Культурный код

на личной

5 апреля 2015 - Наталья Адаменкова

Москва, 2147

В форумном центре Академии Человека было многолюдно. На последнее слушание о «Ключевой хронопространственной точке в истории Москвы» явились даже из Общества натуральных матерей. Впрочем, именно натуральные матери более других опасались, что 5D отчет российских гологранавтов, который в День города обещали показать над Кремлём, будет никудышным. Бьянка Ахметова, лицо и мораль Общества, в который раз пыталась всех вразумить:

– Матери Москвы против отправки гологранавтов в 4 апреля 1147 года! В этот день князь Юрий Долгорукий угощал союзников в городке Москов.

Бьянка замолчала, позволяя всем осознать неуместное, но, признав тщетность попытки, с материнской безвозмездной заботой объяснила:

– С цензурой «+12» мы всё равно ничего не увидим! Лучше посмотреть, как строили Кремль, и убедиться, что лапы у наших предков не зря назывались руками и росли из плеч, а не из...

Марш из сюиты Канделяброва «Могучее недоумение» заглушил Бьянку.

– Увы, никто не слушает матерей, – отметила Дана.

Она сидела на верхнем балконе и равнодушно наблюдала за дебатами. Предложенная ею «Ключевая точка» не попала в шорт-лист, а другие координаты её не интересовали. Понятно, что победит Чингиз Капустин, которого с его же подачи называли Ханом. По мнению Даны, это был учёный с заскоками – Хан уже год косил под «великого сына тюркских народов». Его не смущала лемма генно-археологов о вымершем чистом этносе. Как всамделишного степняка его вообще мало что смущало. Накануне московских торжеств Хан возглавил Орду, отрицавшую татаро-монгольское иго, и оттягивался со своим коллективом, где только возможно:

– Злые походы рыцарей-христиан на языческую Русь – вот что списали на «иго». Два века гнобили и окрещивали наших пращуров, а крутой храмовой застройкой придавили язычество, как могильным камнем, – тут Хан окружал себя сотнями голограмм древних каменных соборов и крепостей, построенных во времена «ига», а тем, кто указывал ему на летописные свидетельства об избиениях, дани и рабстве, объяснял, как неразумным: – Да, крестоносцы мочили языческое бруталово, брали дань и чернь в полон. Ну, так кто-то же должен был всю эту красотень на нашей земле отгрохать. Тут и рабсила нужна, и провиант, чтобы зодчие не передохли.

Дана оказалась права – Хан, как наиболее рейтинговый персонаж, выступал последним:

– ...не секрет, что татаро-монгольского нашествия не было, а тем, кто ещё не въехал, что крестовые походы на Русь из церковно-политических соображений списали на «иго», достаточно прокачать историю канонизации русских святых...

Дана не вслушивалась в бредни Хана. Все эти активисты и их гипотезы утомили её сверх меры. Она не понимала, почему её обязали сидеть на этом слушании, ведь её проект даже не рассматривался.

Наконец председатель оргкомитета объявил, что в окончательном выборе «Ключевой точки» были учтены мнения всех россиян, и потому гологранавтов отправят... В бурных овациях Дана не расслышала дату. Ей хотелось в туалет, в микс-кафе "Мир" и в океанариум поболтать через зоокиберлинк с акулой Фросей. Дана открыла интегратор и передвинула на экране свой параскутер к взлётному пятачку. Вчера она оттюнинговала его под метлу – как раз под нынешнее настроение.

Но тут слово взял Олесь Блум. Это был серьезный мужик – из бывших астронавтов.

– Россияне вновь заняли правильную историческую позицию, – проникновенно начал он.

«Олеся мне не пересидеть», – вздохнула Дана и тихонько направила кресло к выходу. Но Блум сразу перешёл к главному:

– В команду первых гологранавтов зачислены (барабанная дробь) командир экипажа Сфинкс Хаматов, эксперт по Средневековью Чингиз Капустин, голографист Кузьма Ли и знаток культурно-этнических кодов...

«Сфинкс Хаматов» Дана услышала как «Свинкс Хамоватый» и удивилась такому сочетанию. Ещё больше её поразила женщина в центральной голограмме.

