Тёмная Ночь (часть вторая)

Всё это началось так давно, задолго до его рождения, докатываясь до настоящих времён только хрониками, отчётами, запретными архивами да просветительными роликами. Его родина вела затяжную изнурительную войну. Кровопролитную, но не испепеляющую. По крайней мере, ни водородная, ни ядерная бомба так и не упали на территории его страны. Зато случилось другое — пандемия рекомбинантного вируса.

"Маскирующаяся Испанка", каковым стало его название,  забирала жизни тысячами и не поддавалась ни существующим методам лечения, ни своевременной диагностике. Любое недомогание, начавшееся самым невинным образом — насморк, головная боль, рези в желудке, — могло оказаться МИ, так или иначе рекомбинировавшей в пределах собственной структуры или провзаимодействовавшей с другими встреченными возбудителями.Как колода карт в руках опытного игрока, вирус МИ перестраивался тысячей новых способов.  Непредсказуемый инкубационный период, непредсказуемые симптомы, крайне высокая вирулентность — коктейль, что должен был поставить на колени и занять совершенно новыми вопросами всё население страны. Наверное, это удалось. Военные действия с той поры больше не велись — всё внимание госструктур оказалось поглощено иной проблемой: остановить распространение вируса. 

С момента "снятия покровов" — то есть, когда сомнений в постановке диагноза уже не возникало —  заболевание развивалось стремительно, практически не оставляя времени на борьбу. Те, кого всё же удавалось спасти, обзаводились тяжелыми последствиями — нарушением слуха и зрения, снижением умственных способностей, предрасположенностью к развитию шизофрении и прочими вариациями "букета". Поэтому, предпринятые меры пресечения и предусмотренные новым законодательством предписания были приняты безропотно. 
 

— Обживаетесь, господин Марро?

Погрузившись в размышления о прошлом, Иезекиль соскользнул в не до конца еще, видимо, выветрившееся забытьё, не слыша ни открывающейся двери, ни шагов вошедшего, и будучи выдернут на поверхность его голосом, заметно вздрогнул. Неуклюже и резко — всё ещё оставаясь на четвереньках — развернулся, едва не запутавшись в робе, и уставился на посетителя снизу вверх — взглядом жалким, и одновременно полным надежды. 

— Н-не то что бы, — собственный голос неприятно царапнул его нёбо,  уже будто  успевшее отвыкнуть от того, что по нему могут прокатываться слова. — А… должен? — удобная форма вопроса, объемлющая и всю его дрожащую неуверенность и отчаянное желание сохранить остатки достоинства. Всё-таки, как ни крути, это звучит получше, чем те щенячьи поскуливания, что на самом деле роятся сейчас в его голове. 

Острее страха и неуверенности, Иезекиля терзал стыд. Пожалуй, застань его кто над нормальным писсуаром, он и то испытывал бы дискомфорт, но вот так —  рядом с неглубоким ведром, на белом донышке которого так отчетливо выделялась тёмно-жёлтая, почти с коричневым оттенком, моча… М-да. 

Собеседник его, впрочем, смотрел спокойно и почти доброжелательно, не то всерьёз раздумывая над его последним вопросом, не то просто решая — стоит ли вообще произносить что-то сверх задуманного. Ухоженный, среднего роста, в синем щеголеватом костюме, он мог бы сойти за одного из сотен Иезекилевых сослуживцев (теперь, вероятно, нужно говорить "бывших"?), если бы только не нечто неуловимое — манера держаться, или, возможно — особый запах власти. 

Наконец, разомкнув сцепленные до того пальцы и небрежным жестом сунув обе руки в карманы дорогих брюк, он бросил с едва заметной, чуть кривоватой улыбкой:

—  Не знаю — не знаю, господин Марро. Всё, в конечном счёте зависит от вас.

Иезекиль встал на одно колено, и, чиркнув пальцами по стене, неуверенно поднялся на ноги. Мышцы ещё немного подрагивали.

— Я, — он как мог приосанился, — слушаю.  -  Информативностью, пока, их краткая беседа не блистала, но один вывод Иезекиль уже сделал — судя по всему, он всё-таки не болен.

