В баре царила страшная духота, несмотря на то, что большинство окон были открыты настежь. Воздух здесь вентилировался плохо, чему, по всей вероятности, способствовало слишком низкое, полу-подвальное положение, занимаемое «Полярной звездой». Волокнистые облака табачного дыма, похожие на хлопья болотного тумана, расползаясь по залу, подолгу зависали над столами и неохотно рассасывались под порывами сквозняков, спонтанно возникавших в тесных проходах.
Нехватка свежего воздуха вносила определённый дискомфорт в наше застолье. Не раз возникало у меня желание предложить собеседнику выйти на улицу освежиться. Мне казалось, что небольшая вечерняя прогулка пойдёт на пользу нам обоим. Однако, я не спешил с этим предложением, справедливо опасаясь, что резкая перемена обстановки повредит нашему свободному общению. Протрезвев на холодном, осеннем воздухе, мой новоиспечённый друг мог взглянуть на происходящее другими глазами и, заново переоценив ситуацию, прийти к выводу, что совсем ни к чему так раскрывать душу перед посторонним человеком.
Мне же, оставшись без спасительной поддержки спиртного, вряд ли удалось бы вызвать студента на откровенность второй раз.
Словно прочитав мои мысли, он обвёл стоявшие на столе бутылки нетерпеливо-мутным взором страждущего и, шмыгнув носом, пробормотал, что был бы не прочь задержаться подольше в этом уютном заведении.
Его слова были расценены мною как предложение возобновить прерванный разговор.
- Скоро уже ночь, а, быть может, скоро и утро, - по-приятельски сказал я, спеша наполнить коньяком наши пустующие рюмки. - Впрочем, это не важно. Раз уж начали, будьте откровенны до конца. Я с интересом дослушаю ваш рассказ, дружище, и если возникнет необходимость узнать моё мнение или получить дружеский совет - без всяких церемоний, легко и ненавязчиво одарю вас тем и другим.
Студент готовился к предстоящей исповеди, как к ответственному экзамену.
Он дышал шумно и тяжело, точно выброшенный на берег кит. От волнения на бледных, рыхлых щеках его даже показались пунцовые пятна, которые вполне могли бы сойти за появление здорового румянца, если б не болезненно-тревожный блеск его глаз. Немного помедлив, он молниеносным движением опрокинул коньяк себе в рот, посидел немного, зажмурившись, потом, выждав минуту, открыл глаза и как бы через силу повторил фразу, произнесённую им десять минут назад:
- Всё началось с той злосчастной экскурсии в Этрусский Некрополь, которую я - видит бог! - всеми силами пытался предотвратить. Увы! Аделина осталась глуха к моим уговорам, а всё потому, что авторитет синьора Камполонги в её глазах был несоизмеримо выше, чем мой. Она вообще любила повторять, что это почти святой человек, достоинств которого с лихвой хватит на десятерых, и советовала мне во всём брать с него пример. По моему же глубокому убеждению, синьор Камполонги - настоящее исчадие ада! Это, если хотите, - чудовищный гибрид, собружённый из самой тёмной, запутанной паранормальщины, из дьявольского притворства, гнусных человеческих пороков и выбеленной бирюзы. Да-да, именно с тех пор цвет выбеленной бирюзы стал самым моим ненавистным цветом!..
Но вернёмся к экскурсии, ставшей волею судеб отправной точкой моих бед и несчастий. Это был знаменательный и одновременно печальный поход во всех отношениях. Хотя справедливости ради следует заметить, что изначально путешествие по старинному Некрополю складывалось как очень интересное и занимательное. В большинстве своём осматриваемые экспонаты, как и было обещано, производили неизгладимое впечатление на участников похода.
Я не являлся среди них исключением, однако, спустя некоторое время, мой интерес к представленным захоронениям резко пошёл на убыль.
Виной тому являлись две причины. Первой из них было весьма странное, не поддающееся никакому объяснению поведение Аделины.
Моя девушка игнорировала все мои попытки завязать с ней разговор. Она отказывалась идти рядом со мной, на вопросы почти не отвечала и вообще, всем своим видом давала понять, что моё присутствие ей неприятно. Когда же я попробовал взять её за руку, она, вся вспыхнув, одарила меня таким обжигающим взглядом, будто своими действиями я нанёс ей неслыханное оскорбление.
