Пленник Похоронной Упряжки Глава 21 "Патетическая"

 

 

  ..Траурное  шествие  близилось  к  концу.  Впереди,  словно  спасительные  маяки,  уже  вырисовывались  порфировые  вазы,  фланкирующие  въезд  на  аллею  Упокоения,  что  вела   непосредственно  к  воротам  Некрополя.  Там  должны  были  окончиться   все  мои  мучения;  я  ждал  этого,  как  приговорённый  к  смертной  казни  ждёт  указа  о  помиловании.  Напряжение,  державшее  меня  всю  дорогу  в  железных  тисках,  понемногу  отпускало  свою  хватку.  Я  наконец-то  позволил  себе  перевести  дух  и  только  сейчас  заметил,  что  весь  взмок  под  кучерской  пелериной  и  цилиндром,  которые  вынужден  был  надеть перед  выездом.

  Маршрут  нашей  процессии  пролегал,  к  счастью,   в  стороне  от  площади  Крылатого  Дракона  -  /очередная  встреча  с  Медным  Исполином  доконала  бы  меня  окончательно/  -  но  я  ни  на  минуту  не  забывал  о  своём  тёмном, злом  гении:  его  незримое,  давящее  присутствие  ощущалось  повсеместно. Адское  дыхание,  жаркое,  будто  вылетавшее  из  раскалённой  печи,   то  и  дело   опаляло  моё  лицо.  Правя  похоронной   упряжкой,  я,  согласно  правилам  этикета,  старался  быть  недвижим  и бесстрастен,  как  мифический  Харон,  однако  стоило  лишь  на  миг  представить  себе  медную рептилию,  красующуюся  в  центре  вышеозначенной  площади,  как  сразу  начинала  кружиться  голова  и  учащённо  дышала  грудь.

 

  И  тогда  вспоминалось  многое,  а,  прежде  всего,  -    день  погребения  Городского  Казначея,  тот  самый  день,  когда  мы,  скромные  «привратники  Эреба»,  совершив  все  полагающиеся  сану  покойного  ритуалы  и  церемонии,  собрались  в  «Пастыре  ночи»,  чтоб  обменяться  впечатлениями  по  поводу  состоявшихся  похорон. Тогда,  по  окончании  поминальных  возлияний,  закончившихся,  как  всегда,  далеко  за  полночь,  мы  с  Олоферном  двинулись  домой  и,  перепутав  в  темноте  направления,  забрели  на  площадь  Крылатого  Дракона.  Эта  несчастливая  путаница   сыграла  роковую  роль  в  наших  судьбах!  Именно  там,  находясь  в  состоянии  вдохновенной  пьяной  экзальтации,  Олоферн  наговорил  кучу  неслыханных  дерзостей  крылатому  идолу  с янтарными  глазами,  стоявшему  на   пьедестале  чёрного  мрамора.  В  тот  вечер  он  был  небывало  смел  и  дерзок,  мой  скромный  друг;  эпатажные  филиппики,  слетавшие  с  его  раскрепощённого  вином  языка,  по  сей  день  приводят  меня  в  трепет…

  Хвала  Всевышнему,  с  площади  мы  убрались  тогда  целые  и  невредимые  -  страшное  изваяние  не  шелохнулось  на  своём  постаменте  -  но  вскоре  после  того  в  городе  заговорили  о  необыкновенном  жеребце  редкой  вороной  масти,  появившемся  на  муниципальных  конюшнях  и  повергшем  в  изумление  видавших  виды  конюхов  блеском  своих  выпученных,  никогда  не  закрывающихся  кроваво-жёлтых  глаз,  как  две  капли  схожих  с  глазами  медного  Колосса.  Я  хорошо  помнил,  с  каким  искажённым   лицом  принёс  мне  Олоферн  эту  новость, как  дрожали  его  руки,  когда  он  разворачивал  утреннюю  газету,  чтоб  зачитать   сообщение  о  невероятном  лошадином  феномене…

 