— Вы, наверное, уже успели задаться вопросом,  где именно находитесь, и главное — по какой причине, — как переполненный жизненной силой ребёнок, что не может устоять на месте, мужчина принялся раскачиваться с пятки на носок. — Первое, скажем прямо, не важно. Второе… — глаза его на секунду хищно сощурились, — второе уже интереснее. Около пяти с половиной лет назад, вы, господин Марро, подписали некий документ с гербовой печатью. Помните?

Собственно, за последние пять, и уж тем паче пять с половиной лет, Иезекиль подписал не один десяток документов — с печатями, подписями и самыми разнообразными грифами. Но глядя в холёное, чем-то отдаленно напоминающее бесшерстых восточных кошек, лицо собеседника, он и правда сразу понял — с тянущей за грудиной стылостью — о чём именно тот говорит.  

— Этот документ, — продолжал его персональный Сфинкс, — гласил, цитирую: "Я, Иезекиль Райден Марро, прошу расторгнуть в официальной форме моё родство с Каином Амадеем Марро и отменить для меня в отношении данного субъекта все положенные законодательством поправки о правах родичей. В частности — право не давать показания против родственника. Обязуюсь, выяснив что-либо о местонахождении упомянутого Каина Амадея Марро, немедленно предоставить властям данную информацию." Дата, — последний раз качнувшись в пятки на носок, мужчина прочно утвердился на полу всей подошвой и веско закончил: — Подпись. 

Да, подпись. Он помнил это: как маленькие аккуратные буквы ложились на бумагу. Лист по-настоящему белый — такого качества бывают только официальные документы и бланки; чернила в ручке тёмно-синие — почти такие же, как костюм его посетителя. 

И сейчас даже кажется — или, только игра воображения? — будто он мельком, мимолётом, краем глаза видел его там в тот день. Человека, который сейчас допрашивает его. 

"Это ничего не меняет" — уговаривал он себя тогда. Уговаривал до того, как подписал, и ещё долго после. Это ничего не меняет, это только формальность, позволяющая получить хорошую должность (разве могут предложить пост в Управлении тому, у кого родной брат числится в списке террористов?), только мера безопасности, Каин и сам одобрил бы… Но всё-таки коё-что это меняло. Меняло для него самого. 

Почти в каждую их с братом встречу, он думал признаться, рассказать ему об этой бумаге. Хотя бы только за тем, чтобы услышать Каиново "Смешной ты. Нашёл о чём волноваться". Потому что ведь должен же он понять, наверняка должен! Но встречи проходили одна за другой, а история о том, что официально они больше не братья, так и не прозвучала. Потому что — что бы там ни сказал старший из Марро, как бы пренебрежительно не махнул рукой  - ситуация, мол, выеденного яйца не стоит, — это не смыло бы кислого вкуса предательства, что заполнил Иезекилев рот, пока он выводил на той бумаге своё имя. 

Поэтому, из-за стыда, он так и не смог объяснить брату, что встречи их действительно опасны для обоих.

И то, что происходит сейчас — предъявленный счёт. 

Иезекиль коротко и неприязненно дёрнул головой:

— Я помню этот документ достаточно хорошо, не стоило утруждаться цитированием.

— И?..  

Ему бы времени — хоть немного! — подумать над ответом, собрать разбегающиеся мысли, выработать стратегию… Но Восточный Кот стоит,  приподняв выжидающе бровь. Как дорогой парфюм, от него ощутимо исходит угроза, и осознание собственной дерзости заставляет Иезекиля парализовано смолкнуть, ощущая каким сухим делается язык. Не стоило язвить, не стоило вообще открывать рот.  

— Вы хотите предъявить мне обвинение? — выдавливает он всё же.  Как можно более твёрдо. 

Хорошо бы сейчас опереться на стену. 

— Обвинение? Зачем же? — его лощённый собеседник улыбается. Почти искренне.  — Я просто напоминаю вам об обязательствах, которые вы некогда на себя взяли, г-н Марро. Взяли, и вероятно немного подзабыли о них. Верно?   

Они знают. Они видели их вместе. 

— Почему вы так думаете? — Блеф, хорошая мина при плохой игре, попытка выгадать время....

