720 часов

Каждый изгиб дороги заставлял Ольгу внутренне сжиматься. Ей казалось, что асфальт покрыт тонким слоем масла, настолько плавно двигался автомобиль. И вот, если вдруг впереди возникнет крутой поворот, колёса соскользнут и машина улетит в кювет, отчаянно кувыркаясь, разбивая черепа всех, кто внутри, осыпая их осколками стекла.

Ольга сидела в переднем пассажирском кресле, большую часть пути она провела с повязкой на глазах. Потом водитель сказал Ольге, что она может развязать свёрнутую вчетверо тёмно-зелёную бандану. Девушка медленно ощупала пальцами узел на затылке. Какой же он тугой. Пальцы плохо слушались, ногти упирались в складки неподатливой ткани и отзывались неприятными, почти болезненными ощущениями. Никак не поддаётся! Ольга напряглась, почувствовав, как внутри отзывается злость. Эмоция подарила крохотный прилив сил. И пальцы вдруг, будто бы осознав, чего от них требуется, на мгновение крепко сжали узел и потянули его в разные стороны под нужными углами. Девушка избавилась от повязки, она снова смогла видеть, но не проявила особого любопытства. Мельком бросив взгляд на кожаный салон и лицо водителя, Ольга погрузилась в полудрёму. Вёз её тот же самый мужик, что приносил ей еду во время заключения в санатории.

Ольга сама для себя назвала то место именно санаторием. Белый трёхэтажный дом с колоннами, расположенный на берегу Чёрного моря, где ей был отведён просторный номер. В нём две комнаты и ванная. Есть мебель, причём не дешёвая. Стол из массива дуба, кожаный диван, дубовая кровать, шкафы. У Ольги было достаточно времени, чтобы удостоверится, что это не фанера, покрытая шпоном.

При этом в номере никакого телевизора или интернета. Рядом с окном стоит книжный шкаф, у которого резные дверцы, изображающие летящих ласточек. Между крыльями птиц, везде, где мастер полностью изъял резцом дерево, вставлены стёкла синего цвета, повторяющие форму вырезов. Какие в этом шкафу хранятся книги, Ольга узнала чуть позже. В первый день с её головы не снимали чёрный мешок. Несколько мучительных часов она просидела, примотанная скотчем к стулу. В сознании – отрывистые воспоминания о вчерашнем дне. Хотя вчерашнем ли? Ничего, что могло бы указать на причину, по которой девушка оказалась в таком положении.

Ольга громко всхлипывала, надеясь, что если за ней кто-то следит, он не сможет оставаться бесстрастным до бесконечности. Больше всего девушка боялась быть запертой в заброшенном доме где-то на окраине города наедине с крохотной камерой видеонаблюдения, которая день за днём будет следить за тем, как Ольга умрёт от жажды или голода. Из её глаз лились настоящие, непритворные слёзы. Она молила о пощаде, но слышала в ответ лишь собственное дыхание, пойманное плотным мешком. Попытаться сдвинуть стул слишком страшно, неизвестно, что вокруг – вдруг там битое стекло или образки колючей проволоки для пущей забавы извращенцев.

Ольга просила отпустить её, ведь она – никто, всего-то готовиться пойти в одиннадцатый класс. Родители – работают на государственной ферме. С них нечего взять. Слыша в ответ всё ту же тишину, девушка срывалась в рыдания. Что если цель здесь проста – её нежные, юные органы? Прямо сейчас неизвестные могут точить старые стальные скальпели, медленно сводить и разводить причудливые щипцы, которые выхватят из трепещущего тела ценные сгустки плоти.

Когда защёлкали замки, Ольга смолкла. Едва дыша, девушка ловила каждый шорох. Кто-то подошёл совсем близко. Мешок на голове наполнял звуки бархатом, шаги неизвестного казались поступью лап огромного кота. Губы Ольги задрожали.

Неизвестный прошёлся по комнате, с глухим стуком поставил что-то на стол.

— Если хотите резать, убейте… Сначала… — Ольга хотела сказать это бесстрастно, но духу ей хватило только на три слова, остальные застряли в горле и их пришлось выталкивать, борясь с ужасом.

Послышался досадный вздох и вскоре неизвестный снял с её головы мешок. Ольга долго щурилась – всю комнату заполнил оранжевый свет закатного солнца. Незнакомцем оказался мужчина, которому Ольга дала бы лет сорок от роду. Нос – картошкой, короткая нежёсткая русая борода,  усы, свешивающиеся на верхнюю губу. Растерянные голубые глаза. Ольга всматривалась в них чуть дольше, чем в остальные черты лица, опасаясь увидеть там животный блеск, огоньки предвкушения плотского пира. Но нет, в комнате стоял обыкновенный мужик, которого так и хотелось записать в деревенские жители. Области эдак из Владимирской.

Мужик растерялся не меньше Ольги. Но дело он своё знал.

— Если я освобожу тебя, ты не начнёшь бедокурить? – Спросил он, чётко выговаривая слова на удивление ясным голосом, будто бы принадлежавшим другому человеку.

Ольга перевела дыхание и слегка кивнула. Мужик достал из кармана складной нож и разрезал скотч одним аккуратным движением.

— Сейчас потерпи, я постараюсь осторожно отодрать, — сказал он.

Ольга отрывисто кивнула. Мужик отлепил скотч от её рук настолько медленно насколько мог, но девушка всё равно почувствовала жжение. После этого мужик скатал скотч в бесформенный шар и швырнул его поближе к двери. Он был одет в простые синие джинсы и голубую майку. Его одежда чем-то походила на наряд уборщиков из западных фильмов, тех, кто под покровом ночи катит свои тележки со швабрами по пустынным офисным коридорам. Не хватало лишь кепки.

Но этот мужик уж точно не был уборщиком. Бойцом спецназа – быть может. Он не пытался продемонстрировать свою агрессию или силу, тем не менее, что-то в его облике моментально проявляло себя, заявляя: «Эй, осторожнее, этот мужик не так прост, как может показаться». Сложно представить медведя в человечьем обличии, протирающего тряпочкой из микрофибры офисный гальюн. Габариты не те. И всё же, оказавшись в комнате с юной особой, требующей убить её, перед тем как резать, он растерялся, хотя это никак не отразилось на его движениях, плавных и неспешных.

Мужик постелил на дубовый стол скатерть, переставил с подноса три тарелки.

— Ужин, — сказал он, повернувшись к Ольге спиной.

Та всё ещё щурилась, потирая ладонями локти. Девушка не знала, как ей реагировать. Но комната, в которой она оказалась, не располагала к страху. Ольга молча ждала, что будет дальше.

Мужик просто пригласил её к столу. Сам же взял один из стульев и уселся посреди комнаты. Он больше не выглядел растерянным, скорее учтиво сосредоточенным. Ольга увидела картофельное пюре, куриное филе, капустный салат и небольшой шоколадный кекс, дожидавшийся своего часа на крохотном белом блюдце. В недоверии она ткнула пюре вилкой, голод требовал от неё немедленных действий, сознание же твердило что-то о ядах и других химических веществах, которые могли содержаться в кушанье. О, вещества, способные мгновенно превратить её в похотливую шлюху, вещества, лишающие тело подвижности, усиливая физические ощущения во много раз… Говорило сознание, пока Ольга жадно отправляла пюре в рот, вилку за вилкой. Как давно она не ела? Давно. Не обращая внимания на нож, девушка откусывала куски куриного филе, наколов его на вилку целиком.

— Приготовить чай? – Спросил мужик, сидевший до этого молча.

Замешкавшись на секунду, Ольга проугукала что-то одобрительное.

Мужик вышел, заперев за собой все замки. С минуту девушка продолжала уплетать свой ужин, затем спохватилась. Она вскочила со стула, подбежала к окну, за стёклами – море, закат. Попробовала открыть окно. Получилось. Выглянула – третий этаж, а потолки здесь ой какие высокие. Ольга осматривала занавеску, когда дверь вновь открылась. Мужик вошёл, принеся с собой фарфоровый заварной чайник и одну единственную чашку.

— Закрой окно, — сказал он ровным голосом.

Ольга побледнела. Сейчас её должны избить. Сердце отсчитывало секунды, а мозг решал, прыгать вниз или нет.

— Закрой окно, — тембр голоса мужика внезапно изменился, в нём появились мягкие, упрашивающие нотки. Ольга как-то машинально, словно исподволь, прикрыла окно, задвинула шпингалет.

— Послушай меня, — продолжил мужик, — я не причиню тебе вреда. Более того, ты здесь для своей же безопасности.

Ольга жалобно посмотрела ему в глаза, тот не отвёл взгляда.

— Меня зовут Фрол, извини, что сразу не представился.

— Отпустите меня? Зачем вы надели на меня наручники? – Спросила Ольга, отходя от окна.

— Опасения, — сказал мужик, ставя чайник на стол.

Ольга не понимала. Чего здесь бояться? Худенькой семнадцатилетней девчонки?

— Но теперь всё уже улажено?

Фрол опустил глаза.

— Нет, ничего ещё не улажено. Боюсь, тебе придётся смириться с тем, что будет дальше.

— То есть? Что будет дальше? – Голос Ольги задрожал.

— Какое-то время тебе придётся пожить здесь.

На столе стоял недоеденный ужин. В чайнике остывал чай. Ольга какое-то время молчала, выбирая вопрос. Она боялась вывести этого здоровенного мужика из себя.

— Зачем я здесь? – Спросила она.

— Тут до тебя не доберутся.

— Кто? Кому я нужна-то?

Фрол приподнял брови, будто бы собирался сказать что-то воодушевляющее, но, не меняя тона голоса, лишь произнёс:

— Пока оставим эту тему. Будешь доедать ужин?

Ольга медленно вернулась за стол. Чувство голода притупилось, но девушка не знала, когда ей в следующий раз принесут поесть. Вилку за вилкой она прикончила остывающее пюре, куриное филе, капусту, поставила перед собой кекс. Фрол налил в чашку чай.

Ольга мрачно смотрела в окно, держа чашку. Солнце превратилось в кровавый диск, бросавший на сиреневые обои комнаты красные лучи, будто бы в отчаянии, будто бы в последний раз стараясь окрасить мир в яркие цвета. В голове девушки роились вопросы, остававшиеся немыми.

Когда солнце скрылось за кромкой моря, а в чайнике закончился чай, Ольга сделала ещё одно открытие: в её номере не было ни люстры, ни светильников. Пока девушка недоумённо шарила взглядом по стенам, пытаясь найти хоть одну розетку, Фрол достал из шкафа несколько белых свечей и четыре подсвечника.

