение нашего мира и почти нашего мира. "Конкретизируйте, пожалуйста". Это соприкосновение нашего мира, какой он есть, и нашего мира, каким он мог бы быть, если бы мы не попрали межзвездные путешествия во имя гироскутеров и спиннеров. Образно выражаясь, конечно. В мире Саши мы узнаем мир старой доброй фантастики второй половины двадцатого века, в котором прекрасные мужественные космонавты бороздят бескрайние просторы ради светлого будущего, а Земля смотрит на них восхищенно и ждет их возвращения.
Мой друг-фантаст рос именно на такой, старой доброй, фантастике. Он старше меня на десять лет – и застал время, о котором я знаю только понаслышке. Мы, родившиеся позже, мечтали о другом и ждали от жизни другого; насколько мне известно, девяностые – это совсем не восьмидесятые, а нулевые – совсем не девяностые – тем паче, если десятилетие преломляется не в очках историка, а в сознании стремительно взрослеющего мальчишки. Мой друг-фантаст впитал в себя чаяния целой эпохи – и писателей, и читателей – и в "Коротких волнах" эти чаяния распахнулись во всю свою прекрасную ширь – до самого Марса.
Случилось удивительное: автор вошел в параллельный мир, чтобы, быть может, в какой-то мере показать нам наш, реальный – так сказать, от противного – но вдруг обернулся и остался там, в параллельном. Это как если вы решите, например, испугать младшего брата, спрятавшись в шкафу, а потом обернетесь и обнаружите в шкафу вход в Нарнию. Мой друг-фантаст входит в зазеркалье – и эта сторона в контексте истории меркнет перед той. Теплый сентябрь, залитое солнцем футбольное поле, радостная детвора, поднимающая пыль – а где-то за густой синевой, среди пока еще невидимых звезд, в стальной коробчонке летят, борются, стремятся домой отважные красивые люди. И Марс – вот он, на ладони, мерцает покоренный. Я прямо вижу, как весь этот вихрь образов сплетается, вытягивается – и сияющим лучом пронзает сознание моего друга-фантаста. Я мало знаю о его детстве, но кажется, побывал в нем.
Рассказ удивительно гармоничен, он филигранен и закончен: нас подпускают к миру Саши на тех же правах, что и Игоря, нашего со-временника – со стороны, пунктиром, мимолетно. Беседа двух миров заканчивается почти одновременно – вот прерван разговор с Игорем, а вот и с нами. Да, мы узнаем больше любителя экзотических чатов, но мы, как и он, гости со стороны – автор подводит нас к ширме, приподнимает ее и почти сразу же опускает, позволяя лишь бросить короткий взгляд на нечто небывалое и удивительное.
А когда ширма опускается, в сердце читателя остается сладкая, душистая, прямо-таки сентябрьская тоска. Это тоска автора – по детству, по приключениям, по свершениям; она преобразилась в целый мир и сокрыта за ширмой. К этой тоске пробивается сквозь магнитную бурю неведомый скучающий Игорь, к этой тоске пробиваемся сквозь текст мы. Рискну предположить, что это тоска не одного только моего друга – рискну предположить, что это тоска целого поколения мальчишек, ждавших космических одиссей, а получивших тесный офис и прокуренные маршрутные такси с шансоном, заглушающим грохот колес по разбитым дорогам. И что очень важно – мне чужда эта тоска, повторюсь. Я не мечтал о космосе тогда, никто из нас не мечтал всерьез. Мое детство было красивым, но совсем другим. И здесь одно из двух – либо автору удалось столь ярко выразить собственную тоску, что при прикосновении она окутывает и того, кому прежде была незнакома, либо автору удалось поймать, уловить и запечатлеть на холсте нечто общее для разных поколений.