— Потому что, — Котяра делает несколько резких шагов, оказываясь так близко от Иезекиля, что тот может видеть тонкие желтоватые прожилки его радужки, — нам известно, что вы встречались. И что с донесением… — ещё одна улыбка — уже куда более настоящая, короткая и насмешливая, — вы не торопитесь. Даю вам шанс, Иезекиль Райден. Где нам найти его? 
 

Это началось давно. Лет шесть назад, хотя нет, пожалуй больше. Ещё тогда, когда Иезекиль только заканчивал Академию, а Каин копался в своей электронике. Кажется, ему дали листовку. Или нет, это сам Каин их потом раздавал, а началось всё как-то иначе?...

Тогда, поначалу, Иезекиль вообще не очень слушал братовы бредни и теперь события тех дней, причины и следствия, выводы и споры перемешались в голове какими-то ненужными обрывками. Одним словом, как-то его брат спутался с людьми "по ту сторону" и всё понеслось кувырком. Первыми, кажется, были имунники. Эти уверяли, что изолировать заболевших не нужно, потому что так человеческий организм никогда не сможет выработать иммунитет, а нужно либо позволить болезни выкосить всех "лишних", либо под наблюдением и контролем проводить населению "прививку" путём дозированного контакта с заражённым. В конечном счёте, кто-то из их лидеров допрививался, движение распалось, и Иезекиль вздохнул с облегчением — из-под кровати брата исчезли шелестящие ночью бумаги.  

Несколько лет всё было спокойно, пока однажды утром он не обнаружил Каина — в несвежей одежде и со щетиной — за внимательным разглядыванием столешницы. Сгорбившись, как-то болезненно сжавшись, тот смотрел сквозь серый пластик остановившимся взглядом. Прошлой ночью он понял. Узнал, что происходит на самом деле.  

Слушая откровения брата, Иезекиль не понимал — смеяться или плакать. Каин говорил про заражённых. Про то, что никто не возвращается. Про то, что в городе и за его пределами не существует больничного комплекса, способного принять всех изолированных. Про то, что их не лечат. Про то… о чём и так все знают. Старший брат — всегда знающий все ответы — впервые понял то, о чём не догадывались разве что дети.  Иезекиль молчал, бесцельно покручивая в ладонях пустую чашку.

Это была неудобная, неприятная истина, и делать вид, что веришь, отводить глаза, говорить "его забрали на лечение" — позволяло...  жить своей жизнью. Никто никогда не говорил этого вслух, но неписанный договор молчания сделался одной из нерушимых заповедей общества — вроде того, что нельзя расхаживать по улице голым или справлять нужду на людях. Это было необходимостью, потому что не может, не способен человек говорить о смерти, а после пойти спокойно заваривать чай, или бриться, покупать продукты, смотреть фильм и заниматься любовью. Не заговор — милосердие. 

Тогда, они так и не смогли ничего доказать друг другу. 

В "чёрных списках" его брат оказался не сразу. После утреннего того разговора Каин надолго замкнулся, всё реже стал говорить о своих мыслях и всё чаще приходить домой заполночь. Потом — однажды не пришел вовсе.  Потом — в квартире сработала система консервации и нагрянул Контроль. Потом — фотографии Каина Амадея Марро заполнили таблоиды и экраны. И после уже был стерильный кабинет, ручка с темно-синими чернилами и тот документ… Старший брат Иезекиля обвинялся в антигосударственной и античеловеческой деятельности: саботаже мер профилактики, попытке распространения вирусологической инфекции среди членов Президиума, и нарушении примерно десятка законов. Почему тогда не взяли самого Иезекиля продолжало оставаться загадкой — заподозрить его в пособничестве было более чем логично, однако и арест, и допросы, и обвинения миновали младшего Марро. До сегодняшнего, как видно, дня. 
 

— Послушайте… — Иезекиль сжал пальцами переносицу в попытке собрать разбегающиеся мысли. — Я не понимаю. Вы утверждаете, что видели нас вместе, значит — могли просто проследить за ним. Зачем вы сейчас спрашиваете меня?

Собеседник наконец оторвал взгляд от его лица и любимым жестом сунул руки в карманы.