— Почему? – полушёпотом вымолвила Ольга.

— Сети опасны, — ответил Фрол глубоким низким голосом.

Он медленно поставил свечи, зажёг их одну за другой. Ольга смотрела, как на фитилях растут рыжие огоньки. За окном в свои права вступила южная ночь. Надрывались сверчки. Тьма абсолютна. Луна сегодня не появится. Ольга почувствовала, как внутри просыпается страх. Слишком странным был этот мужик, который молча простоял около двери, пока она расправлялась с ужином. А сейчас он зажёг свечи спичкой, погасил её и убрал в крохотный металлический коробок, который затем поставил на стол рядом с подсвечником. Что значит «сети опасны»? Уже ночь, а она всё ещё здесь, чёрт знает в скольких километрах от дома.

— Ты, наверное, очень устала, перенервничала? – поинтересовался Фрол.

Ольга сидела на стуле и не двигалась, борясь с желанием подтянуть к себе ноги и обхватить их руками.

— Я вернусь утром. Кровать в другой комнате.

Ольга ничего ему не ответила, она продолжала сидеть на стуле, будто бы оцепенев.

— Оставайся внутри. Что бы ни случилось, не покидай номера, — сказал Фрол на прощание и действительно вышел, не забыв про замки на двери.

Свечи медленно уменьшались. Какие-то необычные. Не парафиновые и не восковые. Долго горят. Ольга смотрела на них, размышляя, что будет, если она подожжёт занавески. Прибежит ли Фрол немедленно или объявится лишь с утра, чтобы найти её обугленный труп? Оставшись одна, девушка подобрала к себе ноги и положила лоб на колени. К горлу снова подкатывали слёзы. Теперь отец точно накажет. Будет до посинения орать, пытаясь выбить из неё ответ на вопрос: где ты была всю ночь?! А старшая сестра будет ещё пару месяцев отпускать в её адрес колкости, касающиеся подростковой беременности. Ну и пусть! Пусть хоть изрубят лозинами, пусть на цепи сволокут к хирургу на осмотр или под венец, но только бы оказаться дома. А не здесь, в этом проклятом номере с этим Фролом, который как непреодолимая сила будто бы даже сейчас присутствовал за её спиной. Стоял, молчал и наблюдал. Следил, чтобы пленница не выскочила в окно.

Слёзы отчаяния доедали последние силы, пока огонь медленно пожирал свечи. Голова Ольги заполнилась тупой непроходящей болью, её грудь сотрясали нервные всхлипы. Но она продолжала будоражить чувства обиды и досады, словно надеясь, что её отчаяние каким-то образом изменит реальности и вернёт всё на свои места. Была тут и другая причина, кроме страха внутри Ольги просыпалось пряное любопытство. Впервые в жизни она оказалась так далеко от дома, без родителей. На прощание Фрол сказал: «для твоей же безопасности». Такие слова не принадлежали миру Ольги, они обычно прятались на страницах книг или лились из монодинамика старого китайского телевизора. Как отголосок какой-то другой жизни. В той другой жизни по утрам не орали голодные свиньи, тебе не приходилось топать по ледяным деревянным полам к умывальнику с холодной водой. До школы не нужно добираться заснеженной степной дорогой, борясь с пронизывающим ветром, который разгонялся на степных просторах. Та другая жизнь принадлежала странным, наполненным смыслами и тайнами людям, с виду более живым и настоящим, чем вся Ольгина реальность. И тут перед девушкой промелькнула искра этого чуждого ей бытия. Забыв обо всём на свете, на эту искру откликнулось всё её подавленное любопытство, где-то проявилась даже неведомая прежде жажда приключений. Ольга всхлипывала и рыдала, трясясь в тихой истерике, будто бы искупая эти чувства. Какого чёрта они вообще должны возникать в такой ситуации?

К середине ночи свечи погасли. В темноте Ольга встала со стула. Едва ли не падая от усталости, девушка побрела в другую комнату. Что-то внутри неё твердило: ты должна бояться, должна оцепенеть от страха. Но этому позыву ломали крылья усталость и отрешённость. Они заполняли сознание Ольги какой-то мрачной озлобленностью, своими шагами в темноте посреди этого странного места девушка будто бы говорила миру: «давай же! Покажи мне, почему сети так опасны! Ну что сейчас будет? Меня поглотят стены? Меня кто-то схватит за ногу?». Образ холодной руки, выныривающей из тьмы и хватающей Ольгу за её костлявые лодыжки, оказался куда убедительней различный абстракций. У девушки же затряслись поджилки. Стало как-то слишком холодно, её пробил озноб.

Добежав до кровати, Ольга юркнула под одеяло не убирая покрывала. Постель была ещё холодной, но от накрахмаленных простыней веяло приятной свежестью. Несколько минут Ольга не двигалась, прислушивалась к звукам. Стрекочут сверчки, душно и монотонно, будто бы им самим эти звуки уже порядочно надоели. И больше ничего.

Немного согревшись, Ольга стянула с себя выцветшую футболку и шорты, бывшие когда-то джинсами. Осталась в одном нижнем белье, без разбору бросила остальную одежду на пол у кровати. Затем спряталась под одеяло с головой. Хотелось зайти в туалет, но от мысли, что придётся вылезти из тепла и идти в темноте, мочевой пузырь соглашался потерпеть ещё и ещё. Так, мучаясь от нерешительности, Ольга провалилась в сон. Зайти в уборную ей всё же пришлось. Когда сквозь матовое стекло окна пробивался утренний свет.

Покончив с разбудившим её позывом организма, Ольга спустила воду в унитазе, наклонилась к раковине, умылась, взглянула на себя в зеркало. Смотрела с минуту, отчасти наслаждаясь расслабленной дрёмой и покоем этого предрассветного часа. Почему-то обстоятельства, ограничившие для неё свободу выбора, подарили ей чувство отрешённого, комфортного безразличия. Ольга придирчиво осмотрела кончики каштановых волос. Нет, ещё не секутся. Волосы доставали ей до плеч, а спереди были обрезаны в ровную чёлку.

Девушка постояла около зеркала ещё некоторое время, приметила импортную зубную пасту и запечатанную зубную щётку в зелёном стеклянном стаканчике на полке рядом с раковиной. Затем открыла матовое окно. В комнату сразу же хлынул густой влажный воздух, от которого в первую секунду даже слегка сдавило горло. Вокруг санатория росли старые каштаны. Среди них шла узкая асфальтовая дорожка. Смотря вдоль неё можно было увидеть море. Странного цвета, оно почти не отличалось от предрассветного неба, затянутого лёгкой туманной дымкой.

Ольга закрыла окно и вернулась в постель. Заснула лёжа на спине, положив руки вдоль туловища поверх одеяла.

Фрол открыл замки ровно в десять. Увидев, что дверь в спальню распахнута, он учтиво постучал по деревянному косяку. Ольга среагировала мгновенно, натянув одеяло до самого носа.

— Вот одежда, нижнее бельё… — Сказал Фрол, раскладывая шуршащие упаковки на краю кровати.

Ольга следила за процессом молча. Ещё мгновения назад она спала, пребывая в счастливом неведении, и надеялась проснуться у себя дома июньским днём. Девушка успела провести одну неделю своих последних школьных каникул, после чего очнулась запертой в пространстве, напоминающем номер санатория.

— Отойду на полчаса, — сказал Фрол, — потом принесу завтрак. Ты пока переоденься.

— Прямо сюда? – Спросила Ольга в тайной надежде, что ей разрешат выйти из номера и позавтракать где-нибудь в столовой. А там, глядишь, найдутся другие люди. Ситуация прояснится. И тут уже рукой подать до свободы. Или можно будет хотя бы понять, чего от неё, собственно, хотят.

— Да, — сказал Фрол, который уже собирался уходить, — прямо в номер.

Ольга хотела спросить про столовую, но вопрос сам собой застрял в горле. Он показался каким-то неуместным на фоне комнат без электричества, свечей вместо лампочек. Сонная нега уже покинула тело, и вместо неё в мышцы возвращалось нервное напряжение.

Полчаса ушли на душ, расчёсывание и распаковку новой одежды.

Три одинаковых комплекта простого белого нижнего белья. Размер подобран идеально, выяснив это, Ольга слегка закусила нижнюю губу. Неужели Фрол успел как-то смерить её на глаз? Или пока она была без сознания… Девушка с досадой вздохнула и решила на время эту мысль отогнать. Из одежды ей были предложен синий спортивный костюм, две белые футболки, шорты цвета хаки, джинсы. Она выбрала шорты и футболку.

Когда Фрол вернулся с завтраком, удостоверившись, что Ольга приняла душ и переоделась во всё новое, он собрал её прежнюю одежду и упаковал в чёрный целлофановый пакет с герметичной пластиковой молнией, затем ещё в один и ещё. Ольга не придала этой тройной упаковке особого значения. Мало ли какие здесь правила. Своей старой одеждой она не очень-то дорожила, считая её, впрочем, справедливо, обносками.

За окном стояла пасмурная, но жаркая погода. На завтрак предлагался салат из огурцов и помидоров, рис с мясом и подливкой. Компот. На первый взгляд — в точности школьный паёк. В восьмом классе в Ольгиной школе ввели обеды. Платить за них предлагалось родителям, причём раз в пять дороже стоимости входящих в обед продуктов. Один месяц учеников кормили бесплатно, надеясь таким образом подсадить на этот каждодневный процесс. Не вышло. Ольга навсегда запомнила слипшийся сладковатый рис и куски мяса, больше похожие на шинкованную подошву. Завтрак же принесённый Фролом, был изумительным. Ольга не представляла, что простой рис бывает столь рассыпчатым и богатым оттенками вкуса. А может быть, она просто успела здорово проголодаться.

Когда девушка доела, Фрол убрал посуду и молча положил на стол перед ней газету.

— Первая полоса, — сказал он.

Ольга откинулась на спинку стула и развернула газету, сложенную пополам. Она знала её с детства. Районная, в которой кроме прочего печатают сельские некрологи. На последней полосе никуда не девшиеся после развала графики надоев и приплодов скотины, а в августе обязательные гонки урожаев между всеми фермерскими хозяйствами с фотографиями комбайнёров на поле. Где-то внутри запрятана программа кабельного телевидения. Её, правда, могло и не быть, если вдруг надо написать о заслугах главы округа.