  Всё,  что  следовало  потом,  смущая  ум  и  тревожа  душу,  вспоминалось  уже  в  более стремительном,  всё  ускоряющемся  темпе,  ярче  и  острее,  словно  бы  для  того,  чтобы,  пройдя  заново  по  нарастающей  всю  цепь  минувших  событий,  звено  за  звеном,  шаг  за  шагом,  дать  мне  возможность  вновь  приблизиться  /на  сей  раз  более  ощутимо  и  осознанно/  к  порогу,  за  которым  открывалось  окно  в  Неведомое…

 

  После  того  как  все  приметы  времени  свелись  к  тому,  что  в  упряжку  парадного  катафалка  собираются  поставить  вороного  жеребца  с  глазами  рептилии  /узнав  о  чём,  Олоферн,  наш  незаменимый  возница,  повредился  в  уме/;  после  того  как замышляемое  отравление  желтоглазого  скакуна  не  состоялось,  а  сам  отравитель,  незадачливый Ганимед,  таинственным  образом  исчез,  не  оставив  после  себя  никаких  следов;  после  того,  наконец,  как  в  клубке  бессвязных  речей  умирающего  Фиабараса  удалось  различить  смутные  намёки  на  грозные  пророчества  Чёрных  Астрологов  -  только  после  всего  этого  я  смог  осознать  предначертанность  возложенной  на  мои  плечи  тяжкой  инфернальной  миссии  и  смириться  с  нею.  Хотя  смысл  и  значение  её  по-прежнему  оставались  за  гранью  моего  понимания…

  Впрочем,  всё  это  было  позади,  всё  было  пройдено,  пережито,  взвешено,  обдумано  и  отмечено  рядом  пусть  уже  и  ненужных,  но  правильных  выводов. Теперь  нам  предстояло  пройти  завершающий,  пожалуй,  самый  трудный  этап  нашего  нелёгкого  пути  -  зеркальный  салон  господина  Фаразма…

 

  На  углу  Возмездия  и  Упокоения  высится  светлое  здание  странного  и  удивительного  зодчества.  Его  трапецеидальный  силуэт  прекрасно  просматривается  отовсюду  и  даже  с  большого  расстояния  способен  очаровать  самое  капризное воображение!

  Есть  строения,  таящие  в  себе  неразрешимую  загадку  вечности  в  силу  общего  замысла,  философских  взглядов  и  мистических  откровений  своего  создателя.  К  числу  подобных  архитектурных  уникумов  можно  по  праву  отнести  зеркальный  салон  господина  Фаразма.

   В первую  очередь  он  знаменит  своей  уникальной  витриной,  опоясывающей  весь  цокольный  этаж  сплошной  циклопической  линзой,  за  которой  в  сложном, претендующем  на  особый  сакральный  смысл  порядке  расставлены  всевозможные   изделия  из  стекла  и  амальгамы  -  причудливые  символы  пространственно-временных  крушений  и  сдвигов. Осколки  бытия,  рассеянные  по  обезличенным  просторам  вечности.  Остекленевшие  кристаллики  времени,  застывшего  и  свернувшегося  в  себе  самом.

  Часто  бывает  так,  что  случайный  прохожий,  привлечённый  невиданным  зрелищем,  подойдя  к  витрине,  не  увидит  своего  отражения  сразу.  Прежде  чем  явиться  во всей  красе  своему  любопытствующему  оригиналу,  двумерный  двойник  будет  долго  блуждать  по  извилистым  ходам  зеркального  лабиринта,  отскакивая  от  всевозможных  искривлённых  плоскостей,  множась  на  поверхностях  бесчисленных  граней,  просачиваясь   сквозь  сферы,  призмы  и  октаэдры    ворочающихся  стеклянных  гирлянд;  наконец, пройдя  все  ступени  и  секции  грандиозной  сверкающей  мясорубки,  он  вынырнет  обратно  в  таком  нелепо-искажённом,  фантастически-преобразованном  виде,  что  ничего  не  подозревающий  прохожий,  доверчиво  прильнувший  лбом  к  витрине,  отпрянет  назад,  смертельно  побледнев,  или  же,  нелепо  размахивая  руками,  побежит  прочь  с  криком  ужаса.