– А мы похожи, – сочувственно прошептала Дана и на полной скорости рванула к параскутеру, пока его не затолкали навороченные драндулёты.

***

Проводы героев-гологранавтов на Луну для исторического хронодесанта были торжественными, но скорыми. После председательского «Прощайте, товарищи!» с ответной речью выступил Сфинкс Хаматов:

– Чем дальше меня посылают, тем больше мне доверяют, – начал он с прибаутки и, прыснув гордой слезой на пластиковое забрало, призвал провожающих: – Прошу меня за это любить и жаловать.

Выполняя последнюю волю героя, Бьянка Ахметова, лицо и мораль натуральных матерей, обняла Сфинкса и чуток пригрела на груди.

Потом были обещания родных и близких:

– Мы будем ждать вас вечно!

За краткость речей родным тоже разрешили последние объятия. Именно в тот момент отец сунул Дане складную лазерную указку-шокер, которую дед-педагог велел передать внучке:

– Если что, тычь супостатам в глаза.

Накануне Дана узнала, что она и есть «знаток культурно-этнических кодов», а час назад, что «Ключевой точкой» выбрали Куликовскую битву, и с тех пор пребывала в шоке. Не выходя из него, она кивнула потемневшему лицом отцу.

Тут случилось некрасивое – Сфинкс воспользовался суматохой и повис на шее председателя. Хорошо, что почётный караул не спал и смог скрутить героя.

– Куда вы меня тащите?! – хрипел Сфинкс. – Какая битва? Я – пас! Люк не задраивайте!!!

Но всех гологранавтов запихали в космический челнок, и председатель нажал на красную кнопку.

***

Сутки полёта до Луны прошли как в бреду, однако за пару часов до посадки Сфинкс осознал, кто в челноке главный, и растолкал экипаж для подкрепления. Довольным казался только Хан. Смакуя ещё теплые пирожки Кузиной матери, он попросил Дану рассказать о культурном коде пращуров, то бишь обучить подходящим для битвы выражениям.

– Какой ещё культурный код на Куликовом поле? – удивилась девушка. – Лучше скажите, почему посадка на задней стороне Луны? Как я папе в телескоп махать буду?

– Не на задней, а на обратной, – поправил голографист Кузя Ли. – И не просто на обратной, а в Море Москвы.

– Да! – гордо поддакнул Сфинкс, уральский подмосквич во втором поколении.

– ОК, – непатриотично откликнулась Дана.

Видя разочарование девушки, Кузя уточнил:

– В Море Москвы самые богатые залежи шпинеля.

Из вежливости Дана поинтересовалась, что это за зверь.

– Шпинель – это редкий минерал. Он есть и на российской императорской короне, и на английской. Шпинель долго путали с рубинами, ибо по виду не отличить.

– Тэкс-тэкс, – глаза Хана загорелись неуместным для его миссии огнём наживы. – А не притырить ли нам пудик на Куликово поле? Для отмаза или чего другого.

Хан задумчиво посмотрел на приятную фигуру Даны, рожа Сфинкса расплылась в масляной улыбке, но Кузя замахал на них:

– Да вы что! Нам для хронопространственного прыжка того что есть – в обрез, – и до посадки рассказывал про шпинелевые зеркала, когерентные солнечные вспышки, зернистую структуру мира и прочую голографическую муть, непостижимую ни для историков-десантников, ни для командного, в лице Сфинкса, состава.

Дана перебила его на полуслове:

– А на передней половине Луны есть шпинель?

– Пока не нашли.

Хан криво усмехнулся:

– А меж тем Плутарх в «Беседе о лице, видимом на диске Луны» описал «пурпуровые пояса». Как раз в масть рубинам.

От неодолимой неприязни к Хану Дана добавила:

– А ещё он написал, что тамошние жители «смотрят на Землю, видя в ней отстой и подонков Вселенной».

Командир Сфинкс Хаматов посмотрел на Дану как на отличницу боевой подготовки и обстыдил лунатиков:

– Стрёмно так о нашей уважаемой Земле выражаться.