Но не в этот раз. На первой полосе огромными чёрными буквами написано «Чрезвычайное происшествие в станице Старомышастовская». Ольга напряглась, справа под заголовком поместили фотографию её дома. Попыталась сосредоточиться и прочесть всё от начала до конца. У неё вспотели ладони, взгляд то и дело скакал между строк, будто бы девушка старалась осмыслить всё написанное мгновенно, минуя процесс чтения.

На первой полосе сообщалось о том, как некий дед приехал к своему приятелю на мопеде, чтобы порыбачить в плавнях, которые начинались там, где заканчивался огород приятеля. Прихватил, понятное дело, и чекушку. Обычное себе начало, но Ольга прекрасно знала, что неназванный приятель — это дед Михай, который разводил кроликов и давал местной детворе с ними поиграть. Летом раз в несколько дней к нему являлся дед Василь из соседнего селения. Рано утром они натягивали старую простыню между двумя ивами, чтобы восходящее солнце не напекло голову, садились на раскладные стульчики и тихо рыбачили, держа в руках тростниковые удочки. Чекушка стояла рядом, но она присутствовала скорее как дань традиции, нежели суровая необходимость. Тем не менее, к полудню она, как правило, пустела.

Дед Василь приехал в пять утра, как и обычно, заглушил мотор, прислонил мопед к забору. Громко проорал: «Михай!». И в тот же момент почувствовал неладное. Слишком тихо было вокруг. Не кричали петухи, не мычали коровы, не слышно даже воробьёв в кустах черёмухи, росшей у обочины.

Тогда дед Василь решил не дожидаться ответа, а просто открыл калитку, которая никогда на самом деле не запиралась. Во дворе у ворот лежал мёртвый Тузик. Ольга знала этого пса, лаявшего на всех прохожих, даже если они шли по асфальтовой дороге в десятке метров от забора. Границу своих владений Тузик охранял в том числе и от посторонних взглядов. На первой полосе была сделана небольшая врезка: последующая экспертиза выявила, что у пса отсутствовали глазные яблоки, пищевод, язык, а так же из его тела неизвестные выкачали всю кровь. Ольга вздрогнула.

Дед Василь ворвался в дом и обнаружил, что дом пуст. Кровать не заправлена, будто бы дед Михай отлучился из неё на несколько минут, его шлёпанцы у порога, штаны висят на стуле. Дед Василь направился к соседям настолько быстро, насколько позволяли его старые ноги. Дозваться не смог, а у них дверь на засове. Проковылял дальше по улице, к дому тракториста, у того дверь на распашку – в проёме москитная сетка, долго звал, никакого ответа, а ведь в пять Митька всегда уже на ногах, до работы нужно покормить скотину, свиней, гусей… Из хлева ни звука. Тишина стоит мертвейшая.

Дед Василь не на шутку испугался. Даже не стал к Митьке в дом соваться, добрался до мопеда, кое-как завёл с толкача и укатил к полицейским. Нашёл постовых у асфальтовой дороги, те сначала всё пытались внушить ему, чтобы он валил от них со своими тупыми россказнями. Потом, убедившись, что дед-то трезв, задумались.

Наряд в Старомышастовскую выслали только в полдень. В станице – никого. Все исчезли. И стар и млад. На окраине праздновали скромную свадьбу, стол, выставленный во двор, так и остался стоять нетронутым. Угощеньем побрезговали даже птицы, которые, казалось, облетали станицу стороной.

В четыре часа дня в Старомышастовскую прибыли фотограф и корреспондент газеты. Вторую полосу занимали фотографии. Безголовые цыплята, выложенные ровными рядами, свиньи без ушей со вспоротыми животами, валяющиеся в хлеву. Подпись: «Замки были нетронуты, их вскрыли полицейские». Коров нашли около пологого кургана в пятистах метрах от крайнего станичного дома. У животных отсутствовали глаза, веки и зубы. Ольга посильнее сжала губы, чувствуя тошноту. Далее корреспондент сообщал, что на коровьих тушах не было обнаружено ни одного опарыша, а это в июньскую-то влажную жару. Мухи к ним даже не подлетали. Продолжение похожее: кролики, гуси, козы, индюки, все мертвы, обескровлены, из тел изъяты различные органы. Полицию обнадёживало отсутствие человеческих трупов, хотя объяснить, как люди исчезли из запертых изнутри домов, никто не мог. Начали прочёсывать район, результатов никаких.

Третья полоса –рассказы очевидцев. У первого материала стоит фото – перепуганный дед Василь стреляет прозрачными осоловевшими глазами в камеру. Специально побрился по такому поводу. Дальше Баба Лиза из соседнего села, не пожелавшая сообщать свою фамилию и отчество, на треть полосы описывала собственные переживания в ночь на пятнадцатое. В полдесятого легли спать, сразу после последних известий, но в два она и её муж были разбужены странным звуком, похожим не то на свист, не то на треск. «Рэпит жутко так, ажно в голове всё рэпит от воного! Знаете, воно так рэпить, что хоть ухи затыкай, хоть не затыкай», — говорила она. Выбежали во двор, а уже тишь стоит. И сверчки смолкли. Да как страх нападёт-то. Такой, что забежали внутрь дома и зажгли свет, заперли двери на все замки, заперли ставни на засовы, сидели до петухов в духоте, молились, чтобы миновал их ужас ужасный.

Турист рыболов из Москвы рассказывал, как в два ночи прокатился по плавням какой-то странный стрекочущий свист, после чего клёв как отрубило, а совы полетели все прочь.

На скотоводческой ферме пришлось поутру делать ремонт, сообщает Борис Тимофеевич, завхоз. Перепуганный скот стал ломиться из загонов. Некоторые особо крупные быки сломали ворота и выбрались на свободу.

Ольга пролистала страницы. Вся газета – о Старомышастовской. Свидетели, очевидцы, фотографии, отчёты полиции. Но ничего о жителях. Они исчезли без следа. С немым вопросом она посмотрела на Фрола.

Тот ответил:

— У полиции это дело мы переняли на следующий же день, взяли со свидетелей подписку о неразглашении под страхом обвинения в государственной измене, приступили к работе. В прессу ничего больше не просочилось, слава латентности современных журналюг, этот номер – из пробного тиража, в массовый пошёл совсем другой выпуск, — стал произносить Фрол так, будто бы докладывал на совете министров о проделанной за год работе.

— Н-нет, — перебила его Ольга, которой было наплевать на формальности.

— Мы нашли одного человека, — мрачно сказал Фрол уже совсем другим тоном, — на дне протока, под слоем ила. Весь в радиационных ожогах. Виталий Ржаненко, двадцать один год. Внутренние органы – сплошное месиво, внешних повреждений, кроме ожогов никаких.

Ольга скривилась. Витька Зуб, как звали его в станице из-за кривого зуба, выросшего прямо из десны поверх резца. Когда Витка растягивал рот в улыбке, лишний зуб показывался из под верхней губы. В остальном обычный пацан, дрался, кидался в заборы грязью из вонючих скотных луж. Пока никто не видел, лупил бычков на пастбище длинной палкой. Воровал кукурузу с поля, стараясь оставаться незамеченным, искренне веря, что до этого хотя бы кому-то есть дело. Одно лето тырил бошки с тайной конопляной плантации, потом её спалили тогдашние ещё милиционеры. Сходил в армию, вернулся, стал выгребать дерьмо из-под свиней на ферме, надеясь, что судьба, в конце концов, выведет его к должности бригадира доярок или начальника комбайнёров. Комбайны, правда, никак не вязались со свиньями, поэтому то была голубая мечта. Вот и все факты, известные жителям станицы. Вывод – обычный парень. Конечно, бабки, собиравшиеся потрепать языками на длинной лавке, знали гораздо больше. Например, как гусь ущипнул Витьку за письку в два с половиной года, после чего Витька в течении восьми месяцев напрочь отказывался говорить. Но то всё частности.

Ольга могла бы подкинуть ещё пару абзацев в резюме Зуба. Но сделала бы это лишь в случае крайней необходимости, раскрывая правду о нём, она обнажала часть своего прошлого.

Ольге было пятнадцать, её мир заполнял май. В мае всё казалось живым, будто бы жизнь должна вот-вот сделать какой-то подарок и открыть перед носом дверь, за которой – нехоженый путь. Цветут плодовые деревья, тюльпаны, школа уже вот-вот закончится, и начнутся каникулы. Каникулы не отменяли окучивания картошки и сбора колорадских жуков со всевозможных растений, но всё равно радовали.

Где-то под конец мая из армии вернулся двадцатилетний Витька Зуб. Устроили ему встречу, собрались его знакомые, друзья и товарищи со всего квартала и двух соседних. Сидели на берегу поросшего камышами канала. Кто-то притащил складной мангал и четыре ошкуренные тушки нутрий.

Ванька и Васька достали из чёрного пакета с надписью «30 кг» шесть двухлитровых баклажек пива «Дон Южное». Специально гоняли за ним в ларёк на мопеде и везли, намотав пакет на руль. Пиво взболталось. Ольга сидела там же вместе со своими подругами, говорили о чём-то незначительном, забывая сказанное сразу же. Витька пытался разжечь мангал, в процессе травил байки про армию, и нажимал на кнопки нового мобильника, купленного в каком-то городе, мимо которого проезжал дембельский поезд. Телефон мог играть музыку, причём достаточно громко, но у него быстро сел аккумулятор. Витьке пришлось убрать его в карман льняных шорт на завязках. Растерянный он смотрел, как шипит нутриное мясо, с которого капал жир и горел, касаясь углей. Васька постоянно следил за огнём, держа наготове пластиковую бутылку с дырками в крышке, заполненную водой.

Разлили пиво по пластиковым стаканам. До армии Витька с друганами глушили бы его так, прямо из горла, но по возвращению стало как-то несолидно смешивать слюни в общей баклажке.

Витька не переставал потчевать окружающих армейскими историями, но выходило у него всё как-то криво и скучно. Видали они в станице все эти подъёмы в пять утра не раз, и будто бы кому-то из собравшихся не приходилось чистить картошку или в феврале выгребать из под курей смерзшееся дерьмецо. Не лопатой понятное дело, сначала, друг, соскреби его тяпкой. Поди расскажи им, как ужасен наряд вне очереди.

Постепенно пиво и нутрия с углей улучшили восприятие армейских баек. Когда солнце касалось земли, пацаны в голос ржали над тупыми духами, которые даже не смогли подтянуться ни разу и, пробегая по плацу, выглядели так, будто их внезапно окатили из ведра ледяной водой. Смешно всем было слушать и про качку посреди ночи, а потом Витька, внезапно скосив глаза, потухшим голосом произнёс:

— Переборщили мы, ребят, переборщили.