  Так  немного,  но  так  полно  и  образно  чаще  всего выражается  впечатление  от  первого  знакомства  с  таинственной  заводью  зеркал!..

 

  Принимая  наш  траурный  парад,  салон  излучал  небывалое,  воистину  небесное  сияние.  Он  сверкал  и  переливался,  точно  гигантская  диадема  на  лбу  великанши. Бриллиантовый  водопад  на  фоне  золотого  неба!  Вершина  Монблана  в  лучах  восходящего  солнца!..  Катафалк  медленно  поворачивал  перед  блистательным  салоном,  разбегаясь  многотысячными  чёрными   табунами  в  бездонных  провалах  арок и  анфилад   зеркальной  вселенной,  как  вдруг…  одна  из    лошадей упряжки,  вскинув  голову,  заглянула  в  открывшийся  портал  многоярусной  витрины…

  Тотчас  сердце  в  моей  груди  сжалось  и  замерло,  обратившись  в  холодный стеклянный  сгусток!  В  прозрачных  глубинах  витрины  грозно  замерцали,  словно  свечи,  два  крошечных  красно-жёлтых  огня  -   отражение  зрачков   Крылатого  Демона!!!

  Они  горели  всего  один  миг, после  чего,  подхваченные  зеркальным  водоворотом,  закрутились-завертелись  по  всем  направлениям  кровавыми  рассыпающимися  вихрями;  и  не  успели  мы    свернуть  на  аллею  Упокоения,  когда,  пройдя  все  мыслимые  и  немыслимые  оптические  сочетания,  колдовские  глаза  вспыхнули  ответным  огнём  в  самом  фокусе  циклопической  линзы!!..

 

  Только  теперь  это  были  уже  не  глаза!  Два  огромных,  багрово-жёлтых,  плазменных  диска,  две  сверхновые  звезды,  связавшие  воедино  свои  раскалённые  орбиты,  смотрели  на  нас  в  упор!

  Сияние  их   было  непереносимо  для  глаз  человеческой  природы!!

  Я  едва  успел  прикрыть  лицо  рукавом  ливреи,  но  того  же,  к  сожалению,  не  могли  сделать  мои  лошади.  На  ослепительный  зеркальный  пассаж   они  отозвались  диким,  ошалелым  ржанием,  от  которого,  казалось,  знаменитая  витрина  должна  расколоться  пополам...

  Свет  померк  в  моих  глазах;  сознание  разлетелось  на  множество  сверкающих  осколков,  подобных  тем,  что  плавали  в  витрине  салона.  В  заколыхавшемся  передо  мной  кроваво-стеклянном  тумане  вдруг  обозначились  знакомые  контуры  бешено  вращающейся  чёрной  воронки  с  акварели  Фиабараса.  Она  неумолимо  придвигалась  ко  мне,  и  в  сплетениях  её  извивающихся  огненных  спиралей  крутились  чудовищные  образы-личины,  преследовавшие  меня  на  протяжении  последних  дней.   Всё  говорило  о  том,  что  моё  место  там,   среди  них…

  Видение  длилось  не  более  одной  секунды.  Крики  толпы  и  ещё  какие-то  ужасные  звуки,  похожие  на  рёв  взбесившихся  слонов,  вернули  меня  к  действительности.  Вокруг  творилось  нечто  невообразимое.  Опомнившись,  я  с  отчаянием  Фаэтона  ухватился  и  потянул  на  себя,  сколько  было  сил,  ускользающие  вожжи  -  но  поделать  уже  ничего  было  нельзя!

  Катафалк  сотряс  удар  страшной  силы,  едва  не  сбросивший  меня  с  козел  на  землю,  и  лошади,  прозванные  за  свою  кротость  и  плавный  ход  «чёрными  лебедями»,   сорвались  с  места,  словно  беговые  на  ипподроме…

 

  Всё  произошло  так  неожиданно,  что  никто  не  успел  ничего  толком  понять.  Наша  колонна,  растянувшаяся  по  всему  проспекту  Возмездия,  ещё  продолжала,  как  ни  в  чём  не  бывало,  своё  мерное  движение.  Только  шествующие  впереди барабанщики  и  знаменосцы растерянно  потеснились,  уступая  нам  дорогу,  и  кони,  словно  подхваченные  неведомым  ураганом,  помчали   во  весь  опор.