Пока Сфинкс поздравлял «уважаемых всей Вселенной землян» со своим прилунением в центр псевдо-рубинового зеркала, экипаж в праздничных скафандрах выбрался на поверхность. Кузя Ли занялся настройкой транспортно-голографической аппаратуры, Хан лениво распинывал интеллект-матрасы, а Дана прыгала, как пружинка, и торопливо рассылала селфи на фоне бескрайнего моря драгоценностей родным и Фросе. На одном из снимков среди псевдо-рубинов засветился матрас.

– Что это? – спросила по спутниковой связи Фрося.

Дана задумалась, как объяснить акуле назначение объекта. Хан противно хихикнул:

– Пусть ей натуральная Бьянка насвистит.

Игнорируя исторического циника, Дана устроилась на ложе лунного типа, отправила снимок Фросе и повернулась к Кузе Ли:

– И правда, зачем здесь эти лежбища?

Голографист уже понял, что Дана, истинный гуманитарий, девственно чиста в науках метафизических, и объяснил суть, как пионерам в голокружке:

– Мы живём в многомерном голографическом мире и скользим по нему в любом направлении, включая время. Яркие сны – это случайные куски Голограммы; хрустальные шары, в которых каждый может увидеть прошлое и будущее – это примитивные маршрутизаторы. Относительную управляемость движения в Голограмме даёт гипноз. Я загипнотизирую вас и с помощью энергии солнечной вспышки и шпинелевого зеркала закину в «Ключевую точку». Все увидят прошлое вашими глазами, потому что вы физически впишитесь в него. Люди и раньше петляли во времени, но спонтанно и где попало, а вы попадёте в заранее заданную точку 1380-го года.

– В разгар Куликовой сечи, – откошмарил Хан. – Я всем докажу, что Куликовская битва была в центре нынешней Москвы. На Куличка́х.

– Папа так и сказал, что нас послали к чёрту на кули́чки, – кивнула Дана.

В этот момент из челнока выбрался Сфинкс и строго оборвал неуставной вздор:

– Нас послали на подвиг. В бой, товарищи! – и повернул от греха подальше обратно в челнок.

– «Наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни», – вздохнула Дана.

Сфинкс обернулся и поинтересовался для рапорта:

– Это кто такое ляпнул?

– Пушкин, – выдала Поэта Дана.

Время шло, а Солнце стреляло вспышками в бесполезных направлениях. От безделья Хан лениво подтрунивал над коллегой:

– Ты заявку на Пушкина толкнула?

– Да.

– Глупо. Про «хлеба и зрелищ» не слыхала? Народ по праздникам развлекуху ждёт.

– Там, где Пушкин, всегда прикольно.

– Не, после того, как раскопали, что он выжил в дуэли и ещё тридцать три года был Дюмой и рассадником всемирного шпионажа – зажигать уже нечем.

– Я бы зажгла.

– Языком лязгать и я могу, а где улики?

– К примеру, в южной ссылке с Пушкиным много чудесного случилось.

– И как же он там набуракозил? Гля, даже Солнце стихло от любопытства. И мы будем следить не моргая за чудесными интимными приключениями «Солнца русской поэзии».

Дабы погасить стычку в зародыше, Кузя Ли подвинул установку ближе к Дане и спросил:

– Доисторические времена, наверное, все клёвые, но почему ты выбрала век Пушкина?

Окатив Хана профессиональным презрением, Дана повернулась к Кузе:

– Во-первых, в ту эпоху уже знали об относительности времени.

Хан даже растерялся от такой исторической подтасовки:

– Чушь!

Словно не слыша грубияна, Дана продолжила:

– Послушай стих того века:

«Во-первых, объявлю вам, друг прелестный,

Что вот теперь уж более ста лет,

Как людям образованным известно,

Что времени с пространством вовсе нет;

Что это только призрак субъективный,

Иль, попросту сказать, один обман.

Сего не знать есть реализм наивный,

Приличный ныне лишь для обезьян»

С очевидным сомнением Кузя кивнул:

– Ладно. А во-вторых?

– А во-вторых, потому что именно Пушкин научил нас говорить о любви по-русски: «Я вас любил так искренно, так нежно, Как дай вам Бог любимой быть другим». И в-третьих, потому что в его эпоху культурный код был в натуре культурным. Говоря языком Поэта – поистинне культурным.

– «В натуре» лучше, – Сфинкс со скуки снова вылез из челнока.