Кто-то заржал, ожидая, что сейчас расскажут, как изъяли цивильные сигареты или заставили стирать хэбэшку. Витька прикрыл глаза ладонью, повисла тишина. Ольга слушала отстранённо, ей тоже влили пива, ведь не тринадцатилетка уже.

— Один иголок наелся.

Страшно. Ольга огляделась, рядом на коврике полулежала одна только Наташка, остальные девки по-тихому разошлись. Кинула взгляд на пацанов. Покрасневшие, те сидели на корточках, Витька держал в пальцах пустой шампур. Ванька курил Winston, в его глазах отражался огонёк сигареты, который мерцал от порывов лёгкого ветерка. Вокруг – темень, светит луна, квакают шкряки.

— Я пойду, — сказала Ольга, — поздно как, не заметила.

— Да погодь! – осипшим голосом отозвался Васька, — ты как по темени-то? Давай проводим?

— Нет, я прямо сейчас, — Ольга тут же встала и, подняв руку в прощальном жесте, зашагала прочь без лишних слов.

Пацаны проводили её только взглядами, пиво их здорово разморило. После первой партии сгоняли на мопеде ещё за одной. В соседнем ларьке закончилось их любимое, прокатились до магазина. Потом везли, намотав пакеты не только на руль, но и привязав эластичными тросиками к багажнику. Закупились от души.

Ольга шла по берегу канала. Идти совсем не далеко. Пахло ночными плавнями. Запах похожий на аромат высушенной травы с лёгкой примесью сероводорода. Шкряки надрывались так, что, казалось, они буквально лопаются сидя между корнями камышей и на прибрежных песчаных отмелях. Внезапно из зарослей вспорхнула утка, Ольга приостановилась и посмотрела, как птица пролетела мимо диска полной луны. Тем временем, за девушкой с любопытством наблюдали совы, в основном сычики. Расселись на проводах. Чёрт их знает, чего они забыли у канала. Совиная вотчина – бахча и поле, где мыши да жирные гусеницы, лениво переползающие со стеблей травы на тонкую тыквенную лозу, с тыквенной лозы на арбузную, с арбузной на дынную и далее по кругу. Но каждую ночь совы почему-то садились на провода и смотрели кто на канал, кто на станицу. Впрочем, в камышах тоже было полно мышей. А может у канала собирались те, кого выгнали из лесополосы.

Вдалеке залаяла собака, за неё другая, третья. Отозвались ещё две с противоположного конца станицы. Звучали они глухо и от того почему-то нестерпимо уютно. Вдалеке замаячил освещённый лунным светом автомобильный мост через канал. Перейти по нему, и, считай, вот он дом. Ольга пошла огородами, всё равно их граница была условностью, никаких заборов, хозяева являлись к этим клочкам земли раз в неделю, чтоб ужаснуться урону, нанесённому колорадским жуком и засухой. Развлечение для тех, кому не хватало участков у дома.

Ольга шла мимо грядок, мысленно растворяясь в тёплом ночном воздухе. Её май подходил к концу и от того горел всё ярче. Такая ночь, как эта, непременно должна что-то означать, за ней должна скрываться какая-то великая тайна. Пьянящая, дурманящая, мрачная, возвышенная, яростная и одновременно умиротворяющая. Тайна с тончайшим привкусом зла. Непростая, очень сложная, от того и прячется в лунных полутонах. Если на эту тайну обрушится полуденный свет, то она осыплется на землю бессмысленным пеплом. Выхолощенная, сведённая к осознаваемому выводу, она умрёт и превратится в глупый пустой символ, который сможет накарябать на листе бумаги любой полудурок. Думая о ней, Ольга чувствовала, как по телу прокатываются волны возбуждения. И каждый вдох сладок. Эту мысль жёстко оборвала чужая рука, обхватившая Ольгу за талию. Огромная грубая ладонь хлопнула девушке по губам и намертво зажала рот.

Ольга испустила носом испуганный выдох, неизвестный поволок её к деревьям и кустам, росшим на берегу канала, она отчаянно заскребла ногами, один шлёпанец соскочил и остался валяться в рассыпчатой пыльной земле. Неизвестный не проронил ни слова, пока не затащил девушку в густую непроглядную тень.

— Смотрю, ты за два года тут, тут ты за два года… — проговорил Витька Зуб прямо в Ольгино ухо. Девушка попыталась укусить его за пальцы, но он лишь сильнее надавил ей на рот, так, что она даже не смогла двинуть челюстью. От пальцев Зуба пахло жиром нутрий и сигаретами, — вся за два года… Была плоска доска, а тут, — его рука настойчиво полезла под топик, — если бы Ольга могла кричать, она бы закричала до разрыва связок, но все попытки высвободится были тщетны, её будто бы скрутили стальными тросами. Удары локтями и пятками, похоже, лишь веселили Зуба.

— Ух, сисюнчики у тебя класс, — Зуб добрался до эластичного лифчика и залез под него. Ольга крепко зажмурилась. Она была готова умереть на месте. За каналом виднелись крыши домов, кто-то ужинает, может быть пьёт чай, и даже не представляет, что твориться под густыми ивами. А завтра кто-нибудь пройдёт совсем рядом с этим местом, и ничего не будет знать.

— Да чо ты жмёшься то? А? Я чо те противный? – Зуб зажал Ольгин сосок между двух пальцев и слегка сдавил. По щеке девушки пробежала слеза, — В пятнадцать целка? У нас на югах? Уй, да с такими-то сиськами, кого ты дуришь?

И тут Витька почувствовал у себя на пальце Ольгины слёзы. Он замер, затем быстро и нервно выдернул руку из-под топика, оттолкнул девушку от себя, как маленький мальчик, вдруг заметивший, что его любимая плюшевая игрушка отсырела и вся покрыта червями.

Ольга без сил упала на сыроватую из-за близости воды землю. Она поджала колени, словно искала защиты, всхлипывала и рыдала в голос.

— Ты это чо? Ну ты это! Я же это, ну мы выпили, — вдруг затараторил Витька, всё не выходя из образа маленького мальчика, у которого внезапно выпятило из шеи адамово яблоко.

— Урод, — глухо ответила ему Ольга.

Зуб стоял в нерешительности, ему хотелось опуститься к Ольге и потрясти её за плечи, уговаривая держать рот на замке. С другой стороны, можно её хорошенько избить, чтоб сука знала, что будет, если проболтается. Была и третья мысль, вселявшая в Витьку истинный ужас: а не тюкнуть ли её камнем по голове, а потом кинуть в воду и с концами. Тогда можно и не церемониться, прямо тут трахнуть, всё равно потом камнем по башке…

— УУу У! – Промычал Витька, чья голова разрывалась от ужаса и вожделения, левая ладонь всё ещё помнила, как твердеет Ольгин сосок, — П-прости! Прости! – И тут Зуб не выдержал, развернулся и кинулся бежать, как всё тот же мальчик, вдруг попавший булыжником в окно дома милиционера, не понимающий, хотел ли он на самом деле кидать этот чёртов камень. А если не хотел, то как так вышло, что милиционер в одних трусах уже выскакивает на улицу и орёт, что сейчас прострелит ему всю его рожу?

Через некоторое время Ольга стихла. Поднялась с земли, утёрла слёзы, оглядела себя. Выпачкала землёй топик, выпачкала шорты. Идти домой в таком виде – самоубийство. А не идти – жутко, каждая новая минута, наверное, ужесточит наказание от родителей. Ольга подошла к деревянному помосту, с которого днём мальчишки ныряли вниз головой в канал, а ранним утром старички рыбачили, пытаясь выловить окуней. Постояла немного, посмотрела на станицу на том берегу. Ужас ещё крепко сидел внутри, но его ослабляла мысль: «не изнасиловали! Уцелела!». Кроме ужаса была гадливость, была обида.

Потом Ольга, как ни старалась, не могла точно вспомнить, что именно она сделала. Вроде бы сразу же развернулась и пошла к дому, но почему-то ей всё казалось, что на самом деле она разделась догола, присела, проверила рукой, как водичка. Парное молоко. И, не раздумывая, нырнула в пресные плавневые воды. Со злостью гребла руками, чувствуя, как жжёт мышцы. Доплыла до середины канала, где осталась одна, наедине с луной и кваканьем шкряков. И не было в ней страха утонуть, и забылось всё случившееся. Ольга ощутила, как время проходит сквозь неё, и кроме этого не существовало в мире больше ничего. Сверху вода тёплая, а пониже холодная. Слой за слоем всё холоднее. И это тоже было Ольге приятно. Она ныряла, плыла против течения, плыла по течению, лежала на воде, снова ныряла, плыла под водой. А потом легла на помост и долго не двигалась, будто бы купаясь в лунном свете. Ольге казалось, что какая-то часть её навсегда унесла с собой ощущение момента, не принадлежавшего ни к прошлому, ни к будущему. Девушка думала, что это было бы очень обидно, если бы всё оказалось невзаправду, и ощущение момента настоящего – лишь плод ложной памяти.

Потом она вернулась домой, здесь у неё не было сомнений. Отец стоял у ворот и глядел на улицу. Он был преисполнен тёмного, возогнанного бешенства. Полночи орали, драли за волосы. Били по лицу. В основном не сильно, но одна пощёчина лишила Ольгу на несколько секунд равновесия, девушка оступилась и с силой ударилась бедром о деревянную ручку дивана, сжала зубы. Челюсть прострелила боль, очаг чуть пониже правого уха, батяня её, видимо, всё-таки маленько выбил. Боль вышибла из глаз слёзы. А Ольга так хотела не подавать виду, что ей больно. Она принимала наказание, считая его заслуженным, нечего тут было умолять и просить прощения, сама жрала пиво, сама и потаскуха. Если бы удары могли стереть память о Витькиных пальцах, настойчиво сжимающих её сосок, девушка согласилась бы принять хоть тысячу розг, хоть две. Столько, сколько нужно.

Потом родители выдохлись, а Ольга легла на постель, и пролежала ничком, до самого утра не смыкая глаз. На следующий день был первый понедельник летних каникул. С ней никто не разговаривал, мать только стукнула тарелкой овсянки ей перед носом и даже не сказала: «Жри!». Было бы легче, если б сказала, пусть как угодно грубо. Старшая сестра всё поглядывала в её сторону, пряча в глазах лукавый смех, но тоже не проронила ни слова, то ли в шутку, то ли всерьёз поддерживая устроенную родителями блокаду.  