 

  -  Стрела,  пущенная  из  дрянного  лука!,  -  вскричал   Льюис,  оказавшийся  рядом  со  мной  в  эту  трудную  минуту.

  /По счастью,  в  момент  зеркальной  катастрофы  мой  напарник   находился  где-то  поблизости,  и  одному  богу  ведомо,  как  он,  не  растерявшись,  умудрился  запрыгнуть  на  платформу  «убегающего»  катафалка./

  Не  задавая  лишних  вопросов,  Льюис  сел  рядом  со  мной  и  тоже  ухватился  за  вожжи,  что-то  бормоча  про  «взбесившихся  кобылиц  Диомеда»  и  про  «колесницу  Гелиоса,  перевозящую  гробы».

  У  меня  не  было  времени  посвящать  приятеля  во  все  тонкости.  Я  только  посоветовал  ему  держаться  за  что-нибудь  покрепче,  если  он  не  хочет  при  первом  же  толчке  вылететь  на  плиты  мостовой.  На  это  Льюис  заметил,  что  у  ворот  Некрополя  упряжка  будет  остановлена  в  любом  случае,  поскольку  там  ожидается  большое  скопление  народа,  и  наверняка  найдутся  желающие  задержать разогнавшийся  экипаж.  Если  же  это  не  удастся  сделать, то,  оказавшись  на  территории  Некрополя,  лошади  всё  равно  сделаются  смирными  как  овечки.  Всем  известно,  пояснил  он  свою  мысль,  что  вид  погребальных  сооружений  оказывает  умиротворяющее  воздействие  не  только  на  людей,  но  и  на  животных.

 

  Мой  друг  не  ошибся   только  в  одном.  У  ворот  Некрополя  нас  действительно  ожидала  огромная  толпа  народа  в  окружении  множества  экипажей  и  колясок. Помимо  того  сюда  были  пригнаны  ещё  несколько  крытых  возов  с  живыми  цветами;  исходящие  от  них  тяжёлые, плотные  волны  одуряющего  аромата  были  способны,  кажется,  усыпить  стадо  племенных  быков.   К  сожалению,  на  моих  лошадей  уже  не  действовало  ничего…

  Они  неслись вперёд,  словно  одержимые  бесами,  и  таким  стремительным  и  страшным  казался  их  бег,  что  площадка  перед  воротами  опустела  намного  быстрее,  чем   можно  было  ожидать  при  подобном  столпотворении.

  Никто,  конечно,  не  пытался  нас  остановить;  никому в  голову  не  придёт  становиться  на  пути  разбушевавшейся стихии.

  Всё  скопление  экипажей,  колясок  и  людей  разбежалось,  рассосалось  и  растеклось  в  разные  стороны  буквально  за  пару  минут, и  когда  мы  оказались  в  стеснённом  пространстве  между  предвратными  пропилеями,  поблизости  никого  уже  не  было.  На  пути  нам  попалась  только  одна  фура  с  цветами,  которую  хозяин  в  суматохе  не  успел  отогнать  в  сторону.  Проносясь  мимо,  наш  катафалк  лишь  слегка  зацепил  тяжёлый  воз  чёрным  своим  крылом,  и  тот  отлетел  в  сторону,  как  пустая  коробка  из-под  шляпы. Ударившись  о  колонну  ограды,  фура  раскололась  на  две  части,  и  охапки  цветов,  пёстрым  фонтаном  взвившиеся  из  её  распоротого  чрева,  щедро  полили  благоуханными  струями  всех  свидетелей  и  участников  этой  необычной  сцены!..

 

  Так,  обсыпанные  с   ног  до  головы  живыми  цветами, мы  не  въехали,  а  ворвались  в  Некрополь,  точно  завоеватели  в  побеждённый  город.