– Не лучше, а привычней. Культурный код всё время огрубляется. Знаете ли вы, что мои суперские копыта Пушкин назвал бы «чу́дными ножками», а древние славяне – «ладными пе́хами»?

– Ёкарный Бабай! – выругался Сфинкс.

– А вот «ёкарный Бабай» оказался живучим. Можете поминать его в Куликовской битве со всеми наворотами.

– Нет уж, сами там чертыхайтесь, а мне инвентарь беречь надо, – проворчал командир.

Хан наслаждался паникой Сфинкса и Даны. Укрепляя их перепуг, он разразился байками о средневековых бабайках. Но Сфинкс, решив не блудить на стороне, а сторожить государственный челнок, успокоился, Дана же изо всех сил держала себя в руках. Иногда Кузя пытался ободрить её:

– В кибер-модификаторных плащ-палатках вы, при желании, будете невидимыми для всех... Держитесь подальше от дружины, а камеры в ваших зрачках отшлифуют картинку как надо... Заберитесь на дуб и сидите тихо. Главное, не линяйте от места входа в «Ключевую точку». Как только поймаю следующий протуберанец, я отловлю вас и сдам в государственные лапы Сфинкса.

Сфинкс с уважением посмотрел на свои лапы и одобрил план действий, а Дана наконец сорвалась:

– Какой дуб? Это же Куликово поле, а кулик – птица болотная. Хан, какого лешего мы в болотной битве забыли? Твою ересь о крестоносцах легко убить и в мирное татаро-монгольское время.

Не без позёрства и выкаблучивания Хан всё же признался:

– Лобби с «Мосфильма» возжаждало крови. Вурдалаки! Зато, как и обещали, мой проект победил.

– У нечисти всё по совести, – подтвердил Сфинкс. – Не то, что у людей.

Но Дану совестливость кровососов не успокоила:

– Твоей-то дурной кровищи не жалко – упыри, наконец, свою диарею понюхают.

Хан хотел было огрызнуться, но отчего-то сдержался и ответил почти по-доброму:

– Скажи «спа» своему Ромео. Впрочем, мне тоже в нюх наблюдать, как с тебя гонор сколупывается, королева ты наша Снежная.

– Ромео? Кто это? – удивилась Дана, представив, как воспользуется дедушкиной указкой при встрече с негодяем.

Тут взвизгнули датчики. Сфинкс торопливо рявкнул:

– Всем лежать! Шагом марш в гипноз! Мы потом за вас отомстим, – и упрыгал в челнок докладывать обстановку.

Кузя рванул к пульту.

– Расслабьтесь. Раз, два, три... У вас пушки есть?

С гордостью Дана вытащила из кармашка складную лазерную указку. На лице Хана на мгновение застыло выражение поддельного ужаса, сменившееся почти искренним сочувствием.

– Даже моя прабабка знала, что лучше пальнуть, перезарядить и ещё раз пальнуть, а потом светить фонариком в кого попало.

Как истинный сын тюркских народов Хан откуда-то вынул пистолетишко из маскировочной органзы и кинул его Дане:

– Сначала пали, потом веселись на мощах.

– Ага. «Палач рубил голову дольками и приговаривал: "Всё надо делать весело"».

– Это кто так шутил? – насторожился Хан.

– Известно кто: царь Иван Грозный, прозванный за жестокость Васильевичем, – огрызнулась Дана, стуча от страха зубами.

Кузя Ли ободряюще улыбнулся и, заикаясь от волнения, затараторил последние наставления:

– Голограмма по с-с-структуре зерниста. Прорывая хронооболочки между з-з-зёрнами вы у-у-услышите абсолютную тишину...

– Что услышим? – переспросила Дана, но её уже окутала Тишина.

***

Новая Реальность встретила гологранавтов изморозью на жухлой траве, дальним редким ржанием коней, ленивым перебрёхом собак и большим деревянным домом на пригорке. День уже угасал. Расцвеченные на западе облака причудливым ситом пропускали последние солнечные лучи к сонной реке и полупрозрачному лесу на горе.

– Бррр! Холод-то какой! – Хан закутался в кибер-плащ и растерянно спросил: – И где сеча злая, где лязг мечей и море крови? Мы перескочили нужный момент или недоскакали до него?

