Волна мягко толкнула шхуну, лишь на доли дюйма смещая корабль с курса. Прикосновение океана было нежным и в то же время полным скрытой титанической силы. Так загрубевшие пальцы мастера осторожно касаются тонкой пластины перламутра. Вслед за первой пришла вторая волна, третья. Казалось, нет конца череде этих водяных валов, украшенных бахромой белой пены.
Волнение при свежем ветре требовало от рулевого постоянного внимания, тем более во время лавировки при курсе бакштаг со сменой галсов. Легкий поворот руля увалил судно под ветер, и трисели поймали пассат в свои объятья, раздуваясь от напора и натягивая как струну дирик-фал.
Рывок судна опрокинул лежащего на полубаке окровавленного юнгу на бок и в поле его зрения попала худенькая фигура, медленно бредущая вдоль борта, держась тонкой ручкой за планширь. Хоть глаза юноши и оплыли от побоев, а все лицо представляло собой кровавую маску, он узнал ее. Ту, которую всего час назад, презрев законы берегового братства, бездумно бросился защищать. Бедняжку выволокли за волосы из каюты захваченного «испанца» под общий гогот толпы возбужденных кровавой схваткой пиратов. Не смеялся только юнга. Каталонка совсем не походила на его Катрин - ту, из-за которой он бежал из Новой Англии и оказался на Тортуге. У Кэт, дочери плантатора и сестры трех жестоких на расправу и мстительных братьев, были белокурые локоны, а волосы испанки отливали иссиня-черным цветом. Катрин смотрела на мир широко раскрытыми глазами цвета небесной лазури, а девушка, которую приволок капитан на потеху матросне, обозревала своих мучителей умоляющим взглядом прекрасных карих глаз. Нет, Катрин была другая, но когда похотливые руки потянулись к пленнице, и ткань дорогого платья затрещала, раздираемая на куски, юнга издал вопль отчаяния и врезался в толпу насильников, щедро раздавая пинки и зуботычины. Вначале это недостойное поведение рассмешило команду, и чересчур сентиментального юношу с шутками и прибаутками оттеснили в сторону шкафута. Но он не желал успокаиваться и взялся за шпагу. Вот тогда его и избили. Избили жестоко, сломав ногу и переломав несколько ребер. Он остался жив только благодаря вмешательству капитана и тому факту, что пиратов ждала другая, более интересная потеха. А юнга лежал на палубе, почти теряя сознание, все и смотрел на несчастную девушку, не в силах отвернуться. Ее глаза, полные слез, больше не умоляли. В них была только непередаваемая боль и тоска. Из прокушенной насквозь губы стекала по щеке тонкая струйка крови. Когда пираты удовлетворили свою похоть и ушли пировать в кубрик, неудавшегося защитника напоследок окатили несколькими ведрами воды и оттащили подальше от борта.
Каталонка внезапно остановилась и повернула голову к юнге. В ее взгляде появилось что-то осмысленное, она шагнула к нему и присела на корточки возле избитого юноши. Остатки одежды, которыми она пыталась хоть как-то прикрыть свое покрытое синяками и кровоподтеками тело мало служили своей цели, но зрелище полуобнаженной красавицы не вызвало в нем плотского желания. Только сердце сжалось от жалости и бессилия. В каком-то непонятном порыве она протянула к нему руку и положила прохладную ладошку на разгоряченный лоб. Странно, но боль от побоев в этот момент отступила, и он нашел в себе силы виновато взглянуть ей в глаза, словно вымаливая прощения за свое бессилие. Она грустно улыбнулась в ответ, и он вдруг ясно осознал, что должно было произойти потом. Пленница поднялась и решительным шагом направилась к фальшборту. Он хотел крикнуть, остановить ее, но из горла вырвался только жалкий хрип. В тот момент, когда испанка прыгнула за борт, порыв ветра отклонил корабль с курса. Шхуна дернулась в сторону, словно перепуганный кот, и глухой удар дал понять, что бедняжка, возможно, долетела до воды с размозженным черепом.