Ольга ходила за матерью весь день как собачка, которую окатили помоями. Не решаясь подойти слишком близко, но находясь, тем не менее, в ближайшей доступности. Девушка надеялась, что мать попросит её о помощи и это пустит первую трещину по ледяной глыбе, застывшей между ними. Не вышло. На огороде мать, резко обернувшись, крикнула, взмахивая тяпкой:

— Пошла прочь! Чо таскаешься за мной?! – И крикнула с ненавистью, вогнавшей Ольгу в озноб. На мгновение ей показалось, что перед ней – не её мать, а вырезанная из сухого дуба старуха, потом мать отвернулась и продолжила окучивать картошку, от тяпки по ветру шла серая пыль.

Ольга молча отвернулась, поплелась прочь. Где-то ходила весь день, не видя, что перед ней. Мир стал какой-то грустной декорацией, впереди маячила неотвратимость чего-то ужасного и девушка даже не хотела думать о предстоящем, пребывая в трясине медленного ужаса.

Вечером ей дали картошку и хлеб. Ровно две минуты отец не отрываясь смотрел, как Ольга измельчает картофелины, чтобы те побыстрее остыли. Затем он стукнул по столу рукой, так что все замерли, даже мать, несущая пустую кастрюлю, обернулась, готовя для отца осуждающий взгляд, но быстро спохватилась, и этот взгляд достался Ольге.

— Жри на улице, шалава, — протянул отец голосом, застрявшим где-то между его сжатых зубов, — тошнит на тебя смотрёть.

— Но я…

— Ах ты сука! – Внезапно отец вскочил, готовясь сломать Ольге пару рёбер. Девушка, не помня себя, выскочила из дома, потеряв по пути картофелину.

В ту ночь она ужинала у кирпичного колодца, деля трапезу с медленно ползущими по траве улиткам, запивая белый хлеб своими слезами.

Ольга оставила пустую тарелку у крыльца. В дом входить не решилась. Обошла его кругом, свет уже погасили, спят значит. Ноги вывели её за калитку и понесли по станице. Долго она гуляла наедине с собой и луной. Разные дворы, разные дома, во многих горит свет, во многих окна-то пластиковые. Так Ольга подобралась к каналу. Села на берегу. Её тут же попытались облепить комары. Убила пару. Но их было слишком много. Решила идти дальше, не останавливаясь. Дошла до деревянного моста и перешла по нему. Было ей как-то спокойно и даже приятно. Здесь до неё не дотянутся. Сейчас хорошо, а что будет дальше – посмотрим. Так, будто бы ступая по невесомой вате, девушка дошла до полей, до асфальтового шоссе, видела водонапорные башни, силосные башни, дальние фермы, длинные и плоские, с огоньками, горящими даже ночью.

А потом стало светать, но страха не было, всё тем же размеренным шагом добралась Ольга до дома, взяла из гаража старый ватник и подстилку, залезла на чердак и там заснула, сделав себе гнёздышко. Утром сладко потянулась, спустилась по деревянной лестнице вниз. Во дворе – пусто. Мать, видимо, на огороде, а старшая сестра неизвестно где и неизвестно с кем. Говорите потом о двойных стандартах…

Ольга сварила себе овсяную кашу, этим и позавтракала. К матери решила не подходить. Раз не хочет она с ней разговаривать, чего и лезть. Снова отправилась бродить по окрестностям, но смотрела на всё какими-то новым взглядом. Ей нравились плоские поля, разделённые лесополосами. Нравилось, как мальчишки ныряют в канал, одуревшие от рухнувших на их головы каникул. Козу привязали возле кургана. Ходит целый день под алычой, щиплет траву. Ольга подошла к ней, коза тут же начала обходить девушку справа, опутывая верёвкой её ноги. Боится чужака, но как будто бы хочет поймать, связав.

К ужину Ольга снова вернулась домой. Подошла к столу, взяла тарелку и отправилась к кирпичному колодцу. Отец ничего не сказал, будто бы подавившись словами. Не ожидал, что дочь поведёт себя так.

И лишь на следующий день он её окликнул, когда та вновь подняла тарелку, собираясь уходить.

— Сядь!

Ольга спокойно села.

— Трахалась? – бесцеремонно брякнул отец, пытаясь за угловатой грубостью спрятать стыдливую боязнь этой темы. Мать и сестра замерли, напряжённо ожидая ответа, будто бы даже слегка привстав со стульев. Но виду они старались не показывать, хотя сделать это им вовсе не удалось. Слишком явной была морщинка, вдруг пробежавшая между бровей старшей сестры, которая едва ли не закусывала нижнюю губу, вся превратившись в уши. На белках глаз матери, казалось, с каждой секундой появлялись новые кровяные сосуды, кончик её носа едва заметно вздрагивал.

— Нет, — вдруг ответила Ольга лёгким голосом, как бы сказав это невзначай.

Ответ сбил отца с толку. Он готовился орать, а тут ему выдали информацию таким тоном, которому просто нечего было возразить.

— Ну смотри у меня, — сказал он, помедлив. Нахмурился, словно пытаясь собрать воедино всю свою мрачную решимость, но злость выходила из него как воздух из дырявого воздушного шарика.

Потом отец долго размышлял, не свозить ли дочь к хирургу, проверить девственница она или врёт. Смотрел на бутылку коньяка, которую он предложил бы доктору, взявшемуся за столь деликатный вопрос. Ставил коньяк на стол, ходил мимо него, убирал обратно в шкаф. Искоса поглядывал на Ольгу за семейным столом, в доме, на улице, так, чтобы она ничего не приметила. Всё не решался. Потом эмоции, управлявшие этим позывом, поистёрлись, вместо них появилась лень…

— Ты его знала? Виталия? — Спросил Фрол, заметив, что Ольга ненадолго ушла в себя.

— Конечно, мы же почти соседи…

— Ты побледнела. Как самочувствие?

Ольга перевела глаза на Фрола и долго молчала, надеясь, что тот сможет хотя бы частично уловить те чувства, что она испытывала. Но выражение лица мужика не изменилось, он ждал ответа.

— Мне страшно, — Ольга отвела взгляд и наклонила голову. Её глаза остекленели, — Это похоже на обман. Куда они все исчезли? Газету… Газету можно изготовить и своими силами. Пиши потом что угодно, — говорила Ольга. Машинально, сама не веря своим словам.

— Месяц спустя мы нашли ещё одного человека. Тебя.

Ольга не сразу поняла, что ей хочет сказать Фрол. Тот продолжал говорить, пытаясь смотреть девушке в глаза, но та, казалось, его не слушала: — Тебя нашли дежурные оперативники при обходе. Лежала на дороге лицом вниз. Без сознания. Семьсот двадцать часов тебя не было здесь.

— Что? – Вдруг спросила Ольга.

— Спустя месяц после инцидента оперативники нашли тебя на дороге лежащей лицом вниз. В станице Старомышастовская. Около твоего дома.

— Сейчас июль? – Мозг Ольги пытался опровергнуть это заявление, но откапывал в памяти подтверждения слов Фрола. Листья каштанов – уже зрелые, мясисто-зелёные, на деревьях появились колючие плоды. Июль, без сомнений.

— Да.

Ольга подняла указательный палец, будто бы хотела прочесть по слогам висящий в воздухе невидимый текст и медленно произнесла:

— Где я была эти семьсот двадцать часов?

Фрол глубоко вздохнул:

— Мы не знаем.

В этот момент Ольга испытала абсолютное, ломающее волю отчаяние. Оно нахлынуло изо всех уголков сознания и намертво сковало мысли. Всё, что девушка знала об окружающей действительности, все её планы, воспоминания, чаяния и мечты провалились в пропасть. Исчезли вместе с жителями Старомышастовской. Пропали неизвестно где.

У Ольги возник внезапный порыв закатить истерику, попытаться перевернуть стол, с криками накинутся на Фрола, осыпая его обвинениями. Метнув взгляд на мужика, сидевшего рядом, девушка осадила свою злость. Он тут не при чём, не сделал ей ничего плохого, всё время учтив и, похоже, сам не во всём до конца разобрался. Может быть, даже растерян.

— Прости, я не лучший психолог и не могу сказать, что тебе теперь делать. Потеря близких это нелегко. Прости, — проговорил Фрол.

Потом Ольга плакала. Долго, горько и безутешно. Фрол сидел рядом и молчал. Он знал, что любое неловкое слово может причинить боль.

— Я никогда никогда их больше не увижу? — спросила Ольга.

— Не буду врать, скорее всего, нет. Единицы возвращаются. Считанные единицы.

— Но откуда? Ведь если знать, откуда, то… То можно хотя бы… Хотя бы попытаться найти пропавших.

— Я не знаю. Чёрт возьми, — Фрол стукнул кулаком по ладони, — именно поэтому те, кто вернулся, так важны!

Ольга вытерла ладонью слёзы.

— Часто это происходит? В смысле, пропадают люди?

Фрол на мгновение отвернулся, взглянул в окно, будто бы решал, стоит ли отвечать на этот вопрос.

— Пропадают. Не так массово, как на этот раз.

— Поэтому существует ваш отдел? — Ольга слегка прищурилась. – Это государственная структура?

— Пропадают люди, без следа. Появляются, — тут Фрол замешкался, словно подбирая слова, — объекты. Знаешь, люди исчезают каждый день. Но, представь себе, что опустела не целая станица, а, скажем, квартира. Запертая. Находится на седьмом этаже. Окна целы и тоже закрыты. Выезжаем. Внутри тишь, пусто, людей нет. Вещи лежат, будто бы ждут хозяев. Вряд ли ты можешь понять как мне всегда в эти моменты жутко. Держу руку на пистолете, а всё равно чувствую, что ничего эта железка тут не сделает. Но идёшь и всё равно переступаешь через порог, проходишь в тёмные комнаты, осматриваешь, а сам тихо умираешь от страха. Но не отступаешь. Нас долго отбирают. Это действительно особая работа. Терпеть нечеловеческий страх. Не так страшно просто обнаружить в квартире пустоту, как приоткрыть дверь, — Фрол глубоко вздохнул, — и увидеть, как посреди комнаты зависобъект. В Старомышастовской мы обнаружили три таких. Сразу же отправляем спецхран. В контейнерах. Не нужно никому их видеть. Даже ветераны спецопераций, хладнокровно перерезавшие не один десяток глоток, срываются, если им взять и показать. Эти, — и снова Фрол взял паузу, —объекты, на них не нужно долго смотреть, твой взгляд, он будто бы проваливается куда-то. Ты кожей ощущаешь, что то, что ты видишь — всего лишь попытки твоего мозга как-то представить для тебя сущность объекта. Но нам его познать не дано.