Дана долго с опаской озиралась по сторонам и вдруг выдохнула:

– Какая красота!

Дом показался ей уж точно не из времен Куликовской битвы. В памяти всплыло:

«Господский дом уединенный,

Горой от ветров огражденный,

Стоял над речкою...».

Она предложила зайти в дом погреться. Хан попыхтел чуток и согласился:

– Но пусть сначала стемнеет, а там – «Делать нечего – бояре... в спальню к ней вошли толпой».

Едва не подпрыгнув от восторга, Дана воскликнула:

– Хан, ты – гений! Это же Михайловское! Пушкинская обитель после южной ссылки.

Не найдя контраргументов, Хан согласился по всем пунктам.

– Подфартило тебе, коллега. Ладно, пошли хряпнем нянюшкиной настойки – хотя бы сердцу будет веселей.

Закутавшись до невидимости в кибер-плащи, гологранавты отправились в дом. Вслед за старушкой с подносом они прошмыгнули в логово Поэта. Комната освещалась свечами. Кровать с пологом у большого окна, письменный стол, диван напротив и даже ковёр на полу – всё было в бумагах, повсюду валялись перья. Хорошо заросший юноша в красной подпоясанной рубахе и широких штанах подскочил к старушке, взял поднос с бутылкой и двумя мисками, поставил на стол, приговаривая:

– Послушай, хорошо ли –

«Сей всадник, перед кем склонилися цари,

Мятежной вольности наследник и убийца,

Сей хладный кровопийца,

Сей царь, исчезнувший, как сон, как тень зари»

Старушка устроилась на диване с вязанием.

– Опять про сатрапа Воронцова?

– Нет, про Буонапарта.

– Вижу, озлился на всех, как на симбирских зайцев.

– Увы, – театрально вздохнул юноша, раскупоривая бутылку, – усмирение моё не совсем ещё кончено, да и кончится ли? Воронцов видел во мне коллежского секретаря и гонителя саранчи, а я, признаюсь, думал о себе что-то другое.

– Что же? – простодушно спросила старушка.

– Во вверенном моим трудам Министерстве иностранных дел я уже дорос до мелкого российского шпиёна, – с важностью признался юноша, обратив всё в смешную сторону.

Старушка улыбнулась, кивнула на поднос со снедью:

– Поешь, а я тебе новую сказку расскажу. Слушай. У моря лукоморья стоит дуб, а на том дубу цепи золотые, и по цепям тем ходит кот. Вверх идёт и сказки сказывает, вниз идёт и песенки поёт, – старушка, отложив вязанье, покрепче закуталась в шаль. – Что-то мне нынче нездоровится.

– Ах, мамушка, старушка ты моя дряхлая, лучше я тебе сказку расскажу. Только обещай никогда не укорять меня за то, что я тебе открою.

– Ангел мой, Александр Сергеевич, да когда ж я тебя укоряла? Али хочешь повиниться, что не извёл саранчи, как велело начальство? Забодай её комар, но с ней ты допрыгал до дома. Какое утешение для меня!

Лицо юноши передёрнулось, глаза сверкнули яростью:

– Не в том дело. Майским днём мне надо было непременно наведаться к генералу Кутейникову в Таганрог, Воронцов же напрямую отказать не решился, а командировал меня на инспекцию саранчи. Я поехал, но именно к Кутейникову. Саранчой же пренебрёг.

– Напрасно ты на рожон полез. Пошто тебе Кутейников? Впрочем, мне же лучше.

– Самовольный набег мой на квартиру генерала был вовсе не напрасным, – возразил юноша. – У него в те дни гостили три старухи-миссионерки – одна любопытнее другой. Предводителем у них была княгиня Голицына. Одетая по-мужски в длинный чёрный сюртук и чёрные суконные панталоны, она не расставалась с плетью и Евангелием, и каждого заставляла прочитывать хотя бы главу из Святого писания. Другая особа, баронесса Крюденер, когда-то блистала в салоне мадам де Сталь и некоторое время была духовным другом нашего императора. Увидев меня, она воскликнула по-французски: «Лицом в батюшку, а статью в мать. Лучше бы наоборот». Эта фраза не озадачила меня. Стараниями Витта, начальника над всею тайною полицией Юга, и при полном расположении ко мне генерала Инзова, я уже знал о тайне своего рождения и даже побывал в Париже.