Обратите внимание на имя главного героя: Саша. Произнесите его. Как оно мягко, невинно, как оно непосредственно и тонко – может ли быть другое имя у чистого, открытого мальчика, скучающего по своему отцу? По папе. Я не удивлюсь, узнав, например, что в том мире всех детей зовут Сашами – вне зависимости от пола. Это очень показательно, я считаю – это Саша. Оно звучит несколько нелитературно, наивно, но насколько же оно в тему. И в противовес ему – сухое и твердое, не меняющееся с возрастом – Игорь. И можете меня ругать, но я уверен – Игорю никогда не сесть в траву, обхватив руками колени, так, как это может сделать Саша. Игорь – прекрасное, мужественное имя, но главным героем "Коротких волн", который садится в траву и обхватывает руками колени и смотрит на звезды, которых еще не видно, но которые несомненно есть, и среди которых, где-то вон в той стороне, летит отец, летит домой, летит сквозь магнитную бурю, – главным героем "Коротких волн" может быть только Саша.
Им не может быть даже Паша – если вы понимаете, о чем я.
Рассказ светится, он весь залит, переполнен оранжевым сентябрьским светом – в нем так много солнца, что оно выходит за собственные пределы, лопается вспышками – и раскачивает границу между мирами, и мы подходим к этой границе, а там... Светится все – и снаружи, и изнутри. Земля светится надеждой, Саша светится любовью к отцу, корабль-коробулька светится отвагой, мальчишки светятся участием и радостью – светится разбитый витраж, светятся пока невидимые точки звезд, светится экранчик ПЭВа. Все лучится, теплится и льется ровным светом. Света в этом рассказе так много, что... что даже не получается придумать подходящую метафору.
И здесь я снова ощущаю себя касающимся чужого детства – которое так часто выглядит сияющим, солнечным. И мне снова кажется, что это детство не только моего друга-фантаста, но детство целого поколения.
А ведь каждое поколение уникально.
И следует обратить особое внимание на этот образ – ребенка, сидящего в траве. Ребенка, обхватившего руками колени. Ребенка, задравшего голову и смотрящего в небо. Кому как – а для меня это один из самых ярких и романтичных образов мальчишества. Рассказ обрамлен такими образами – нас встречают трава-колени-небо, а провожает картинка – дети, бегущие к школе. В их руках портфели, они, может, и бегут-то не потому, что спешат, а потому, что не могут не бежать. Это тоже очень яркий слайд. И за ним – эндшпиль – про теплый сентябрь прошлого столетия.
По-настоящему великолепной находкой является конфликт двух линий – с тотальной победой одной из них. Столкновение двух миров, небывалое, невероятное происшествие не то что отходит на второй план – оно и не выступает на первый. Мысли Саши не оставляют отца, Игорь ему интересен лишь постольку-поскольку – и в другой ситуации он, наверное, весь втянулся в разговор, не отрываясь от экрана ни на секунду, моргнуть боясь; но сейчас он боится за отца, он ждет отца, он весь там, с отцом, и он отрывается от экрана – и смотрит на небо, он как будто слушает собеседника вполуха, не отдавая свое внимание в его власть, не вникая в ситуацию всерьез – и отбрасывает невероятную встречу, как только появляются новости об отце. Это блестящий, шикарный ход – мы видим, как линия "простой" сыновней тревоги и любви побеждает и выигрывает – не только на уровне сюжета, но и на уровне построения текста – автор отбрасывает диалог со "шпионом" с такой же легкостью, что и Саша. "Где развитие сюжетной линии, как изменилась жизнь персонажей?" – спросят иные читатели, ожидавшие от рассказа увлекательного сюжета с приключениями и открытиями. Да никак не изменилась! Потому что чего стоят эти чаты, эти магнитные бури, когда отец – вышел на орбиту, возвращается домой, все хорошо, все просто прекрасно! Какие там параллельные измерения, когда папа жив и здоров, и вот, почти уже дома, хотя был аж на Марсе? "Короткие волны" – это битва за читателя. Сражаются идея и сюжет. Идея побеждает, в рассказе нет пресловутого экшена, нет твистов и поворотов – самый главный твист, который, казалось бы, стоит в центре истории, вообще никого не волнует – ни автора, ни читателя, ни главного героя. Но именно благодаря этому рассказ дышит вечностью.