Между тем она продолжала держаться близ синьора Камполонги, выказывая повышенный интерес к его речам и постоянно задавая вопросы, касающиеся темы нашей экскурсии. Исподволь наблюдая за тем, с каким нескрываемым удовольствием гид удовлетворял нарочитое любопытство Аделины, я, внутренне негодуя, терялся в догадках относительно столь необъяснимо-жестоких странностей её натуры.
Неужели, думал я, мой незначительный, опрометчиво совершённый проступок в её глазах заслуживает подобного обращения?! Или здесь имеют место какие-то посторонние мотивы?! А может, это одно из проявлений изощрённого женского кокетства, о разновидностях которого мне не раз доводилось слышать от людей, имеющих опыт в любовных делах?!
Впрочем, эта причина, хоть и заставила меня пережить массу неприятных моментов, вскоре отступила перед второй, внушившей со временем более серьёзное беспокойство.
Дело в том, что наш великолепный гид, блистая своим незаурядным красноречием и хорошо наработанными актёрскими приёмами, уверенно водил нас от надгробия к надгробию, от склепа к склепу, при том всё более отдаляясь от центральной части Некрополя с его просторными, расчищенными аллеями, подстриженными кустами и ухоженными клумбами.
Заворожённые его сладкими речами, мы незаметно углублялись в места, до которых, судя по всему, ещё не добрались руки кладбищенских садовников. От радовавших поначалу глаз порядка и ухоженности через какое-то время не осталось и следа. Зелень в этих местах цвела на редкость буйно и как-то очень беспорядочно. С ровных, открытых дорожек постепенно исчезли песок и гравий. Задавленные с обеих сторон сорняками, они утратили классическую прямолинейность, превратившись в тропинки извилистые и настолько узкие, что местами нам приходилось идти по одному.
Не один я, конечно, обратил на это внимание. Спустя некоторое время кто-то из туристов спросил напрямую: зачем мы забираемся в заброшенные места, явно не рассчитанные на экскурсионные проходы? И стоит ли вообще так далеко отдаляться от выхода в столь позднее время?!
Ответ синьора Камполонги последовал незамедлительно. Рассыпавшись в извинениях, наш предусмотрительный гид пояснил, что здесь ещё, к сожалению, не успели произвести в полной мере восстановительно-очистительных работ, но, как нарочно, наиболее интересные захоронения расположены именно в этой части Некрополя. Ещё он добавил, что могила великого Джакомо Саннадзаро находится уже совсем недалеко, и с нашей стороны было бы непростительной глупостью поворачивать назад, когда до неё остаётся какая-нибудь сотня метров.
Эти слова прозвучали с такой неотразимой силой убеждения, что волнения разом улеглись, и большинство экскурсантов высказались за продолжение похода.
Но чем дальше мы забирались в эти забытые богом места, тем всё больше недобрых и пугающих примет появлялось на нашем пути.
Существенно поменялся и сам облик осматриваемых экспонатов.
Угрюмые, массивные надгробия, покрытые тяжёлой попоной мха и лишайника, вырастали перед нами в холодном цветении вейгелы, словно потревоженные призраки прошлого. Суровое предупреждение читалось и на потрескавшихся ликах терракотовых ангелов, застывших у надгробных порталов со свечами в руках. Даже прутья могильных оград вились порой столь причудливо, что их изгибы вполне можно было принять за подобия отвратительных губ, искривлённых в недоброй усмешке…
Между тем начинало темнеть, а синьор Камполонги продолжал, как ни в чём не бывало, изливать на наши головы неиссякаемые потоки дивного своего красноречия. Он вёл себя с такой отменной невозмутимостью, словно день ещё только начинался, и полуденное солнце стояло в зените.
К тому времени я уже почти не слушал его.