Юноша замолчал, всем видом выражая укор. Старушка подняла на него полные слёз глаза и тяжело вздохнула:

– Только тем я пред тобою виновата, ангел мой, Александр Сергеевич, что любила тебя пуще обеих твоих матерей. Пуще той, что была рядом, и той, что для твоего спасения отказалась от тебя.

Юноша задумчиво подцепил что-то вилкой из миски и согласился:

– Нужно потерять и память, и совесть, чтоб как-нибудь возражать против этого. Мамушка, ты моя, драгоценная, слушай же дальше мою сказку. Третьей, и самой интересной особой оказалась графиня де Гаше. Стройная, как девица, в сером строгом рединготе и чёрном бархатном берете с перьями, который прикрывал её седые волосы. С умным приятным лицом, живыми глазами и пленительной речью. И эту старушку когда-то объявили величайшей мошенницей. Будто чуть ли не из-за неё произошла французская революция и пали Бурбоны.

– Кто же это? – удивилась мамушка.

– В девичестве её звали Жана де Валуа Бурбон. Внебрачная королевская дочь, ещё в детстве брошенная обоими родителями. Правдами, а скорее неправдами она стала по мужу графиней де ла Мот. Втеревшись в доверие к Марии-Антуанетте, Жанна украла бриллиантовое ожерелье неслыханной ценности. Когда обман раскрыли, Жанну арестовали, судили и на плече выжгли королевскую лилию. Вскоре ей удалось бежать в Англию, выйти там замуж и устроить собственные похороны. После падения Наполеона Жанна приехала в Россию и жила в безвестности, пока император случайно не узнал о ней. Вероятно, графиня открыла Александру тайну о пропавшем ожерелье. Император мог выдать её французам, но устоял против такого соблазна. Он отправил величайшую мошенницу в Крым с княгиней Голицыной и баронессой Крюденер. На моё счастье миссионерки заехали к генералу Кутейникову, где я и познакомился с Жанной де ла Мот. Когда-нибудь напишу об этой авантюристке великий роман.

Взволнованный юноша замолчал, ожидая одобрения, но прихворнувшая мамушка уже клевала носом над спицами. Отправив старушку отдыхать, он и сам забрался в постель. Через полчаса историки услышали его ровное дыхание. Помня о своей великой голографической миссии, они принялись всё осматривать, обнюхивать и дегустировать.

Для удобства Хан, пренебрегая невидимостью, перекинул полу плаща через плечо на манер средневекового кабальеро, взял со стола бокал, плеснул наливки, глотнул, поперхнулся и справедливости ради отметил:

– Знали, канальи, чем печали заливать!

Дана тоже переформатировала тяжёлый кибер-плащ в кибер-платье и почувствовала себя героиней романа:

«И всё ей кажется бесценным,

Всё душу томную живит

Полумучительной отрадой:

И стол с померкшею лампадой,

И груда книг, и под окном

Кровать, покрытая ковром»

Наслаждаясь фантастическим моментом, она повернулась к кровати и словно споткнулась о горящий взор юноши. Он смотрел на неё без удивления, но с тайным восторгом. Заметив растерянность Даны, приподнялся и разразился комплиментами:

– Прелестная, исполненная изящества и, несомненно, обладающая многими приятными талантами. Как отлично я вижу все эти приятные мелочи. Приди же ко мне...

Юноша протянул руки, призывая в объятия, но Дана смутилась и, перепутав культурные коды эпох, ответила по-старославянски:

– Зачем смущаешь меня, княже, нескромными словами?

Чуткий на слово юноша оторопел и в тот же миг увидел распивающего его наливку Хана. Заподозрив неладное, он, тем не менее, обратился к незваным гостям с беспримерным хладнокровием:

– Bonne nuit, господа, но однако странно... ваш нежданный визит... Не припомню, чтобы звал кого в гости... Но у вас могут быть raisons, dont je ne connais pas, то бишь причины, мне неизвестные.

Без тени смущения Хан протянул ему бокал с наливкой, чокнув прежде о бутылку, и не вполне трезво предложил:

– Будем!