— Выбирайте варианты, Иезекиль Райден. — Почти не глядя на того, к кому обращался, он медленно двинулся вокруг него по неширокой дуге. — Первый: Управлению жаль терять хорошего сотрудника. В результате мы забираем вас сюда, в попытке исправить вашу оплошность, но вы глупы как пробка и продолжаете сопротивляться. Второй: после вашей встречи, за преступником была установлена слежка, с целью обнаружения сообщников. Через некоторое время он сумел в очередной раз скрыться, и пришлось выуживать из архивов ваши заплесневелые каракули, — мужчина презрительно поморщился и остановился, развернувшись в пол оборота. — В обоих случаях от вас требуется одно и то же,  - теперь он смотрел почти устало, будто уже в тысячный раз объясняя отсталому ребёнку как пользоваться ложкой. – Не понимать. Просто сотрудничать. 

Просто сотрудничать. Просто быть примерным гражданином своей страны. Просто подписать очередную бумагу и вернуться к привычному течению жизни. Без Каиновых наставлений и бесконечных споров о долге и человечности. Просто… Совсем не просто.

— Я никогда не отказывался сотрудничать.  И для этого совсем не обязательно было забирать меня сюда.  — С каждой секундой Иезекиль всё больше обретал почву под ногами. — Конечно же, я помню о своих гражданских обязательствах, но в данный момент никак не могу помочь вам. Да, несколько дней назад мы виделись с Каином Марро, но где именно он скрывается и каким образом установить с ним связь, я не в курсе, — уверенные бюрократические формулировки придавали голосу нужную твёрдость, действуя на чиновника синего ранга как заклинание. —  И уж оставаясь в изоляции, наверняка не смогу...

— Не думаю. — Коротко бросил Восточный Кот. 

Иезекиль, бодро уже перепрыгивавший с одной кочки-слова на другую, с размаху плюхнулся в болотную жижу:

— Простите?

— Не думаю, что вы говорите правду. Не думаю, что вы "не в курсе". И не думаю, что здесь пользы от вас будет меньше, чем на свободе. 

Последние слова неуютно царапнули слух — как металл по стеклу.  Положение его обрисовывалось всё четче, почти приобретя именование. Нечто, противоположное понятию "на свободе", его антипод. 

Зачем Каин тогда сказал, как найти его? Зачем, черт побери, он тогда это сказал?!
Ничего не говоря, Иезекиль только молча и потерянно помотал головой. Нет, мол, не знает он, не представляет, что теперь делать.

— Ладно, я понимаю. Всё это очень неожиданно, да? — Визитер его почти сочувственно покачал головой. — Пару лет назад вы подписали бумагу для "галочки". Так было просто удобнее и, конечно же, вы совершенно не предполагали, что когда-нибудь, всерьёз, встанете перед теми вопросами, которые я вамсейчас задаю. Вы  даже не рассматривали этот вариант, да? Не собирались сообщать нам никакую информацию. И сейчас просто растеряны, сбиты с толку, не знаете, как вам выпутаться из этой истории. Я прав?

Он был прав от первой до последней запятой, но Иезекиль продолжал молчать, перебегая взглядом от собственных босых ступнейк ботинкам собеседника — добротным, с высохшими на носках грязными брызгами. 

— Ну, как хотите. На это можете и не отвечать, не важно. Но вы просчитались, господин Марро — систему не обыграть так просто. Так что давайте — собирайтесь с мыслями, формулируйте, и я жду ваш отчёт. Правдивый, естественно. Ведь одного урока, я надеюсь, достаточно?

Иезекилю хотелось выть. Хотелось биться с размаху о стену, в попытке проломить время и переделать, учесть, предусмотреть...

— К сожалению, я не располагаю нужной информацией. Сейчас. — Слова выкатились из горла как-то сами по себе, почти без участия сознания, занятого пароксизмами отчаяния. — И я готов доказать в суде...

— Вы всё ещё не поняли, да? – во второй раз перебил его собеседник. Сквозь приторное, липкое сочувствие, проступала насмешка. – Я ваш суд, господин Марро. Всё решается вэтой комнате. И я предоставлю руководству либо Каинову голову, либо вашу. Подумайте над этим. Я зайду завтра.

Бросив последние слова, Котяра одним движением развернулся на каблуках, и прошагал отделяющие от двери метры так уверенно, что та, кажется, стремительно отъехала в сторону из одного только желания угодить.  Он был хозяином положения, властный входить и выходить когда вздумается. 