Вахтенный у руля, пресыщенный бурными событиями прошедшего дня и по самые брови накачанный ромом, затянул старую матросскую песню. Слова ее уносились вдаль вместе с порывами юго-восточного пассата, бросая вызов темной стихии, огромному, исходящему пеной океану, мрачной бездне, грозящей поглотить крохотное судёнышко и его жалкий экипаж.
Эй, тяни поживей просмоленный канат,
Пальцы в кровь о брасы раздирая,
Парус по ветру ставь, бесшабашный пират,
Крепко горло веревке сжимая.
А отпустишь ее - мигом свьётся в петлю,
Шею сдавит в жестоких объятьях.
Так держи ее крепче, кому говорю,
Чтоб не сгинуло зыбкое счастье.
***
- Падаль! Твое счастье, что капитан Ларкинс запретил тебя убивать!
Юнга пополз к выбитому боцманом костылю, осыпаемый отборной бранью матёрого морского волка. Через неделю после гибели испанки он уже не тешил себя иллюзией, в которой капитан представал благородным человеком. Его, обнажившего оружие против своих товарищей, оставили в живых лишь для того, чтобы вдоволь потешиться над сопливым защитником. Ни в кубрике, ни на палубе искалеченному юноше не давали покоя. Пинки и зуботычины сыпались на него градом, раны не успевали заживать, как на их месте возникали новые. Нога срослась криво, и бедняга был обречен на пожизненную хромоту. Впрочем, жизни ему было отмеряно в кредит совсем немного.
И тем не менее юноша со странным упорством поднимался на палубу, пренебрегая опасностью. Причиной этого упорства была тайна, которую он не открыл бы никому даже под страхом неминуемой гибели. На третий день после событий, сделавших его калекой, юнга, лежа в гамаке среди вони и духоты матросского кубрика, услышал дивный голос, серебряным колокольчиком проникающий сквозь переборки пиратской шхуны. Голос настолько печальный, что сердце поневоле сжималось от тоски. Женщина пела. Он не мог разобрать слов, но был уверен, что она звала его, манила на палубу. И несчастный юноша, презрев боль в сломанной ноге, чуть не ползком вылез на шкафут. Стояла непроглядная ночь. Небо затянутое низкими тучами время от времени полыхало багровыми зарницами молний. Океан в такие моменты отражал свинцовое небо в зеркале искаженной гребнями волн водной глади. В каких-то пятидесяти ярдах от корабля, совершенно невозможная среди пенящихся валов, виднелась худенькая фигурка женщины. Тело ее светилось призрачным жемчужным светом, руки, прижатые к груди, словно сдерживали напор тихой песни, заставившей юнгу подняться на палубу.
Не смогла, мой милый,
Рядом удержать.
К сердцу со всей силы
Не смогла прижать.
Плакала, просила,
Но ушел в туман
Стал тебе могилой
Грозный океан.
Песня была простенькая, но певица вкладывала в неё столько тоски, столько нерастраченной нежности, что сердце бедного калеки сжималось от жалости. Он узнал ее. Ту самую испанку, ради которой обрек себя на верную смерть. Но в душе юнги не было ни обиды, ни страха. Если бы потребовалось, он вновь встал бы на ее защиту. В эту ночь юноша еще долго стоял, опершись о планширь и слушая грустную песню. Затем порыв ветра развеял видение, разорвал его на клочки тумана и унес прочь от корабля.
Каждую ночь приходил несчастный калека на палубу, следуя зову призрачной испанки. Он один слышал ее голос, он один видел хрупкую фигурку на гребнях волн. Пираты часто его заставали возле фальшборта, и еженощное избиение юнги стало маленьким развлечением в унылых буднях морских бродяг.
На этот раз перепивший старшина всерьёз решил взяться за отщепенца. Пока юнга ковылял в кубрик, он шёл следом и осыпал несчастного юношу самой грязной бранью, а когда отверженный, споткнувшись, растянулся между гамаками, боцман обнажил кортик. В глазах старшины загорелся недобрый огонёк, и калека понял, что пришёл его последний час.
- Судно по правому борту!
- Фортуна на твоей стороне, щенок! – сплюнув под ноги, зашипел пират и бросился на общий крик.