Тревога моя росла с каждой минутой. Предчувствие подсказывало мне, что поздняя прогулка по этим местам, да ещё под руководством такого человека, как синьор Камполонги, не может закончиться благополучно. И я оказался прав. Очень скоро дали о себе знать первые вестники моих тревожных прогнозов…
В составе нашей разношёрстной группы имелась одна прелюбопытная пара, на которую я не мог не обратить внимания, несмотря даже на все занимавшие меня проблемы. Это был маленький, смешливый, очень живой и подвижный крепыш-толстячок в широкополой, пастушьей шляпе и кремовых шортах, а рядом с ним - высокая, худая, надменного вида дама в каком-то невероятно пёстром, нелепо-пышном наряде, выхваченном, казалось, из самой гущи неаполитанского карнавала. В отличие от своего жизнерадостного спутника пёстрая дама вела себя на редкость сдержанно и строго. Она всё время молчала, и её вытянутое, анемично-бледное лицо хранило выражение такой непередаваемой скорби и уныния, будто она пришла не на экскурсию, а на похороны близкого человека.
Толстячок в пастушьей шляпе оказался личностью весьма общительной и довольно развязной. Явно скучая в обществе своей меланхоличной спутницы и мало интересуясь местными достопримечательностями, он то и дело старался вовлечь меня в разговор, поднимая какие-то пустые, банальные темы, или же пытался неумело острить по адресу наших одногруппников, ничуть не смущаясь малоподходящей для острот обстановкой.
Мне он представился часовых дел мастером.
Глядя на неуместное веселье своего нового знакомого, я без особого успеха пытался представить его за починкой сложных часовых механизмов в своей уединённой келье-мастерской. Мне почему-то всегда казалось, что если постоянно имеешь дело со счётчиками, отмеряющими срок человеческой жизни, если чувствуешь, как через кончики твоих пальцев каждодневно протекают, растворяясь в пространстве, драгоценные часы, минуты и секунды, то поневоле проникаешься тем великим, торжественным покоем, каким веет от застывшего океана вечности, куда стекаются все ручейки и реки повседневного бытия.
Весёлый толстячок, рот которого не мог оставаться в закрытом состоянии более двух минут, совсем не соответствовал моему представлению о часовщиках как о людях упорного, кропотливого труда, как о сумрачных молчунах и фанатично одержимых тихонях.
Этот не в меру жизнелюбивый турист вместе со своей холодной, молчаливой подругой долгое время вертелся возле меня, мешая вести наблюдение за Аделиной. Они оба путались под моими ногами или же шли следом за мной, буквально наступая мне на пятки. Иногда, правда, они пропадали из виду, но докучливый, слегка повизгивающий тенорок часовщика неизменно звучал где-то рядом за кустами, действуя мне на нервы.
Потом вдруг голос его перестал быть слышен…
На некоторое время я, поглощённый мыслями об Аделине, забыл о нём, а затем, когда вновь его увидел, то заметил, что он стал каким-то другим. Во-первых, теперь он был один, без своей надменной спутницы, а во-вторых, его игривое настроение полностью улетучилось. Часовщик больше не ухмылялся, не прыскал беспричинно в ладошку, не подхихикивал над соотечественниками - всё поменялось кардинальным образом; с вытянутым, каким-то посеревшим лицом часовых дел мастер испуганно и диковато озирался по сторонам, словно ища кого-то. Свою пастушью шляпу он держал теперь в руках, тиская её так нещадно, словно это было тесто, приготовленное для раскатки.
Поймав мой недоумённый взгляд, толстячок нервно задёргал плечами, нахлобучил измятую шляпу на голову, а затем, приблизившись ко мне вплотную, дрожащим и прерывающимся от волнения голосом сообщил:
- Молодой человек, мне неловко обращаться к вам с такой просьбой, но помимо вас у меня тут нет друзей /он уже успел записать меня в свои друзья!/, а потому мне больше не к кому обратиться. Дело в том, что куда-то пропала моя жена - её нигде нет! … Ума не приложу, как такое могло произойти - ведь почти всё время мы были рядом!.. Как вы думаете, наверное, стоит сказать об этом нашему руководителю, чтобы он согласился прервать поход? А, может, предложить громко позвать её общим хором, хотя не знаю… такие вещи здесь вряд ли приветствуются. Ведь на кладбище кричать не принято… Что вы скажете?