Для остающегося внутри, прямоугольный контур оставался иллюстрацией бессилия. 
 

Итак, передышка. Передышка до завтрашнего дня. 

Иезекиль потерянно огляделся, и неверным шагом двинулся к стене. Прижался лопатками и затылком к прохладной твёрдости, зажмурился плотно, и несколько минут просто стоял, концентрируясь на дыхании — пальцы рук мелко дрожали. Нельзя поддаваться панике. Нельзя. 

Всё происходящее было ожившим ночным кошмаром. Сколько раз — особенно в последнее время, после Каиновых уговоров — он просыпался с болью за грудиной, с ощущением наручников на запястьях, с эхом чьих-то слов "Вы арестованы!" в своих ушах. Сколько раз, вот так же зажмурившись в ночной темноте, он говорил себе "не думай об этом", и сколько раз, не спрашивая этого позволения, кадры ареста и смерти застилали его внутренний взгляд. Он боялся. Все годы, что прошли со дня того первого, памятного обыска — он смертельно боялся.
 

Это бы один из тысячи одинаковых вечеров. Домой он пришёл даже раньше обычного — погода стояла премерзкая и, не смотря на повсеместную пропаганду пеших прогулок, вышагивать пять кварталов по сырой серости не казалось привлекательной мыслью. Сейчас, почти шесть лет спустя, он помнит – или, быть может, воображает, что помнит — как хорошо было в сухом и светлом чреве подземки по сравнению с промозглостью улиц. Даже лица других пассажиров почти всплывают в памяти — фокус сознания, что цепляется за незначительные детали, огибая главное. Он помнит, как указательный палец его касался кнопок на дверном замке, помнит, как соскользнула на пол куртка, не удержавшись на накренившейся вешалке...  А вот потом уже вспоминает запах. Или нет, вначале всё-таки звук — едва слышный щелчок, шуршание пластика о металл — слишком тихое, чтобы существовать в реальности. 

Системы консервации установили во всех зданиях ещё на первых порах борьбы с инфекцией. Контролируемые извне, они были способны за несколько секунд запечатать любое помещение, превращая квартиру, офис или муниципальное строение, в оторванный от внешней среды герметичный мирок. Процесс циркуляции воздуха прекращался, отрезая вирусу пути распространения, и подвергшееся консервации помещение становилось склепом. Мера драконовская, однако выступающие с кафедры представители Президиума скорбели о каждом погибшем, яростно призывая проклятия на головы бесчеловечных врагов страны, чьи действия привели к подобным последствиям, и смертельно напуганная общественность приняла эту необходимость, убеждая себя в её милосердности — ведь зараженные были обречены, а смерть от нехватки кислорода — мирная, напоминающая сон — куда легче того, что ожидало их  в случае дальнейшего развития болезни.

Уже позднее в систему была добавлена функция распыления дезинфектора — в случае необходимости, легко заменяемого на снотворные или парализующие вещества.

Тот запах — напоминающий запах свежей земли (с тех пор Иезекиль разлюбил парки) — возвестил для него смазанные контуры знакомых предметов, и яркую точку светильника, за которым при каждом движении глазных яблок,  тянулся теперь светящийся хвост кометы. Сквозь радужно бликующие ресницы, он наблюдал как защищённые масками люди переворачивают его квартиру вверх дном. Через него — неуклюже раскинувшегося на полу — просто переступали, потроша ящики, постель и обивку кресел. Действовали деловито, ни разу не отвлекшись даже на то, чтобы пнуть неподвижное тело под ногами. И этот профессионализм, был, пожалуй, страшнее возможной грубости — делая его, Иезекиля, невидимым и не существующим, будто уже списанным со счетов. Кажется, он пытался тогда заговорить. Фразы складывались в сознании с трудом, рассыпались на отдельные составляющие, рушились, как пирамидка игрушечных кубиков, и перемешивались до неузнаваемости. Возможно, он произносил их, но уже через секунду отделить произошедшее от намерения становилось невозможно. На губах от этих попыток пузырилась слюна.

Похожие статьи:

Рассказы → По ту сторону двери

Рассказы → Проблема вселенского масштаба

Рассказы → Доктор Пауз

Рассказы → Властитель Ночи [18+]

Рассказы → Пограничник