— Зачем вы рассказываете мне это? – Ольга побелела от страха, положила ладони на колени, но даже так было видно, как её руки дрожат.

Фрол спохватился:

— Ты спросила, я не хотел ничего скрывать. Всё же ты здесь не пленница. Если бы было можно, тебя бы отпустили хоть сейчас.

Ольга с ужасом взглянула в окно, за которым был мир, где каждый день бесследно пропадают люди и появляются объекты. Девушка крепко сжала зубы и процедила:

— Нет уж, теперь придётся выложить всё до конца, — за два прошедших года она научилась быть твёрдой. Чтобы неотступно и смело шаг за шагом создавать для себя новую реальность, в которой нет места никаким Витькам с лишними зубами и уродливым грязным лапам.

Фрол немного расслабился и сказал:

— Исчезновения и всё, что с этим связано не единственная наша забота. Бывают полевые выезды. Но там зачастую либо ложные вызовы, либо полная чертовщина. Пытаемся как-то классифицировать, искать объяснения. Отдел наш особый, как ты понимаешь, секретный.

Ольга нахмурилась, что-то не сходилось в рассказе Фрола.

— Получается, что все эти явления – чистая случайность и предсказать или предугадать их нельзя?

Фрол прищурился и кивнул в ответ.

— И это – не результат деятельности каких-то других спецслужб или бандитов, к примеру. Но раз так, то почему я здесь?

— Ты находишься в карантине, — ответил Фрол без эмоций.

Подтверждались худшие опасения Ольги, её самообладание пошатнулось.

— Почему карантин?

— Не думаю, что тебе стоит знать, почему мы ввели такое правило. Просто постарайся успокоиться и набраться терпения. У нас очень мало информации, но кое-что нам известно. Ты не первая из тех, кто вернулся. Тебе очень сильно повезло. Твоя кожа при тебе, как и твои кости, твои глаза, твой рассудок. И это чрезвычайно важно. Постарайся понять нас. Все здешние правила – результат применения полученной нами информации.

— Что будет потом, — холодно спросила Ольга?

— Просто постарайся успокоиться, хорошо? На этом всё, — внезапно голос Фрола наполнился командными интонациями. Он не оставлял выбора. Приказывал закончить этот разговор. Больше никаких вопросов. Ольга опустила глаза. Неужели все эти растерянность и смущение, которые демонстрировал Фрол – тоже изощрённая игра?

— Потом убьёте?

— Хотели бы убить, уже бы давно придушили. Думай головой, — сказал Фрол так, будто разговаривал с собственным приятелем. Таким же медведем-спецназовцем, — Вроде с виду не глупая, но бывают у тебя реплики. Бывают, — протянул мужик, собирая тарелки. Ольга опешила. Фрол продемонстрировал ещё один из своих образов. Профессионал, без тени растерянности и сомнений. Он быстро собрал посуду со стола, уже собрался уходить, у двери остановился и сказал:

— Обед в полвторого, — затем закрыл дверь, держа поднос с пустыми тарелками в одной руке.

Ольга осталась одна. На столе лежала районная газета. Не хотелось на неё даже смотреть. Слишком очень внезапно Фрол покинул комнату. Наверное, у него есть какие-то другие дела в этом здании. Девушка встала со стула, выглянула в окно. В небе по-прежнему висели тяжёлые облака, но с них не срывалось ни капли дождя. Ольга обняла себя руками за плечи и едва заметно ссутулилась. Её слегка подташнивало. Мучила неопределённость. Пугало слово карантин. Что может с ней случится, почему нужно обязательно пребывать в этом номере? Что-то ждёт своего часа внутри неё? Девушка испытала сильный приступ тошноты.

Ноги как ватные. Отойдя от окна, Ольга рухнула на кожаный диван, стоявший у стены напротив книжного шкафа. По виду, этот диван был совсем ещё новым. Кожа насыщенно изумрудно-зелёного цвета, дубовые ножки, покрытые лаком цвета янтаря. В то мгновение Ольге было наплевать, какого цвета диван и насколько качественно он сделан. Ужас и опустошение поселились внутри неё, лишая сил и воли к любым действиям.

Так прошло несколько часов, Ольга не чувствовала, чтобы время вообще куда либо двигалось. Она будто бы застыла в одном единственном моменте времени, который больше никогда не измениться.

В номер вернулся Фрол. Он увидел, как Ольга сидит на диване, обхватив руками живот, и смотрит в пол. Не подходя ни на шаг ближе, мужик окликнул её:

— Эй, ты жива? – а сам плавным движением отодвинул правую ногу, чтобы встать в более широкую стойку, будто бы Фрол ждал нападения.

Ольга едва заметно изменила позу и медленно повернула голову в сторону мужика, затем так же неспешно кивнула один раз.

Фрол расслабился:

— Обед, — сказал он, — пол второго.

— Я не голодна, — тихо ответила Ольга.

— Подумай минут десять.

Ольга отвернулась и снова уставилась в пол. Тогда Фрол поставил поднос на стол и подошёл к ней поближе.

— Понимаю, тебе жутко и мерзко, — сказал он, — к тому же, тут скучно до чёртиков. Но ты давай, держись. Знаешь, тут есть книги, — Фрол подошёл к шкафу с вырезанными на дверцах летящими ласточками, и открыл его, — не взглянешь? Или ты совсем не чтец? В наши времена с девчонками школьницами такое не редкость.

Последняя фраза будто бы разомкнула мрачную зацикленную цепь Ольгиных рассуждений. Девушка встрепенулась и на мгновение даже нахмурилась, готовясь возразить реплике, ставящей её на один уровень с Витькой Зубом и объектами его интересов.

Фрол обернулся как раз вовремя, чтобы уловить изменения в Ольгином настроении. Про себя он ухмыльнулся и поставил невидимую галочку в расписании дел, которые ему нужно сделать сегодня, затем казал:

— Если тебя всё же заинтересует чтение, посмотри, может, найдёшь для себя книгу по вкусу. А я отойду. Обед оставлю, решай сама.

После того, как Фрол ушёл, Ольга сидела на диване ещё несколько минут. Она больше не ощущала себя раздавленной ужасом. Пообедала. Вытерла губы салфеткой, решила помыть руки. И только затем подошла к книжному шкафу. На дверцах вырезана сто одна ласточка. Ольга не смогла побороть желание дотронуться до них и провести пальцами по их деревянным контурам. Мастер, который изготовил этот шкаф, работал неспешно, с умом. У ласточек видны глаза, перья, клювы. Но нигде не ощущается переизбытка деталей, в конечном итоге все птицы стилизованы, чтобы подчеркнуть их движение в полёте.

Ольга открыла обе дверцы. За ними – восемь полок, уставленных книгами. Быстро пробежав глазами по корешкам, девушка потянулась за томиком Тургенева. В любом случае на выбор – только русские классики, номерные тома из собраний сочинений, подобранные,  на вид, безо всякого смысла. Так, от Пушкина остался третий том, а Достоевский был представлен тремя книгами из собрания сочинений и романом «Идиот» в более позднем издании.

Около четырёх часов после полудня пошёл ливень, Ольга сидела на диване и читала, шум дождя отвлёк её, она положила раскрытую книгу страницами вниз и подошла к окну. В это мгновение с моря нахлынул порыв ветра и по стеклу с силой забарабанили крупные капли. Ольга вздрогнула. Море казалось чёрным, по дорожке, идущей между каштанами, бежали ручьи, деревья были окутаны серой водяной пылью. Ольга вернулась на диван, села на то же место, ощущая собственное тепло, слегка поёжилась, взяла книгу. Ей хотелось поскорее вернуться в мир рассказа. Он был гораздо логичнее и уютнее её собственного настоящего.

Позже пришёл Фрол и сказал, что пора ужинать. Ольга реагировала вяло, в её движениях читалась апатия, но это было лучше, чем тотальный ступор.

Ночью Ольга не могла заснуть. Её сковал страх. Казалось, что прямо сейчас раздастся жуткий звук, и за ней вернуться. А с утра Фрол обнаружит в гостиной объект, про который он рассказывал, пожмёт плечами, сдаст находку в хранилище и на этом всё. Больше про Ольгу никто никогда не вспомнит. Страшно. Не помогало даже одеяло, под которое девушка спряталась сразу же.

Следующий день был похож на предыдущий. Только Ольга поспала несколько часов на диване, пока было ещё светло. Ночью читала при свечах до изнеможения, после чего добралась до постели, стараясь сохранить настроение книги и не пускать в сознание мысли об ужасах реальности. Провалилась в сон. После этого становилось всё легче и легче справляться со страхами. Дни потекли как выпущенная из шлюза вода. Ольга прочитала несколько книг из шкафа, сожгла множество свечей, получила комплект более тёплой одежды и грустно встретила первый день осени. О том, что сегодня первое сентября, ей сообщил Фрол. В номере не было даже календаря. Стояла обычная для этого места тишина. Такая, будто бы во всём санатории не было больше ни единого человека. Как-то Ольга пыталась стучать по стенам, по батарее, но быстро забросила это занятие. Ей никто никогда не отвечал.

Фрол оставался отстранённым. Два раза Ольга пыталась начать с ним разговор личного характера, узнать, например, сколько тому лет и какое у него любимое время года. Но мужик лишь цинично намекал ей, что это, грубо говоря, вовсе не её дело. С каждым днём, потребность Ольги в общении всё росла и она принялась за завтраками обедами и ужинами рассказывать Фролу о том, что прочла вечером и что собиралась читать. Как она сдала бы ЕГЭ и поехала в столицу поступать. Тот кивал, но это было единственным проявлением его интереса. После он выходил из номера, не задерживаясь ни на минуту. Ольга каждый раз тихо просила его остаться подольше, затем однажды она вскочила со стула и подбежала к двери, Фрол грозно взглянул ей в глаза и сказал:

— Не смей!

В этом взгляде мелькнула злость, от которой Ольга остолбенела и в таком положении замерев, слушала, как щёлкают замки. Не могла двинуться потом добрых пять минут. Её будто бы ударили в лицо кулаком, а потом сломали хребет невидимой шпалой.