«Аврал!» - разносилось над палубой.
В мгновение ока сонная шхуна пришла в движение, затопотали десятки ног по палубе, матросы с прыткостью блох выпрыгивали из объятий гамаков и мчались на шкафут. Не успел юноша подняться, цепляясь за брус ослабленными руками, как его грубо толкнул в спину пробегающий мимо бывший собрат. Потеряв равновесие, несчастный юнга приложился всем телом о просмоленные доски кубрика, затылок пронзила острая боль, повергая сознание в темноту. Сколько времени он провел в забытье, бедняга не знал. Когда сознание вернулось, юнга сморщился от отвращения. В нос ударил запах паленой плоти, а глаза заслезились от едкого дыма. Затем на него обрушилась какофония звуков, заставляя барабанные перепонки дрожать от напряжения. Лязг металла, мужские крики, треск надломанного дерева, стоны натянутых канатов, шелест парусов – ноты смертельного пасадобля вливались с верхней палубы в кубрик. Превозмогая подступающую тошноту, юнга пополз к лестнице. С нее кубарем слетел перепачканный сажей и кровью пират, едва не задев юнца.
- Еще жив, твареныш?! - ощерившись гнилыми зубами, злобно выплюнул тот.
- Что происходит? – растерянно спросил юнга.
- Гвардейцы, шлюхины дети! Вот она - коррида морского дьявола! Теперь все пойдем на дно! – прокричал морской волк, заходясь в безумном смехе и рванув в пороховой трюм.
Волны леденящего страха обдали все тело юноши с ног до головы, заставляя шевелиться волосы на загривке. Удар сотряс судно и опрокинул навзничь его неказистую фигуру. Заскрипели балки, зазвенели крюки гамаков, пол зашелся в качке.
- Нельзя здесь оставаться, - пробормотал калека и подобно корабельной крысе, спасающейся бегством, пополз по ступеням, обдирая кожу о потрескавшиеся доски.
Стоило ему высунуть вихрастую голову над проёмом, как его взору предстала ужасающая картина бойни. Под отборную брань квартирмейстера чумазые и потные канониры катили ядра, с рыком толкали обратно к орудийным портам отброшенные отдачей пушки, а затем перезаряжали медные стволы. Каждые пять минут орудия с грохотом отправляли смертоносные приветы от Веселого Роджера и его товарищей гордому стопушечному фрегату, что покачивался на волнах по правому борту потрепанной шхуны. Вся палуба была залита кровью вперемешку с россыпью щепок и черными крупинками пороха, будто сдобрена дьявольской приправой и подана главным блюдом самому Деви Джонсу. Боцман хлестал кнутом перепуганных марсовых, подгоняя их на ванты, чтобы развернуть полнее паруса. Ещё несколько ядер прошили бок корабля, словно разъярённые пчелы, что жалят неповоротливого медведя, по глупости залезшего в их улей. Корабль сотрясся в судороге от самого фальшкиля до клотика, сбрасывая со стеньг копошащихся матросов, что повисали уродливыми тряпичными куклами, запутавшись в канатах. От созерцания этой мрачной гирлянды из человеческих тел юношу отвлёк бас капитана: "Готовь крюки, сукины дети!". Ларкинс стоял у колдерштока, возвышаясь над этой вакханалией, ветер разметал его густые тёмные волосы, словно щупальца оголодавшего кракена. Повинуясь его рукам, судно забрало на несколько румбов правее, неминуемо сближаясь с фрегатом. Озверевшая толпа убийц ощетинилась клинками и мушкетами, навалилась на остатки фальшборта в ожидании нужного расстояния, чтобы нашпиговать свинцом и разорвать в клочья ненавистных гвардейцев. Что-то больно дернуло за волосы юнгу, заставив того буквально взмыть над палубой. Глаза юноши встретились с глазами, что были чернее самой глубоководной впадины. Гримаса ярости исказила лицо старшины.
- Когда ж ты сдохнешь, крысеныш?! - злобно выплюнул в побелевшее лицо юноши пират. - Я позабочусь, чтоб сегодня твои кишки кормили рыб. И займусь этим прямо сейчас.