Слегка оттопыренные, кукольно-розовые уши часовщика забавно, по-заячьи двигались взад-вперёд, когда он рассказывал о своём несчастье, что придавало его круглому, как тарелка, лицу, необычайно потешное, даже комичное выражение.
- Пожалуйста, успокойтесь и возьмите себя в руки, - сказал я, стараясь подавить неуместную для такого разговора улыбку. - Не думаю, что с вашей женой произошло что-то серьёзное. Скорее всего, она отлучилась по вполне естественной необходимости и вскоре присоединится к нам. Не стоит извещать об этом гида, а уж тем более подзывать её криками. Этим мы поставим женщину в неловкое положение.
- Ах, нет-нет, - ответил толстячок и, снова стащив с головы пастушью шляпу, принялся обмахиваться ею, как веером. - Вы знаете, она ужасная трусиха, и от меня, как правило, ни на шаг, особенно, когда мы попадаем в незнакомые места… Она обязательно предупредила бы меня, если б… - тут голос его предательски задрожал. – Я, знаете ли, очень волнуюсь и совершенно не знаю, что теперь делать!..
Я вновь принялся его успокаивать.
- Не стоит так волноваться, - сказал я, - и не надо раньше времени тревожить всех. Мне кажется, мы сможем решить эту проблему сами, без посторонней помощи.
В этот момент наша группа остановилась возле утонувшего в бузине надгробия, о существовании которого напоминал обсиженный птицами массивный бронзовый бюст, установленный на невысокую, сильно покосившуюся колонну.
Судя по тому, с каким пламенным вдохновением синьор Камполонги принялся расписывать деяния героя, чей прах покоился под бузиной, я прикинул, что эта остановка займёт никак не меньше десяти минут. Этого времени, по моим подсчётам, должно было хватить на то, чтобы быстрым шагом пройтись по местам, недавно оставленными нами, - что я и предложил сделать часовщику.
Часовых дел мастер был очень тронут. В знак благодарности он от души пожал мне руку, после чего мы, прячась за спинами экскурсантов, потихоньку отошли назад и, убедившись, что на нас никто не смотрит, быстро зашагали в обратном направлении.
Поначалу я хотел предупредить о своём уходе Аделину, но потом передумал. «Всё равно мы скоро вернёмся, - успокаивал я себя, идя следом за толстяком. - Она не успеет обратить внимания на моё отсутствие».
Я был уверен, что жена часовщика, утомлённая долгой ходьбой, присела отдохнуть где-нибудь на скамеечку и теперь с минуты на минуту сама выйдет нам навстречу…
Однако вышло всё совсем по-другому.
Расстояние, которое нам пришлось преодолеть, оказалось намного больше, чем я ожидал. Дорожка как-то незаметно ушла из-под ног, растворившись в густой, высокой траве, и мне ничего не оставалось, как полностью довериться своему подопечному, положившись на его память и умение ориентироваться в незнакомых местах.
Вскоре мы спустились в какую-то заболоченную, тенистую низину, густо покрытую жёстким кустарником. Там, окончательно потеряв возможность видеть перед собой дорогу, я почти по колено провалился в глубокую, вязкую яму, до краёв заполненную водой. От падения меня спасло плечо толстяка, за которое я успел схватиться рукой.
Мой спутник сразу остановился, словно ожидал этого прикосновения. Он тут же развернулся ко мне, и только сейчас я увидел, до какой степени этот человек напуган. На нём буквально не было лица.
- Молодой человек, - слегка заикаясь, произнёс он. - У меня в голове всё перемешалось… Я что-то затрудняюсь определиться с нашим местоположением. Вам не кажется, что мы идём не туда?..
Его вопрос заставил меня ощутить неприятно-сосущий холодок под ложечкой: ведь со своей стороны, я целиком полагался на его знание местности. Стараясь не показывать растерянности, я сказал, что, по моему мнению, курс выбран верный, идём мы хорошо и с минуты на минуту обнаружим искомое. Про себя же подумал, что надо срочно выбираться назад, пока мы не заплутали окончательно.
Но у часовщика на этот счёт были какие-то свои соображения.