Закрепим: история вырастает из идеи столкновения миров, отрывается от нее, погружаясь в "ту" сторону зеркала, вобравшую в себя чаяния и надежды целой эпохи (меня не покидает мысль, что дети этой эпохи ждали прекрасного будущего вот так, сидя на траве, обнимая колени, с трепетным ожиданием вглядываясь в голубое небо, из которого вот-вот появится нечто удивительное и прекрасное), – и уходит вглубь, концентрируясь на простом и вечном сюжете об отце и сыне. Но насколько же этот вечный сюжет органичен для выстроенного мира! Посмотрите, как радуются новостям об отце мальчишки-одноклассники, как они искренни в импровизированном хороводе вокруг сына героя.
Рассказ прекрасен. В "Коротких волнах" я вижу искру высокой – не побоюсь этого слова – классической литературы, искру того огня, который оправдывает существование фантастики как жанра.
Что еще можно сказать о тексте? Можно упомянуть тончайшие детали-оттенки – то, как Саша говорит незнакомому и подозрительному собеседнику: "Мой отец там"; то, как собеседник произносит свое "скучно", как бы обнаруживая ту самую тоску, которая родила весь рассказ. И тут уже в роли Игоря выступает уже сам автор – это ему скучно, и это он от скуки готов стучаться в двери, скрытые от чужих глаз.
В каком-то смысле "Короткие волны" – это возвращение к классической, "доброй" фантастике; но возвращение уже возмужавшего, повидавшего виды читателя, ставшего писателем. Это, если хотите, возвращение блудного сына – долгие годы проскитавшегося в чужих землях и вернувшегося в отцовские объятья в поисках пристанища. Причем это не возвращение конкретного Павла Шушканова – неосознанное, интуитивное – это возвращение жанра как такового, искра, осветившая "Короткие волны" источником имеет какой-то дивный метафизический очаг, способный воспламенить еще множество текстов и вывести современную фантастику на принципиально новый уровень.
Путешествие в конструкцию "Коротких волн" – это путешествие в глубины человеческой души, в которых мы движемся от недовольства, неустроенности, разочарования и скуки – к надеждам, мечтам и ожиданиям, вплетенным в память, а от них – к успокоению в лоне чистого любящего сердца.
"Вышел! Вышел на орбиту!" В этом "вышел на орбиту" мне видится предчувствие чего-то нового, прекрасного, что вышло на орбиту жанра и скоро явит нам себя, обновляя нишу, на которую сегодня принято смотреть с изрядной долей скепсиса.
Это прозвучит громко, но да, я убежден в том, что в "Коротких волнах" теплится отсвет того, чего не хватает сегодняшней фантастике, того, что может ее спасти, и того, чего сама фантастика жаждет, о чем она молит и на что она надеется – сидя на траве и глядя в небо.
Я не знаю, моему ли другу предстоит приблизиться к очагу, искра которого осветила его текст – насколько я понимаю, вполне бессознательно. Как бы то ни было, он уже может считать свой путь писателя не напрасным – ему посчастливилось прикоснуться к чему-то сокровенному, что включено в самую суть искусства – не только литературного. И даже более чем прикоснуться – ему посчастливилось послужить этому чему-то своим, писательским словом. Повода для гордости здесь нет и быть не может – ни здесь, ни в дальнейшем – потому как искру мой дорогой друг не конструировал и в пробирке не выводил – она была дарована ему как драгоценность, как дар, требующий бережного и разумного отношения. И, быть может, как дар не ему, собственно – можем ли мы знать, чьего внимания ищут короткие волны, несущиеся сквозь пространство и время?
Если же искра "Коротких волн" поведет моего друга за собой и поставит перед своим очагом, – что же, здесь нужно будет особо говорить об огромной ответственности, потому что есть прямая взаимосвязь между тем, что человек видел, и тем, каким он должен быть.
В большей степени этот закон касается человека, которому дана способность творить.
Похожие статьи:
Статьи → Как создать шедевр
Статьи → Глава MDCCXXVIII
Статьи → Неприятие эклектики или Эх, хвост-чешуя
Статьи → Да-Нет-Да. Моменты про комменты
Статьи → Разновидности фэнтези: краткий путеводитель-бестиарий