" Мне нужно оружие, оружие! Хоть что-нибудь! " - лихорадочные мысли проносились в голове калеки. Словно уж на адской сковороде, юнга забился в руках мужчины, наплевав на гордость и пуская в ход грязные ногти и зубы. Обозлившись на эти девчачьи потуги со стороны зашуганного парнишки, старшина вынул из-за пояса кортик и полоснул им его от ключицы до пупка. Острое лезвие обожгло тело бедняги как пузатая медуза, разрывая замызганную рубаху и распарывая кожу. Невольный крик боли сорвался с губ юноши, а лицо морского волка расплылось в злорадной улыбке. Лезвие снова блеснуло в занесённой руке, когда новый удар сотряс корабль. Оглушительный грохот накрыл ту часть палубы, где они находились, а вслед за этим звуком на них налетел шквал древесных щепок и обломков. Мир онемел для юнги. Подобно сомнамбуле, он безвольно следил за тем, как его и старшину подхватил невидимый воздушный поток и словно пушинки отбросил к противоположному борту шхуны; как грузное тело матроса, прошитое словно бабочка обломком рангоута, всем своим весом придавливало его к просмоленным доскам. Калеке было абсолютно безразлично, что горячая кровь мерзавца бурным потоком смешивалась с его собственной, сочащейся из раны. Не обратил он внимания и на острую боль в спине, что адовой плетью прошлась по позвонкам при ударе, на мельтешение битвы на палубе. Его взгляд был устремлён в небо, ему казалось, что он тонет в этой синеве, а взвесь облаков подобно вате забивает уши. Он знал, что умирает, но не испытывал страха. Вдруг сквозь подавляющую волю тишину начал пробиваться едва различимый, звук. Юнга нахмурился, пытаясь сконцентрироваться на тихом и нежном голосе, таком невозможном и нелепом среди царящего вокруг триумфа смерти и разрушения. Постепенно, понемногу, но парень стал различать слова, сливающиеся в грустную песню. Песню, что стала для него лучиком надежды. К юноше словно прикасались кончиками пальцев, легонько тормошили, выводя из забытья. И чем звонче звучал голос, тем быстрее растекалось по его телу тепло, что дарили эти пальцы. Этот голос звал, приказывал подняться, подчинял себе всю волю юнги. И юноша поддался зову: собрав последние силы он оттолкнул труп старшины, перекатив его на доски, затем, хватаясь окровавленными руками за планширь, подтянул себя вверх и посмотрел за борт. На гребне волн стояла девушка, она пела, пела ему, слегка улыбаясь уголками губ. Из глаз паренька, прокладывая мокрые дорожки, потекли слёзы, они уносили всю боль, всю затаенную в его душе злобу, оставляя лишь чувство покоя и благодарности. И он улыбнулся, также робко, лишь уголками губ, как делала это испанка. Чья-то рука опустилась на его плечо, заставляя обернуться. Рядом стоял мужчина в испачканном мундире, он обеспокоено заглядывал ему в лицо, губы гвардейца шевелились, но парень не слышал его голоса.
- Эй, ты слышишь меня?! Кто ты и что здесь делаешь? - повторял в сотый раз мужчина. - Ты что глухой, или мозги отбили?
- Контуженный. Я видел, как он дрался с пиратом. Видимо, пленник, - пояснил другой солдат, вытирая лезвие сабли об кусок парусины.
А парнишка все продолжал безмолвно плакать, глядя на горизонт.
- И что он там увидел? - спросил гвардеец, проследив за взглядом юноши. - Сплошная вода. Ну, полно, полно! Все позади. Натерпелся, небось. Сейчас мы тебя подлатаем, да накормим.
Солдат потрепал его по голове, а юноша всё никак не мог оторвать взгляда от развеивающейся над волнами призрачной фигурки.
Похожие статьи:
Рассказы → Проблема вселенского масштаба
Рассказы → Властитель Ночи [18+]
Рассказы → Проблема планетарного масштаба
Рассказы → Доктор Пауз
Рассказы → Пограничник
лови плюсик!