- Нет-нет, - произнёс он, дрожа, как осиновый лист, - внутренний голос подсказывает мне, что с моей Эллой приключилось что-то ужасное и непоправимое. Эта мысль просто валит меня с ног. Вы не поверите, молодой человек, - вдруг плаксиво признался он, - но у меня совершенно нет сил идти дальше!
И ему действительно сделалось плохо.
Внезапно привалившись ко мне всем телом, он разрыдался, как ребёнок, и, вытираясь хлюпающим носом о рукав моей куртки, поведал о том, как ещё накануне Элла пыталась отговорить его от этой поездки. Чуткое женское сердце её улавливало признаки надвигающейся беды, но он - глупый, самонадеянный упрямец - не вняв уговорам любящей жены, настоял на своём - и вот результат!
Часовых дел мастер скисал прямо у меня на глазах. Не боясь показаться человеком робкого десятка, он выказывал всё новые признаки малодушия.
Не теряя времени, я схватил рыдающего толстяка в охапку и потащил его обратно на тропу, с которой так легкомысленно дал себя увести.
Я корил себя за то, что не поставил в известность нашего экскурсовода обо всём случившемся сразу и досадовал на часовщика за то, что он пошёл у меня на поводу, не сделав никакой попытки обратиться к гиду самостоятельно.
Предполагаемый путь назад оказался намного длиннее и как-то незаметно увёл нас совсем в другую сторону. После долгих и утомительных блужданий в разросшемся терновнике мы неожиданно выбрались на открытую поляну, посреди которой в окружении цветущих сорняков возвышался небольшой склеп, построенный в поздне-ренессансном стиле.
Обнаруженное нами сооружение находилось в самом плачевном состоянии.
Штукатурка на фасадах почти вся обвалилась. Арочные витражи, когда-то выложенные цветной мозаикой, большей частью осыпались; в куполе одной из апсид зияла огромная рваная дыра. Створки почерневших ворот, с которых давно сошла вся краска, были чуть приоткрыты. Медленно раскачиваясь на ржавых петлях под порывами ветра, они издавали непереносимый, протяжный скрип, от которого всё тело покрывалось гусиной кожей.
При виде такого гнетущего запустения мой часовщик расклеился окончательно.
Он уже едва мог держаться на ногах и, чтоб не упасть, цеплялся за меня обеими руками. Если прежде часовых дел мастер смотрелся бодрым, энергичным крепышом, подвижным и упругим, как резиновый мяч, то сейчас этот мяч от переживаний превратился в рыхлый, серо-жёлтый студень, судорожно колыхавшийся при каждом вдохе-выдохе.
Перспектива остаться в таком месте с обессилевшим партнёром на руках, конечно, совсем не радовала. Чтобы мой подопечный не угас окончательно, мне пришлось буквально силой принудить его к активной деятельности.
Заранее отвергнув все виды отказа, я предложил осмотреть обнаруженный склеп, раз уж нам суждено было на него выйти: как знать, а вдруг именно там окажется его пропавшая подруга жизни?!
Приняв такое скоропалительное решение, я быстро наломал сухой омелы и, скрутив два длинных жгута, зажёг их карманной зажигалкой. Затем, не давая часовщику опомниться, вручил ему один из самодельных факелов со словами: «Осмотр произведём сообща с двух сторон. Вы снаружи, а я изнутри. Обходите склеп и если заметите что-нибудь подозрительное - сразу зовите меня.»
Получив указания, что и как нужно делать, часовщик посмотрел на меня умоляющими глазами, но отказаться не посмел. Тяжело вздохнув, с низко опущенной головой он покорно заковылял в заданном направлении и вскоре скрылся за обшарпанной стеной склепа.
Трудно сказать, почему у меня возникла идея осматривать сооружение таким странным, дезорганизующим способом. Лучше всего, конечно, нам было не разлучаться и всё делать сообща. Но тогда, в тех условиях, почему-то казалось, что я принимаю единственно верное решение. Что же касается моего подопечного, то он уже вообще перестал что-либо соображать, окончательно потеряв голову от страха…
Похожие статьи:
Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки /Пролог/
Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки Глава 1
Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки Глава 3
Рассказы → Пленник похоронной упряжки Глава 2
Рассказы → Пленник Похоронной Упряжки Глава 4
эташ фсё фигата и милачёфка оформилофская.