– Ага, мы из будущего, – кивнула Дана.

Четверть часа спустя в комнате шумела прилично захорошевшая троица. Каждый плакался о своём и утешался щедрой поддержкой собутыльников.

– Да, меня взбесил циркуляр про саранчу! Подлец Воронцов воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или с одою, – возмущался Александр Сергеевич – А тот является с требованием на уважение, как шестисотлетний дворянин. Это, знаете ли, дьявольская разница!

Дана пыталась образумить обиженного на весь свет юношу, из последних сил придерживаясь его культурного кода:

– Но с иными накладно вздорить.

Хан, с трудом ворочая языком, утешал хозяина на свой манер:

– Плюнь! Не стоит тысяча Мурзилок и одной твоей настоящей нервной клетки. В конце концов, не ты живёшь в эпоху Воронцова, а Воронцов в эпоху Пушкина. И запомни: все кругом эльфы, а ты гений и Д’Артаньян!

Юноша эхом повторил:

– Гений и Д’Артаньян.

Мокрыми глазами он посмотрел на Дану, прильнул к ней и нетрезво заверил:

– И ты – гений. Гений чистой красоты.

– С нашими технологиями трудно быть уродиной, – согласилась девушка.

Борясь с искушением, она чуть отодвинулась и укорила юношу:

– Ах, Александр Сергеевич, своими блудняками Вы таки допрыгаетесь до острой интоксикации свинцом.

– Je vous demande pardon, mademoiselle, но я глупею à vue d’œil, то бишь на глазах. Mais comme vous le dites, как вы странно говорите... Но упоительно же, упоительно. А что про свинец?

Теряя контроль, Дана едва не открыла ему грядущее:

– Найдётся хлыщ с чисто французской совестью...

Но Хан перебил её:

– Саша, забей!

Однако юноша заинтересовался не на шутку:

– Если вы думаете, что я не могу перенесть рокового предсказания, то я вас успокою на этот счет...

В этот момент порыв ветра распахнул окно, и холодный ночной воздух ворвался в комнату. На нетвёрдых ногах Хан подошёл к окну, закрыл его и обернулся к почти сомлевшей Дане.

– Нам пора.

Не обращая внимания на протесты хозяина, он укрыл девушку кибер-плащом и потащил в студёный мрак октябрьской ночи. Вслед им неслось незабываемое:

– Какое чудное мгновенье:

Передо мной явились вы,

Как мимолётное виденье,

Как гений чистой красоты.

***

Охраняя государственное имущество, Сфинкс спокойно отсыпался в челноке. Кузя Ли, напротив, почти свихнулся от волнений: вдруг первый хронодесант безвозвратно провалится в прошлое, или шпинелевые зеркала не срезонируют с протуберанцами, или Время не захочет, чтобы по нему елозили?

Кузя перевёл все датчики в режим «Супер» и устроился на интеллект-матрасе перед пультом управления. Двое суток Солнце расшатывало хрупкие нервы Кузи своим спокойствием. Наконец оно сжалилось и ударило по ушам уснувшего таки голографиста воем пожарных супер-сирен.

Первое, что увидел ошарашенный Кузя, это двух помятых хронодесантников у своих ног. Быстро уложив их на интеллект-матрасы, он проверил на пульте управления жизненные показатели возвращенцев и бросился расталкивать их в манере Сфинкса.

– Ну? Что-нибудь помните? Или, как после сна, всё в быстроисчезающей дымке? – взволнованно переспрашивал он.

Дана сладко потянулась, будто и правда хорошо выспалась, и ответила в стиле только что покинутого времени:

«Все минувшие страданья

Вспоминаю я с восторгом,

Как ступени, по которым

Восходила к светлой цели»

Едва протрезвевший Хан с трудом сел и поддакнул:

– Да-да, всё срослось и даже с гаком. Причём, без огнестрельного насилия над прошлым, – и почти взволнованно воскликнул: – Думал, что Пушкинская эпоха – это что-то тёмное, где-то рядом с Куликовской битвой. Оказалось, что она совсем рядом.

Дана победно улыбнулась:

– Пойми же, нелепый ты человек, что до Пушкина и через три века будет не далеко, потому что его культурный код есть в каждом из нас.