  Вопреки  ожиданиям,  строгий  вид  погребальных  сооружений  и  убаюкивающая  атмосфера  не  успокоили  разогнавшихся  лошадей.  Скорее  напротив  -  всё  это  подействовало  на  них  как  дополнительный  раздражитель.  Благостный  покой  смиренной  обители  был  беспощадно  взорван!!  И  по  Центральной  Аллее,  привыкшей  к  торжественным,  величавым  шествиям,  наш    катафалк  понёсся,  словно  пожарный  обоз,  поднятый  по  тревоге.

  Холодно  белел  мрамор  усыпальниц,  ослепительно  сверкало  золото  куполов и   шпилей,  жарко  пылал  огонь в   жертвенных  котлах и   чашах. По  сторонам  легко разбегались  просторные  белоснежные  колоннады,   и,  в  противовес  им,  на  низах  угрюмо  темнели  глубокие   гроты,  символизируя   вход  в  подземное  царство  Аида.

   Но  все  эти  загробные  красоты  проносились  мимо  нас  сверкающим  потоком  с  непостижимой  быстротой,  не  давая  возможности  отвлечься  и  заострить  на  чём-либо   внимание.  Агатовые  тумбы,  берилловые  обелиски,  аметистовые  пьедесталы,  лазуритовые  шишки,  ониксовые  стелы  и  нефритовые  пилоны  -  всё  поочерёдно  вспыхивало  и  мелькало  то  тут,  то  там,  восхищая  мастерством  своего  воплощения   и  в   то  же  время  пугая  опасной  близостью   острых  углов  и  выступов…

 

  Там  же,  в   глубине   одной  из  тенистых  аллей,  нами  совершенно  случайно  был  замечен старый  Асаф,  один  из  главных  создателей  этого  траурного великолепия.  Милый  старик  сидел  на  широкой  гранитной   скамье  в  тени  священной  оливы,  наверняка  занятый  проектированием очередного  мраморного  детища.  Рядом  с  ним  на  сиденье  были  разложены  какие-то  бумаги, по  которым  он  с  задумчивым  видом  водил  остро  отточенным  карандашом,  что-то  исправляя  и  делая  нужные  пометки.  С  противоположной  стороны  скамьи,  опершись  на  массивную  коралловую  трость  с  серебряным  набалдашником,  стоял  высокий, статный  мужчина  в  красно-чёрном  рединготе,  сразу  показавшийся   мне  чем-то  знакомым.  Судя  по  всему,  это    был  заказчик.  Он  с  большим  интересом  разглядывал  разложенные  Асафом  чертежи  и,  делая  свои   замечания,  подкреплял  их  выразительными  жестами  правой  руки,  затянутой  в  белую перчатку.

  -  Долгих  лет  тебе  жизни,  мудрый  Асаф!,  -  хором  прокричали    мы  с  Льюисом,  вихрем  проносясь  мимо  в  клубах  песка  и  пыли,  лишённые  возможности  приподнять  в  знак  приветствия  свои  головные  уборы.

  Зодчий  «траурных  месс»   рассеянно  поднял  голову,  увидел  нас…  и  карандаш  выпал  из  его  руки.   Совершенно  потрясённый,  он  хотел  было  подняться  с  места,  но  заказчик  в  красно-чёрном  рединготе  не  дал  ему  этого  сделать.  Остановив  старика  властным  мановением,  он  обернулся  на  наши  крики  сам,  резко  и  недовольно,  словно  негодуя  на  то,  что  по  пустякам  их  отвлекают  от  серьёзного  дела…

  Я  не  сразу  понял,  что  за  господин  стоял  рядом  с  Асафом  и  руководил  его  проектными  работами.  Крупные,  породистые  черты  лица  важного  заказчика,  окрашенные  благородной   белизной,  выдавали  в  нём  человека  высшего  общества,  подлинного  аристократа.  Но  ничего  кроме  этого  в  наружности  странного  незнакомца  больше  не  располагало  в  его  пользу.  Устоявшаяся  червлёная  синева,  залёгшая  в  глубоких  складках  плоских,  сплющенных  губ,  и  тёмное  пятно  провалившегося  носа  производили  отталкивающее  впечатление.  Ещё  более  неприятно  смотрелись  его  глаза.  Их  как  бы  не  было  вовсе.  В  больших,  чётко  очерченных  глазницах,  отмеченных  полным  отсутствием  век,  вместо  глаз  ворочались  какие-то  сморщенные  коричневые  сгустки,  похожие  на  печёные  яблоки…

  У  нас  не  было  ни  времени,  ни  желания  обсуждать  личность  загадочного  визави  Асафа.  Мы  привыкли  к  тому,  что  старику,  по  долгу  службы,  нередко  приходится общаться  с  субъектами  весьма  необычной,  а  зачастую  и   откровенно  эпатажной  наружности.  И  лишь  много  позже,  когда  мы  находились  уже  далеко  за  пределами  Некрополя,  я  вспомнил,  где  мог  видеть  этого  господина.

  Это   был  тот  самый  городской  казначей,  которого  не  далее  как  месяц  назад  мы  проводили  с  почестями  в  последний  путь,  и  после  поминок  которого  Олоферн,  разгорячённый  вином  и  неуместными  похвалами  в  свой  адрес,  наболтал  много  лишнего  на  площади  Крылатого  Дракона.  Казначей  лежал  тогда  в  резном  тисовом  гробу,  облачённый  в  этот  самый  чёрно-красный  редингот,  ладно  облегавший  его  атлетическую  фигуру;  в  руки  его,  согласно  завещанию,  была вложена  коралловая  трость  с  серебряным  набалдашником  в  виде  головы   хамелеона…

 

  Город  Почивших  продолжал  разворачиваться  перед  нами    во  всей  красе  своего  застывшего,  загробного  бытия.  Проносившиеся  мимо  дворцы  и  замки  «Мёртвых  Царей»  делались  всё  более  величественными  и  помпезными.  Мы  приближались  к  месту,  где  были  похоронены  почётнейшие  из  почётных,  достойнейшие  из  достойных,  самые  богатые  из  всех  богатых  горожан.  Лучшая  площадка  среди  этих  великих  мертвецов  была  отведена  под  застройку  последнего  пристанища  нашего  молчаливого  пассажира…

 

  В  своём  неукротимом  стремлении  к  роскоши,  как  земной,  так  и  потусторонней,   Вертумний,  несмотря  на  скаредность,   ничем  не  отличался  от  своих  состоятельных  друзей,  таких  же  беззаветных  служителей  Мамоны,  как  и  он  сам.

  Его  склеп,  сооружённый  в  модном  «египетском»  стиле,  был   сложен  из  блоков  драгоценного  нильского  мрамора  и  представлял  собой  внушительных  размеров  пирамиду,  вершину  которой  украшала  волнообразно  изогнутая  золотая  змея  -  символ  абсолютной   власти  фараона.  Разбегающиеся  углы  пирамиды  были  испещрены  тонко  прорисованным  иероглифическим  орнаментом,  а  на  отполированных  до  блеска  гранях  красовались  фигурные  цветные  витражи,  во  всех  подробностях  изображающие  Десять  Египетских  Казней,  описанных  в  Книге  Исхода.  Здесь  были  представлены  все  наказания,  которыми  Господь  поразил  некогда  землю  египетскую:  и  жабы,  и  мошки,  и  пёсьи  мухи,  и  саранча,   и  моровая  язва  и  проч.  Все  они,  в  порядке  строгой  очерёдности,  вполне  натуралистично терзали  ни  в  чём  не  повинных   египтян,  вынужденных  страдать   за  упрямство  и  косность  правителя-самодура…

 

  Наша  упряжка,  вдохновляемая  неутомимым  желтоглазым  бесом,  неслась  на  роскошную  пирамиду-усыпальницу  с  таким  тупым  и  злобным  упорством, словно  намеревалась  снести  её  с  лица  земли.

  - Гляди,  дружище  Фронк,  -  крикнул  мне  верный  Льюис,  когда  до  усыпальницы  оставалось  не  более  двухста  ярдов, -  если  наши  милые  лошадушки  не  отступят  перед  этой  тьмой  египетской,  то  тогда  к  пирамиде  придётся  добавлять  ещё  одну  грань  и  вырезать  на  ней  одиннадцатую  казнь,  не  предусмотренную  скрижалями  Ветхого  Завета.  Там  будет  изображено  превращение  в  лепёшку  шести  лошадей  погребального  экипажа  и  с  ними  двух  остолопов  в  парадных  костюмах...

  Страсть  к  насмешничеству  в  моём  друге  была  неистребима!

  Даже  в  такую  минуту  он  не  утратил способности  смотреть  на   мир  через  призму  юмора.  Я  собирался  что-то  ответить  ему,  но  здесь  увидел   нечто  такое,  отчего  едва  не  выпустил  из  рук  вожжи,  а  рот  мой  застыл  в  раскрытом  положении,  так  и  не  издав  ни  звука…

  За  отпотевшим  стеклом  одного  из  витражей  вдруг  возникла  чья-то  тонкая,  гибкая  фигура,  тёмный  силуэт  которой  с  жадным  нетерпением прильнул  к  разноцветной  мозаике  с  явной  целью  проследить  за  нами.  Противоестественно  искривлённая  поза незнакомца,  которую  тот  принял  на  своём  наблюдательном   посту,  была  характерна  скорее  для  хищного  насекомого,  чем  для  человека.  Каждый  член,  каждый  сустав  этого  странного,  изогнувшегося  гусеницей  существа  был  сведён  судорогой  невероятного,  дикого  неистовства.  Какая-то  дьявольская  смесь  сверхъестественной  злобы  и  ликования!   Но  не  только  это  поразило  меня… Несмотря  на  яркие  отсветы  радужного  остекления,  нетрудно было  заметить,  что  физиономия  непрошенного  зрителя   покрыта  сеткой  мелких  чёрных  пятен…

  Ошибки  тут  быть  не  могло!  Пятнистый!  Вне  всяких  сомнений,  это  был  -  он!!  Тот  самый  загадочный  наблюдатель  с  «высушенным» пятнистым  лицом,  уже  дважды  напугавший  мою  Гекату  до  полусмерти:  один  раз  в  окне  «Багровых  нарциссов»,  другой  -  в  винных  погребах  «Троянского  Коня».  Но  как  он  мог  оказаться  здесь,  в  склепе  Вертумния?  Для  чего  наблюдал  за  нами?  Неужели  же  только  для  того,  чтобы  насладиться  зрелищем  нашей  скорой  и  бесславной  гибели?!..

 

  Все  эти  вопросы,  уже  заранее  безответные  и  бесполезные,  вспыхивали    и  тут  же  гасли  в  моей  голове,  не  получая  никакого  развития.  У  меня  даже  не  было  времени  посоветоваться  со  своим  напарником:  расстояние  между  нами  и  пирамидой  сокращалось  с   катастрофической  быстротой!

  Я  только  машинально  втянул  голову  в  плечи, сколько   было  возможно,  и  зажмурился,  ожидая,  что  сейчас  нас  постигнет  кара  не  менее,  а,  быть  может,  более  страшная,  чем  та,  которую  ветхозаветный  пророк  насылал  на  головы  язычников-египтян…

 

  Но  на  сей  раз  всё  обошлось.

  Искажённое  яростью  лицо  фараона,  застывшего  на  троне  в  позе  неправедного  царя,  и  полный  благородного  гнева  лик  Моисея  лишь  на  миг  возникли  передо  мной,  а  затем  бесследно  исчезли,  сменившись  тёмной  зеленью  каштанов  и  нежными  щётками  пиний.

  Наш  катафалк  благополучно  промчался  мимо  всех  казней,  не  зацепившись  ни  за  одну  из  них,  и  только  влажный  холод  нильского  мрамора,  окативший  нас  встречной  волной  лёгкой  прохлады,  напомнил  о  том,  что  жизнь  наша  ежесекундно  висит  на  волоске…

 

Похожие статьи:

Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки Глава 1

Рассказы → Пленник похоронной упряжки Глава 2

Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки Глава 3

Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки Глава 4

Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки /Пролог/