В середине сентября полдни стали какими-то особенно белыми, словно наполненными усталостью. Солнце застывало в небе и всё казалось очерченным жёсткими контурами. Остывающее море лизало прибрежную гальку, песок между камнями тоже становился мертвенно-белым, будто бы все попадали в зону пропавшего времени и никак не могли из неё выбраться. К счастью, белые полдни длились всего пару часов в день и большую часть этого времени Ольга читала. Она больше не донимала Фрола попытками завязать разговор, того устраивало такое положение дел.  

Мир преодолел сентябрь и двинулся навстречу зиме, рассекая просторы октябрьского разложения. Природа умирала, гнили зелёные стебли травы, падали в землю убитые холодом цветы, становясь кормом для червей. В один из таких дней, Фрол пришёл в необычное время – в три часа дня. Он принёс спортивную сумку, в которой было много разнообразной одежды.

— Выбирай одежду, завтра едем, — сказал он и вышел.

Ольга отложила книгу. Она не сразу поверила в то, что её заточение подошло к концу. Расстегнула сумку. Внутри несколько пар обуви. Кроссовки, женские полуботинки, лакированные туфельки, кеды, осенние сапожки, выбор на любой вкус. И одежда. Юбки, три пары джинсов, брюки, колготки, носки, свитера, рубашки…

Ольга перетащила тяжеленную сумку поближе к ванной, где было единственное зеркало и начала подбирать одежду, прикладывая к себе. Внутри неё возникла идея чрезвычайной важности данного процесса. Подумать только, впервые за три месяца выйти наружу. Нужно подготовиться. Где-то посредине этого действия, Ольга скривилась. Ну и дура, подумала она про себя, с раздражением затолкала клетчатые юбки и полосатые рубашки обратно в сумку, достала синие джинсы и чёрный свитер. Ну и что, что обтягивающий? Зато совсем не броский.

В этой одежде на следующий день ранним утром она покинула свой номер. Переступила порог, черту, за которую её нога не ступала долгие дни, а мир даже не дрогнул. Прошла по коридору, на белых стенах которого висели круглые светильники. Слева окна — все плотно занавешены чёрными шторами. Справа – одинаковые стальные двери, такие же, как у Ольгиного номера. На полу – зеленовато-серый ковролин. Фрол всё время шёл рядом. На глаза им не попалось ни единого человека. На вид, весь санаторий был пуст. Тишина на лестницах, в огромном холле, который тоже освещался круглыми светильниками. Везде одинаковые белые стены, занавешенные окна.

Оказавшись на открытом пространстве, Ольга инстинктивно втянула голову в плечи, слишком бездонным казалось это предрассветное безоблачное небо, вокруг – слишком много пространства. У парадного входа стоял чёрный автомобиль. На таком впору везти иностранных министров. Фрол открыл для неё дверь, Ольга села внутрь.

— Думала, меня хотя бы выйдут провожать…

— Заняты, — спокойно ответил Фрол.

И машина тронулась. Ольга только собралась рассматривать пейзажи, как вдруг Фрол протянул ей зелёную бандану и приказал повязать её на глаза. Чтобы постовые думали, что везут на допрос, попытался объяснить он. У Ольги ничего не выходило, уголки ткани выскальзывали из пальцев. Тогда Фрол остановил автомобиль и затянул узлы. Мощно, по-мужски.

Поездка выдалась долгой, Ольга пыталась спать, но её всё время слегка укачивало, она ощущала себя лежащей на поверхности огромной лужи, которая постоянно куда-то двигалась, содрогалась от мелких волн. Внутри салона автомобиля было тихо, слышалось только, как работает мотор. Он урчал глухо, будто бы демонстрируя своё полное подчинение воле водителя.

В пути были и остановки. Тогда Фрол разрешал Ольге снимать повязку. С удивлением девушка обнаруживала, что автомобиль остановился где-нибудь посреди поля или на лесной поляне. Но задавать вопросы было некогда. Фрол спешно протягивал ей термос и бутерброды. Разрешал разминать ноги, но ненадолго. Ольга осторожно ступала по траве, ощущая, что с каждой остановкой воздух становится всё холоднее. Под вечер она увидела на земле снег. Они двигались на север, преодолевая огромные расстояния. К счастью, у Фрола в багажнике была тёплая куртка для Ольги.

Путь закончился тогда, когда солнце коснулось горизонта. Фрол разрешил Ольге снять повязку, но буквально через несколько минут, дорога была прервана огромными металлическими воротами, сваренными из толстых стальных листов. Как по команде, створки разъехались в стороны и вновь закрылись, стоило автомобилю проехать мимо них. За воротами была обширная асфальтовая площадка, со всех сторон окружённая лесом. Фрол заглушил двигатель, но, не выключая фары, внимательно смотрел на лес. Не увидев того, что он опасался найти, мужик вдруг открыл бардачок и достал оттуда две деревянные маски. Без тени смущения он сказал:

— Нам нужно надеть их. На затылок.

Ольга, всё ещё в лёгком ступоре после столь длительной поездки, в недоумении посмотрела на Фрола.

— Просрали время. Не успели засветло. Но с маской они посчитают, что ты их всё время видишь, не выпускаешь из поля зрения. Тогда не будут накидываться со спины.

Ольга взглянула на маску, резная, разноцветная, особо заметно выделены глаза – две огромные окружности, покрытые светящейся краской, в центре каждой – красный круг, изображающий зрачок. Искусно вырезанные рты с клыками, на маске Фрола виднелся зелёный язык.

— Кого мы так опасаемся? – Спросила Ольга.

— Духов этого места. Мерзость та ещё. Но они не пустят сюда то, что опустошило твою станицу…

Ольга почувствовала озноб. Страх. Не хотелось вылезать из автомобиля, но про себя девушка повторяла: «есть шанс вернуть, есть шанс спасти, не будь трусливой дурой», и это придавало ей смелости.

Чувствовался небольшой мороз. Фрол был одет в лёгкий серый пуховик, в его руках мощный фонарь. На лбу – шнурок, с помощью которого крепилась маска. Ольга осмотрелась. За спиной шёл высокий, в два человеческих роста, бетонный забор. Сверху на нём колючая проволока.

Фрол подошёл к краю асфальтовой площадки и сделал шаг, как казалось, в пропасть, где начинались мрачные ели, усыпавшие всю землю мёртвыми иглами. Кроме них больше ничего не росло.

Асфальтовая площадка располагалась на бетонных блоках. Фрол спустился с неё по железной лестнице, у подножия которой начиналась тропинка, мощённая старыми бетонными плитами.

— Иди за мной, не отставай, — скомандовал Фрол.

Но Ольга и так следовала за своим проводником след в след, борясь с желанием вцепиться руками в его пуховик и повиснуть. Фонарь заставлял стволы елей, из которых торчали ветки, отбрасывать сотни странных, накладывающихся друг на друга теней. Ольга переставляла ноги, запрещая себе думать о том, что может быть за спиной. Она уповала на маску, смотрящую своими светящимися глазами в еловую тьму, остающуюся позади. Со спины Фрол был похож на огромное чудовище, идущие задом наперёд.

Лес менялся и из елового вдруг резко превратился в смешанный. Дорога пошла сквозь густой орешник. На некоторых деревьях ещё висели последние листья, но на земле уже лежал жиденький снег.

— Долго ещё? – Не вытерпела Ольга и спросила.

— Крепись, уже почти пришли, — сказал Фрол как-то неожиданно тепло.

Лес расступился, возникла невысокая железная калитка, за которой находился ухоженный двор, весь засеянный газонной травой и странный особняк. Он был будто бы целиком отлит из бетона. Причём настолько грубо, что виднелись следы от досок опалубки. При этом в часть стены без окон, были вмурованы огромные гранитные глыбы, словно вырванные из скалы. Ни одна их часть не выглядела обработанной человеческими руками. Довершали общий вид окна с алюминиевыми рамами, будто бы оказавшиеся в этом доме случайно.

В особняке было два этажа, часть крыши нависала над двором. В одном из окон на первом этаже за занавесями горел тёплый желтоватый свет.

Посреди двора Фрол остановился и обернулся к Ольге:

— Подойдёшь и позвонишь в дверь, — сказал он тихо.

Ольга не поверила своим глазам, по щекам Фрола текли слёзы. Внезапно он бросил фонарь на траву и крепко обнял Ольгу, — удачи, — сказал мужик, продолжая сжимать девушку в своих объятиях.

— Почему же всё время такая холодность, почему заставлял терпеть это одиночество, — спросила Ольга, чувствуя, как и к ней подступают слёзы.

— Прости, — Фрол, наконец, отпустил девушку и поднял фонарь с земли, — один неверный шаг и я мог влюбиться до смерти. Прости ещё раз, — сказал он и пошёл к калитке, — иди, звони в дверь, тебе сюда, — сказал мужик на прощание.

Ольга стояла на бетонной дорожке, которая вела её прямиком к двери особняка и смотрела в спину Фролу. Глаза маски смотрели на неё в ответ. Круглые, слабо светящиеся, они удалялись всё дальше. Тихо скрипнула калитка. Протяжный, маленький металлический звук, наполненный осенью. Девушка не выдержала и заплакала. Она не знала почему. Но если бы могла, хотела бы пережить эти три месяца заново. И тогда бы точно постаралась разговорить Фрола, не дать всему этому времени истечь столь бессмысленно.

Внутри особняка жил худой мужчина, по возрасту приближающийся к старости. Его волосы уже поддались седине, но осанка и манера говорить сообщала миру, что этого человека ещё рано списывать со счетов. Одет он был в серый свитер и тёмно-синие хлопковые штаны. По дому передвигался исключительно в тапочках. Мужчина был выше Ольги на голову, с порога сказал ей, что уже давно её ожидает и одобрительно кивнул, увидев, что та ещё не сняла с затылка маску.

— Фрол тебя, наверное, напугал, сказав, что в лесу живут духи, — говорил мужчина, помогая Ольге снять куртку, — отчасти так и есть. Но это никакие не духи, а скорее намерение данного места. Люди действительно могут видеть его проявления. Например, тёмные фигуры, выходящие из-за елей. И если им удастся достать тебя – точно заблудишься.

Ольга слушала его и мрачно смотрела перед собой, надеясь, что маска всё-таки смогла защитить её от ельника и его странного намерения увести людей с верного пути.

— Вот это и есть проявление здешних так называемых духов. Потому-то дорожка к моему дому и идёт строго по прямой. С неё будет очень сложно сойти, — мужчина повесил куртку на вешалку и убрал её в шкаф.