Кузя выглядел виновато-растерянным.

– А причём здесь Пушкин? – почти равнодушно спросил он.

В изумлении возвращенцы повернулись к своему туроператору-голографисту.

– Разве не ты перекинул нас на Данкин маршрут? – недоверчиво спросил Хан. – Ха! А я-то решил, что эдаким манером ты впихиваешь ей свои «руку и сердце».

Дана упала бы от удивления с матраса, будь в нём меньше интеллекта.

– Ромео – это Кузя?!

Хан кивнул.

– Согласись, вылазка к Пушкину посильнее "Фауста" Гёте, то бишь свадебного кольца с дармовой шпинелью.

Смущённый Кузя, копируя старинный ритуал, которому ещё до полёта обучил его Хан, бухнулся перед Даной на колени и прозаикал:

– «Я вас л-л-люблю, чего же б-б-боле?»

Хан одобрительно крякнул и нарочито сурово заметил Дане:

– Тут простым «Нет!» не отделаешься.

Двоякое ощущение захлестнуло девушку: с одной стороны Кузя едва не отправил её в Куликовское рубилово, но с другой – всё сложилось чудесным образом. И в этом, несомненно, виноват был тоже Кузя.

– Ага, – Дана помогла Кузе подняться. – Придётся думать о сложном «Да» вместо простого «Нет, мне ещё рано помышлять о взрослом, обращайся лет через тридцать».

– Пока думаешь, расскажи, как ты с мажором Пушкиным куролесила, – посоветовал Хан. – Вдруг Ромео, существо коллективно-могучее и само-беспомощное, от твоих проказ одумается да отзовёт заявку и на лапу, и на ливер.

Страдание в глазах Кузи показалось Дане приятным, но, сжалившись над неожиданным поклонником, она отгородилась от навета:

– «Невинной деве непонятен язык мучительных страстей»

Пока Дана успокаивала родных и Фросю, да поздравляла с возможным прибавлением в их дружном семействе Кузи и его матери, голографист просматривал материал, доставленный историками-десантниками.

– И как это светоносное чудо, «ангела Александра Сергеевича», предъявлять на торжествах Москвы? – озадаченно спросила Дана.

Кузя широко улыбнулся:

– Был бы живой Пушкин, а подголографить к нему белокаменную – проще, чем разбудить Сфинкса на боевом посту. Сейчас и вечное подклею: «Москва... как много в этом звуке для сердца русского слилось!»

Тут из челнока выбрался Сфинкс. Нарядный и с таким выражением на широком лице, с каким астронавты улетают к звёздам, герои получают правительственные награды, а граждане голографируются на свои мемориальные памятники. Сфинкс пересчитал экипаж и хотел было указать всем на помятость праздничной спецодежды, но сдержался.

– Все мы подвиг совершили, всем пора и по домам, – подвёл он итог героической эпопее. – А пока разрешите нас поздравить!

Дана вспомнила о его государственных лапах, Хан же с нескрываемой надеждой предрёк:

– Сейчас увидит Пушкина и начнёт валять из себя микитку да кувыркаться в проруби.

Спасая любимую, Кузя попросил друга:

– Слышь, Цицероныч, залей командирскую пасть какой-нибудь шнягой.

Хан довольно хмыкнул и по-уставному обратился к Сфинксу:

– Товарищ командир, пока вы бдя спали, то бишь спя бдели, из Центра прислали наградной ассортимент. Первым номером идёт планирующий севернее Кремля пентхаус.

– Насколько севернее? – заинтересовался Сфинкс.

– Над крутым волжским берегом в Тверском китай-городе. Практически центр Москвы.

Сфинкс задумчиво посмотрел на Дану с Кузей и шёпотом спросил:

– А можно мне его отжать?

– Вы тут самый ровный пацан, вам можно всё, – разрешил Хан. – Будете первым московичом из уральских подмосквичей Хаматовых. Потомки вам памятник за это подгонят. Прикиньте – мегалитическое животное с табличкой на шее: «Сфинкс Хаматов. Москвич. Потомственный пенсионер и крупный мученик науки».

– Замётано, – огромная мужская слеза скатилась по командирской щеке.

Культурный код

Похожие статьи: