Более десяти лет исследовательский интернациональный шаттл «Пионер» блуждал по космосу от одной звездной системы к другой, пока не потерпел крушение на каменистой поверхности И-24. Нашей целью являлось открытие новых звезд, планет, куда еще не ступала нога человека. Мы были первопроходцами, конквистадорами нового времени, и благодаря названию шаттла, нас также именовали пионерами. Четверка отчаянных путешественников из разных стран Земли объединились под одним флагом космических странников. Россию, Украину, Соединенные Штаты и Францию никогда еще после Мировых войн на объединяло такое целеустремленное содружество, как в металлическом корпусе несущегося по галактикам «Пионера»
Команда наша была немногочисленна, поэтому каждому приходилось выполнять много работ в независимости от своей специализации. Но и в отдельности любой из нас был в своем деле.
Уши и голос «Пионера» — американец Джон Смит, радист, родом из Миннеаполиса, штат Миннесота. Он был нашей связью с цивилизацией, с родной голубой планетой, по которой за десятилетие странствия скучали с каждым днем все сильнее и сильнее. У каждого ностальгия выражалась по-своему, но объединяло нас одно — тоска по дому. Смит оставался последним звеном, соединяющим нас с Землей.
Незаменимый доктор «Пионера» — механик Прохор Иванов, уроженец Санкт-Петербурга. Очень импульсивный парень, можно сказать, новичок в команде. Пару лет назад он заменил двух ребят из Италии, которые не вытянули беспокойную миссию и остались на одной из планет-колоний, принадлежащих России. Тогда-то к нам на службу и поступил Иванов, рвущийся к приключениям. Потом мне не раз приходилось жалеть, что я взял его. За годы странствий мы стали под одной национальностью пионеров, тогда как новенький беспрестанно бил себя в грудь, патриотически крича: «Я русский!» И это было бы хвалебно, если бы он не относился с неким пренебрежением к другим членам команды, особенно к Смиту.
Драгоценное украшение экипажа — наш очаровательный пилот Мари Дюваль. Она родилась на средиземном берегу Франции в городе Марселе и была самой молодой из пионеров. И, если честно, именно благодаря ей я тогда не утратил азарт, с которым мы приземлялись на очередную планету, не зная, насколько ее условия могут быть враждебны. Конечно, наш роман ни для кого не был тайной. Что можно утаить на крохотном шаттле? Никто этому значения не предавал, кроме разве что Иванова, который после крушения на И-24 заявил мне: «Все из-за твоей лягушатницы!»
Что ж, остаюсь я — Арсентий Черний. Наверное, самый бесполезный из всей четверки, капитан шаттла «Пионер». Сам я из Киева и давно имею украинское гражданство, но родился в России и по-прежнему считаю себя русским. Каждую из этих стран я имею право называть родной и не выказывал никаких предпочтений в отличие от того же Иванова, который на каждом шагу утверждал, что он славянин, но все время приводил какие-то пренебрежительные доводы по поводу моих «хохляцких замашек».
Свое безнадежное положение на И-24 мы поняли на следующее утро после приземления. Все металлические вещи превратились в камень. С подобным явлением никто еще не сталкивался ни в одной галактике. Но изначально мы не поддались панике — наша выдержка была крепка, иначе не звались бы пионерами. Координаты шаттла Земле сообщались ежедневно, и после некоторого затишья с «Пионера» нас бы хватились и выслали спасательную экспедицию. Прежде чем нас обнаружили бы, прошло бы не больше месяца (вы меня простите, но я до сих пор измеряю время по земным меркам), а запасов воды и пищи на борту более, чем на год. Так что волноваться особенно не было смысла. Мы оставались в полном спокойствии неделю, пока Смит не засобирался в Нью-Йорк, чтобы в последний раз взглянуть на статую Свободы.
Сначала мы решили, что таким способом он решил нас чем-то взбодрить, отвлечь от нашего несчастья. И даже сперва подыграли ему, шуткой указывая в какой стороне мост Джорджа Вашингтона, чтобы он переправился через Гудзон к Манхэттену, но когда раздались звуки банджо, которое Смит любил таскать с собой вместо сувенира, так как не умел играть, я заметил безумие в его глазах. Он и на самом деле отправился туда, куда мы показывали, твердо убежденный, что находиться в Нью-Джерси, и ни один из нас не мог остановить его.
С рассветом следующего дня мы двинулись на его поиски. И-24 была совершенно безжизненной планетой. Сплошные камни, не за что зацепиться взгляду — кругом скалы и утесы. После нескольких часов поиска мы нашли тело бедного американца. Он сидел, облокотившись на камень перед скалой, которая и в самом деле чем-то напоминала женщину с поднятым в руке факелом. В мертвых глазах отражался взгляд, полный печали.
Мы похоронили его под камнями. Его сумасшествию мы не придали большого значения. Решили, что он затосковал по дому (хотя отчасти в этом-то и была причина) и после катастрофы окончательно не выдержал. Так на том бы и сошлись, если бы через два дня мне не пришлось убить Иванова.
Как ни горько мне об этом вспоминать в последние минуты своей жизни, но я размозжил ему голову камнем, когда он поливал горючей смесью Мари, чтобы заживо сжечь ее. «Из-за вас, — в агонии кричал он, — русские сожгли свою столицу, только чтобы она не досталась лягушатникам!» Я с трудом вырвал у него из рук пластмассовую канистру и пытался успокоить его. Но, когда он чиркнул спичкой, у меня не оставалось другого выхода, чтобы спасти любимую. Три раза моя рука с зажатым в кулаке камнем опустилась ему на голову. Обливая Мари, Иванов в порыве случайно облил и себя, и когда он окровавленный упал, зажженная спичка коснулась одежды, и тут же столб пламени объял его тело.
К сожалению, любимую все-таки мне спасти не удалось. Через час после того, как перестал дымиться труп Иванова, своей ладонью я навсегда закрыл глаза Мари.
Я подумал, что у нее шок после пережитого, но когда она без сил упала, я положил ее голову себе на колени, а моя любимая француженка невидящими глазами смотрела куда-то вдаль. Губы ее шевелились, Мари тихо что-то шептала, и мне с трудом удавалось разобрать слова. Она говорила о том, как прекрасны Елисейские поля. Рассказывала, как была восхищена, когда в первый раз увидела Эйфелеву башню; о том, что Мопассан считал ее уродством Парижа, но завтракал всегда в ресторане башни, потому что это единственное место в городе, где ее не было видно. Вспомнила, как в детстве испугалась гаргулий Собора Парижской Богоматери. Потом шепот девушки умолк окончательно, а взгляд все еще оставался устремлен на небо неприветливой планеты.
Я разрыдался над телом моей маленькой Мари. Закрыл своей ладонью карие глаза, а внезапно налетевший холодный ветер ее темными волосами прикрыл лицо. Я плакал и смотрел на мертвые камни. Как же коварна оказалась планета! Ужаснее, чем безмолвный космос. Мы для нее оказались всего лишь дерзкими налетчиками, вторгшимися варварами, нарушившими ее тишину. И-24 погубила нас не сокрушительными стихиями, не злобными обитателями, а собственной ностальгией. Тоска по Родине острым клином вонзилась в сердца и прокрутилась там несколько раз, разрывая их на мелкие кусочки.
Мне открылся весь жестокий замысел планеты. Она испытывала нас, смеясь, проверяла в чьем сердце больше патриотизма. Без лукавства ли мы любим свою голубую планету? В ком меньше пламени, тот всегда угасает быстрей. У кого более тверже сердце – тот и лучше сроднится с этим каменным ландшафтом.
Несчастный Смит пал первой жертвой. Одно слово — американцы, считающие себя счастливейшей нацией — happy nation, — а по сути, о чем он все время восторженно нам рассказывал на борту «Пионера» — о сандвичах, кантри и потертых джинсах. Вот и весь патриотизм. Иванова убил я. Если бы не это, позволила бы ему планета пережить меня? Была ли у него настоящая любовь к России? Нет, в нем был только фанатизм, перерастающий в национализм. А моя маленькая француженка? Она ведь была совсем молода. В ней пока больше оставалось восхищения перед красотами и достопримечательностями своей страны. Сердечко ее еще не окрепло для настоящих подвигов. Она тихо и мирно умерла у меня на руках, вспоминая красоты Франции.
Засыпанное камнями тело Смита, дымящиеся останки Иванова, навсегда уснувшая на моих коленях Мари и я, последний пионер, — все, что осталось от нашей интернациональной команды. Чувствую, что и мне не протянуть больше часа. Тоска уже снедает меня, могильным червем пожирает нутро. Я пишу эти строки, чтобы те, кто летел на наши поиски, не задерживались ни на минуту, а тут же убирались прочь. «Никаких исследований! Вон! Вон! Вон!» — слышу я, как кричит планета.
Рядом лежит заряженный пистолет, пулю из которого я пущу себе в голову после того, как наслажусь в последний раз воспоминаниями о Родине. А какая именно из них моя? Я не разделяю Украину от России. Для меня это одна родимая большая страна с шумящими березами, зимою покрытая пушистым снегом, а летом зеленой травой. И я, еще совсем юный, бегу босой по журчащим ручьям, слышу колокольный звон православных церквей. Остановлюсь, перекрещусь справа налево, как в детстве учила меня бабка, и поспешу домой, где мама, скорее всего, варит борщ, но, кто знает, может быть, и лепит пельмени. Вот она моя большая любимая Родина — от Великого Киева до Первопрестольной, потом через Уральские горы до матушки Сибири и дальше, к Дальнему Востоку.
Последний пионер.
Похожие статьи:
Рассказы → Проблема вселенского масштаба
Рассказы → По ту сторону двери
Рассказы → Доктор Пауз
Рассказы → Властитель Ночи [18+]
Рассказы → Пограничник