Ольга скинула обувь, сняла маску и огляделась. Внутри особняк был полной противоположностью своей наружности. На стенах деревянные панели, паркетный пол, высокие потолки, изогнутые светильники, стилизованные под цветы. Они горели мягким янтарным светом, создавая ощущение наполненности пространства неким эфемерным теплом.

— Ну что ж, добро пожаловать. Меня зовут Константин Матвеевич, а тебя, насколько я помню, Оля, верно? – Мужчина приподнял брови, словно ожидая от гостьи одобрения.

Ольга кивнула. Одела мягкие тапочки и замерла.

— Стоять в прихожей, конечно, можно, но ты, наверное, не за тем сюда пришла? – Спросил Константин Матвеевич, — пойдём. И он повёл её по коридору с несколькими дверями, которые были закрыты. Освещение придавало этому месту атмосферу неподдельной старины. Казалось, что двери не открывались десятки лет, а ключи от позеленевших бронзовых скважин давно потеряны.

Коридор заканчивался двойными дверями. Они вели в зал овальной формы. Самый большой в этом доме. Он был условно разделён на две части. Со стороны дверей всю стену занимали книжные шкафы. Плавные линии, ненавязчивые цветочные мотивы, в них тут же угадывался стиль модерн. Входные двери будто бы были частью этого грандиозного книговместилища. Но ещё больше Ольгу поразила противоположна стена, полностью стеклянная от пола до потолка. Причём в этом стекле невозможно было различить ни единого шва, оно изгибалось, повторяя овал зала.

 Посреди комнаты стоял стол, представляющий собой квадратный кусок зеленоватого бронированного стекла, который держали четыре резные ножки, изображающие травяные стебли. Вокруг стола стояло три набивных кресла. Сочетание однотонной салатовой ткани и резного, искусственно состаренного дерева подчёркивало общее настроение овального зала и всего интерьера  особняка. В воздухе витала мягкость. Казалось, что даже потолок покрыт какой-то нежной материей. Ощущение создавал рассеянный свет и рельефная штукатурка, выполненная методом напыления. Пол устилал полированный паркет. Как ни странно, однотонный, без всяких замысловатых узоров. Он гармонировал с потолком. Паркетные доски образовывали концентрически окружности, сходившиеся точно в том месте, где стоял стол. Центральная точка была отмечена небольшим шариком из красного дерева, выступающим из безупречно ровного пола.

Константин Матвеевич предложил Ольге сесть. Девушка медленно опустилась на кресло. Но на самом деле всё её внимание было приковано к изогнутому стеклу. Особняк стоял на границе обрыва, а овальный зал был вынесен ещё дальше, его держали вкопанные в склон бетонные сваи. За оврагом возвышался лес, утонувший в осенней ночи. Ольга не могла увидеть, как со дна оврага начал медленно подниматься туман. И ни единого огонька, сколько ни смотри. Место по-настоящему глухое.

Ольга до сих пор держала в руках маску. Она положила её на стеклянный стол. Мужчина сел в свободное кресло.

— Заблудиться здесь, конечно же, нельзя, есть прямая и очевидная дорожка, но, — Константин Матвеевич едва заметно улыбнулся, — взаимодействие с этим клочком леса скажется на работе приборов. Придётся ждать несколько дней, а ты же не хочешь ждать? – Мягким голосом спросил он.

Ольга не понимала, зачем она оказалась в этом особняке, но ответила:

— Да.

— Ты знаешь, тебе, в каком-то роде повезло, — мужчина снова приподнял брови, — вернулась и сохранила свою целостность, — он ненадолго замолк, — тяжело работать с теми, у кого нет, например, кожи на лице, не находишь?

Ольга почувствовала, как её дыхание на мгновение затруднил лёгкий спазм.

— Или с теми, кто смотрит в стену и не реагирует ни на что, — Константин Матвеевич продолжал говорить. Его лёгкая улыбка сменилась выражением глубокой озадаченности данным вопросом. Но предмет разговора не внушал ему ужас, скорее, интересовал с чисто исследовательской точки зрения. Будто бы это не люди лишались разума и органов, а некие насекомые. И каждое увечье, полученное жертвой исчезновения, напоминало ему скорее разноцветную бабочку, которую нужно непременно заполучить в собственную коллекцию, чтобы потом, никуда не спеша, часами рассматривать в микроскоп.

  — Ты совершенно не повреждена, только лишь глубоко и сильно расстроена, — мужчина смотрел Ольге в глаза, его голос становился всё резче, — но это бывает и с теми, кто никогда и никуда не исчезал, верно?

Ольга слабо кивнула. Она ощущала напряжение в горле.

Внезапно, будто бы из ниоткуда, у стола возникла женщина в тёмно-синем платье. Она принесла поднос, на котором стоял серебряный заварной чайник и две серебряные чашки.

— Спасибо, Маргарита, — поблагодарил мужчина собственную горничную, — та едва заметно поклонилась и отошла, Ольга успела заметить, что в стене, там, где заканчивается шкаф, есть небольшая дверь, которую очень сложно разглядеть.

Ольга сразу же взяла чашку и отпила маленький глоток. Ещё слишком горячо.

— Доклад по поводу твоей персоны я изучил досконально, — сказал мужчина, закончив наливать чай в свою чашку, — семьсот двадцать часов. Сразу предупреждаю, тебе предстоит вспомнить всё, что произошло за это время. Поминутно. И то, что всплывёт из твоей памяти, может быть шокирующим.

Ольга молчала. Константин Матвеевич едва заметно нахмурился и спросил:

— Ты вообще хоть немного представляешь, что произошло с тобой? — Спросил он, не сводя глаз с девушки.

— Да. Мне рассказывал Фрол. О том, как исчезают люди, а потом на месте инцидента находят объекты… — последнее слово далось Ольге нелегко, но она внутренне похвалила себя за то, что договорила, не позволив голосу сорваться.

— Всё верно. Иногда, очень редко, находят людей, которые вернулись. Иногда же находят тех, кто просто остался жив, — мужчина помедлил, — им не повезло. Мы стараемся собрать всю информацию, которую только можем. И тут передо мной – мыслящий, живой, говорящий человек, побывавший там, откуда возвращаются обрубками с выжженной психикой. Зачастую, неспособными к продолжительной жизнедеятельности. Очень часто заражённые опаснейшими нейропсихическими вирусами. Их приходится впоследствии изолировать. Причём нередко глубоко под землёй, ведь часто, чтобы попасть под их влияние, достаточно всего лишь оказать в радиусе нескольких десятков метров, — мужчина откинулся на спинку кресла, — но у тебя совсем другая история. Мне просто не терпится узнать, в чём же твой секрет.

Ольге было нечего сказать. Повисло молчание, затем девушка всё же спросила:

— И если вы получите от меня все ответы, вырвите из моей памяти ценные воспоминания, изучите тайну моего исчезновения, вы отпустите меня? Что мне дальше делать? Ведь у меня теперь никого и нет, — Ольга начала говорить громко, но потом произносила слова всё тише и тише, пока вовсе не смолкла.

Мужчина глубоко вздохнул. Он был практически уверен, что девушка, сидящая перед ним в кресле, держащая в руках серебряную чашку, не доживёт до окончания всего процесса, который был для неё уготован. Семьсот двадцать часов – это слишком много. Даже сто часов, вероятно, навсегда исказят психику. Ничто не смогло бы подготовить Ольгу к тому, что ей предстояло вспомнить. Константин Матвеевич знал, что он, по сути, будет медленно убивать совсем ещё юную девушку, заставляя минуту за минутой погружаться в ад, где не действуют привычные для её сознания законы. Но надежда всегда оставалась. Мужчина хотел ответить Ольге либо молчанием, либо замысловатой бессмыслицей, обещающей, что перед ней распахнуться все двери. Поэтому он сидел и смотрел на неё, мысленно считая секунды. Ольга держала серебряную чашку как последнее яйцо вымирающего вида птиц. Горячий чай был для неё сокровищем, на мгновение девушка была полностью поглощена им.

Константин Матвеевич не заметил, как его бесстрастный подсчёт секунд превратился  в неприкрытое любование собеседницей. Вот она касается губами кромки чашки, легко, невесомо приподнимает её своими изящными пальчиками. Момент ощущения вкуса. И к щекам девушки возвращается цвет, признаки нервного истощения начинают медленно истаивать. Как мало же ей надо. Девушка ставит чашку на блюдце, приподнимает свои глаза и теперь уже окрепшим голосом спрашивает, не отводя взгляда:

— После этих семисот двадцати часов я буду свободна? – И сквозь её глаза сквозит ещё почти детская наивность, чистое безусловное желание получить то, что она называет «свободой». Девушка моргает, мужчина видит всё так, будто бы время замедлилось, почти остановилось. Взмах ресниц растягивается для него на минуты. И он продолжает смотреть, позабыв о том, что хотел сказать.

— Ведь, чтобы преодолеть все ужасы, мне нужно хотя бы знать, что я получу в итоге, — говорит Ольга, в её взгляде проскальзывает боль, она едва заметно прикусывает нижнюю губу. И каждое её движение искренне, неподдельно. В эти мгновения внутри сознания Константина Матвеевича творится катастрофа, звучат слова: «Но она должна умереть».

Мужчина вскакивает со стула, прикрывает глаза ладонью, вытянутый как столб и обрушивает на Ольгу слова, словно гранитные плиты:

— Тебя ждёт смерть, — он не смотрит на девушку, он не сможет вынести того ужаса, который она должна будет сейчас испытать. Мужчина, тиснув зубы, лишь молча ждёт ответа. Но ответ иной:

— И у меня нет шанса спастись? Совсем? – Спрашивает Ольга рассудительно и спокойно. Константин Матвеевич опускается перед ней на колени и берёт её ладони в свои, произносит:

— Шанс есть. Но тебе придётся быть очень сильной, несгибаемой, непробиваемой. И отстрочить мы ничего не можем. У нас почти не осталось времени на поиск ответов.

Ольга наклоняется поближе к мужчине и, смотря в его серые глаза, говорит:

— Я буду твёрдой как камень, — крепко сжимает его руки, — от вас потребую того же. Вы готовы?

Константин Матвеевич отрывисто кивает, на его лбу проступила испарина. Ему придётся доставлять этой милашке страдания, такие, каких она, сейчас такая храбрая, даже не представляет, думая, что это всё сложная игра. В его голове повисает вопрос: «А готов ли я?»

Похожие статьи:

Рассказы → Доктор Пауз

Рассказы → Проблема вселенского масштаба

Рассказы → Пограничник

Рассказы → Властитель Ночи [18+]

Рассказы → По ту сторону двери